Текст книги "Москва нас больше не любит"

Автор книги: Слава Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Лилиана Кавани In Russia

У меня есть знакомая, она политическая журналистка. Причем такая, в, что называется, оппозиционном издании. Их выгоняли из помещения, похоже, прослушивают телефоны, следят иногда, все подобные дела.

И я всегда удивлялся, как может молодая, симпатичная женщина постоянно думать о такой гадости? Я имею в виду политику. Еще я часто думаю: то, что она рассказывает, оно как соприкасается с действительностью? Соприкасается как-то или существует вообще отдельно? Потому что, если соприкасается, то я не знаю… Надо или уезжать или что-то делать, да? А может, в монастырь уходить опять же, молиться за всех нас. Потому что если соприкасается, продолжать просто так, как ни в чем не бывало, заказывать кофе латте на открытой веранде – это же глупо, наверное, да? Именно глупо в первую очередь.

Так вот. Пошли мы тут с ней кофе выпить, в клуб “Приглашу”. Было пару лет назад симпатичное такое местечко у Новокузнецкой, сидела молодежь с нормальными лицами, да и взрослых людей много, все так культурно было сделано, мягкий дизайн, цены невысокие, приятная музыка…

Сели у стойки бара, сначала кофе, потом заказали по пятьдесят, потом еще, то да се, что-то про их журнал, про главного редактора, купившего себе “Лексус”, про то, как демократические спонсоры им денег не дают, или дают, да жмотятся, да между собой ругаются, и, среди прочего, журналистка мне вдруг рассказала одну примечательную историю.

У нее есть подруга, еще по факультету журналистики. Она работала пресс-секретарем у депутата Сергея Ю. И была, по видимому, немного влюблена в него. Это бывает, молодые впечатлительные девушки часто влюбляются во взрослых интересных мужчин. И вот, после того, как Ю. застрелили, у подруги немного поехала крыша – она стала говорить, что она общается с Ю. почти каждый вечер, слышит его голос, видит его во сне и т. д. Последствия травмы, как говорится.

А еще после всего ее стали таскать в ГБ. Задавали там всякие вопросы типа “спали ли вы с ним?”, “а кто с ним спал?” и вообще полный бред в их духе – “вот вы используете восточные ароматические палочки, наверное, и наркотики тоже употребляете?” и т. д.

Один раз у нее дома даже был обыск не обыск, а так, приходили и просили показать кое-какие бумаги, – она после этого два дня была в истерике: почему пришли именно к ней, причем тут вообще она?!

– А потом, – сказала журналистка, – нам кто-то сказал, что она живет с этим своим “следователем”. Представляете?

Я сказал, что представляю, что такие вещи довольно часто описывались, есть, например, знаменитый фильм на эту тему с Шарлоттой Ремплинг в главной роли, “Ночной портье” называется.

– Ну, а потом, – сказала журналистка, – мы с мужем пришли в одни гости и их встретили. Причем этот следователь – жуткий тип, там назревал скандал, потому что, выпив, он стал всем говорить, что Путин – их президент, но что очень скоро он станет и нашим президентом, его все будут любить, потому что поймут, что он всем желает только добра, и журналистка своего мужа быстро увела, потому что он обожает ввязываться во всякие истории, и ему не хватает только сцепиться с гебешником.

– И, – сказала моя знакомая, – она, конечно, не знает подробностей, но больше всего ее поразило, как эта девочка, симпатичная, неглупая, образованная, бывшая пресс-секретарь депутата Ю., ходила перед этим своим капитаном, или кто он там, – старший лейтенант? – совершенно на пуантах, заглядывала ему в глаза, а в кулуарах, на кухне всем рассказывала, что он – не такой и что все предвзято относятся. И еще она говорила, что он замечательный мужчина. Ну, ты понимаешь…

Мы еще немного посидели, глядя на пьющих и веселящихся людей вокруг, и потом я спросил:

– Да… Ну, а Ю.-то кто убил? Выяснили?

– Как, – удивилась журналистка, – ты не знаешь? Б-ский.

– Но почему?! – я даже повысил голос, напугав соседей по стойке.

Журналистка помолчала, а потом сказала, удивленно на меня поглядывая:

– Из-за денег. Вы что, не знали?

– Нет, мы не знали… Но они же свои, демократы!

– Ну и что?

Я впечатлился (то есть совершенно ох.ел) и переменил тему. До сих пор не верю ей, кстати.

Три богатыря русской демократии, или Попусту не волнуйтесь

Поздняя осень, будний день после работы, десять вечера, один из московских клубов, место у окна. Люблю заходить в это время. Народу мало, а тот, что есть, – в основном, более-менее серьезная публика. Завсегдатаи, свободные художники, средний бизнес, путаны со стажем… Студенты театрального института и мелкий служивый люд подтягиваются ближе к уикенду. Если ни с кем не знакомиться и с девушками не заговаривать, все будет отлично – можно хорошо посидеть, поболтать с барменом Маратом, просто тихо отдохнуть.

И вот сижу я, значит, как-то вечерком, перевожу дух после работы, наблюдаю нравы и при этом параллельно листаю журнал “Огонек”, какую-то статью с гражданственным пафосом, и вдруг бармен Марат смотрит на вход и говорит:

– О-о, какие люди…

А этот клуб, он еще довольно известен в Москве тем, что туда всякие приметные художественные люди ходят. Актеры, киношники, журналисты-писатели всякие… И я сразу не узнал, кто это – мужчина небольшого роста в кепке-бейсболке, низко надвинутой на лоб. Потом узнал – это был главный редактор известной газеты “К.”, г-н В. Я его по телевизору пару раз видел, поэтому и узнал. Хорошая газета, кстати, я люблю ее читать, особенно политические полосы. Четкая такая. Без истерики и даже с юмором, насколько это возможно. Только про культуру там часто немного неадекватно, – не понимают, видимо, что это не совсем товар. То есть, тоже, конечно, товар, можно и так сказать, – но все же не совсем. Но лучше пусть не понимают, чем писать истерично, что, мол, всему п…дец (и культуре в том числе), – как регулярно пишут нервные женщины из газеты “Н.”.

А в тот год еще такая коллизия была, я по ходу вспомнил, – опальный олигарх Б. газету “К.” тогда продал, а г-н В. в ней остался. Или не остался, а вернулся откуда-то, чуть ли не из эмиграции… И стал служить новым хозяевам, вроде бы близким к властям. Но это – не помню, не буду врать и путать читателя, к кому близки новые хозяева “К.”, ибо я не знаю этого точно и лишь перескажу сейчас статьи в других газетах. Тем более по сюжету конкретности и не важны.

Вообще он смешной, этот В. Ходит так, немного ссутулившись, и из-под козырька бейсболки настороженно посматривает по сторонам. Смешно… Хотя, конечно, при его жизни поневоле начнешь сутулиться. Я бы после таких статей, как они раньше иногда публиковали, вообще оглядывался бы по сторонам.

В. поздоровался с барменом Маратом, они что-то пошутили, В. взял напиток и пошел с рюмкой в руках за столик в центре зала, откуда ему помахали.

А там такие ребята сидели…

В общем, знаете, можно о чем-то безотчетно задуматься, глядя на них.

Один, – видимо, с Северного Кавказа, – большой, бритый, тренированный, в спортивном костюме, будто с вещевого рынка, и весь какой-то напряженный, как зажатая железная пружина; другой – толстый москвич в расстегнутой белой рубашке, с неприятным, пресыщенным лицом римского патриция времен упадка. Какой-то немаленький бизнес, скорее всего. Вот с ними он и сел.

И я, глядя на эту троицу, поневоле задумался о судьбах России. Ведь хоть сейчас с них картину пиши – “Три богатыря”, Виктор Михайлович Васнецов.

Бывший известный оппозиционный журналист, “мирный” чеченец и коммерсант-москвич, на лице которого можно прочитать все гадости, которые ему пришлось проглотить и, возможно, сделать в течение его непростой и уже немаленькой бизнес-биографии. Ну, или почти все.

Неплохая тройка, хоть и не птица…

Но вот, как сейчас говорится, в более-менее эффективной оппозиции, – думал я, заказав себе еще пятьдесят собачки “колли”, – наверное, в ней можно быть только таким?…

Я посмотрел на наших героев – они чему-то громко смеялись.

…Иначе будешь горд, честен и бесполезен, как политик Григорий Я. В лучшем случае бесполезен, а в худшем – сильно вреден. Вреден, как ни смешно, именно своей принципиальностью, впрочем, сильно смахивающей на нарциссизм, манию величия и просто плохой характер. При этом, знаете, как-то сразу было видно, что этот В. – большой циник. Причем мне показалось, циник не природный, а вынужденный. Так сказать, ставший циником – по мере продвижения по жизненному пути. Земную жизнь, пройдя до половины, он очутился в сумрачном лесу.

Можно немного развлечься, подумал я (ведь был вечер), и предположить, как это произошло.

Наверное, В. в какой-то момент понял, что русская политика – это очень серьезное дело для очень серьезных людей. Простите мне эту банальность. Для людей, не боящихся грязи, как танки, – помните такую рекламу? Тем более русская политика с ее традицией Преображенских полков и другими радостями и гадостями. Что здесь не Лондон, и он редактирует совсем не “Daily telegraph”, как это может иногда и вдруг кому-то показаться с перепоя или в тренажерном зале “Планета Фитнесс”.

И, эти люди, не боящиеся грязи, – наверное, подумал В., – они еще любят деньги, да, не надо бояться этого слова, они любят деньги, а кто их не любит?! Может быть, прежняя власть их не любила, а? В. многое мог бы рассказать про прежнюю власть, да он не будет, так как где они все сегодня? Иных уж нет, а те далече. Он не бьет упавших. Его компания сегодня – это серьезные люди, живущие в реальном мире, а те, прежние… Он вспоминает их иногда с симпатией, иногда с грустью, но чаще с раздражением.

Когда-нибудь, конечно, он это понимает, и мы все это понимаем, им, этим прежним, поставят памятник в одном из больших московских скверов, скульптурная группа будет не хуже, чем героям Плевны, когда-нибудь, лет через двадцать – тридцать, но не раньше, не сейчас.

Через двадцать лет В. будет около семидесяти, и он, приехав в Москву повидаться с детьми откуда-нибудь из Северной Франции, даст Бог, с удовольствием почитает газету на скамеечке у этого памятника, посмотрит на влюбленных на соседней лавочке, погреется на солнышке, с улыбкой вспоминая минувшие дни.

Как славно когда-то сражались они!…

Но жить-то ему надо сегодня! Как можно сохранять сейчас романтизм? – сердито думает В., вспоминая недавний телефонный разговор с одним из известных изгнанников последних лет. Как можно настолько заиграться в Александра Ивановича Герцена? Какой Герцен?! И – один из этих прежних уже и за– и до– игрался, повторил путь декабристов и теперь предел его мечтаний – так называемое УДО, то есть “условно-досрочное освобождение”. А ведь был очень известный и довольно интеллигентный человек. Зачем ему повторять путь декабристов? Зачем ему это ужасное и нелепое УДО, похожее на удава?

В. и его друзья опять смеются, теперь их смех адресован компании симпатичных женщин за соседним столиком.

Но, с другой стороны, разве можно что-то позитивное сделать, будучи циником и, как говорится, “прагматиком”? Даже в России, и особенно в России, – думаю я, задумчиво, как и положено наблюдателю и философу, глядя – то на него, то в окно московского позднего осеннего вечера. – Последние годы показали, что (как ни странно!) нет. Потому что как аукнешь – так и откликнутся, что попросишь, то и подадут…

Присевшая неподалеку красивая девушка в милой полосатой матросочке отвлекает меня и компанию В. от наших философических размышлений и веселых разговоров. Эта матросочка выглядит на ней так мило, делает ее такой трогательной и незащищенной, одновременно подчеркивая очаровательную фигуру юной женщины, что невозможно не улыбнуться. Девушка бросает взгляд сначала на компанию В., потом на меня и тоже одаривает всех нас мимолетной улыбкой, этим объединяя…

После этой улыбки думать о судьбах России уже не хочется, и я начинаю вспоминать, как был в газете В. года два-три назад, заезжал к одному знакомому в гости. У них там симпатично все устроено – красивая дверь с медными фигурками – персонажами сказок, хороший недорогой буфет и вежливая охрана.

При этом, конечно, это “фабрика”, газета-то ежедневная и в ней 18 полос – попробуй, заполни такой объем каждый день. Ряды компьютеров, народ что-то печатает, галдеж, дым сигаретный, я немного обалдел, пока дошел к знакомому, в его кабинетик на четвертом этаже. Он там был года три назад небольшим начальником. Подумал: нет, здесь невозможно работать, хотя они и славятся на всю журналистскую Москву своими зарплатами. Хотя, с другой стороны, эту газету, конечно, не сравнить с глянцевыми журналами. Тут жизнь, а там – тоска зеленая. Или, пардон, голубая. (Я ездил в подобный журнал незадолго до того.) Все ё-мое, какие-то пластмассовые…

И вот, сижу я, значит, с этими мыслями, то о России, то о высоких зарплатах в газете “К.”, заказываю третью стопку “собачки колли” и копченый чай, что-то записываю в блокнотик, потом в “Огонек” свой заглянул в раздел “Искусство”, и вдруг… стало мне не то чтобы хорошо, но знаете, неплохо как-то, неплохо, тихо.

Можно жить, – думаю. – У В-В-П все-таки голова есть, все гайки не закручивает, несколько газет и журналов, два радио, один телеканал остаются… Книжки выходят… Деньги какие-то появились… Х.ли еще надо? Ведь мог бы все закрутить и заморозить (причем под аплодисменты), но не закручивает и не замораживает почему-то. Во всяком случае, пока. И хорошо, спасибо? Вот сидит В., спокойно выпивает в компании сепаратистов. А ты помнишь, какие статьи он печатал?…

И только я это подумал, знаете, как на заказ – в зал входят двое мужчин с какими-то стертыми лицами… не из этих мест, в общем, лица (это всегда сразу видно), и садятся на столик в уголке. Как-то я на них быстро внимание обратил. Плечистые такие, с казенными физиономиями, и видно, что люди не выпить-поговорить зашли после работы, а “по делу”. Сидят, вроде между собой разговаривают немного, но я вижу, что при этом изредка внимательно так оглядывают зал. На меня разок посмотрели, на компанию В. пару раз взглянули…

И, знаете, я постепенно завелся. Вспомнил, конечно, рассказ Юрия Домбровского, как он в советские времена по телефону (ему казалось, что его подслушивают) вызывал спец-агентов на уголок, поговорить. (Никто, естественно, не пришел.) Вспомнил книги Солженицына…

Причем одновременно думаю: вот, бл.дь, такое настроение было хорошее. Нет бы, чуть раньше уйти. Они же за В. ходят, это ясно. Ушел бы я на полчаса раньше и ничего бы не увидел. Спал бы крепче и в хорошем настроении домой пришел. Фильм сегодня поздно вечером будет неплохой по “ТВ-культуре”… Еще вспомнил, как одни друзья надо мной смеялись, когда я говорил, что в их редакции прослушивают телефон. Вот, думаю, их бы сюда.

Потом принялся сам с собой разговаривать. Утешать себя. Проводить психотренинг. Вспоминать мышку-официантку и слова жены пару глав назад. Про то, что “кому мы нужны” и прочее.

Что мол:

а) – я же не знаю, за кем они пришли, да? – Да.

б) – В. работал с олигархом Б., а Б. – это все же не совсем академик Сахаров, правда? – Правда.

в) – степень его, Б., участия в построении нынешней жизни, ее, так сказать, основ – очень велика? – Очень.

г) – В. сидит с каким-то “чеченом” – так? Что за “чечен”, я не знаю, правильно? – Правильно. – Про “сепаратистов” это, конечно, шутка, но может быть – и нет.

Потом подумал:

д) – что, возможно, там просто существует такая работа – обход клубов вроде этого и составление отчета: кто был, что ел-пил, с кем говорил и кому что в рот не попало. Мониторинг, так сказать.

От последней мысли мне снова стало не очень хорошо, и мой психотренинг на расслабление не удался. Тогда я сделал над собой усилие, тихо выполнил пять дыхательных упражнений по системе йоги и, сердито подумав, что не вижу перед собой абсолютно ничего нового (ведь да?!), – углубился в свой “Огонек”. Но надо сказать, сами понимаете, читалось мне не ахти, и минут через десять я стал собираться. Думаю: ну его на хер. Пойду. Вообще, надо уезжать из страны, вот что. Надоело это все до невозможности.

Собравшись, я подошел к бармену Марату, болтавшему с какой-то симпатичной девушкой у выхода, и, пожимая ему на прощание руку, тихо спросил:

– Слушай, это кто у тебя там, вон за тем столиком? Сюда что, топтуны ходят?

Бармен сильно напрягся, посмотрел, куда я показываю, и я увидел, что он сначала удивился, а потом посмотрел на меня с сочувствием и каким-то смешанным чувством, которое я не берусь определить. Он даже заботливо поддержал меня под локоть.

– Старик, – тихо сказал мне бармен Марат. – Старик, ты что? Это же охрана!… Час-то поздний. Вот они и пришли… Ты что, старик?!

Часть третья

Дом без мезонина

Моя знакомая с телевидения изменяет мужу. Это началось вроде бы случайно, на обычной редакционной пьянке, но продолжается уже полгода, и она говорит, что, наверное, влюблена… Я, может быть, еще расскажу о ее романе, но сначала вот что.

Лет пять назад она, только поступив на ТВ и еще не будучи даже знакома со своим нынешним мужем, ездила в Вологду с одним теледеятелем с первого канала. У них не было романа, он только намечался, просто молодая девчонка и заслуженный артист поехали на пару дней посмотреть на знаменитые вологодские купола ХVI века, а в кассе Ярославского вокзала не было билетов СВ, в общем, они приехали в Вологду и после ночи в поезде все еще не были любовниками.

А днем, в местном краеведческом музее, куда забрели скорее даже от скуки, чем из любопытства, они познакомились с местной девушкой-библиотекарем, двадцати двух или двадцати трех лет от роду. Кстати, если кто не знает, Вологда славится своими девушками среди отечественных Дон-Жуанов, они необыкновенно красивы.

Так вот, к вечеру местная библиотекарь была сильно влюблена в заезжего теледеятеля, чему моя знакомая была даже рада, так как в ее планы не очень входило совмещать работу и личную жизнь. Короче, деятель взял в местной гостинице два номера, один побольше, на себя с библиотекарем (по странному совпадению ее звали Женя Волчанинова, как героиню у Чехова, это моя знакомая сразу вспомнила), и другой, поменьше, – на мою знакомую. Три дня они проколбасились в Вологде, знакомились с какими-то местными художниками и поэтами, пили на квартирах и в гостиничном ресторане, а через три дня, вечером, провожая их на московский поезд, Женя Волчанинова неожиданно разрыдалась. Никто сначала не понял, почему, но потом разобрали “возьмите меня с собой”. Это было тем более неожиданно, потому что девушка попалась неглупая, с чувством юмора, ну и вообще, кто же устраивает такие сцены на вокзале – ими можно только напугать и немного растрогать, но переехать в Москву – навряд ли.

Разумеется, теледеятель испугался, а моя знакомая ее пожалела и даже дала свой телефон, чтоб приезжала сама, без Первого канала, просто осмотреться, куда-то устроиться, – но как это часто бывает в таких случаях, никто никому не позвонил и тем более не приехал.

– А он женат был тогда? – спросил я, вспоминая какие-то читанные в прессе сплетни.

– Да нет, – сказала знакомая. – И сейчас, кстати, тоже нет.

– А что ж он ее не позвал, ведь мог бы пристроить в телевизор, каким-нибудь младшим редактором элементарно, ну пожила бы она у него месяц-полтора, помыла бы ему посуду, что такого, – искренне огорчился я.

– Ну вот, как-то не получилось, – пожала плечами знакомая, – почему-то он не стал. У него есть посудомоечная машина, – пошутила она.

Я вспомнил этого деятеля. Уже начинающий полнеть, лысый, с капризным лицом тридцативосьмилетнего мальчика.

Моя знакомая посмотрела на меня с ироническим интересом: ты что, переживаешь за провинциалок? В Москву, в Москву? Она сама разберется, чего ты? Я ведь ей даже телефон оставляла.

Я вспомнил, как я был в Вологде в 1990-х – две недели жил относительно неподалеку (70 км), на Сиверском озере, у города Кириллов. Помню леса, стоявшие по сторонам шоссе, рассказ водителя автобуса о том, как в полутора часах езды от города как-то осенью через шоссе медленно перешел медведь, и огромные городские церкви ХVI-ХVII века, о которых знаю еще с института – студентов художественных вузов возили туда на практику… От провинциальных городов у меня лично остается странное, двойственное ощущение чего-то медленного, как будто сонного, но, одновременно, и прислушивающегося к чему-то в себе и вокруг.

Впрочем, возможно, мне все это только кажется, и вологодская девочка, которая плакала на вокзале, провожая теленачальника и мою знакомую, просто посмеялась бы надо мной и моими впечатлениями, да еще и добавила, как это иногда делают провинциалы в разговоре с “любящими провинцию” москвичами: а ты попробуй, поживи здесь! Кроме исторического центра, там есть кварталы новостроек, брежневских и даже хрущевских блочных 5-ти и 9-этажек, вот где идет настоящая провинциальная жизнь. Там не “тишина”, а вакуум, отсутствие кислорода, агрессия, пьянство, зассанные подъезды, безумные подростки и бультерьеры на вечерних прогулках.

Мы помолчали. Я вспомнил ее нынешнего мужа, он носил длинные волосы, перевязанные на лбу цветной тесьмой на индейский манер, и увлекался боевыми искусствами. Знакомая говорила, что не перестает его любить, несмотря на любовника, но уже по-товарищески. Любовник тоже был женат…

Я, кстати, даже не понял, почему ее вологодская история произвела на меня такое впечатление, может быть, из-за случайного совпадения с Чеховым? Сам я не очень люблю провинциалок, во всяком случае московских и особенно последних десять лет. С одной стороны, во многих из них есть, конечно, какая-то пассионарность (надо обладать некоторой смелостью для переезда в незнакомый город), иногда чистота или, скорее, неискушенность, столь милая сердцу москвичей, но с другой – временами что-то хищное и одновременно жалкое.

Но когда тележурналистка рассказала мне об этой Жене Волчаниновой из Вологды, я ужасно разозлился и на деятеля с ТВ-1 и на нее тоже. Очень.

Но за что? Они-то причем? Ведь никто же не восклицает на далекой веранде: “Мисюсь, где ты?!.” Это было бы просто смешно.