Текст книги "Мне нравится твоя ложь (ЛП)"
Автор книги: Скай Уоррен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
На первой странице есть что-то, написанное выцветшими черными чернилами. Не напечатанное вместе с книгой, а добавленное после. Это стихотворение.
Джунгли – страшное место, для тех, кто блуждает:
Скрывают секреты, молчат пред ветрами,
Река и листок каждый путь открывают.
Почувствуй себя, словно дома, с мечтами.
Останься, приляг, не спеши, не уйдешь,
Ты молча послушай тот шепот лесной.
И только когда ты свой мир обретешь,
Найдешь ты тот ключ, что сокрыт под землей.
Я снова читаю стихотворение, воображая, что иду по лесу. Испуганная и потерянная. Знакомое чувство, хоть я и редко покидала город. Джунгли – это то место, где я прожила большую часть своей жизни, в особняке, который мне не разрешалось покидать, где деревья были сделаны из мрамора, где листья были позолочены. Возможно, я, наконец, вырвалась, но иногда мне кажется, что это иллюзия. Может быть, я проснусь и вернусь туда, а мое время в «Гранде» окажется лишь плохим сном.
Или, может быть, я пойму, что умерла в этом особняке, что свобода – всего лишь призрачное принятие желаемого за действительное.
Кип возвращается с пинцетом и пузырьком, пахнущим спиртом. Он смотрит на книгу со странным выражением лица.
– Ты написал это? – спрашиваю я, указывая на стихотворение.
Он качает головой.
– Моя мама.
– О, – я снова смотрю на последнюю строчку, о выходе, о том, как выбраться из джунглей. Под землей. Она говорит о смерти. – Это красиво. И грустно.
– Такой была моя мать. Красивая и грустная. – Он смачивает ватный диск небольшим количеством спирта. – Хватит лжи. Я не хочу причинять тебе боль, но чем скорее мы начнем, тем скорее закончим.
То, насколько он напоминает Байрона, беспокоит…
– Делай то, что должен.
Он садится рядом со мной и кладет мою руку на свое бедро.
– Когда станет больно, сожми.
Он чувствуется твердым, словно колода под джинсовой тканью.
– Не думаю, что смогу сжать... Черт возьми, это больно.
Оказывается, у меня больше силы, чем я думала, особенно когда мужчина с большими нежными руками тщательно использует пинцет для извлечения стеклянных осколков из моей щеки. Я, наверное, оставила пять вмятин на его ноге даже через джинсы там, где мои ногти впивались в его бедро. Он не вздрагивает и не подпрыгивает, даже когда я держусь за него, как за дражайшую жизнь, даже когда я не могу сдержать хныканье.
Маленькие кусочки стекла, окрашенного в красный, выстраиваются рядком на полотенце, которое он выложил.
– Останутся пятна, – прошептала я.
– Ну и пусть.
Кушетка старая, но удобная, мягкая настолько, что в ней можно утонуть. Тем не менее, дом слишком женственный для Кипа. Все в розово-золотом и солнечно-желтом цвете, вельветовая мягкость и старые латунные светильники. И пыль. Такое ощущение, что в доме не живут. Ничего здесь не напоминает крепкого человека в кожаной одежде и грязной обуви.
– Ты вырос здесь?
Он не отвечает. Отсутствие выражения на его лице говорит мне, что да.
– Я не остаюсь здесь надолго.
– Тогда почему ты здесь сейчас? Это просто удобное место для проживания, пока ты меня выслеживаешь?
– Если бы это было так, я бы отвез тебя обратно в Неваду, когда впервые тебя встретил.
– Так почему ты этого не сделал?
Кип делает паузу после следующего осколка и смотрит мне в глаза.
– Это сложно.
– Это тебе не статус отношений.
– У нас нет долбаных отношений.
Я втягиваю воздух. Чувство такое, словно он ударил меня. Нет, хуже. Мне никогда не было так больно, даже когда Байрон нагибал меня и трахал всухую.
Затем он опускает голову, прежде чем я даже осознаю, что он может сделать. Я готовлюсь к большей боли. К большей лжи. Губами нежно, словно перышко, он касается моих. Я не двигаюсь, позволяя ему двигаться от уголка к уголку, находить каждый квадратный сантиметр и забирать боль поцелуями.
Когда он оказывается слишком близко к моей щеке, я не могу не вздрогнуть.
Кип отодвигается, с сожалением на лице.
– Нам нужно уходить.
– Нет никаких нас, – мягко говорю я. – Ты четко дал это понять.
Его глаза обретают строгость.
– Позволь мне закончить очищать раны. Тогда мы пойдем.
Я смотрю на Кипа, но все, что я вижу, это глаза Байрона, его нос, рот. Мое сердце трепыхается в груди, когда я вспоминаю лицо, нависающее надо мной, трахающее меня. Причиняющее мне боль. Я не знаю, почему я не смогла увидеть этого раньше. Конечно, они братья. Они одинаковые.
Я должна уйти без него. Я не могу ему доверять. Он был добр ко мне время от времени, но он также был грубым, резким и холодным. Насколько я знаю, он вернет меня Байрону из лояльности пред семьей. Delitto d'onore. Почетное убийство. Вот как все будет.
Мне нужно убираться отсюда. Нужно уйти без него.
Я не могу ему доверять, хоть и хочу. Боже, как же я хочу.
Он снова покидает комнату, чтобы убрать осколки, и я знаю, что это мой шанс.
Я вынимаю «Тейзер», который он мне подарил, и следую за ним в ванную. Его взгляд встречает меня в зеркале. Я улыбаюсь своей поддельной, соблазнительной улыбкой, которую усовершенствовала за часы на сцене. Одна рука скользит по его спине, чтобы отвлечь. Обезоружить.
Его не обмануть.
Что-то ужасное вспыхивает в его глазах – он знает, что должно произойти. Но что еще хуже – он принимает это. Кип достаточно сильный, достаточно быстрый, чтобы остановить меня.
– Хонор, – говорит он.
Всего лишь одно слово.
Это первый раз, когда он использует мое настоящее имя, и я отплачиваю ему, используя на нем «Тейзер». Он знает, что заслуживает этого, и я тоже это знаю, но от этого не легче.
Я прижимаю электрошокер к его боку и нажимаю на пуск.
Вибрация отражается на моей руке. Кип падает, словно дерево, сотрясая пол, падает на дверную раму всем телом, пронзенным мощным электрическим разрядом. Теперь больно Кипу, и я оставляю его на полу.
Я едва успеваю прошептать: «Мне жаль», прежде чем ухожу.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Запыхавшись, я практически бегу назад к мотелю.
Даже на полной скорости, перескакивая препятствия в виде куч мусора и грязных темных луж, я не могу забыть, как Кип смотрел, а его большое тело было охвачено болью, моими руками лишено способности двигаться. Почему тебе не все равно, что с ним происходит? Кип говорил это мне однажды. Но мне не все равно. Вина – это то, к чему я привыкла, но легче от этого не становится.
Я оглядываюсь назад, но улицы позади меня пустынны. Кипа нет. Вообще никого нет.
Я бегу к Кларе, пытаясь успеть, прежде чем она уйдет.
Может быть, ей будет лучше, если она сбежит. Я не могу избавиться от этой мысли у себя в голове. Это как вытолкнуть птенца из гнезда, потому что пришло его время научиться летать. Но я не могу этого сделать. Не могу отпустить ее. Возможно, это моя слабость. А возможно, ее деградация.
Или, может быть, я хорошо усвоила уроки, которые преподал мне отец.
Это то, что мы делаем с женщинами, которых любим, не так ли? Мы запираем их в комнате, даем им еду и книги, говорим, что они счастливы. Иногда это работает. Но в некоторых случаях женщина трахает охранника. Иногда женщине не нравятся кулаки ее жениха. В других случаях они сбегают. Тогда что вы будете делать?
Я сделала с Кларой то же самое, что мой отец сделал со мной. Я заперла ее в башне.
Я выбираю длинный обходной путь обратно в мотель. Если увижу кого-нибудь или что-нибудь подозрительное, то не вернусь. Я бы позволила схватить меня первой. Но улицы пусты. Брошены.
Наконец я позволяю себе проскользнуть в «Тропикану» через черный вход. Кирпичи освещены рождественскими огнями, а пальмы кажутся темными и зловещими. Я останавливаюсь в маленьком переулке между нашим зданием и соседним. Что-то не так.
Мадонна. Ее больше нет на окне. Она исчезла, и Клара тоже.
Все во мне замедляется. Мое сердце. Мои мысли. Я даже моргаю медленнее, опустив веки, впиваясь взглядом в наше пустое окно. Я покачиваюсь, теряя равновесие, и мне все равно. Это был наш сигнал. Если бы она когда-либо бежала, она взяла бы с собой Мадонну. Затем я ощущаю стену позади, чувствую, как прохладный кирпич держит меня. Откидываю голову назад и позволяю себе почувствовать вину, стыд и печаль.
Но и радость тоже. Облегчение от того, что она ушла от меня. Без меня ей будет безопаснее.
Может быть, я всегда знала, что ей так будет лучше.
Тем не менее, я не могла отпустить Клару. Я слишком любила ее, нуждалась в ней больше, чем понимала. Или, может быть, она знала, потому что она спорила со мной, когда разговор заходил о побеге. Каждый раз она говорила мне «нет». Но, похоже, она все равно послушала меня.
Рассвет пробился над самыми высокими зданиями, лучи рассеялись вокруг сломанных шпилей, купая каждую трещину в оранжевом и розовом. И она ушла, как я ей сказала.
Кип не сможет добраться до нее. Он никогда не найдет ее.
Как и я.
Что-то шевелится в окне. Я замечаю легкое покачивание штор. Движение едва заметное. Втираю слезы, чтобы разглядеть более ясно. Она все еще там? Я застала ее прежде, чем она ушла?
Делаю шаг в сторону здания. Затем еще один.
– Клара? – шепчу я.
Хозяин еще не стал бы убирать нашу комнату. Клара не стала бы говорить ему, что уходит. И мы все равно оплатили на неделю вперед. Наличными, конечно.
Затем дверь открывается. Там мужчина. Я бы узнала его где угодно. Разве не он, нахмурившись, высился в дверном проеме моей комнаты достаточно много раз, блокируя выход?
Папочка. На этот раз я не шепчу. Мои губы двигаются, но я не издаю ни звука.
Он все равно смотрит, прямо на меня, туда, где я стою в тени. Он видит меня. Его тело смещается, двигаясь ко мне. Он уже стар, мучается от болей в коленях и от проблем со спиной, но прежде он был воином. Убийцей.
И все еще им и остается.
Я пускаюсь в бег.
* * *
Так много выучено за восемнадцать лет уроков балета и долгих часов, проведенных на шесте. Он стар, но он – прирожденный охотник. Все, чего хочу я, это уйти. Я бегу к «Гранду». Странно, я не должна чувствовать себя в безопасности, но именно это я и ощущаю. Он, должно быть, ожидал этого, потому что подрезает меня в переулке.
Рука на моем запястье сжимается в крепкой хватке.
– Хонор!
Эта рука поправляла мое одеяло в постели. Она покоилась на моей голове, пока мой жених трахал меня на столе.
Эта рука убила мою мать.
Я держу «Тейзер», но он не отпускает мое запястье. Он сжимает – сильно – и моя хватка ослабевает. «Тейзер» падает на землю. Мой отец пинает его в кучу мешков с мусором, и штуковина исчезает в тени и грязи.
– Успокойся, – рычит он.
– Ты забрал ее? – требовательно спрашиваю я, выворачиваясь, но не в силах освободиться. – Ты забрал Клару?
– Ее там не было. Комната пуста.
Я даже не знаю, верю ли я ему.
– Отпусти меня. Просто дай мне уйти.
Хотя мне больше некуда идти. Не после того, как они узнали о комнате. Я могу только надеяться, что он говорит правду о том, что Клара ушла прежде, чем он туда попал. Поняла ли она, что они вышли на нас? Поэтому она ушла, хотя всегда спорила со мной, чтобы остаться и ждать меня?
Борясь со мной, он толкает меня назад и вниз. Я падаю на бетон, сдирая колени в ослепительной вспышке боли. Это как на сцене. Он наклоняется ко мне, тяжело дыша, глядя дикими глазами.
– Почему ты сбежала? – требует он.
Я смеюсь и вздрагиваю одновременно. Результат – сломанный звук. Плач.
– Ты знаешь.
– Мне было бы все равно, если бы твоя сестра исчезла, но ты...
– Вот поэтому мне пришлось уйти. Потому что ты не заботился о ней. – Я выворачиваю руку, но сейчас я на коленях. Я теряюсь. Мы находимся посередине тротуара в дерьмовой части города, и никто не станет вмешиваться. Никто и пальцем не пошевелит, чтобы защитить меня. – Тебе тоже было безразлично. Даже когда ты отдал меня Байрону.
Его лицо кривится от ярости. Или вины?
– Ты должна была прийти ко мне.
Я смеюсь. Возможно, в этот момент это неправильно. Господь знает, что я никогда бы не засмеялась в лицо моему отцу дома, в особняке, бегая по обюссоновским коврам в своих балетных тапочках, как будто они могли каким-то образом перенести меня в другое место.
Мы больше не в особняке. Балетные тапочки на самом деле перенесли меня в другое место. Они дали мне способ поддержать нас, когда мы сбежали.
– Ты видел, папа. – На языке горечь. Я слишком устала лгать. – Ты видел, что он со мной делал, и похлопал меня по голове, словно я была домашним питомцем.
– Ты моя дочь, – кричит он, и то, как он это говорит, означает то же самое.
– Нет, ты прав, – говорю я с сарказмом. – Как пить дать, ты бы защитил меня, попроси я. Точно так же, как защитил мою мать.
Он все еще нависает надо мной. Его глаза сужаются, и впервые с тех пор, как он меня поймал, настоящий страх пронзает меня. Даже в своей глубокой печали, когда моя сестра ушла, и меня предал мой любовник, я не хочу умирать.
– При чем здесь Портия? Я не тронул ее и пальцем.
– О, придерживаешься золотого стандарта, верно? Как насчет пистолета, ты ее застрелил? Или ножа, ты ее зарезал?
Он тянется ко мне, к моим волосам. Отец наклоняется, сжимает руку, отклоняя мою голову назад.
– Что ты имеешь в виду, дитя? – Его слова низкие, шелковистые. – Ты боишься меня?
Я дрожу, тяжело дыша.
– А должна?
Внезапно он отпускает меня. Моя голова дергается от удара, но я все еще на коленях, поэтому падаю на руки. Куски щебеня скользят под моими ладонями, напоминая мне о крыше над «Грандом».
– Конечно, нет, – говорит он. – Я твой отец. Мы вернемся домой. Все вернется на круги своя.
Все никогда не будет как раньше. Не только потому, что сейчас у меня нет Клары. Я тоже изменилась. Танцы в «Гранде» меня изменили. Кип меня изменил.
О, Боже, Кип.
Если я сейчас пойду с отцом, я больше не увижу Кипа. И это хорошо. Он ублюдок, точно, как он и сказал мне. Меня посещает странная мысль, что я должна была позволить Кипу передать меня им. По крайней мере, тогда он получил бы вознаграждение за мою голову. В конце концов, его работой было найти меня... трахнуть меня…
Слеза скатывается по моей щеке.
– Тихо, тихо, – говорит мой отец, подтягивая меня за руку вверх. – Все будет хорошо. Тебе больше не нужно оставаться здесь.
Вот, из-за чего он думает, что я плачу? Потому что не хочу жить в этом мотеле? Чего он не знает, так это того, что я бы все отдала, чтобы вернуться к тому, что было неделю назад. Мы с Кларой благополучно жили в мотеле. И я ходила с Кипом после работы, не подозревая, что он был здесь только ради того, чтобы предать меня.
Возможно, этого могло быть достаточно, чтобы вернуться к такой жизни. Если бы только.
– Почему ты убил ее? – шепчу я.
– Портию? – Он качает головой. – Я не знаю, откуда у тебя эти мысли, дитя. Сейчас я бы убил ее. Должен был, пожалуй. Но я никогда не тронул ни одного волоса на ее прелестной голове.
– Ты ожидаешь, что я поверю, что ее смерть была несчастным случаем? Жена мафиози и несчастный случай?
Его внезапно охватывает грусть. Он вдруг становится таким старым. Видно, что суставы и спина разболелись от того, что он преследовал меня. Я вижу, что эти месяцы сказались на нем, пока он искал меня. Скучал ли он по мне?
– Я никогда не говорил тебе правду. Думал, что защищаю тебя. Но, может быть, я защищал только себя.
Я сглатываю с трудом, чтобы услышать, как он это признает.
– Значит, ты на самом деле убил ее.
В его глазах вспыхивает боль.
– Я ее не убивал. Никто не убивал.
– Лжец, – говорю я, дрожа от ярости.
Нет ни единого шанса, что она может оказаться жива. Это была всего лишь детская мечта.
И я думаю, мне не понадобится «Тейзер», чтобы уложить мужчину на землю. Быстрый, сильный удар по яйцам справится с этой задачей с таким же успехом. И, Боже, ноги у меня крепкие. Каждый день, когда я танцую на сцене, мои бедра как гребаное оружие. Один удар – и мой отец оказался бы на земле. Я практически черная вдова – оставляю людей разбитыми и страдающими, куда бы я ни шла. В такие секунды я чувствую себя всесильной.
И затем он говорит то, что для меня равносильно краху.
– Я не позволю Байрону прикоснуться к тебе снова, – произносит мой отец. – Я не должен был позволять ему прикасаться к тебе вообще.
Это то, что я всегда хотела от него. Защиты. Заботы. Думаю, маленькая девочка никогда не перестает хотеть своего папу. Но мое желание – всего лишь иллюзия. Я знаю это, потому что секунду спустя позади него появляется Байрон.
Я ожидала, что он станет ужаснее в моем сознании, как будто мои страхи могут превратить его в монстра. Но он выглядит чуть более зловещим в этом костюме и с этой улыбкой, чем кот, добравшийся до сметаны.
– Ты нашел ее.
Рука моего отца напрягается. Он поворачивается наполовину, пойманный между нами.
– Байрон. Мне нужно время с моей дочерью. Потом мы с тобой поговорим.
Байрон надвигается на нас, и мы с отцом отступаем. На лице этого мужчины уверенность. Я предполагаю, что это имеет какое-то отношение к толпе мускулистых мужчин позади Байрона, вооруженных и холодных. Наемники.
– Время для разговоров истекло, – говорит Байрон. – Как и твоя польза. Хотя мне жаль, что твоя дочь застрелила тебя. Это грубо.
Я кричу и дергаю отца вниз, но Байрон быстрее. Его мишень – идеальна. Он проделывает дыру в голове моего отца, забрызгивая мои руки кровью.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Нужно искать во всем положительную сторону. Я рано это узнала. Она всегда есть. В данном случае она заключается в том, что Клара, определенно, убежала и теперь в безопасности. Если ранее я не была уверена, то теперь я знаю точно, что она ушла. Ее книг нет, и Мадонны тоже.
И я знаю, что она не у Байрона. Потому что он пытает меня, пытаясь найти ее.
Это такое облегчение, что я не знаю, где она.
Удар.
Я не могу быть уверена, что не сдала бы ее. Я люблю ее больше всего на свете. Больше, чем свою жизнь, правда, моя жизнь много не стоит. Я с радостью умру за нее, но дело в том, что смерть – это непросто. Не тогда, когда я лежу связанная в комнате мотеля. Я не могу наглотаться каких-то таблеток, которых у меня нет, или перерезать запястья, потому что они перетянуты веревкой. Я могу только терпеть каждый удар ремня Байрона. Я могу только выживать.
Снова удар. Опять. И опять.
Двое мужчин сидят за столом, где мы с Кларой ели вместе. У меня тревожное ощущение, что они ждут, когда Байрон закончит со мной. Что они ждут своей очереди.
– Где она? – спрашивает Байрон. Мне кажется, он знает, что у меня нет ответа. Думаю, ему все равно.
Я качаю головой.
Удар.
Мое тело дергается в оковах. Мои запястья и лодыжки привязаны, я лежу лицом вверх. Вся кровать сотрясается от удара. И боль... Боже, боль невыносима. Она ослепляет. Словно все огни на сцене, и все руки, что прикасались ко мне. Словно укус змеи, удар ее хвоста и жжение зубов, впившихся в мою плоть.
Но я должна вынести это. Смерть непроста. Я могу только выжить.
Удар.
Я испытываю к Кенди больше сочувствия, чем прежде. Если она пережила хоть малую толику этой боли, неудивительно, что она принимала наркотики. Я бы сделала все, чтобы почувствовать онемение.
– Пожалуйста, – хнычу я.
Я не хотела этого говорить. Не хотела просить. Он не заслуживает удовлетворения.
Байрон делает паузу. Он кладет ремень на кровать. Матрас скрипит, когда он наклоняется ко мне.
– Что это было? – говорит он, его голос обманчиво нежен.
Снаружи еще люди, караулят и ждут. Интересно, зачистили ли они весь мотель. Будет безопаснее, если убедиться, что свидетелей нет. С другой стороны, зачем беспокоиться? Никто ничего не увидит к моменту прибытия полиции. И даже если бы что-то осталось, и кто-то что-то увидел, друзья друзей Байрона прикрыли бы его.
– Я не знаю, где она, – шепчу я.
Он наклоняется ближе, его рот в нескольких дюймах от моего уха.
– Почему я должен тебе верить?
Я ощущаю металлический привкус на своем языке. Кровь?
– Потому что я говорю правду.
Он откидывается назад, улыбаясь.
– Я не тороплюсь, дорогая. Я долго ждал момента, когда мои руки снова окажутся на тебе, и я намереваюсь смаковать это. Ты будешь молить о смерти прежде, чем я покончу с тобой.
Чего он не понимает, так это того, что я уже молю о смерти. Я потеряла все.
Свою сестру. Я больше ее не увижу.
Удар.
И Кипа. Боже, он никогда и не был моим. Но надежда на него была такой милой.
Удар.
Даже своего отца. Я так долго ждала, что он станет за меня. Сказал ли он правду о моей матери? Это значит, что он не убил ее.
Удар.
Но если она была жива все это время, значит, она бросила меня. Отказалась и оставила для такой жизни.
Удар, удар, удар.
Слишком много. Физическая боль. Эмоциональная. Моя душа горит. Моя кожа пылает. Край моего зрения становится алым.
Байрон нависает надо мной с улыбкой на лице. И я боюсь его больше, чем когда-либо. Если он доволен, это никогда не заканчивается хорошо.
– Я знаю, что ты здесь делала. Стриптиз. Черт, я рад, что не женился на тебе. Я должен был убить тебя. Наверное, и убью в любом случае.
Не позволяй ему добраться до тебя. Он может трахнуть мое тело, но я не позволю ему трахнуть мой рассудок. У меня плохое предчувствие о том, что он сделает и то, и другое, и я не смогу его остановить.
– Я также знаю о твоем маленьком бойфренде.
Мой желудок переворачивается.
– Твоем брате?
Байрон смеется, и страх поселяется глубоко в моем сердце.
– Я удивлен, что он рассказал тебе об этом. – В глазах Байрона появляется блеск. – Он рассказал тебе о наших семейных секретах?
Немного. Я знаю об отце Кипа, и о том, как он их покинул. Я знаю, что они росли в бедности. Вот почему Байрон, казалось, ненавидел меня с самого начала: потому что у моей семьи были деньги?
– Нет.
– Гребаные драгоценности. Они принадлежат моей семье. Мне. Я думал, что они пропали... но потом ты приехала сюда, – он наклоняется. – Где они?
– Я не знаю.
– Не знаешь, где драгоценности. Не знаешь, где твоя сестра, – он фыркает от отвращения. – Ты мне не очень-то полезна, не так ли?
– Тогда отпусти меня.
– Я собирался сделать тебя моим утешительным призом. Тебя и всю гребаную империю твоего отца. Ты знала это? У меня не было драгоценностей, но у меня могло быть все остальное, – он провел пальцем по моей груди, зажимая сосок между большим и указательным пальцами. Подергивая. Сжимая. – И ты была моей маленькой жемчужиной, правда ведь? Я полировал тебя, не так ли?
Слеза скатывается по виску.
– Нет, – я задыхаюсь, но это ложь.
Потому что он отполировал меня, пока я не начала сиять, пока я не стала ровной и острой. Он использовал меня как драгоценный камень – вещь, которую нужно было носить, а затем бросить в ящик.
– Не только тебя, Хонор. Ты не была единственным драгоценным камнем в моей короне. – Его рука обвивает мое горло. – Кип рассказал тебе о нашей сестре?
Мое дыхание застревает в горле. Какие-нибудь Эмили или Сильвии, о которых я должна знать? Но он так и не ответил.
– Она выросла не так, как мы. У нее было все, чего мы никогда не знали.
Подозрение темной лозой стягивает мои легкие. От этого становится трудно дышать. Два бедных брата. Сестра, которая выросла богатой. Это кажется невозможным. Я молюсь, чтобы это оказалось неправдой. Молюсь, чтобы ею была не я.
Его рука сжимается на моем горле, прекращая подачу воздуха.
– Ее зовут Клара, – шепчет он.
И я отключаюсь.
* * *
Когда я снова просыпаюсь, вокруг темно. Рядом со мной сидит человек. Я узнаю его: это тот, кто сидел за обеденным столом ранее. Он один из людей Байрона. Водит рукой по моему животу, иногда обхватывая грудь, массируя ее. Я не знаю, как долго он это делает. Моя кожа покрыта мурашками. Он проводит по следам ударов, и я хватаю воздух ртом.
Он пугается, а затем удивляется.
– Ты проснулась.
Мой разум все еще вращается от того, что я знаю. Кип. Байрон. Клара. Все они связаны.
И я тоже.
Все это обретает сейчас смысл самым ужасным способом.
Рукой он тянет за мою грудь, пока я не начинаю всхлипывать. Второй мужчина прислоняется к стене, наблюдая. Оба они опасны, но тот, что у стены, пугает меня больше. В его глазах что-то хищное, что-то от рептилии.
Веревка слегка ослабла, всего на йоту. Теперь запястья чувствуются немного свободнее, чем раньше. Но я все еще не уверена, что могу вытащить руку, не повредив ее. И если бы я освободилась, было бы некуда идти. Они только привяжут меня крепче. Только причинят мне больше боли.
Первый мужчина проводит рукой по моему телу, давя на уже образовавшиеся кровоподтеки, опускаясь между моих бедер и вцепляясь в мое сухое влагалище.
– Просыпайся и готовься к нам.
Я не готова ни к чему из того, что они со мной сделают.
Дверь ванной распахивается, рисуя треугольный узор света на тонком ковре. Байрон. Я никогда не думала, что увидеть его станет облегчением. Но вместо того, чтобы подойти к кровати, он идет и садится на один из пустых стульев за столом. Он закидывает ногу на ногу, устраиваясь удобнее. Его итальянские туфли сияют даже в тусклом свете, костюм выполнен на заказ.
Он ухмыляется мне через комнату. Разговаривает со своими людьми, но не нарушает зрительный контакт со мной.
– Узнайте, куда ушла ее сестра. Мне все равно, что вам придется сделать, чтобы заставить ее говорить.
Человек, сидящий рядом со мной, кивает в жадном согласии. Его руки становятся грубее. Они не несут пытку, разве что моральную. Такой же позор я проживаю каждую ночь на сцене. Я понимаю, что он хочет трахнуть меня больше, чем причинить мне боль, хотя я уверена, что он сделает и то, и другое до окончания ночи.
Звук расстегивания молнии пронизывает воздух. Человек у стены не отходит со своей позиции, только тянется рукой к паху и вынимает член. Он поглаживает себя, наблюдая.
Ты должна была стать моим утешительным призом.
Я собираю в себе силу, пытаясь очистить разум. Как в моменты, когда я стояла за кулисами, ожидая выхода на сцену. Или когда я пряталась снаружи кабинета моего отца, подслушивая, как он назначал цену за чью-то голову, умирая немного внутри.
Выхода нет. Даже смерть для меня не доступна на этой кровати.
В дверь стучат. Я закрываю глаза, размышляя, на сколько минут это спасет меня. Это, конечно, один из людей Байрона, возможно, с информацией о проверке окрестностей. Или, может быть, они доставляют кофе. Мужчины в его работе – не что иное, как лакеи на стероидах.
Человек у стены не перестает смотреть на меня, не перестает гладить себя.
Конечно, Байрон не соизволит встать, не тогда, когда кто-то другой может это сделать. Остается лишь мужчина, что трогает меня. Он выглядит недовольным из-за того, что ему нужно остановиться, но он не станет жаловаться вслух. Ущипнув меня за сосок с сожалением, он встает и подходит к двери. Здесь он не боится, окруженный своими людьми, защищенный огневой мощью проклятого батальона в одном крошечном захудалом мотеле. Он не смотрит в глазок, а просто распахивает дверь и получает пулю в грудь.
Я смотрю на него, не в силах понять, что произошло. Байрон тоже смотрит, застыв на один сладкий момент поражения. С его позиции он может видеть дверь, и то, что он видит, заставляет его зарычать. Он вытаскивает пистолет и скрывается в ванной комнате, отстреливаясь, когда начинают свистеть пули.
Человек у стены реагирует медленнее всех. Предполагаю, что поглаживание своего стояка может тебя замедлить.
Но он самый устрашающий, несущий смерть. В нем меньше всего человеческого.
Когда он понимает, что на них напали, то даже не удосуживается спрятать член. Он просто вытаскивает пистолет и начинает стрелять, не глядя; его эрекция подскакивает, оставшись незащищенной. Я дергаюсь в веревках, что меня сдерживают. Это мой шанс уйти. Я не знаю, что происходит – может, это какой-то внутренний бунт – но я должна использовать его.
Веревки слишком туго привязаны. Независимо от того, как я их тяну, они становятся только крепче.
Мои мышцы горят от напряжения. От каждого рывка синяки и раны на животе и груди болят. Я в ловушке здесь, в середине долбаной перестрелки, совершенно голая. Еще более раскрыта, чем парень, подпирающий стену, с пистолетом наготове и высунутым членом.
Он выходит, чтобы сделать свой выстрел и получает пулю. Его тело отбрасывает назад, и он падает на пол. Ему попали в бок. Кровь брызжет в стороны. Нападающий входит в комнату и снова стреляет в него, на этот раз в колено.
Человек движется вперед, и свет из ванной падает ему на лицо. Кип.
У него дикие глаза. Сейчас он напоминает проклятого гладиатора, в котором больше от животного, чем от человека, в котором больше жестокости, чем милосердия. Он смотрит на мое нагое тело на кровати. Затем на человека, извивающегося и захлебывающегося на полу у его ног. Нетрудно понять, что здесь происходит, и Кип реагирует быстро – быстрее, чем мог бы. Он опускает свой ботинок на голый, вялый член и проворачивает пятку. Из мужчины вырывается ужасающий высокий звук первобытной боли, который внезапно обрывает коньрольный выстрел в голову.
Мой разум едва осознает то, что сделал Кип. Он убрал двух человек Байрона и победил. Нет, он, должно быть, убрал еще и тех, кто патрулировал снаружи. Они уже были беспомощны или мертвы, когда он прошел и постучал в дверь, вводя людей в комнате в недоумение.
Он невероятный. Он монстр. Меня сейчас вырвет. Нет способа двинуться или пошевелиться, и я захлебнусь собственной рвотой.
Однако Кип еще не в безопасности. Я пытаюсь ему сказать.
– Ванная комната, – кричу я, но получается только хрип.
Все в порядке. Кажется, он уже знает. Его пистолет нацелен на открытую дверь, готовый сделать выстрел. Но Байрон не ушел туда просто так. Он не только чертовски хитрый преступник, он также полицейский.
– Ты не хочешь этого делать, Кип, – говорит он. – Сдайся сейчас, и с тобой не обойдутся жестко.
Кип качает головой.
– Так намного проще.
– Может, ты и прошел мимо них, но ты никогда не возьмешь меня. Ты не выйдешь из этой комнаты живым, – пауза, и его тон меняется. – Только, если мы будем работать вместе, как в старые времена. Я знаю, что у тебя есть чувства к девушке. Мы можем это учесть. Можешь забрать ее.
Кип смотрит на меня, и в один ужасный момент я задаюсь вопросом, не согласится ли он с тем мраком, что Байрон планирует сделать со мной. Затем глаза Кипа темнеют от взгляда на рубцы на моей коже, и я знаю, что он никогда не причинит мне вреда. Он здесь, чтобы спасти меня. Но Байрон, должно быть, ожидал, что я отвлеку его, потому что он пользуется возможностью выскочить из ванной и расстрелять обойму.
Кип, отстреливаясь, ныряет вниз, чтобы накрыть мое тело.
Странная вещь пуля: она не чувствуется огнем, когда попадает в тебя. Может быть, я оцепенела от слишком долгого связывания. Вместо огня я чувствую лед. Понимаю, что в меня попали. Пуля вошла в бок.
Будь осторожен, хочется сказать мне. Он сражается нечестно. Так делают все. Байрон, Кип. Даже я.
Я сражалась так грязно, как могла, удерживая Клару подальше от Байрона, сохраняя ее в безопасности, и мне это удалось. Это джунгли, и выживает только сильнейший. Хотя, возможно, теперь я не очень в форме, потому что чувствую, что угасаю. Падаю. Слава Богу, на моих запястьях веревка. В противном случае я ушла бы под землю.
