Текст книги "Жирафка"

Автор книги: Славка Поберова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава 11

Так свистеть умеет только Соловей-Разбойник и еще… Ивета. Научилась она в восьмом классе и впервые попробовала свое искусство на уроке. Учительница с возмущением сказала, что мы не уважаем предмет, который она ведет. А это был урок обществоведения. Когда я рассказала об этом маме, она только спросила, очень ли молодая учительница…

Таким свистом Ивета вызывала меня из дому, когда мы ехали на тренировку или соревнования. Милуш высказывалась на тему о плохом воспитании, а как-то в минуту слабости призналась мне, что так и не сумела научиться как следует свистеть. Я тоже.

Кто ж это тут такой мастер свиста? Я отбросила учебник истории, из которого пыталась уяснить причины и предпосылки великих географических открытий, одновременно у меня на столе были раскрыты хроники папы Пия V. Согласно ассоциативной методике Марии, мы должны были одновременно познакомиться с культурой инков и ацтеков (так же, как при изучении истории Испании мы должны были уяснить себе первоначальное значение слова «инфантерия»). Я подошла к окну, какое-то время возилась со сложной системой шпингалетов и запоров, наконец справилась, распахнула створки и увидела Ивету. Могучая застекленная рама чуть не убила меня, я заорала.

– Здесь, здесь, пятый подъезд, бегу тебя встречать!!

– Терпеть не могу лифтов! – сказала Ивета вместо приветствия, выходя из миниатюрной кабины одного из проклятий этого типового сооружения. – Мне очень повезло: я доехала автостопом прямо сюда. Тот, кто меня вез, хотел, конечно, подержаться за мое колено, но большего он себе не позволил.

Она была в потрясающей мини-юбке, в каких-то умопомрачительных сетчатых чулках и выглядела, как… ну, как Ивета. Вот бы посмотрели на нее здешние красотки! Безукоризненная столичная штучка!

– Ты даже не можешь себе представить, как я счастлива, что ты приехала! Здесь хуже, чем в заколдованном замке: ты никого не знаешь, и тебя никто не знает. Я уж думала, что «Три мушкетера» и все книжки, которые я когда-либо читала о дружбе, – сплошной блеф. Все на меня наплевали, и вдруг ты приезжаешь.

Да, я думала все это время именно так, и даже хуже. С самого начала своей здешней жизни я чувствую себя настолько ужасно, что мечусь между отчаянием и безнадежностью. Ведь я всю жизнь мечтала о подруге, нашла ее в Ивете и тут же потеряла. Мне не хотелось в это верить, но ведь это было так! Разве можно терять друзей? Папа вот с института дружит с Эвженом, видится с ним раз в сто лет, но им это не мешает. У мамы полно подруг: учительницы, тренерши, бывшие соученицы, как, например, Мария, есть у нее еще Вера, с которой она жила в одной комнате в общежитии, теперь они много лет живут в разных городах, но связи не теряют, а Ивета вот сейчас доказала, что я напрасно в ней сомневалась. И поэтому в душе я чувствовала себя виноватой.

– Ну, так как ты живешь здесь, Лени?

– Это не жизнь, это – суррогат жизни.

Когда-то в незапамятные времена мы с Иветой придумали эту формулу ответа на вопрос о жизни. К сожалению, Ивета об этом забыла и смотрела на меня с удивлением. Но тут уж я не могла остановиться. Я стала рассказывать, что тут мухи дохнут от скуки, что тут, конечно, ничего, но жить по-настоящему нельзя; это только в книжках так бывает, что кто-то приезжает куда-то и переживает массу приключений. Приключения были раньше. Как-то в Лейпциге нам подали подозрительного вида спагетти, Мартин решил съесть их на спор, но тут вдруг из кухни выскочила перепуганная повариха, забрала блюдо и объяснила, что его подали нам по ошибке и это остатки для кур.

А в другой раз, когда у нас в Праге была встреча с венгерской командой, их тренер сказал, что много слышал о чешской сливовице и хотел бы ее купить, но одни магазины были закрыты, а в других ничего не нашлось. Тренер был симпатяга, и нам хотелось сделать ему приятное. Ивета где-то достала фирменную бутылку с маркой «Ели-нек», и мы в нее налили французский коньяк. Вручить поручили Мадле, ей же поручили предупредить тренера братской команды, чтобы он открыл бутылку дома. То ли Мадла недостаточно хорошо говорила по-немецки, то ли тренер ее плохо понял, но он открыл бутылку тут же, отпил, ему очень понравилось, и он захотел еще… Что говорить, конечно, это глупости. Но я так по всему этому тоскую…

– Одним словом, тут не жизнь, а существование.

– А у нас сплошная неразбериха. Дуда отказывается с нами работать; мы даже не знаем, кто у нас теперь будет. Я хотела приехать еще на прошлой неделе, но у нас сегодня первый свободный день с начала учебного года, поверишь ли?

Как я ей завидовала! Чуть не плакала. Ну зачем она мне все это рассказывает? Почему мучает меня? Вздор! Ведь я так рада ей! Что же, она тут молчать должна? Она ведь затем и написала мне письмо, чтобы мы могли при встрече нормально поговорить. Кто мог знать наперед, как тяжело будет все это выдержать?

Ивета еще кое-что рассказала о баскетболе, совсем мало о школе, на которую почти не обращала внимания (как и я раньше), а теперь я выгляжу перед ней как самая паршивая зубрилка; если я ей что и расскажу, то только о школе, а что у меня еще есть? Я бы с удовольствием поговорила с ней о ее письме, о нас двоих, о наших отношениях, но сегодняшняя Ивета была непохожа на автора письма. Правда, она предупреждала меня еще тогда, что больше мы к этому не вернемся. Но все же…

– Ты бы хоть мне когда написала, – не удержалась я.

Ивета только рукой махнула.

– Нет, этого ты от меня, Лени, не требуй. Лучше я, как только будет свободная минута, к тебе приеду. Да, я тебе еще не говорила: Пимчу взяли в высшую лигу. Не знаю, удержится ли она там: успехи у нее очень посредственные.

Да, Пимче досталось то, что должна была получить я. А как она всегда задиралась со мной! Какая несправедливость, какая ужасающая несправедливость! Я невольно сжала кулаки.

– А, еще не конец света. Я пока не болею и даже не вспоминаю о том, что тогда со мной случилось, – сказала я, чтобы она не думала, что принесенная ею новость меня убила.

– Ну, покажи мне, что здесь хорошего, пойдем погуляем.

А мне хотелось кричать, что так не бывает, что не могло мне полегчать в этой дыре, что я ничем не больна, что это лишь несчастное стечение обстоятельств, что обмороки и потеря сознания могут случиться у каждого и доктора иногда ошибаются.

– На первый взгляд это гнездышко выглядит очень миленьким, – продолжала Ивета. Когда мы взобрались на холм, вид открылся отличный. – Где ты еще найдешь сразу реку и лес? Теперь это редкость. А на лодках здесь катаются? Помнишь, как катались в Венгрии?

Еще как помню! Потому и стараюсь не подходить близко к реке. Что об этом говорить!

– И не знаю, где здесь гуляют. Вот в ту липовую аллею ходят на свидания даже теперь, когда листья облетели. Но, как тебе известно, это не для меня.

– Почему? Теперь-то зачем отказываться от всего? – удивилась Ивета.

– На всей местной территории есть только один парень, который не должен вставать на стол, чтобы разговаривать со мной.

– И прекрасно, так что же ты?

– Я сижу с ним за одной партой, но то ли он вообще не по этому делу, то ли он нечувствителен к моему очарованию.

– Вот тебе и дело. Тут надо что-то предпринять, хотя бы из принципа. Чем мы хуже других?

Уж, конечно, ты-то не хуже других. Что же касается меня, то я всего-навсего Жирафка. И ничего больше. Я только пожала плечами.

– Даже сама не знаю, интересно ли это мне.

Я сказала правду. Я действительно сама не знаю, с какой стати вспомнила про Томаша. Вовсе я в него не влюблена, меня только немного раздражает его высокомерное отношение ко всем: мальчикам и девочкам. Это мне не нравится. А главное – то, что я очень одинока, и надо это признать. Мне, конечно, импонирует интерес Томаша к шахматам и фортепиано, хотя в играх такого рода мне известны лишь «королева» и «Собачий вальс».

– Ты хоть чем-нибудь интересуешься? – рассердилась вдруг Ивета. – Разве так можно? Как тебе не надоест!

Если бы не ее письмо, я бы знала, как на это ответить. И не удержалась бы и сказала, что она ничего знать не может. Но хотя ее мать и моя астма (и все, что с этим связано) далеко не одно и то же, это беды одного порядка. Это я понимаю. И потому ничего не ответила.

Ивета посмотрела на меня и сказала:

– А я не поверила вашей Милуш.

На мой удивленный взгляд она ответила:

– Ну что ты так на меня смотришь? Она ко мне приходила, жаловалась, говорила, что ты не хочешь приезжать домой, что ты не пишешь, что они знают о тебе только то, что Мария рассказывает по телефону, и больше ничего.

– Пусть не заботится обо мне, кто ее просит!

– И дебилка же ты, Лени! Если бы обо мне кто-нибудь так заботился, я была бы просто счастлива. Ты должна быть ей благодарна, а то бы я не приехала – ты же знаешь, сколько у меня всяких дел.

– Так значит ты приехала ко мне не потому, что соскучилась, а в качестве миссионера-добровольца?

Я была вне себя от злости и отчаяния. Но на Ивету это не произвело никакого впечатления. Неважно, легкомысленная она или умная, она слишком хорошо меня знает. Пока я орала, она рылась у себя в сумке и потом сказала:

– Безусловно, добрые дела – это моя профессия. Вот, бери косметичку, приведи себя в порядок и идем погружаться в пучины разврата этого города. Как они тут у вас называются?

– «Гранд-отель Централь»! – ответила я. – На площади рядом с заброшенным готическим собором и ратушей, недавно реставрированной, с замечательной надписью: «Этот дом ненавидит лень, любит мир, наказывает преступления, осуществляет право и почитает благородных людей». Внизу кабак, но нам туда можно будет ходить только после выпускного вечера.

– Потрясающе! Из тебя вышла настоящая туземка! – засмеялась Ивета. – Я вижу, что тут нравы намного строже, чем в нашей стобашенной столице. И не говори мне о выпуске: нам и так об этом уши прожужжали, а я себе и представить не могу, что произойдет в будущем году или через год.

Я надела то, что наша Милуш назвала бы мини-юбкой, и мы вышли с Иветой из дома в полном согласии. Я повела ее на набережную – здесь осенью очень красиво. Липовую аллею сменила каштановая, дети собирали там блестящие коричневые плоды, которых нападало намного меньше, чем было до них охотников.

– А что вы будете с ними делать? – спросила я у малышей тоном взрослого человека.

– Серну кормить, – ответила девочка.

Солнце освещало блестящие от вчерашнего дождя ветви.

– Вполне мирный, успокаивающий пейзаж, – сказала Ивета.

– Махнемся. Она вздохнула.

– Конечно, я понимаю, что тебе тяжело. Но ведь бывают несчастья хуже, постарайся это пережить с наименьшей затратой сил. Ты была лишь на подступах к карьере, а каково достигшим самой вершины? С ними тоже иногда кое-что случается…

– Но у них что-то уже было, а мне не дали даже попробовать.

Она снова вздохнула, и мы замолчали.

– А здесь бывают танцы, – показала я на отремонтированное здание заводского клуба.

– Маленький Рудольфинум [16]16
  Дворец Рудольфа II.


[Закрыть], не иначе.

– Строил тот же архитектор.

– Если ты скажешь его имя, я тут же умру.

Не пойму я ее: издевается надо мной, как будто я виновата, что у Марии ассоциативная методика обучения. Конечно, мне плевать на все эти местные достопримечательности, но ведь она тоже требует этих знаний! Я была там в зрительном зале – никому бы в голову не пришло, что это клуб: мрамор, позолота, лепнина, гобелены. Все сверкает, никакого модерна, все очень красиво.

– Ты что, не ходишь на танцы? – спросила Ивета.

– Конечно, я умею танцевать, но боюсь, что если бы я пошла и меня бы кто-нибудь пригласил, он мог бы оказаться ниже меня ростом, хотя ребята говорят, что им это неважно.

– Моя мать утверждает, что мужчин всегда вдохновлял ее маленький рост.

Это неожиданно нас развеселило.

Мы еще смеялись, как вдруг двери клуба раскрылись и из них вылетела Ева. Она прыгала через две ступеньки и чуть не сбила с ног Ивету. Она посмотрела снизу вверх на Ивету, потом на меня. Ну и вид у нее! Пусть смотрит, какие у меня подружки. Вот, милая Евочка, я тоже была командиром не хуже тебя! А девочки у меня были – Иветы, Мадлы и Мирки – не то что твои наседки!

– Это моя подруга детства, – рекламировала я Ивету. – Лучшая ученица нашего класса. – Тут я немного переборщила, но ничего.

– Я всегда восхищаюсь баскетболом, – объявила Ева. Она так и не поняла, что я ее хотела задеть. – Но я для баскетбола маленькая. Кроме того, здесь традиционно играют в гандбол.

– И для гандбола ты, пожалуй, тоже мала, – свысока проговорила я.

– Тереза тоже невысокого роста, а была прекрасной защитницей, – уколола меня, сама того не ведая, Ивета. – Пока ее не подбили. Помнишь, с тобой тоже так было? – повернулась она ко мне.

– Гандбол – очень жесткая игра, баскетбол намного лучше, но ведь и у баскетболистов тоже бывают травмы?

– Кто же этого боится? – сказала я.

– Я не боюсь. Хуже то, что у меня нет азарта. И нет стремления к победе и желания быть первой, что тоже важно для игры.

– Это для меня новость! – не сдержалась я. – Чтобы ты – и не была первой?

Она посмотрела на меня, как наш пражский директор школы.

– Понимаешь, в чем разница: я обязана, – ответила она.

Это мне непонятно: почему обязан быть первым, если не желаешь этого?

Ивета постучала себя по лбу.

– Интересные вы речи ведете! Где же эти ваши заведения с вином, мужчинами, музыкой? Мне, конечно, достаточно кока-колы.

Ева посмотрела на часы, сказала, что проводит нас до школы, а потом ей надо домой – она всегда куда-то спешит, всегда ей что-то надо, – и сунула Ивете вторую ручку своей набитой сумки.

– Что у тебя там? – спросила Ивета. – Камни?

– Бумага, прищепки и прочие вещи, – ответила Ева и тут же обратилась ко мне: – я еще не успела тебе сказать: у нас будет выставка. Перед Новым годом второй класс всегда выставляет, что он умеет делать, кто чем занимается. Может быть, у тебя есть что показать?

– Не могу же я там забрасывать мяч в корзину!

– Ну что ты, Лени! – с упреком посмотрела на меня Ивета.

Ева глядела на нас, ничего не понимая. Но в это время мы очутились перед мясным магазином.

– Подождете меня минутку? – спросила Ева. – Я быстро, и мы пойдем.

Я кивнула, а Ивета последовала за ней в магазин. Пришлось идти и мне.

– Пани Кудрновская, есть у вас что-нибудь на суп? Нет, не грудинку, что-нибудь другое. И на гуляш. Да, этот кусок подходит.

Ева выбирала мясо, как опытная хозяйка. А для меня все мясо было одинаково кровавым.

– У хорошей хозяйки в полдень всегда готов обед, – сказала я насмешливо, когда мы вышли.

Ева не приняла моего тона. Она рассмеялась и спросила:

– А что это означает?

– Это у них дома так дразнят сестру Лени; подобные надписи вышивают на полотенцах [17]17
  В Германии и в Чехии часто вышивают на полотенцах пословицы и поучения и развешивают на кухне.


[Закрыть], – объяснила Ивета.

Я не вмешивалась, когда Ивета стала рассказывать о нашей семье. Чего тут стесняться, в нашей семье все в комплекте, пусть эта местная звезда послушает!

Она говорит, что обязана быть первой, ну и пусть!

К школе мы подошли со стороны стадиона. Наши ребята играли в баскетбол. Мы остановились. Зденек неаккуратно загнал мяч в корзину.

– Эти калеки из вашего класса, дамы? – спросила Ивета.

Отозвался Карел второй:

– А не могли бы вы нам показать, мадам?

– Можно, – улыбнулась Ивета.

Она разбежалась и перепрыгнула через низкую загородку, которая прикрывала щель в заборе. Ребята не отрывали глаз от ее великолепных ног. Карел впервые в жизни красиво навесил ей мяч. Она его, естественно, приняла. – Дуда нас научил еще не таким штучкам! – и с ходу точно послала его.

Я тоже не удержалась – пролезла в эту щель. Ивета должна была бы об этом подумать раньше: она-то знала, как у меня руки чешутся от тоски по мячу. Она даже не обернулась. Вот мяч уже у меня. Томаш попытался помешать мне проникнуть под корзину, я его обошла и застыла перед Михалом в прекрасном прыжке. Это я нарочно прыгнула! Кольцо аж зазвенело.

– Эй, не спите! – крикнула Ивета. Судья засвистел. А Ева не успевала следить за происходящим на площадке и вертела головой в разные стороны.

Я подумала, что уже три месяца не тренируюсь, даже не делаю зарядку по утрам, тем не менее ничего не болело. Абсолютно ничего не болело, и дышалось необыкновенно легко.

Мне было жалко, когда кончилась эта демонстрация. Чувствовала я себя прекрасно. Ребята побежали в раздевалку, а мы с Иветой умылись под деревенским водопроводом. И как раз когда я говорила, что на будущей неделе поеду домой, отпрошусь в четверг (Гаврда, наверное, отпустит), чтобы в пятницу успеть к врачу – пусть снова посмотрит все мои анализы и исправит ошибку, которую совершил, приняв естественные недомогания переходного возраста за астму, – как раз в эту самую минуту все и произошло. Приступ астмы, о котором говорили, что он, конечно, не должен, но может повториться.

Я не то что задыхалась, я просто умирала. Не хочется и вспоминать, как это было ужасно. Страшная потеря сил. И тут только я поняла, что все были правы: врач, Дуда, мама, Мария. С баскетболом – все! Навсегда.

Ивета окаменела, точно жена Лота. Но зато Ева не потеряла присутствия духа.

– Что надо делать?! – крикнула она Ивете. Та, конечно, не знала.

– Боже мой, – только сказала она.

– Беги в школу. Первая дверь направо – квартира сторожа. Пусть вызывает «Скорую».

Потом Ева спросила меня:

– У тебя есть какое-нибудь лекарство?

Конечно, у меня есть лекарство. Синтофиллин. Но я не ношу его с собой, хотя врач мне это рекомендовал. Он мне советовал иметь его при себе постоянно, просто так, на всякий случай. А я идиотка.

Когда я была маленькая, если меня кто обижал, я забиралась в уборную и оттуда угрожала маме: «Вот погоди, я умру, тогда пожалеешь, но будет поздно!» Папы это не касалось, он никогда не воспитывал дочерей и не бил их (не то чтобы мама била, лишь подзатыльник могла дать, но разговоров, разговоров… Я с большим удовольствием ссорилась с Милуш, и даже мы вцеплялись друг другу в волосы); с первого дня, что я здесь, каждый вечер я мысленно повторяла свои детские угрозы, каждый вечер перед сном, чтобы не плакать. Но теперь мне это даже в голову не пришло. Боже мой, ну как я могла быть такой дурой?

В больницу со мной поехала Ева. Ивета осталась возле школы стеречь Евину сумку с выставочным оборудованием и продуктами. Школьного сторожа просили позвонить Марии. Я все это слышала и видела, но в каком-то тумане. Только на одно мгновение, наперекор всему, мне стало смешно – когда меня клали на носилки, по лицу Иветы текли потоки слез, смывая косметику высшего качества, а она еще размазывала их по лицу.

Как только меня привезли в больницу и сделали внутривенное вливание, я полностью пришла в себя. Мария была рядом. Ева сидела на кровати, держала меня за руку, гладила, и я бы не сказала, что мне это было неприятно.

– Повезло тебе, – сказала ей Мария. – Разве ты можешь за кем-нибудь не ухаживать?

– Ничего, ей полезно, – улыбнулся доктор, – раз она собирается учиться на врача.

Мария наклонилась ко мне.

– Вечером будет звонить мама. Сказать? Я отрицательно покачала головой. Мария одобрительно кивнула.

– Все равно, я уверена, ты выздоровеешь. Держись Евы. Я с самого начала хотела, чтобы вы нашли друг к другу дорогу.

– Ты могла бы не брыкаться так отчаянно, – улыбнулась Ева.

Глава 12

– Ева, ты чудо!

У меня в руках горные лыжи, на которых не стоит марка «Элан», или «Фишер», или какая-нибудь другая, зато на блестящей белой поверхности сияют несколько синих многогранников. Шик-модерн! Я кричу от радости, видя эту красоту, это роскошное изделие. Оно еще лучше, чем сделанный теми же руками в мастерской гоночный велосипед. Он вообще не в счет, он относится к тому периоду, когда я активно не принимала Еву, когда мы еще не подружились. Наверное, все должно было произойти именно так: то, что я ее поначалу не перепаривала, было необходимым этапом нашей нынешней дружбы.

С той минуты, как мы наконец кашли друг друга, мы проводим вместе каждую перемену. Во время маленьких перемен она садится на мою парту точно так же, как она это сделала в первый день, а во время больших перемен мы прогуливаемся под аркадами, как это принято у нас в школе. И мы ни на кого не обращаем внимания, у нас на это не хватает времени. Столько надо друг другу сказать!

– Когда я была маленькая, у нас был такой коврик. Как только я на него ложилась, мне казалось, что я куда-то пропадаю. Он был уже старый и вытертый, мама хотела его выбросить, но я отвоевала его для своей комнаты.

– Я тоже представляла себе, что узоры ковра – это острова, я хожу по ним, как Гулливер, и если ступлю мимо, то провалюсь в море.

Такое сходство не может быть случайным! Подобные совпадения в воспоминаниях случаются у нас часто. Обеим английские и американские писатели нравятся больше чем французские и немецкие, но мы обе очень любим «Три товарища» Ремарка, обе мечтаем когда-нибудь попутешествовать, но если мне хочется поездить «дикарем», то Ева мечтает жить в небольших пансионатах, чтобы ни о чем не заботиться. Нам даже сны часто снятся одинаковые.

Однако, в отличие от меня, Ева выбрала раз и навсегда медицину и еще интересуется массой вещей, которые мне неинтересны. К сожалению, она не похожа на мою маму, которая тоже интересуется массой глупостей, но никого не агитирует. Нет, Ева все время меня куда-то тащит, хотя мне неинтересно.

– И не говори, что ты это знаешь от отца, лучше самой посмотреть. Раньше у тебя был только баскетбол, и, по-моему, это не призвание, а так. Я сужу только по твоим же собственным рассказам. Теперь ты сама должна найти для себя что-то другое.

– Но что? Мне ничего не интересно. Не забывай, что ради баскетбола я от всего отказывалась.

– Кто ищет, тот всегда найдет. Но прежде ты поможешь мне организовать выставку.

И я стала помогать. Я даже больше не спорила. И так как у Евы было много других дел – она, например, регулярно работала в школьной радиостудии, – я занялась выставкой с таинственным названием «Хобби на прищепках» и фактически делала ее одна. Традиционным было только то, что устраивалась выставка, а какой она должна быть, каждый старший класс определял сам. Ева придумала прикрепить все экспонаты, помещаемые в актовом зале, огромными прищепками, которые она отыскала в заводском клубе. Клуб охотно их одолжил.

– Что же мне делать? Все время за кем-то бегать, что-то искать? Ведь я ни с кем как следует не знакома, – жаловалась я (в выставке принимали участие оба класса, и в классе «А» я действительно никого не знала). – Кто там чем увлекается?

– Вот теперь и узнай, – обрадовалась Ева, но все же подсказала, что Шимон из «А» прекрасно рисует и собирается поступать в художественно-промышленное училище, он даже награжден дипломами целого ряда конкурсов; Зденка мастерит всякие штучки из коры; и даже зубрилка Ярошка у мамы, преподавателя текстильного училища, научилась ткать батик на ручном станке.

Вечно заикающийся Михал строит модели железных дорог, а девочки из обоих классов все прекрасно шьют, вяжут крючком и спицами.

– Еще могу тебе сказать, что Мартина из класса «А» собрала прекрасную коллекцию кукол в национальных костюмах.

– Ничего себе информация! – ужаснулась я. Все еще сопротивлялась, но, кажется, слабо. – А если кто умеет делать то, что нельзя развесить на веревках?

– Правильно. – Ева подняла глаза к потолку. – Это ты верно сказала. В актовом зале есть рояль, и Томаш сможет на нем играть, и не только на вернисаже, но и в специально назначенные дни, когда мы устроим несколько концертов. Павка Зибор – гитарист, Гак играет на губной гармошке, Бобина вечно участвует в конкурсах чтецов, пусть она нам что-нибудь почитает. Роман притащит кассетник с какими-нибудь роскошными записями из своей коллекции, а еще будет показ мод – творчество наших девчонок. Еще чего-нибудь придумаем. Нет, такой выставки у нас еще не было; я думаю, найдется столько желающих ее посмотреть, что здание рухнет.

Успех был потрясающий. Вернисаж прошел совершенно замечательно, и народ толпился в зале каждую свободную минуту. Томаш играл прекрасно, я чувствовала себя, как на концерте.

Я подошла поздравить его, и не одна: все его слышали не в первый раз, но все его благодарили, а я-то слушала его впервые!

– Ты разве не знала? Мой отец – директор музыкальной школы, а мать преподает по классу фортепиано, так что у нас это семейное.

– Тебе надо идти в консерваторию.

– С ума сошла: я и консерватория! В виртуозы я не гожусь, это я чувствую. Кроме того, виртуоз может быть один на миллион, и по теории вероятности я им вряд ли стану. Играть в оркестре, по-моему, неинтересно, а вбивать музыку в головы детей в школе – тем более. Больше всего меня привлекают компьютеры, за ними будущее! А на фортепиано можно играть по воскресеньям.

И этот тоже знает, чем заняться. Одна я ничего не знаю. Конечно, большинство у нас тоже еще не выбрало специальность, до выпускного класса еще далеко, но я не могу столь легкомысленно относиться к жизни. Я всегда любила ясность во всем – всю жизнь готовилась к поступлению на тренерское отделение факультета физического воспитания. В худшем случае – в педагогический институт на физкультуру, географию. Что же, с этим покончено? Когда я себе рисовала такую будущность, главное место все равно занимала высшая лига по баскетболу. Этот продуманный мною путь мог оказаться достаточно длинным, так как лучшие годы для игры – до тридцати, а то и больше. Не то, что в гимнастике или плавании. О другом я не думала. Мне хватало и постоянных напоминаний Милуш. Ну вот, теперь я имею то, что имею.

– Очень жаль, что нет Богунки. Она бы организовала какую-нибудь простенькую спортивную композицию, и это был бы гвоздь нашей программы, – посетовала Ганина, стоя над книгой отзывов, пестревшей хвалебными записями: «Все первоклассно», «В прошлом году было хуже» и тому подобными. В книге были еще и стихи (не обошлось, конечно, и без ругани, и анонимных гадостей).

– Какая Богунка? – спросила я.

При упоминании этого имени все девочки посмотрели на Еву (теперь, когда у меня наконец есть подруга, я никому не позволю отнять ее).

– Это наша преподавательница физкультуры, – ответила Ева. – Она мастер по спортивным композициям и всегда выигрывает призы на спартакиадах. Теперь она работает в Тунисе; ты же сама говорила, что спорт сегодня – это и политика, и реклама.

Я успокоилась, но ненадолго. Ева мне показалась какой-то странной.

Я не ошиблась. При первом удобном случае завела речь о Богунке. И недаром. Оказывается, Богунка – подруга Евы!

– Она ненамного старше, живет рядом с нами, мы вместе росли, она мне всегда помогала, она очень хорошая, – объяснила Ева. – Да ты сама увидишь, она скоро вернется. Директорша ее отпустила только потому, что ее поездка – это реклама для нашей гимназии.

Да, везет мне в жизни! Это уж слишком! Болезнь, баскетбол, Ивета – одни утраты! А теперь Ева. Я была так счастлива, что наконец кто-то у меня есть. И по сравнению с Иветой Ева – нечто возвышенно-духовное. Нет, даже в мыслях я не имею права обижать Ивету. Она фактически свела меня с Евой. И что же, я дам какой-то училке похитить у меня Еву? Я не особенно-то доверяю училкам, начиная с мамы.

– Разве можно дружить сразу со многими? – вырвалось у меня.

На этот раз я не собиралась сдаваться без боя.

– Именно этого я и боялась, – ответила Ева. – Очень глупо так говорить. Я раньше тоже так думала, давно. Просто каждого любишь за что-то, и каждый тебя любит по-другому.

– Все это болтовня, – продолжала я наступление, но уже с меньшим пылом: я оставляла Еве возможность переубедить меня.

Вот у мамы много подруг, и она тоже утверждает, что их нельзя сравнивать и дружба с одной не исключает дружбы с другими. Мама говорит, что с каждой ее связывает какое-то общее переживание, каждая по-своему проявляет свои чувства. Но для меня все это теория. Я не хочу ни с кем делиться Евой. Она сумела не заметить мое отношение в начале нашего знакомства, не отбросила меня с дороги, как змею. Я спрашивала ее, почему она так поступила. Ева только смеялась и уверяла меня, что сама бы не знала, как себя вести, если, как я, приехала бы в чужие места, и что очень хорошо меня понимает.

– Насчет дружбы, – добавила Ева, – я думаю, что это как любовь. Мне очень много нужно было пережить прежде, чем я это поняла. Мой отец очень любил маму. И ту, другую, тоже любил. И, ты знаешь, она мне тоже нравилась.

– Но он же развелся с твоей мамой.

Ева в первый раз заговорила об этом, а мне надо было держать язык за зубами – промолчать, но я не сумела.

– Он убежал от нас. Не выдержал.

Она замолчала. Не каждый же может относиться к жизни так легко, как Ивета, по крайней мере внешне. Ева, конечно, напрасно ломает себе голову, ей надо было брать пример с Яи. Меня поставили в известность, что ее родители тоже в разводе, но у Яи теперь два папы и две мамы. Она считает, что нечего ей вмешиваться в дела «стариков», по крайней мере до тех пор, пока ее не втянут.

Я сменила тему:

– Все же я боюсь, что буду ревновать тебя к Богуне.

– Не сходи с ума. Я отношусь к ней, как к старшей сестре.

– Сразу видно, что у тебя нет Милуш, – сказала я с чувством.

Ева весело рассмеялась.

Но страх у меня не прошел. Во-первых, потому, что Богунка учительница; во-вторых, потому, что она одержима идеей продвижения физической культуры в массы (правда, я еще не уверена, что ее выступления с композициями на сцене похожи на мамино увлечение тренерской работой и подготовкой к спартакиаде).

– Как ты относишься к этим ее композициям? – осторожно спросила я в порядке информации, раз уж Ева запрягла меня в эту выставку. К счастью, от физкультуры я освобождена.

Ева пожала плечами.

– Девочкам нравится, а у меня нет времени. Перед соревнованиями они тратят на тренировки чересчур много сил. Они совсем с ума сходят, потому-то Богунка до сих пор не замужем.

– Это делает ей честь, но когда-нибудь она станет такой же, как и моя мама. Вечно не бывает дома, вечно бежит куда-то, а дома вместо нее распоряжается Милуш. И то она тренер местного масштаба, ее задача – тренировать участников композиций, а составляют их другие.

– И ты еще жалуешься? – спросила Ева.

Тогда я не понимала, что она имеет в виду. Только позднее до меня дошло, что скрывалось за ее словами. Но если бы и поняла, то сказать было бы нечего.

Поняла, когда в первый раз пришла к ней домой.

– Ваш сад даже лучше нашего, у вас прямо парк, – сказала я, когда впервые подходила вместе с Евой к их дому.

– Да, раньше тут было хорошо.

Теперь я увидела следы запустения по всему дому, похожему на средневековый замок: тут полуразвалившаяся стена, там проступает плесень, вот заросшие травой клумбы, на крыше среди расколотой черепицы кусок жести, посреди двора фонтан со статуей без головы, неухоженный газон.