Текст книги "Смерть играет (Когда ветер бьёт насмерть)"

Автор книги: Сирил Хейр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Эванс начал с небольшого обращения к оркестрантам.

– Мы начинаем концерт с исполнения Национального гимна всем оркестром,сказал он высоким напряженным голосом.– Повторяю, всем оркестром. Я отдаю себе отчет в том, что первый номер программы не требует участия всех инструментов, как это предусмотрено партитурой концерта для скрипки с оркестром. Но это не имеет значения. Мой оркестр понимает, что я не разрешаю музыкантам расхаживать взад-вперед в перерыве между исполнением номеров, если их инструменты не участвуют в данной пьесе. Те из вас, кто не занят в Генделе, могут сидеть и слушать. Во всяком случае, для некоторых будет внове послушать музыку. Это понятно?– Он резко постучал по пюпитру.– Национальный гимн, пожалуйста.

"Следует ли мне,– подумал Петигрю,– встать, когда на репетиции исполняется гимн страны?" Это был деликатный момент, разрешить который мог лишь надежный авторитет. Он осторожно огляделся и краем глаза увидел, что Люси Кар лесс по-прежнему сидит в одном из кресел сзади. Будучи иностранкой, она не могла считаться надежным советчиком. Ее муж был на ногах, но вряд ли в той позе, которую требовал данный случай от верноподданных граждан. Он стоял спиной к сцене и, по всей видимости, тихо препирался с человеком, которого из-за темноты Петигрю не смог узнать. Диксон куда-то исчез. Петигрю счел вставание излишним. Он порадовался, что остался сидеть, когда понял, что в своем теперешнем настроении Эванс не намерен мириться с малейшей небрежностью в исполнении даже этой навязшей в ушах мелодии. Понадобилось целых десять минут и много горьких и ядовитых упреков дирижера, прежде чем он счел работу своего оркестра удовлетворительной.

– Ну что ж! С меня достаточно!– сказал кто-то рядом с Петигрю.

Фигура, пребывавшая в тени, материализовалась и оказалась толстяком Вентри.

– У меня похмелье! И пальцы отекли так, что все стали похожи на большой палец. Эванс оторвет мне голову. К вечеру все будет нормально, но как объяснить это ему, когда он в таком состоянии?

– Вам следует больше играть, мистер Вентри, и меньше пить,– произнес ясный голос Люси Карлесс из следующего ряда.– А сейчас идите, мистер Эванс ждет вашу "Аллилуйю".

Беспомощно взмахнув рукой, Вентри с недовольной гримасой потрусил к лестнице, ведущей к органу, где вскоре и появился, что доказывало его приличную физическую форму, было у него похмелье или нет. Когда из органа полилась мелодия, подхваченная оркестром, Петигрю уловил за спиной обрывки разговора, скорее даже перебранки.

– Какой отвратительный субъект,– произнес скрипучий голос Сефтона.– И чертовски самовлюбленный, как все любители. Я только что говорил ему...

– Он вовсе не отвратительный, Лоуренс. Я нахожу его вполне приятным.

– Ты всех находишь приятными, в этом-то и заключается твоя проблема.

– А твоя проблема заключается в твоей нелепой ревности. Неужели не видно, что мистер Вентри влюблен в Николу? Мне действительно жаль беднягу Роберта.

– Вот как? Уж не хочешь ли ты его утешить, а?

– Лоуренс, если ты скажешь еще хоть слово, ты заставишь меня нервничать.

Очевидно, этой угрозой невозможно было пренебречь, и Сефтон сразу унялся. Через минуту начался органный концерт.

Быстрый обмен репликами заставил Петигрю задуматься, и он отвлекся от музыки Генделя. В самом ли деле мисс Карлесс находила Вентри приятным, не имело значения. Ясно, что Сефтон представлял собой почти патологический тип ревнивца. Но ее столь скоропалительный вывод, что Вентри имеет виды на миссис Диксон, сильно удивил и заинтересовал Петигрю. Он попытался вспомнить, видел ли он во время вчерашнего приема что-либо способное подтвердить это предположение.

"Может, я слишком невнимателен к таким вещам,– задумчиво размышлял он,как и все мужчины. Недаром говорят, что обычно муж последним замечает подобные вещи". Тут ему пришло в голову, что, насколько он может судить, Диксона никак не назовешь ненаблюдательным. "В таком случае,– мрачно подумал он,– дела комитета могут весьма и весьма осложниться".

Его размышления были прерваны внезапно наступившей тишиной, которая означала конец исполнения. В ту же минуту на кресло рядом с ним опустился Диксон:

– Ну-с, кажется, все идет хорошо, не так ли?

– Д-да,– с чувством некоторой вины за свою невнимательность к игре оркестра отвечал Петигрю.– Очень даже неплохо.

– Правда, Вентри сфальшивил в начале второй части, но в остальном...Диксон обернулся к Люси Карлесс, которая собралась подняться на сцену.– Не торопитесь. По-моему, Эванс намерен еще раз прослушать это место.

Он оказался прав. После нескольких резких слов, не слышных зрителям в зале, пьеса была снова начата с сере дины и проиграна до конца. Поскольку у Петигрю мысли все еще были заняты прежним предметом,– и позднее он даже удивился, что на него так сильно подействовало утверждение мисс Карлесс,– он с интересом изучал своего соседа. Диксон казался бледнее обычного, вокруг рта у него залегли морщинки, которых Петигрю раньше не замечал.

Пока ничего особенного я не заметил, подумал Петигрю. Возможно, все это было фантазией и уж во всяком случае его не касалось. Тем не менее в паузе, которая последовала за исполнением Генделя и пока Люси Карлесс направлялась к сцене, он вдруг услышал, что против собственной воли говорит:

– Сегодня ваша жена тоже здесь?

Идиотский вопрос, сразу сообразил Петигрю. С какой стати миссис Диксон должна была прийти на репетицию? Она не музыкант, не член комитета. Но, по-видимому, Диксон не нашел в вопросе ничего странного.

– Нет,– сказал он.– Ее нет. Вечером она, конечно, будет на концерте. Я оставил ей машину, потому что сам не вернусь домой перед концертом. Мне придется побыть здесь и проследить, чтобы с музыкантами все было нормально.

– Понятно,– пробормотал Петигрю, стараясь казаться внимательным собеседником.

Он и не ожидал такой полной информации о своих личных делах от человека сдержанного, каким обычно был Диксон. Это было настолько не в его характере, что Петигрю почувствовал себя неловко. С какой стати этот человек решил, что ему интересно знать, заедет он домой перед концертом или нет? Это звучало как будто...

– Ну и ну!– произнес чуть позади густой баритон Вентри.– Слыхали, как я дал маху во второй части? Понять не могу, как меня угораздило! Хотя знаю старую "Аллилуйю" наизусть. Но во второй раз все звучало нормально, верно?

Петигрю как раз собирался уверить его, что пьеса звучала великолепно, но его опередил Сефтон.

– Вы не могли бы говорить потише?– произнес он ледяным тоном.– Моя жена вот-вот начнет играть.

И словно чтобы придать вес своим словам, он пересел в дальний конец ряда.

– Мерзкий тип,– высказал свое мнение Вентри.– Подумать только, "моя жена вот-вот начнет играть"! Она слишком хороша для него – если вы не возражаете, старина, что я позволяю себе говорить об этом!

Последнее замечание адресовалось Диксону, и Петигрю подумал, что в жизни не слышал ничего более бестактного. Диксон не ответил. Даже не повернув головы, он продолжал смотреть прямо перед собой на сцену, где Люси Карлесс заканчивала настраивать свою скрипку, но красные пятна, проступившие у него на скулах, показывали, что намек не остался незамеченным. Воцарившееся неловкое молчание нарушил резкий стук дирижерской палочки Эванса.

– Молчим!– пробормотал нимало не смутившийся Вентри.– Тихо, ребята.

На следующие полчаса Петигрю полностью забыл о своих тревогах по поводу супружеской жизни Диксона, о раздражении против Вентри и о возмущении тем, что его против воли загнали на репетицию. Он не имел ни малейшего понятия о технике игры на скрипке, но не успела Люси Карлесс исполнить несколько тактов, как он понял, что слушает великолепного исполнителя, находящегося в самой лучшей форме. Теплый романтический настрой музыки Мендельсона очень ей подходил. Оркестр, заразившись вдохновением солистки, играл с блеском, не так уж часто достигаемым любителями. За последнее время Петигрю не раз слышал, как этот самый Концерт Мендельсона строгие члены комитета презрительно называли "популярной музыкой", и сам, будучи интеллектуальным снобом, позволял себе высокомерно пофыркивать, давая подобную оценку. Припоминая это теперь, он говорил себе, что эта музыка заслуженно популярна, и надеялся, что ему хватит смелости заявить об этом, когда в его присутствии снова произнесут эту пошлую фразу.

Представление закончилось приятной сценой взаимного поздравления между солисткой, оркестром и дирижером – тем более приятной, что публика отсутствовала, а значит, в обмене радостью не было театральной искусственности. Казалось, Люси и в самом деле довольна собой и игрой коллег из оркестра. Оркестранты – по крайней мере, его любительская часть – были просто поражены собственным исполнением. Даже Эванс выглядел почти удовлетворенным. Он ни разу не остановил игру музыкантов, если не считать коротких пауз между частями произведения, и воздержался от каких-либо замечаний и критики. Теперь, промакивая пот на лбу носовым платком, он пытался что-то сказать сквозь общий шум завязавшегося после окончания концерта разговора.

– Виолончели, вы должны помнить, во время исполнения медленной части...– начал он, но с неохотной улыбкой замолчал.– Вы были восхитительно хороши, все вы!– воскликнул он.

Миссис Бассет, которая обычно с мрачной сосредоточенностью восседала на сцене, до того забылась, что весело поклонилась в его сторону.

– Мы будем помнить эту похвалу, правда, девочки?– лукаво закричала она, чем вызвала взрыв удивленного хохота своих подруг, которые скорее ожидали, что их назовет "девочками" статуя королевы Виктории на Маркет-сквер.

Глядя на раскрасневшиеся и счастливые лица, глядя на Элеонор, сидящую на своем шатком сиденье среди вторых скрипок и сияющую радостной улыбкой, Петигрю впервые понял, почему эти люди с такой готовностью терпели все тревоги и неприятности упражнения и репетиций. В этот момент он искренне им завидовал. Им не обязательно нужен концерт при полной аудитории, думал он, они занимаются музыкой для собственного удовольствия.

Внезапно он почувствовал себя чужим.

Собственно, так оно и было. Он действительно остался в одиночестве. Диксон, Вентри и Сефтон направились на сцену. Хотя репетиция не закончилась – предстояло еще исполнить симфонию Моцарта,– по общему согласию наступил перерыв. Безусловно, после напряженного исполнения людям нужен был отдых, который на концерте будет предоставлен им в виде антрактов. Музыканты покинули свои места, разминали ноги, курили и болтали друг с другом или присоединялись к неформальному приему, который Люси Карлесс, после исполнения своей партии казавшаяся посвежевшей, а вовсе не утомленной, проводила на сцене. Петигрю с усмешкой заметил, что Сефтон немедленно утвердился рядом с ней и что это не помешало Вентри приблизиться к знаменитости и вовлечь ее в короткий, но дружелюбный разговор . Диксон был где-то поблизости, но вскоре затерялся в толпе.

Петигрю тоже решил подняться к музыкантам, не для того, чтобы навязываться героине момента, но с более похвальным намерением составить компанию своей жене. Он нашел Элеонор беседующей с миссис Роберте в первом от края сцены ярусе музыкантов, где и присоединился к ним. Таким образом он оказался в пяти ярдах от Люси и Эванса, вследствие чего последовавшая чуть позднее сцена разыгралась буквально на его глазах.

Она началась, как потом он заключил, с миссис Роберте, хотя было бы явной несправедливостью рассматривать эту прекрасную леди иначе как невинного посредника. Не успел он обменяться с ней несколькими словами, как к ним спустился из яруса, занимаемого музыкантами-духовиками, невысокий темноволосый мужчина.

– Ну как, миссис Роберте,– он говорил с сильным акцентом,– вам понравилось?

– Это было замечательно, просто замечательно,– восхищенно провозгласила миссис Роберте.– Как она великолепно играет! Если бы только мы так же играли сегодня вечером... Мистер Петигрю, думаю, вы не встречались с мистером Збар... Збар... Простите, но я так путаюсь в именах...

– Збарторовски. Рад познакомиться с вами, сэр.

Петигрю вспомнил это имя, хотя не был уверен, что смог бы его произнести. Этот меланхоличный на вид мужчина был протеже миссис Роберте, о котором спорили на заседании комитета. Он пожал ему руку, гадая, о чем лучше завести разговор несведущему в музыке английскому юристу, когда его представляют польскому кларнетисту. Однако миссис Роберте спасла его от необходимости говорить.

– Должно быть, вы ею очень гордитесь,– сказала она.

– Простите?

– Я хотела сказать, гордитесь мисс Карлесс. Она ведь полька, разве нет? Во всяком случае, я поняла...

– Да, да, верно.– Глаза Збарторовски еще больше погрустнели.– Во всяком случае, частично полька.

– Вы ее знаете?– продолжала миссис Роберте.

– Нет, я не знаком с ней. Я...

– О, тогда вы должны мне позволить представить вас ей. Я уверена, ей будет интересно встретить музыканта-земляка.

– Пожалуйста, не надо, миссис Роберте. Уверяю вас, не нужно этого делать. Вы меня извините...

Казалось, застенчивый Збарторовски собирался ретироваться в свое убежище наверху, но в этот момент его окликнул со сцены Диксон:

– Эй, Збарторовски! А я вас ищу. Вы не могли бы подойти на минутку?

Несмотря на свою неброскую внешность, Диксон умел быть властным, когда хотел. Поляк покорно ему подчинился. Он спустился вниз и позволил Диксону взять себя под руку. Прежде чем он сообразил, что происходит, его протащили между пюпитрами скрипачей к Люси Карлесс, прощавшейся с Клейтоном Эвансом.

– О, Люси,– Диксон несколько бесцеремонно прервал их разговор,– прежде чем ты уйдешь, я хотел бы познакомить тебя с твоим соотечественником ветераном старой Варшавской оперы – мистером Збарторовски.

Едва он успел произнести эти слова, как стало ясно, что был допущен грубый промах. При упоминании имени польского кларнетиста рука Люси, машинально поднятая для обмена рукопожатиями, упала вдоль тела, а лицо вдруг утратило живость, стало замкнутым и почти мрачным.

– Збарторовски?– повторила она и добавила какой-то вопрос на польском.

Никто не знал, что он означает, но у поляка загорелись пятна на щеках. Он отвечал на том же языке. Им было сказано всего несколько слов, и, насколько могла понять большая и заинтересованная аудитория, они были не очень вежливы.

Не оставалось никаких сомнений, что на персону, которой адресовались, они произвели должный эффект. Ее следующая фраза, произнесенная медленно, четко и ясно, на любом языке могла быть только оскорблением. В этот момент Диксон что-то вставил на польском, очевидно желая выступить как миротворец, но его неловкая попытка только подлила масла в огонь. С искаженным лицом Збарторовски начал яростно выплевывать слова, смысл которых, видимо, был для Люси крайне жестоким и оскорбительным. Люси, с заметным трудом сдерживаясь, парировала его замечания, старательно подбирая слова, самые ранящие, вероятно, эпитеты в польском словаре. Это было шокирующее, если не смешное, сражение темпераментов, и, к счастью для тех, кто наблюдал и слушал, оно закончилось так же неожиданно, как и началось.

– Довольно!– вскричала Люси, резко отвернувшись от своего мучителя к Эвансу.– Или этот человек уйдет из оркестра, или я не буду играть сегодня вечером!

Диксон сделал еще одну попытку исправить нанесенное им зло:

– Будь великодушна, Люси. Ты же можешь не смотреть на него. И бог знает, где мы найдем в это время другого кларнетиста.

– Я попрошу вас оставить мою жену в покое. Вы уже и так достаточно на сегодня навредили!– Лоуренс Сефтон весь побелел от злости.

Диксон собирался ему ответить, но в разговор вмешался Збарторовски.

– Можете не волноваться,– сказал он.– Я сам не стану играть.

И, полный достоинства, среди полной тишины он спрыгнул со сцены.

Тут подал голос Клейтон Эванс.

– Продолжаем репетицию,– резко объявил он.– Прошу великодушно всех вернуться на свои места. Диксон, вам придется подыскать кларнетиста к вечеру. Пожалуйста, поторопитесь, насколько это возможно. А теперь, леди и джентльмены, Моцарт!

И он постучал по пюпитру дирижерской палочкой.

Глава 5

В ПОИСКАХ КЛАРНЕТИСТА

– Вот так история!– мрачно произнес Диксон.

Петигрю, Вентри и он, единственные члены комитета, которые в настоящий момент не слушали репетицию Пражской симфонии Моцарта, уединились в одном из кабинетов, примыкающих к концертному залу, чтобы обсудить ситуацию.

– В жизни не думал, что дам такого маху,– продолжал Диксон с унылым видом, совершенно чуждым его обычно самоуверенной манере.– Чувствую себя полным идиотом. Но откуда я мог знать, черт побери?!

– А что, собственно, произошло?– не удержался от вопроса Петигрю.

– Я догадываюсь,– Вентри неуклюже пытался съязвить,– что бойфренд миссис Робертс и мисс Карлесс не поладили друг с другом. Может, я ошибаюсь, но мне так кажется.

Диксон не обратил на него внимания.

– Дело вот в чем,– сказал он Петигрю.– Отец Люси, старый граф Игнаш, поссорился с Пилсудским. Это произошло еще в двадцатые годы. Его лишили собственности, и он провел довольно много времени в тюрьме, и, видимо, потому, что не был послушным мальчиком, погиб в очень ловко подстроенном несчастном случае. Люси всегда утверждала, что его убили, и я думаю, она права. Я, конечно, знал об этой истории, но вот чего я не знал – и теперь готов рвать на себе волосы, из-за того что вовремя не выяснил,– что в истории замешан наш друг Збарторовски.

– Каким образом?– заинтересовался Петигрю.

– Если судить по оскорблению, которое только что бросила в его адрес Люси,– настолько замешан, что, по сути, явился убийцей ее отца – только я не знаю, насколько это верно. Из того, что он говорил, я понял, что его семья с самого начала была арендатором в поместье Карлессов, что для Польши того времени было вполне достаточным поводом испытывать против него злобу. Я предполагаю, что скорее всего Збарторовски вступил в полицию и воспользовался возможностью расплатиться со стариком. Но детали не имеют значения.

– Да,– подал голос Вентри.– Сейчас важно лишь то, что нам недостает кларнетиста.

– В этом-то и проблема.– Диксон взглянул на часы.– Боже мой, уже почти полпятого. Как мы найдем его к восьми?!

Петигрю подумал, что, пожалуй, трудно найти во всей Англии кого-либо, кто меньше чем он сам способен ответить на эту мольбу. Тем не менее, сделав усилие, он неожиданно кое-что вспомнил, таким образом оказавшись способным внести предложение.

– Вентри, а разве у вас нет знакомого, который играет на кларнете?сказал он.– Помню, на первом заседании комитета...

Вентри обрадованно завопил:

– Да, конечно! Как глупо, что я об этом забыл. Нам нужен молодой Кларксон. Теперь мне придется его упрашивать. Он начнет чертовски важничать, поскольку мы идем к нему с поклоном в самый последний момент.

– К черту молодого Кларксона!– с неожиданной яростью воскликнул Диксон.– Вы не хуже меня знаете, что он совершенно безнадежен, и мысль о том, чтобы пригласить его играть в самый последний момент, когда он даже не видел партитуры, просто смешна! Он один испортит весь концерт. Если у вас нет в запасе ничего получше, Вентри, идите домой и предоставьте дело нам.

Вентри побагровел. Казалось, он вот-вот взорвется. Однако, помолчав, он, видимо, передумал, и, когда заговорил, его тон был спокойным и даже безразличным.

– Отлично,– сказал он.– Если вы так считаете, я ухожу. Все равно я не очень переживаю за Кларксона. До вечера.

Диксон со вздохом облегчения обернулся к Петигрю:

– Ну а теперь займемся делом. Правда, не знаю, как нам удастся найти музыканта в Лондоне в это время дня. Мне пришлось побегать несколько недель, чтобы найти даже одного кларнетиста,– вот почему, когда подвернулся этот несчастный поляк, я так за него уцепился. Но здесь у меня записано несколько имен с номерами телефонов, так что посмотрим, что у нас получится.

Следующие полчаса были исполнены, по крайней мере для Петигрю, растущего уныния и крушения надежд. Телефонная связь в Маркгемптоне была автоматизированной и похвально обслуживала местные звонки. Однако междугородняя связь устанавливалась невыносимо медленно, к тому же лондонская линия почти постоянно оказывалась занятой. С изматывающими душу задержками они набирали один за другим номера, найденные Диксоном в его записной книжке, но безрезультатно. Два или три номера не отвечали. Затем ответил какой-то глухой старик, после долгих расспросов и повторений сообщивший, что этот номер принадлежит пансиону в Блумсбери, где о музыке и слыхом не слыхивали. Следующая линия оказалась испорченной. Так все и шло. Наконец Диксон признал свое поражение:

– Сдаюсь. Или мой список уже старый, или все кларнетисты Лондона находятся в отъезде.

– Похоже, что в конце концов мы снова вернемся к Кларксону,– заметил Петигрю.

– Черта с два!– рявкнул Диксон, обретший утраченную было энергию при одном упоминании этого имени.– Еще не все пропало... Я только что вспомнил про одного человека в Уитси, который блестяще выступит, если только мы его застанем.

– Отсюда до Уитси довольно далеко,– засомневался Петигрю.– Мне приходилось довольно часто ездить туда по делам. Если даже мы его застанем, вы уверены, что он успеет добраться сюда до начала концерта?

– Думаю, успеет. Мы можем выслать машину, чтобы встретить его на станции в Истбери. Это же по основной магистрали, верно?– Диксон стал рыться в своей распухшей записной книжке.– Послушайте, вы не могли бы оказать мне услугу? Соединитесь с этим человеком по телефону, пока я просмотрю железнодорожное расписание. Вот его номер – Уитси 04-97. Зовут Дженкинсон. Время летит, а...

Дверь за ним захлопнулась. Оставшись один в кабинете, Петигрю с кислой миной уставился на стоящий перед ним аппарат. Он чувствовал, что неосмотрительно влез в дело, в котором ничего не понимает и которым никогда не интересовался, а просто по своей доброте поддался роковому порыву. Чего ради он вообще связался с этим идиотским обществом оркестрантов?! Почему согласился прийти на репетицию вместо того, чтобы спокойно сидеть дома и листать "Введение к Пюфендорфу"? Он испытывал настоящую аллергию к кларнетистам, и ему было абсолютно все равно, будет ли Концерт Мендельсона для скрипки с оркестром исполняться с одним кларнетом, с двумя или несколькими. Больше того, он был уверен, что среди слушателей этого вообще никто не заметит. Однако, поскольку в этом странном мире этот факт имел какое-то значение, он вынужден попытаться сделать то, чего от него ожидают. Петигрю решительно снял трубку и набрал номер междугородней связи.

По сегодняшнему опыту у него были все основания полагать, что соединение будет достаточно долгим, чтобы успел вернуться Диксон и сам занялся этой нудной работой, но он был разочарован. На этот раз телефонная служба решила сработать с необычной для нее скоростью, и меньше чем через минуту в трубке раздался тонкий ясный голос:

– Уитси 04-97.

– Можно поговорить с мистером Дженкинсоном?

– Говорит Дженкинсон. Кто вы?

– Меня зовут Петигрю, но вы меня не знаете.

– Нет, не знаю.– Голос был совершенно в этом уверен.– Я вас не знаю.

– Дело в том, что я звоню из Маркгемптона по просьбе мистера Диксона. Думаю, его вы, конечно, знаете.

– Я совершенно уверен, что не знаю никого по фамилии Диксон. Как его имя?

– Роберт.

– Тогда я точно его не знаю.

Петигрю чувствовал, что сейчас начнет хихикать.

– Кажется, разговор у нас не очень получается, верно?

– Да, не очень. Может, вы случайно набрали не тот номер?

– Не думаю. Вы ведь Дженкинсон, так?

– Я уже сказал это.

– Вы играете на этом... как бишь его?

– На чем?

– Простите, на кларнете.

– Да. И на многих других инструментах, но не на том, о котором вы спросили с самого начала.

– Не обращайте внимания. Дело в том, что нам позарез нужен кларнет.

– У меня сейчас нет ни одного лишнего, а если бы и был, я бы его не продал.

– Боюсь, я неправильно выразился. Я хотел сказать, что нам нужен человек, который играет на кларнете.

– Понятно. А кому это "нам"?

– Простите великодушно, я должен был сразу же об этом сказать. Маркширскому оркестру.

– Ну, о нем-то,– в голосе появилось явное удовлетворение,– я слышал. У вас дирижером Клейтон Эванс, не так ли?

– Именно так!– радостно воскликнул Петигрю, как изнемогший пловец, ноги которого наконец-то ощутили под собой твердую почву.– Да, да, Клейтон Эванс.

– Почему же вы сразу не сказали? Конечно, я буду рад играть у Эванса в любое время, когда он меня позовет. Только дайте знать Поттеру и Фулбрайту.

– Поттеру и... кому?– Петигрю почувствовал легкую тошноту, поняв, что снова оказался над бездной.

– Поттеру и Фулбрайту,– повторил голос таким тоном, каким взрослые обращаются к исключительно несообразительному ребенку.– Это мои агенты. Агенты! Вы наверняка слышали о Поттере и Фулбрайте.

– Нет, я не знаю Поттера и Фулбрайта.– ("Кажется, я начинаю что-то смыслить в этой игре,– подумал Петигрю.– Сейчас счет, должно быть, тридцать – ноль, не в мою пользу, разумеется").

Голос продолжал:

– Их имена имеются в справочнике. Позвоните им в любое время, когда я вам понадоблюсь, и я приеду, если буду свободен. Это понятно?

– Нет!– вскричал Петигрю, и как раз вовремя, помешав Дженкинсону повесить трубку. Краем глаза он увидел, что, торжествующе помахивая железнодорожным расписанием, входит Диксон.– Одну минуточку!– Он сунул трубку Диксону.– Ради бога, сами поговорите. Это выше моих сил.

Петигрю облегченно передал ведение дела специалисту, чувствуя себя младшим клерком, освобожденным наконец от непосильных обязанностей старшего партнера.

– Говорит Диксон.

Со злорадным наслаждением Петигрю услышал слабо доносящийся до него голос Дженкинсона, снова принявшегося за разъяснения:

– Нет, конечно, вы меня не знаете. Я узнал ваше имя от Поттера и Фулбрайта.

– Тот, другой, мужчина, который со мной разговаривал... Питер или что-то в этом роде... никогда не слышал о Поттере и Фулбрайте,– ворчал голос.

– Ах, этот!– небрежно обронил Диксон. Младший клерк почувствовал, что его еще понизили.– Не обращайте на него внимания. Я обращаюсь к вам от имени Клейтона Эванса из Маркгемптона. Он попал в затруднительную ситуацию. Первый кларнет покинул оркестр, и ему срочно, сегодня же вечером, необходим кларнетист. Не могли бы вы сразу же выехать? Программа обычная – Концерт Мендельсона для скрипки с оркестром, кусочек Генделя, Моцарт – ничего сложного... Что? Да, да, конечно, профсоюзный гонорар и возмещение всех расходов. Можете? Отлично! Тогда слушайте. Из Уитси поезд отправляется в шесть тридцать пять. Он прибывает на станцию Истбери в семь двадцать девять. Оттуда до Маркгемптона не больше двадцати минут езды. Там вас встретит машина. Так что времени у вас достаточно. Превосходно!.. Тысяча благодарностей! До свидания.

Диксон опустил трубку и вытер лоб платком:

– Слава богу, все улажено! Петигрю, я очень вам обязан за помощь.

– Не стоит.– Петигрю криво усмехнулся.

Теперь остается найти автомобиль, чтобы встретить поезд. Сегодня это будет трудно сделать. Наемные машины разберут тех, кто купили билеты на концерт.

– Может, я позвоню Фаррену?– Петигрю назвал крупнейшую в городе фирму по прокату автомобилей.

– Не беспокойтесь, я сам позвоню. У вас, случайно, нет их телефона?

– К счастью, он у меня записан. Вот, 22-03.

– Спасибо.

Диксон снова снял трубку, но его разговор прервался, не начавшись. В последние несколько минут, как заметил Петигрю, в кабинете, где они находились, стало заметно тише. Это произошло, осознал он, из-за прекращения едва слышных звуков музыки, которые создавали фон их разговору. Очевидно, репетиция закончилась. И теперь в комнату вошел Эванс в непременном сопровождении миссис Бассет. Эванс выглядел уставшим, но совершенно спокойным и веселым.

– Вы все еще здесь, Диксон?– спросил дирижер.– Слушайте, думаю, нам можно не беспокоиться о кларнетисте.

– Не беспокоиться?!– вскричал мгновенно помрачневший Диксон.

– Да. Я как следует все продумал. Мы вполне можем переставить второй кларнет в первый, так что остается подумать только о партии второго. Ну-с, у Мендельсона лишь два-три важных пассажа, и я могу заменить кларнет вторым гобоем. Думаю, публика этого не заметит. С Генделем вообще никаких проблем в оригинальной партитуре вообще нет никакого кларнета, а Моцарт...

– Дорогой мой Эванс,– сказал Диксон тоном, который заставил миссис Бассет побледнеть.– Вы просили меня достать второго кларнетиста. Мы с Петигрю последние сорок минут пытались его найти. И сейчас, когда нам наконец это удалось, вы говорите, что я могу не беспокоиться! Это уж слишком!

– А, так вы его нашли? Хорошо,– невозмутимо произнес Эванс.– И кто же это?

– Дженкинсон из филармонии Уитси. Я как раз собирался позвонить насчет машины, чтобы встретить его в Истбери. Какой номер, Петигрю, вы сказали, у Фаррена?

– 22-03.

– 22-03,– повторил Диксон, набирая номер.– Алло! Алло! Это Фаррен? У вас есть свободная машина, чтобы встретить сегодня вечером в семь двадцать девять поезд в Истбери?.. Хорошо. Вы должны будете встретить джентльмена по фамилии Дженкинсон и привезти его в Сити-Холл к служебному входу. Вы можете это исполнить? Отлично, а счет направьте мистеру Петигрю.... Спасибо. До свидания.

С победоносным видом Диксон повесил трубку.

– Что ж,– сказал Эванс,– одной головной болью меньше – не надо переводить партию кларнета на гобой. Благодарю вас, Диксон. А сейчас я еду домой переодеться. Кстати,– он приостановился в дверях,– боюсь, мисс Карлесс была весьма расстроена инцидентом во время репетиции. Вы не увидите ее перед концертом?

– Я?– быстро переспросил Диксон.– Нет, разумеется, нет. А почему я должен с ней увидеться?

– Просто подумал, что стоит об этом сказать... Думаю, ей нужно время, чтобы как следует успокоиться. Потому что она специально попросила, чтобы ее оставили совершенно одну в уборной и не беспокоили вплоть до последней минуты перед выходом на сцену. Так что, если будете там, не беспокойте ее. Я предупредил весь оркестр.

Диксон усмехнулся:

– На мой счет вы могли бы не волноваться. Это давняя привычка Люси и не имеет никакого отношения к моей оплошности со Збарторовски. Она всегда замыкается в четырех стенах перед выступлением. Думаю, это ее способ привести нервы в порядок. В такой момент не допускается даже супруг, не говоря уже о бывшем муже.

– Понятно.– Эванс нерешительно мялся в дверях, его лоб пересекла морщина задумчивости.

– Что-нибудь еще?– позевывая, спросил Диксон.– Потому что иначе...

– Не думаю,– медленно произнес Эванс.– По крайней мере... меня что-то беспокоит... вопрос темпа, наверное... но не могу вспомнить, что именно.– Он внезапно вышел из состояния задумчивости.– Миссис Бассет, вы были очень добры, когда сказали, что дадите мне немного отдохнуть.