Текст книги "Рожденные телевизором"

Автор книги: Слава Тарощина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Метро Лизы Листовой

Судьба распорядилась так, что главным специалистом по советской империи в нашем отечестве стала хрупкая молодая женщина – Елизавета Листова. Ее цикл посвящен великим стройкам прошлого века, они же культовые архитектурные сооружения. На днях канал «Россия» представил новую работу Листовой – «Метро».

Первое впечатление от фильма – удовольствие от подлинности. Ученица Парфенова пошла дальше своего учителя: если тот изучает литературу по избранной теме (никогда, впрочем, не ссылаясь на источники), то Лиза работает в архивах. Не счесть алмазов, которые она обнаружила в этих каменных пещерах – от неизвестного рассказа Виктора Шкловского до экстравагантного объяснения роскоши московского метро. Оказывается, в стране плохо работала кафельная промышленность, поэтому станции было решено отделать мрамором и естественными камнями.

«Метро» – работа ручная, где ювелирного качества текст соседствует с виртуозным видеорядом и глубоким знанием материала. Л. Л. делала ее полтора года, в то время как сегодняшние «документалки» лепятся дней за десять. Автор ткала полотно фильма с дотошностью своего героя, мозаичиста Владимира Фролова, чья судьба поразительна. Академик старой школы, работы которого украшают питерский Спас-на-Крови, в блокадном Ленинграде, при тусклом свете керосиновой лампы, делал солнечную мозаику для «Новокузнецкой» и «Маяковки». Он умер от истощения через несколько дней после завершения работы.

История московской подземки – драма идей и людей. Здесь сюжеты и судьбы переплетаются, как линии метро. Один Каганович чего стоит! Злой демон сталинского политбюро оборачивается живым человеком, в котором уживаются многие противоречия эпохи. Именно настойчивости и усердию Лазаря Моисеевича мы обязаны тем метро, которое по праву носило прежде его имя, но он же искренне сокрушается в 33-м: «Мало расстреливаем!» – и делает все для того, чтобы расстреливали больше.

Одни проекты Листовой (вроде «Сочи») представлялись мне более интересными, другие (вроде «Гостиница “Москва”») менее. Но это не отменяет главного. Думаю, не сильно ошибусь, если скажу: на нашем ТВ нет другого такого человека, который, во-первых, хранил бы верность своим представлениям о профессии, а во-вторых, рос от программы к программе.

Разумеется, в «Метро», как и в любом живом организме, есть недостатки. Листова едва ли не утонула в обилии уникального материала, и это сказалось на композиции. В середине фильма сюжет надолго зависает на бесконечных котлованах и плывунах, что провоцирует некоторую скомканность финала. Отнюдь не все синхроны интересны. Удивительно, что в «Метро» совсем нет Сталина и его отношения к стройке века.

И тем не менее время Большого Стиля (и большого террора) прорастает сквозь повествование. От этого времени веет театром абсурда, в котором так легко исчезают вчерашние герои, а человеческая жизнь не стоит ни копейки. Но одновременно от него веет отчаянной мощью тех, кто в невыносимых условиях, киркой и лопатой, построил наше лучшее в мире метро.

Впрочем, самой Листовой чужд и пафос, и эпос. Она – хроникер, регистрирующий события. Но хроникер не бесстрастный, а с трепетной тонкой душой. Самое поразительное в фильме – кадры пустых станций с их витражами, храмовыми сводами, плодово-ягодным изобилием, революционными солдатами и матросами. Теперь это другая реальность – не та, которую мы в дикой спешке ежедневно пересекаем. Листова заставила заговорить камни – вот самый главный итог фильма «Метро».

14 апреля

Идеальный Безруков

Апокриф гласит: Владимир Набоков перенес свой день рождения с 22 апреля на 23, дабы никак не соприкасаться с другим крупным сочинителем, появившимся на свет тогда же, – Владимиром Ульяновым-Лениным. Однако даже гениальнопрозорливый Набоков не почувствовал, что ему следовало вообще выбрать другой месяц. Только отдалившись от главной апрельской знаменитости, Аллы Пугачевой, у автора «Дара» появился бы шанс быть замеченным потомками в день своего 110-летия. Традиционно не повезло и другим Тельцам: 120-летнему Чаплину и 445-летнему Шекспиру. ТВ откликнулось на славные даты двумя-тремя строчками небрежного петита.

Логика сегодняшней культурной иерархии – предмет отдельного исследования. Набокова не замечаем, зато дни рождения не только Пугачевой, но и Баскова с Галкиным справляем всем миром, громко и щедро. Сначала экран содрогается от победоносного концерта Баскова «Мне двадцать пять», затем Галкин предпринимает ответный ход под названием «А мне двадцать шесть!». Так с тех пор страна и празднует каждый прожитой год своих главных культурных оракулов. Теперь краткий перечень пополнился Сергеем Безруковым, отмечающим «Неюбилейным вечером» тридцатипятилетие. Пикантность заключается в том, что на самом деле ему уже 36, и родился он в октябре, а не в апреле. Но образ Безрукова столь созвучен современным представлениям о святости, что велик соблазн на светлой неделе именно им украсить эфир.

«Он идеален во всем», – заявил режиссер Житинкин, и наш герой в течение неюбилейного вечера старательно подтверждал справедливость его слов. Идеальный муж, который даже во время приготовления салатов на кухне не забывает ласково целовать жену под телекамеры. Идеальный гражданин – член партии «Единая Россия». Идеальный сын. Идеальный актер – хоть бандита Сашу Белого сыграет отлично, хоть Есенина с Пушкиным, а хоть и самого Христа. Идеальный друг – приглашенные гости, сидя за праздничным столом, дружно поют ему осанну. Правда, атмосфера в замечательном загородном доме, где проходит торжество, несколько натянутая – как в Кремлевском дворце. Да и Дюжев озадачил спорной в своей величественности формулировкой: «Такие люди и при жизни, и после нее остаются в истории». Тем не менее Безруков у нас один, можно и перетерпеть привкус фальши от мармеладного сценария и претенциозной композиции.

Смущает другое. При всей этой благодати едва ли не главной темой общего разговора назначена бездарная критика. Рефреном передачи стала статья одного автора, который осмелился негативно отозваться о творчестве С. Б. Цитаты из нее зачитывались в кадре и тотчас опровергались деяниями героя. В конце концов мудрый Адабашьян утешил Безрукова: «Любая критика вообще – рассуждение евнухов о любви».

В парадном портрете, и это его главная ценность, высветилось (видимо, вопреки воле авторов) социальное чутье талантливейшего актера. Когда было актуально, то есть при раннем Ельцине, он блистательно озвучивал главных политиков в «Куклах», поражая дерзостью интонации и глубиной проникновения в образы пародируемых персонажей. Когда политическая сатира вышла из моды по причине настигнувшей нас стабильности, Безруков обернулся златоглавым Есениным. Это качество (в проекции на искусство) тонко подметил старший товарищ по «Табакерке» Евгений Миронов. Он пожелал неюбилейному юбиляру только одного: «Не нужно бояться не нравиться публике». Золотые слова! Но откуда тогда возьмутся идеальные герои нашего времени?

28 апреля

Мамо, не горюй

Эрнст, убирая предательскую слезу в голосе, поведал сокровенное – он долгие годы грезил о «Евровидении» в Москве. Мечта Константина Львовича сбылась. Более того, именно он стал подлинным бенефициантом телевизионного праздника. Высокое качество шоу обеспечил Первый канал, о чем уже слагаются гимны. Склонный не только к юным женам, но и к свежим гиперболам Дмитрий Дибров даже сравнил три конкурсных вечера с подвигом Чкалова. Осталось понять, что же со всеми этими великими победами теперь делать. «Евровидение» показало: мы и сегодня можем, навалившись всем миром, построить сверкающий Днепрогэс в пустыне. Но меня интересует не Днепрогэс, а пустыня.

Проблем здесь, как сказала бы Анастасия Приходько (представляла на конкурсе Россию с песней «Мамо»), мамо, не горюй. Телевидение задыхается, федеральные каналы стремительно деградируют. Попробуйте вспомнить хоть одну премьеру 2009 года. Ничего не получится. На ум приходит разве что отличная работа Елизаветы Листовой «Метро». Маловато для пяти месяцев. ТВ все больше напоминает сезонного рабочего. Случился спасительный юбилей Пугачевой – замечательно, есть чем заполнить эфир. Стряпаются фильмы и передачи не только об Алле Борисовне, но обо всех ее мужьях, поклонниках, знакомых, дочке Кристине, домработнице Люсе. Тут же Эрнстом и Парфеновым явлен новый перспективный подход. «Портрет на фоне», посвященный юбилею Аллы Пугачевой, они предварили кратким сообщением: мы сняли эту передачу шестнадцать лет назад, но наше отношение к теме не изменилось, так что решили просто ее повторить. Идеологи вечных старых песен о главном снова задают тон.

На сегодняшнем дистрофичном ТВ можно повторять не только «портреты на фоне», но и выпуски новостей тридцатилетней давности. Информационная насыщенность информационного вещания стремится к нулю, так что подмены мало кто заметит. В классике жанра, программе «Время», с завидным постоянством появляются заезжие знаменитости – Том Круз, Микки Рурк, Роберт Де Ниро. Приходят в святилище и запросто принимаются там болтать с ведущими о чем-то своем, голливудском. И слава богу, что приходят, они хоть как-то разнообразят унылые будни эфира. Всё лучше, чем имитировать новости.

Установка Дмитрия Медведева: «Свобода лучше, чем несвобода» никак не работает в отношении ТВ. Такой несвободы, которая была продемонстрирована в последний год, вторая реальность еще не знала. Весь креатив, столь мощно заявивший о себе на «Евровидении», немеет перед амбивалентостью отечественной политической системы. В целях собственной безопасности каналы изымают из обращения все живое вплоть до жалких останков аналитического вещания. На фоне немоты даже игрушечная передача «К барьеру!» показалась старшим товарищам радикальной. Меньше всего на свете мне хочется выступать адвокатом Владимира Соловьева, но не могу не заметить: его отставка – знак и символ времени. Замена Соловьева на Сергея Минаева (осторожных господ, играющих на одном политическом поле) – это сознательная игра на понижение. Первому, при всей его гуттаперчевости, свойственны яркость, острота, ирония и самоирония, чувство контекста; второй начисто лишен подобных качеств. Готовых на всё талантливых исполнителей меняют на еще более податливых бесцветных исполнителей. Кадровая дистрофия на ТВ грозит обернуться катастрофой. Даже лучшие из лучших позволяют себе работать, как неоперившиеся новички. Программа «Познер» уже никаких эмоций, кроме сочувствия к автору, не вызывает. Спасибо Прусту, чья жизненная миссия в том, казалось, и состояла, чтобы известная «Анкета Пруста» (салонная лондонская забава викторианской эпохи) помогла Владимиру Владимировичу хоть как-то формулировать вопросы своим звездным гостям.

В отсутствие осмысленной стратегии ТВ хватается за феномены. Самый впечатляющий из них не замедлил явиться в лице Джигурды. Громокипящий Никита снял прямо в роддоме клип: он предается вокалу (сразу после появления на свет сына) у детородного органа своей жены, известной фигуристки Марины Анисиной. И опять наши умельцы при деле. Выпускается ряд программ, в которых клип якобы осуждается. Но если на одном канале песнь песней Джигурды показывают фрагментарно, то на других, осуждающих, целиком, включая анатомические подробности Анисиной (всё – в удобное для младших школьников время).

Жажда чуда, которую не оправдал Ури Геллер, не говоря уже о Джигурде, должна была привести лучшие телевизионные умы к Кашпировскому. Он готовит на НТВ новый многообещающий проект, а пока в его честь на разных каналах сочиняются оды. Глеб Пьяных раскопал материалы, призванные возвысить борца с энурезом в глазах паствы. Его, оказывается, первым открыл для вечности Сергей Михалков. Так что осенью спешите видеть нашу единственную надежду и опору.

А пока ТВ пробавляется другими чудесами, в частности, раскраской старых фильмов вроде «Семнадцати мгновений весны». Страсти, бушующие вот уже который день по пустяковому в общем-то поводу, – диагноз обществу, не умеющему и не желающему взрослеть. Наверное, Александр Любимов, инициатор акции, что-то такое понял про нас всех, что недоступно другим. Он обращается со зрителями как с малограмотными подростками и всякий раз одерживает победу. Сначала Любимов подбросил народу игру «Имя Россия». Только отгремели эти пионерские «зарницы», как неугомонный Любимов подготовил электорату следующий сюрприз – перекрашенные «Мгновения весны». И опять народ при деле: негодует, сравнивает, подсчитывает ляпы. Ведь массовое сознание жаждет не столько правды, сколько мифа. Покушение на миф не прощается никому. Нам сподручней обитать в некоем сконструированном мире, будь то коммунизм или фотошоп. Что там у нас с нацпроектами, кажется, они заглохли? Не взбодрить ли новый нацпроект под названием «фотошоп», заодно и мироздание перекрасим?

Имеются, впрочем, и другие варианты обустройства России. Как-то удалось увидеть по «ящику» дивный сюжет. Сообщение о том, что у российской армии есть надувной двойник, прозвучало не в «Кривом зеркале» или в «Аншлаге», а в программе «Время». Оказывается, некое подмосковное предприятие решило сделать точную копию реальной техники. Резиновые танки и БТРы выглядят как живые, только весят в тысячи раз меньше. Данные модели, поясняет корреспондент, надувают для того, чтобы надуть противника. Их уже с расстояния сто метров не отличишь от настоящих. Директор предприятия рапортует о грандиозных планах. Он мечтает не только о создании резинового аналога всей боевой техники, но и об оживлении своего детища.

ТВ – надувной двойник реальности. Не зеркало, как считалось прежде, а именно раздутое до чрезвычайных размеров резиновое изделие. Вот надули «Евровидение», большое, яркое, дорогое, приговаривая: «Мы удивим Европу так, как никто и никогда еще не удивлял», потом сдули его. Если у Эрнста обнаружится еще какая-то нереализованная мечта (разумеется, по части развлекательного ТВ), со временем надуют и ее. «Вам не угодишь – пишут мне читатели, – вам уже и „Евровидение“ плохо, а мы им гордимся». У нас такая национальная идея – мы непременно должны чем-нибудь гордиться. Я тоже не хочу оставаться в стороне от магистрального пути. Посему заявляю: после песенного конкурса, потрясшего основы, я горжусь Катей Лель. Ее «Джага-джага» сверкает бриллиантом на фоне аналогичной «джаги» норвежско-белорусского триумфатора Александра Рыбака.

25 мая

Страшно, аж жуть!

Документальные ужастики – относительно новый вектор развития ТВ. Чем меньше на экране реальной жизни, тем больше сочинений, авторы которых с садистским азартом кошмарят народ. Знаком и символом направления стала «Плесень». Мало того что эта «документалка» опутала мерзкой субстанцией зрителя по самые гланды, так она еще претендовала на художественность посредством скрещения передовых компьютерных технологий со сценическим размахом уездного драмтеатра. Две премьеры недели – «Мясо» и «Жизнь после нас» – хоть формально и принадлежат к данному перспективному направлению, но сделаны изощреннее.

От анонсов спецпроекта «Мясо. История всероссийского обмана» волосы вставали дыбом. Тревожная музыка, нарастающий катастрофизм закадрового голоса вкупе с логотипом НТВ обещали зрелище, достойное Хичкока. Но все обошлось. Журналист Алексей Егоров в течение полугода исследовал тайны мясной промышленности, и перед ним открылась бездна всероссийского обмана. Наш словарь обогатился словами «камедь», «каррагинан», «комплексная рассольная система». Это все то, чем для увеличения объема шприцуют любой мясной продукт. Если кто надеется спастись курами – оставь надежду. Синюю птицу не только омывают хлором, кормят антибиотиками, но еще и реанимируют угарным газом. Отдельная песня – колбаса, пельмени и прочие соевые карбонаты. В студии (Егоров собрал специалистов, которым и продемонстрировал результаты своих изысканий) разгорелась дискуссия о хвостиках и половых органах милых животных в составе колбасных изделий. Одним словом, никогда не видать нам лучшее, оно же натуральное, мясо из кастрированных самцов…

Если в «Плесени» нахрапистая стилистика трэша обращена к тому низкому, агрессивному, примитивному, что дремлет в человеке, не до конца облагороженном цивилизацией, то в «Мясе» подходы другие. Егоров преследует благородные просветительские цели, мол, смотрите, господа, что покупаете. Правда, смотреть сложно. Непримиримая борьба между ГОСТом (госстандарт) и ТУ (технические условия) допускает весьма вольные трактовки предмета. Даже продукт, в котором нет ни капли мяса, может называться колбасой. Сей тонкий филологический спор разрешил главный санитарный врач Онищенко. Результаты егоровских исследований он назвал эффектными, но юридически ничтожными.

От юридически правильной, но не мясной колбасы можно отказаться. А вот ситуация, изложенная в американском фэнтези «Жизнь после нас», от потребителя совсем не зависит. Авторы фильма деловито рассуждают о том, что произойдет хоть через год, хоть через 10 000 лет после того, как на земле не останется людей. Они не анализируют причины исчезновения человечества как вида, а просто живописно рисуют картины грядущего апокалипсиса: города захватывают дикие животные, тараканы, голуби. Не дремлют и наши старые знакомые – споры плесени. Рушатся бетонные конструкции, улицы проваливаются под землю, кошки летают, как белки, – страшно, аж жуть.

В акции НТВ можно уловить хотя бы намек на здравый смысл. Труднее понять, с какой целью Первый канал ставит в субботний прайм-тайм наспех состряпанный и наспех переведенный фильм. Странен и сам жанр документальной фантастики, в котором нет документа, а фантастика базируется на знаниях, не выходящих за рамки очень средней школы. Соседство в эфире двух блокбастеров наводит лишь на одну продуктивную мысль: чем меньше будет «Мяса», тем позже наступит «Жизнь после нас».

9 июня

За вашу и нашу свободу

Какие, однако, романтики наши чекисты. Документальный фильм о генсеке, председателе КГБ и поэте Юрии Андропове – чистое стихотворение в прозе. И название такое лирическое: «Пятнадцать месяцев надежды». Только сочинил его не знаток жанра Тургенев, но бывший пресс-секретарь Ельцина Сергей Медведев. А другие романтики из спецслужб, движимые жаждой прекрасного не меньше Андропова, назвали первые пять лагерей ГУЛАГа совсем уж нежно, почти любовно: в Мордовии – Дубравлаг, в Караганде – Степной, в Инте – Минеральный, в Норильске – Горный, на Колыме – Береговой. Эти данные я почерпнула из трехсерийного цикла «Отщепенцы», посвященного диссидентам. Между двумя работами – прямая связь: тот, на кого мы надеялись целых пятнадцать месяцев, очень не любил тех, о ком повествует цикл.

На примере данных проектов легко увидеть, насколько полярны сегодня трактовки времени, событий, личностей. В первом из них Юрий Владимирович предстает едва ли не маячком либерализма в насквозь тоталитарной власти. У него много заслуг перед отечеством, но одна из самых значительных, по мнению автора, – безбрежный гуманизм. Он предпочитал не уничтожать диссидентов на родине, а высылать их на Запад. Не будем сейчас рассуждать о качестве того типа человеколюбия, в котором гильотина служит лучшим средством от головной боли. Заметим лишь, что для героев фильма «Отщепенцы», известного математика Револьта Пименова и простого рабочего Анатолия Марченко, вариант высылки был еще более неприемлемым, чем санатории вроде Дубравлага или Берегового. А. М. даже выдвинул органам встречное предложение: если им не нравится жить со мной в одной стране, пусть сами уезжают.

Это одна сторона вопроса. Вторая заключается в том, что и Пименов, и Марченко сидели не при Тутанхамоне, а именно при Андропове (точнее сказать, и при Андропове тоже). И если Пименов при добром председателе КГБ отбывал относительно мягкий приговор – четыре года ссылки в Коми (Воркута, Тайшет и страшная Владимирская тюрьма ему достались при предшественниках Андропова), то Марченко оттрубил с небольшими перерывами весь срок, отпущенный Юрию Владимировичу на посту главы грозной спецслужбы. Солженицын и Шаламов рассказали правду о сталинских лагерях, он – о брежневских. И от этой правды волосы встают дыбом. Страшнейший эпизод фильма, до которого никакой Хичкок не додумался бы, оглушителен своей будничностью. Один сокамерник Марченко порезал себе вены, а другой подставил миску и собрал кровь. Туда набросал хлебушка – не пропадать же добру – и съел тюрю.

В «Отщепенцах» легко увидеть ту систему эвфемизмов, которую виртуозно использовал андроповский режим. Если в начале его правления насаждалось мнение, что власти, оглядываясь на Запад, неохотно идут на аресты, то после вторжения в Афганистан уже нет смысла заигрывать с Западом. Сроки резко увеличиваются. Вот и Марченко в 1981-м получает по 70-й статье (в девичестве пресловутая 58-я, то есть антисоветская агитация и пропаганда) 10 лет лагерей и 5 лет ссылок. А в марте 86-го он объявит в чистопольской тюрьме бессрочную голодовку с требованием выпустить всех политзэков Советского Союза. Горбачев его требование вскоре выполнит. Но сам Марченко уже не сможет порадоваться своей победе – он умер через две недели после выхода из голодовки.

Сравнивая два проекта, начнешь поневоле сочувствовать свежей комиссии при Президенте РФ по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России. Как бы она решила в данном случае – правда на стороне Андропова или «отщепенцев»? Ясно, что кто-то из авторов лжет. Верность исторической правде вообще категория относительная. В наших широтах, где привычнее жить либо прошлым, либо будущим, но непременно – в обход настоящему, она относительна вдвойне. Стало быть, кто определяет интересы России, тот и устанавливает правду. Кстати, кто и каким образом будет определять интересы России в той же комиссии? Как не перепутать пропаганду в форме истории (нормальная практика для любой нормальной страны) с самой историей? «В ущерб» фальсифицировать минувшее нельзя, а «во благо» можно?

Тут ответ ясен: разумеется, можно. На ТВ уже давно отрабатываются модели правильного обращения с историей. Лучший рецепт был представлен год назад, когда на второй кнопке замелькал заманчивый слоган новой забавы под названием «Имя Россия»: «Россия выбрала свое будущее, теперь настало время выбирать прошлое». И ведь выбрали-таки прошлое – то ли в лице товарища Невского, то ли в лице товарища Сталина. Да это и неважно. Исторические штудии от ТВ меньше всего волнует фактология, лишь бы не было обидно за державу. Оттого объем сталинианы уже давно превышает все санитарные нормы. Хорошо идут и его коллеги по партии, особенно под соусом доморощенного психоанализа. Редкая неделя обходится без экскурса в подкорки разнообразных выдающихся коммунистов, от Дзержинского до Берии, и каждый из них выглядит то ли жертвой режима, то ли жертвой собственного невроза. Иногда темы невольно подсказывают первые лица. Положил Путин цветочки на могилы Деникина, Ильина, Шмелева – значит, грядет новая волна телепроизведений о видных государственниках с белой подпушкой.

Впрочем, не все так просто. Вот посетил как-то Владимир Владимирович лично Бутовский полигон, где упокоены сотни жертв «большого террора», но диссидентов как не очень привечали на ТВ, так и не привечают. Тут сквозит нечто ментальное. Не любим мы ни инакомыслящих, ни инакочувствующих. Прошло более десяти лет, а я до сих пор помню одну парламентскую сценку. 30 октября, в День политзаключенного, покойный ныне Сергей Юшенков предложил братьям по Госдуме почтить память невинно убиенных вставанием. И что же? Никто из думаков, включая тогдашнего начальника Селезнева, даже не подумал оторвать седалища от кресел. Не то чтобы тема диссидентства закрыта – она просто очень многим неприятна. Мейнстрим нынче другой. Борьба «за вашу и нашу свободу» (лозунг, с которым горстка отчаянных смельчаков вышла 25 августа 1968-го на Красную площадь в знак протеста против ввода советских войск в Чехословакию) окончательно вышла из моды. Воспользуемся определениями Чаадаева: «блаженный патриотизм», в который мы впали в последнее десятилетие, плохо сочетается с теми, кто «не научился любить свою родину с закрытыми глазами».

В «Отщепенцах» едва ли не больше размаха репрессий при белом и пушистом Андропове меня поразила немотивированная жестокость тех, кто их осуществлял. У Марченко была мечта – построить дом. Всякий раз, когда его ненадолго выпускали на волю, он спешил ее осуществить. Руки у него были хорошие, дома получались основательными. Но как только Анатолия сажали, их тотчас сносили бульдозерами. Теперь даже доску в память об одном из самых свободных людей несвободной страны негде повесить.

…Несколько лет назад Михаил Леонтьев, говоря в одной из телепрограмм о своем любимом герое Владимире Владимировиче Путине с влажными от счастья глазами, сделал важное заявление. Альфой и омегой путинского правления он назначил «цивилизованный реванш» и «минимальный уровень репрессий». Эти определения, особенно последнее, звучат жизнеутверждающе, но не очень внятно. Все-таки мы живем под собою не чуя страны: то, чего нет в телевизоре, нет в действительности. А в телевизоре нет ничего, кроме паркетной хроники. Уж на что марши несогласных неопасны для власти, но ведь даже их не демонстрируют по ТВ (а если и покажут, то непременно в самом неприглядном виде и только для того, чтобы превратить, как шутят нынче, в «фарш несогласных»). Не говоря уже о Ходорковском с его непонятным статусом то ли политзэка, то ли просто зэка. Одним словом, инакомыслие так же не в чести, как тридцать и пятьдесят лет назад.

Наверное, прав Павел Лобков – все дело в культурном слое. Однажды он со своей замечательной «Растительной жизнью» отправился в Кембридж к Владимиру Буковскому. Обустраивая коттеджный садик, словоохотливый ведущий обменивался репликами с хозяином дома по поводу диссидентов в частности и жизни в целом. Программа получилась на редкость содержательной, только вспотевший Лобков все сетовал: трудно работать, очень глубокий культурный слой, нужен специальный инструмент. И тут Буковский вынес лагерное кайло. Незаменимая, оказывается, на все времена вещь в хозяйстве.

29 июня