Текст книги "Святая (ЛП)"

Автор книги: Синтия Хэнд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Именно столько ей и было? Я знал, что он близка к смерти, но… мне сложно отслеживать человеческое время. Когда это произошло?

– Три дня назад. – Я чувствую вспышку гнева, хотя чувствую себя хорошо. Никаких эмоций, кроме грусти. – Итак, теперь ты не в состоянии снова причинить ей боль. – И вновь тишина. Думаю, возможно, он повесил трубку. Но затем он говорит:

– Я не чувствовал ее уход. Я должен был почувствовать его.

– Может быть, вы не были связаны, как ты думал.

– О, Мэг, – сказал он.

Вот тогда у меня и сорвало предохранитель. Мне кажется, у него нет права горевать. Он плохой парень. Он пытался убить ее. Он хотел привести ее в ад вместе с ним, не так ли? Он не заслуживает моей жалости.

– Когда ты, наконец, изменишься? – спросила я с яростью. – Мою маму зовут не Мэг. Что бы ни было у тебя с ней, что бы ни было между вами, это было очень давно. Она не любит тебя. Никогда не любила. Она всегда, с самого начала, была предназначена для кого-то другого. И нельзя ничего поделать с этим, потому что сейчас она мертва. – Слова повисли в воздухе. Я ощущаю чье-то присутствие позади меня. Билли. Она ловит меня за плечи и поддерживает в то время, как я даже не представляю, что пошатываюсь и готова упасть. Она забирает из моих рук телефон и ставит его на место.

– Ну, теперь мы знаем, почему он будет злиться на тебя завтра на кладбище, – говорит она, качая головой. – Я чувствовала бы себя намного лучше, если бы ты не находилась рядом с Черным Крылом. – Затем, даже без моей просьбы, она ведет меня обратно в спальню и ложится рядом со мной в темноте, поет песню, которая похожа на завывания ветра снаружи, прям как тогда, когда я была ребенком. И она держит мою руку, пока я не засыпаю.

ГЛАВА 20. ЛЮБИМЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Мои сны не подготовили меня ко многому. Я не была готова увидеть ее тело таким неподвижным, будто восковым, лежащим в гробу. На ней слишком много косметики. Мама очень редко пользовалась чем-либо, кроме туши и блеска для губ. В гробу она похожа на разукрашенную куколку. Прекрасная. Умиротворенная. Но не она, понимаете? Мне тяжело видеть ее такой, но так же невозможно отвести взгляд.

Или к потоку людей, которые пришли посмотреть на нее, и им хочется поговорить со мной. Это как извращенная свадебная церемония. Сначала увидеть тело. Попрощаться. Теперь поздороваться с семьей. Все они думают, что мама умерла от рака, поэтому все время говорят о боли. – Она больше не страдает от боли, – говорят мне, похлопывая по руке. – Ей уже не больно. – Это хотя бы правда.

Или сами похороны. В церкви. Сидеть с Джеффри и Билли на передней скамье, в нескольких футах от гроба. Отца все еще не видно, и часть меня чувствует себя обманутой из-за этого. Он должен быть здесь, думаю я. Но я знаю, что он в лучшем мире, совершенно буквально. С мамой.

– Он с мамой, да? – спросила я Билли, когда утром она собирала мне волосы в длинную опрятную косу, которая каким-то чудом продержалась весь день. – Он все время с ней?

– Думаю, да. Похороны не очень подходят ангелам, детка. Если бы твой отец пришел, он бы выбил всех из колеи. Так что ему лучше держаться оттуда подальше. К тому же, он хочет быть с твоей мамой, помочь ей с переходом.

Такер пришел в церковь. Он подходит ко мне после службы, стоит напротив с руками, сложенными вместе, смотрит потерянно. Я разглядываю его синяк, порез на щеке, сбитые костяшки пальцев.

– Я здесь, – говорит он. – Ты ошибалась. Я здесь.

– Спасибо, – говорю я. – Но не приходи на кладбище. Пожалуйста, Такер, не приходи. Там будет Семъйяза, а он ужасно зол, и я не хочу, чтобы он навредил тебе.

– Я хочу быть там, – протестует он.

– Но ты не пойдешь. Потому что я прошу тебя не приходить, – шепчу я. Я бы сказала Венди то же самое, попросила ее не приходить на кладбище, но знаю, что она не будет даже слушать.

Потому что во всех моих видениях она была там.

– Пожалуйста, – говорю я Такеру. – Не приходи.

Он медлит, затем кивает головой и покидает церковь.

И наконец-то, после дня, который казался самым длинным из всех, словно он и правда мог тянуться тысячу лет, я выбираюсь из машины на кладбище Аспен-Хилл. Я моргаю от солнца. Глубоко вдыхаю. И иду.

Я думала, что знала, как пройдет этот день, день, который к своему закату увидит меня, стоящей в черном платье на траве кладбища Аспен-Хилл. Я видела это так много раз. Но в этот раз, в этот настоящий раз, это не кажется тем же самым. Сейчас я Клара из будущего. В центре груди болит так сильно, что мне хочется вырезать сердце и бросить его прямо в сорняки. Но я терплю. И иду. Потому что у меня нет выбора, кроме как переставлять ноги, одну за другой.

Я вижу перед собой Джеффри, зову его по имени.

– Давай просто пройдем через это, – говорит он.

В конце концов, какая разница, какого цвета на нем галстук.

Здесь все. Все собрание, каждый из них, даже леди Джулия. Никто не струсил.

Забавно, что пророчество оказалось таким самодополняющимся. Я сходила с ума, пытаясь понять, почему нет Такера. Думала, что он мертв. Думала, что на земле не существует такой силы, что не дала бы ему прийти. А в итоге, его здесь нет, потому что я об этом попросила.

Вот это я называю иронией.

Боль переполняет меня. Вот оно. Время, что было мне предназначено. Время быть сильной, и я должна пройти через это без Такера. Становится так плохо, что трудно дышать. Я останавливаюсь, чтобы перевести дух.

Кто-то берет меня за руку. Кристиан, я знаю, что это должен быть он. Я бросаю на него взгляд, на его элегантный черный костюм, жатую белую рубашку, серебристый галстук. Его глаза с золотыми вспышками покраснели, словно он тоже плакал. В них все вопросы и ответы.

И я понимаю, что вот он – момент истины, именно об этом все время предупреждало меня видение. Я могу отстраниться, вырвать свою руку из его, снова сказать ему, что он мне не нужен.

Я могу сохранить свою злость, свое разочарование от этого безнадежного выбора. Или могу принять его. Я могла бы принять то, что происходит между нами и двигаться вперед. Это слишком сложное решение, чтобы требовать от меня принять его прямо сейчас. Это не честно. Но все это никогда не было честным, это полный провал, с самого начала и до конца.

Дело в том, что он, держа меня за руку, прикасаясь к коже, уменьшает боль в груди.

Словно у него есть способность снимать боль. Рядом с ним я чувствую себя намного лучше. Сильнее.

И ему хочется забрать мою боль. Ему хочется быть здесь ради меня.

Я вижу это в его глазах. Для него я больше, чем обязанность. Я больше, чем девочка из снов. Я гораздо больше.

Я вспоминаю то ноябрьское утро, на кухне в Калифорнии, когда я впервые увидела его стоящим между деревьев, ждущим меня. Мое сердце стучит, рот открывается, чтобы позвать его по имени, хоть я пока его и не знаю, то непреодолимое желание пойти к нему, вздымающееся во мне.

Все это, словно фильм, проходит через мой мозг, каждая секунда, проведенная с ним с тех пор: он, несущий меня к медсестре, в мой первый день в школе, урок истории мистера Эриксона, «Пицца Хат». Мы вместе в подъемнике. Выпускной. А вот мы сидим на переднем крыльце и любуемся звездами. Он, выходящий из-за деревьев в вечер пожара. Каждый вечер, который он провел на моем карнизе, луг, лыжный холм, это кладбище, на котором он поцеловал меня, каждый момент, что был между нами, я чувствовала эту силу, толкающую меня к нему. Я слышала этот голос, шепчущий в моей голове.

– Мы принадлежим друг другу.

Я выдыхаю и понимаю, что стояла затаив дыхание. Я опускаю глаза вниз, на наши соединенные руки.

Его большой палец медленно поглаживает костяшки моих пальцев. Я поднимаю взгляд на его лицо. Слышал ли он трепет моего сердца? Читал ли мои мысли?

– Ты сможешь, – говорит он. Не знаю, говорит ли он о маме или о чем-то еще.

Может, это и не важно.

Я встречаюсь с ним взглядом, сжимаю руку в его руке.

– Надо идти, – говорю я. – Люди ждут.

И мы продолжаем идти. Вместе.

Я ожидаю увидеть людей, стоящих вокруг зияющей в земле ямы, гроб с мамой, установленный сверху, но шок от этой картины все перекрывает. Я знаю слова, которые скажет Стивен. Я ожидаю почувствовать присутствие Семъйязы. Но я не знала, что в тот момент мне будет его жаль.

Я не планировала идти за ним, после того, как молитвы были произнесены, а гроб опущен в землю и засыпан, после того, как толпа рассосалась, оставляя меня, Джеффри, Кристиана и Билли стоять в одиночестве. Я чувствую Семъйязу, его горе, не то горе, которое шло с самого начала – от оторванности от Бога и противостояния своей ангельской сущности, а от окончательного осознания того, что он навсегда потерял мою маму. И я очень четко понимаю, что делать.

Я отпускаю руку Кристиана. И иду к забору у края кладбища.

–Клара? – Встревожено зовет Кристиан.

– Оставайся здесь. Все в порядке. Я не выйду с освященной земли.

Я зову Семъйязу.

Он встречается со мной у забора. Он поднимается по холму в теле собаки, затем преобразуется, и безмолвно стоит по другую сторону ограды с печалью в его янтарных глазах. Он не может плакать – это не предусмотрено его анатомией. Он ненавидит, что ему не было дано право на слезы.

Ужасно быть просто злым. Наконец, я выхожу за пределы сознания.

– Вот, – говорю я.

Я неловко снимаю браслет с запястья, мамин старый браслет с подвесками. Я просовываю его через дыру в заборе.

Он смотрит на меня с вытянувшимся от изумления лицом.

– Возьми его, – подбадриваю я.

Он протягивает руку, осторожно, чтобы не касаться меня. Я опускаю в нее браслет. Тот звякает при соприкосновении. Семъйяза смыкает пальцы вокруг него.

– Это я ей его подарил, – говорит он. – Откуда ты…?

– Я не знала. Я просто действовала по наитию.

Затем я отворачиваюсь и, не глядя назад, возвращаюсь к своей семье.

– Детка, у меня чуть инфаркт не случился, – говорит Билли.

– Пошли, – говорю я. – Хочу домой.

Когда мы отъезжаем, Семъйяза все еще стоит там, словно окаменелый мраморный ангел на кладбище.

Чего я действительно не ожидала по возвращении домой – так это полицейских.

– Что случилось? – спрашивает Билли, когда мы выбираемся из машины и с глупым видом таращимся на полицейскую машину, припаркованную на подъездной дорожке, два офицера прогуливаются вокруг дома.

– Нам нужно поговорить с Джеффри Гарднер, – говорит один из них. Он смотрит на Джеффри. – Это ты?

Джеффри бледнеет.

Билли же просто воплощение спокойствия.

– По поводу чего? – она ставит руки на бедра и пристально смотрит на них.

– Мы хотим знать, что ему известно о пожаре в Полисайдс в прошлом августе. У нас есть основания полагать, что он мог быть в этом замешан.

– Нам бы так же хотелось немного осмотреться, если вы не против, – говорит другой полицейский.

Билли говорит деловым тоном: – У вас есть ордер?

Под ее пристальным взглядом офицер краснеет. – Нет, мэм.

– Понятно. Я – опекун Джеффри. Он только что был на похоронах своей матери. Ваши вопросы могут подождать. Доброго вечера, джентльмены. – Затем она берет меня за плечо одной рукой, Джеффри другой, и ведет в дом. Дверь захлопывается позади нас. Она переводит дыхание.

– Так, это может стать проблемой, – говорит она, изучающее глядя на Джеффри.

Он пожимает плечами. – Пусть допрашивают. Мне все равно. Я скажу им, что это сделал я.

– Ты что? – Но часть меня не удивлена. Часть меня что-то подозревала с того момента, когда тем вечером я увидела его летящим со стороны леса. Часть меня знала.

– Это было моим предназначением, – говорит он. – Мне снилось это с тех пор, как мы переехали в Вайоминг. Я должен был начать пожар.

Билли хмурится. – Вот видишь, это проблема. Сегодня вечером оба оставайтесь дома, хорошо? Мне надо сделать пару звонков.

– Кому? У собрания есть свои адвокаты? – с сарказмом спрашивает Джеффри.

Билли смотрит на него без капли юмора в ее обычно веселых темных глазах. – Да, так и есть.

– У нас и бухгалтер есть?

– Митч Хэммонд.

– Все равно, – говорит Джеффри. В его лице не осталось и следа той уязвимости, того намека на маленького мальчика, который хочет к маме, которые я видела утром. Все это полностью исчезло. – Я буду у себя. – И он уходит в свою комнату. Билли удаляется в мамин кабинет и закрывает дверь, оставляя меня в одиночестве. Снова.

Я жду несколько минут, пока от тишины дома не начинает гудеть в голове. Затем я раздражаюсь и иду в комнату к Джеффри. Он не отзывается, когда я стучу. Я просовываю голову внутрь, просто чтобы убедиться, что он не сбежал через окно.

Он здесь, перебирает вещи в шкафу. Он останавливается и выжидательно смотрит на меня.

Я вздыхаю. – Знаешь, нам обоим могло бы быть проще, если бы ты перестал меня ненавидеть хотя бы минут на десять.

– Это твой сестринский совет?

– Да. Я старше и мудрее. Так что тебе следовало бы прислушаться.

– И мама хотела, чтобы мы поддерживали друг друга, – я не осмеливаюсь сказать это вслух.

Он фыркает и возвращается к подбиранию носку пары.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Собираю спортивную сумку на эту неделю.

– Ааа.

– Я занят, поняла?

– Джеффри… – я сбрасываю гору грязной одежды со стула и сажусь на него. – Чем я заслужила то, что ты меня так ненавидишь?

Он останавливается. – Ты знаешь, что сделала.

– Нет. То есть, да, думаю, в прошлом году я была достаточно эгоистична, зациклена на своем предназначении и все такое. Я не думала о тебе.

– Ой, и правда, – говорит он.

– Прости меня. Если я игнорировала тебя, или из-за меня ты не получал достаточно внимания, потому что я была так сосредоточена на своем предназначении. Я не знала о твоем, клянусь. Но, может, ты сможешь и меня простить?

Он недоверчиво поворачивается ко мне.

– Зачем? – требовательно спрашивает он.

– Знаешь…

– Нет. Вот ты мне и скажи. – Внезапно он срывает галстук и швыряет его на кровать.

– Ты начал пожар!

– Да, я скорее всего отправлюсь в колонию для малолетних преступников. Такие вообще есть в Вайоминге?

– Джеффри…

Но теперь, открыв рот, он не собирается останавливаться. – А что, это очень удобно для тебя. Потому что теперь ты сможешь обвинять меня. Если бы я не начал тот пожар, Такер был бы в безопасности, и та часть с Кристианом прошла бы гладко, а ты была бы хорошей маленькой девочкой, которая выполнила свое предназначение. Так ведь?

– Ты уверен, что это и было твоим предназначением?

– А ты уверена в своем? – выдает он в ответ.

– Ладно, справедливо. Но серьезно, я не понимаю. В этом нет смысла. Но раз ты говоришь, что у тебя было видение про это, и это то, что тебе нужно было сделать, то я верю.

– Ты хоть можешь себе представить, как это было тяжело? – он почти кричит. – Я сходил с ума, понимая, что мог бы стать причиной чьей-то смерти, начиная этот пожар. Все эти животные, земля, пожарные и те, кто рисковал жизнью, останавливая его. Но я все равно сделал это. – Его губа кривится от отвращения. – Я выполнил свою часть. А тебе просто требовалось пойти и выполнить свою. – Я опускаю глаза, изучаю свои руки. – Если бы не я, Такер бы погиб.

– Ты так ошибаешься, – уже спокойнее говорит Джеффри. – Как обычно.

– Что? – ошарашенная, я поднимаю глаза. – Джеффри, я была там. Я спасла его. Если бы я не появилась вовремя, он бы…

– Нет. Не погиб бы. – Джеффри смотрит в окно, словно снова видит, как все происходит. – Он бы не погиб. Потому что я бы спас его. – Он снова начинает собирать сумку, в этот раз складывая белье. Он смеется, неприятным невеселым смехом, качает головой. – Боже. Я чуть с ума не сошел тем вечером, когда искал его. Он не появился в том месте, где должен был, где всегда появлялся в видениях. Я думал, что что-то сделал не так. Я был уверен, что он поджарился. Наконец, я сдался и вернулся домой. Я увидел тебя на крыльце в Кристианом и подумал, ну ладно, хотя бы она справилась. Я провел все ночь в агонии, представляя твое лицо, когда ты узнаешь, что Такер мертв.

– О, Джеффри.

– Так что понимаешь, – продолжает он через минуту. Он хватает дезодорант и бросает в свое полную сумку. – Ты думала, я провалил твое предназначение? Но на самом деле, если бы ты делала все, как в видении, если бы просто доверилась плану, вы с Кристианом сделали свое дело в лесу, Такер был бы в безопасности и все вышло бы правильно. Но в место этого, ты все провалила. Для нас обоих. – Я ничего не говорю. Я просто выхожу из его комнаты и закрываю дверь. В своей спальне я ложусь на кровать и смотрю в потолок, не мигая, с сухими глазами, кажется, что боль прожигает огромную зияющую дыру у меня в груди.

– Прости, – задыхаюсь я, хотя и понятия не имею, перед кем я извиняюсь, перед Джеффри или мамой, которая так в меня верила, или даже перед Богом. Я просто знаю, что это моя вина, и я сожалею.

– Не казни себя, – говорит Кристиан у меня в голове. Я сажусь и смотрю в окно, конечно же, он там, как обычно сидит на карнизе.

– Я все провалила и для тебя тоже, – напоминаю я ему.

Он качает головой. – Нет, не провалила. Ты просто изменила ход событий.

Я подхожу к окну и открываю его, выхожу наружу на холодный ночной воздух. Уже чувствуется лето, в ощущениях ночи, в ее запахе.

– Держись подальше от моих мыслей, – говорю я, неуклюже плюхаясь рядом с Кристианом.

На мне все еще мамины черные туфли. Пальцы ног болят. – Не думаю, что тебе доставляет удовольствие постоянно узнавать мои темны секреты.

Он пожимает плечами. – Не такие уж они и темные.

Я бросаю на него тяжелый взгляд. – Моя жизнь похожа на мыльную оперу.

– Очень, очень затягивающая мыльная опера, – говорит он. Затем он обнимает меня за плечи и привлекает к себе. Я позволяю. И закрываю глаза.

– Чего ты хочешь, Кристиан? У меня в голове такая каша.

– Как и у всех нас. А ты при этом выглядишь так потрясающе.

– Прекрати.

Задняя сторона шеи вдруг становится горячей в местах, которых касается его дыхание, шевеля завитки волос, сумевших выбраться из плетения. – Спасибо, – говорю я. Какое-то время мы молча сидим.

Вдали ухают совы. И вдруг, мне на глаза наворачиваются слезы.

– Я скучаю по маме, – придушенно говорю я.

Руки Кристиана сжимаются вокруг меня. Я опускаю голову ему на плечо и плачу, плачу, мое тело сотрясается от рыданий. Это один из тех громких, непривлекательных потоков слез, когда звуки вырываются из тебя, глаза становятся огромными и опухшими, а лицо превращается в большое розовое болото, но меня это не волнует. Кристиан держит меня, и я плачу. Боль выливается на его футболку, делая меня свободнее, это приятная пустота, как будто бы я теперь достаточно легкая, чтобы взлететь.

ГЛАВА 21. ВЫСОКИЕ СТРАНЫ

На церемонию по поводу окончания школы всем девочкам пришлось надеть белые мантии, а мальчикам черные. Затем оркестр играет «Pomp and Circumstance», и мы по парам входим в спортзал школы Джексон Хоул, наполненный болтовней, приветствиями, яростными щелчками фотоаппаратов друзей и родственников. Тяжело смотреть на трибуны и не видеть маму. Или даже Джеффри. На следующий день у нас в доме опять появились полицейские, чтобы допросить его. На этот раз они даже взяли ордер. Но его уже не было. Все, что мы обнаружили в его комнате – это гору одежды и отсутствие туалетных принадлежностей – вот тогда я поняла, что он солгал, когда я увидела, что он собирает сумку – и единственный желтый стикер, приклеенный к окну.

«Не ищите меня», – гласил он.

Он даже не взял свой фургон. Несколько дней мы отчаянно искали его, но не нашли ни следа, куда бы он мог отправиться.

Рядом с Билли я нахожу отца. Он показывает поднятые вверх большие пальцы. Я улыбаюсь, пытаясь выглядеть счастливой. В конце концов, у меня выпускной. Это серьезно.

Когда в кино кто-то умирает, всегда есть сцена, в которой главный герой стоит перед гардеробом умершего и гладит его любимой рубашки, той, что напоминает о множестве счастливых моментов. Этим утром я поступила именно так. Я открыла мамин шкаф, чтобы взять ее любимое белое кружевное платье. Я решила надеть его под свое выпускное платье. Чтобы часть ее была со мной. Сентиментально, знаю.

В кино героиня всегда прижимает одежду к лицу, чтобы почувствовать дуновение еще сохранившегося намека на запах умершего. А затем она плачет.

Мне бы хотелось не знать того, насколько реальны такие сцены, как невероятно это было: стоять там и смотреть на все то, что смерть может оставить после себя. Как тут все еще могут стоять туфли? Думала я. Как может жить одежда, если человека уже нет? На плече фланелевой рубашки я нашла волос и осторожно зажала его между указательным и большим пальцами, этот волос остался моей единственной связью с человеком, которого я так любила. Я долго держала его, не зная, что с ним делать, и, наконец, отпустила. Я позволила ему улететь.

Это больно.

Но прямо сейчас она со мной, ткань источает аромат ее ванильных духов, и каким-то образом придает мне сил.

– Это официальная пытка, – говорит Кристиан в моей голове. – Сколько там заготовлено речей?

Я уточняю в программке.

– Четыре.

Ментальное рычание.

– Но мы должны поддержать Анжелу, – напоминаю я ему. – «Ангельский клуб» держится вместе, да?

– Я же сказал. Пытка.

Я слегка поворачиваюсь и бросаю на него быстрый взгляд. Он сидит в паре рядов позади меня рядом с Эвой Петерс. На соседнем ряду Кей Паттерсон ухмыляется мне.

Знаю, знаю, думаю я. Я все еще смотрю на него.

Он поднимает брови.

– Не важно, – говорю я ему.

Заканчивается первая речь и наступает очередь Анжелы. Ведущий объявляет ее в качестве представителя от класса. Одна из лучших и ярчайших звезд Джексон-Хол. Одна из трех учеников, поступивших с осени в Стенфорд.

Аплодисменты, аплодисменты.

– Стенфорду следовало бы понизить запросы, – замечает Кристиан.

– Знаю. Стой, он сказал три ученика?

– Думаю, да.

– И кто же третий счастливчик?

Нет ответа.

Я поворачиваюсь, чтобы снова взглянуть на него.

– Нет.

Он улыбается.

– Теперь понимаю, – говорю я. – Ты следишь за мной.

– Тихо. Анжела начинает.

Я переключаю внимание на сцену, на которой натянуто стоит Анжела, перед ней высится стопка карточек. Она натягивает на нос очки.

Откуда у Анжелы очки? Спрашивает Кристиан.

– Она сегодня в роли Анжелы – ботаника, – отвечаю я. – Очки – это ее костюм.

– О-кей.

Анжела негромко прочищает горло. Она заметно нервничает. Все взгляды прикованы к ней. Все внимание на нее, притом, что она привыкла всегда сидеть в уголке с книгой. Она смотрит на меня. Я улыбаюсь ей, надеясь поддержать.

– Я знаю, о чем обычно говорится в таких речах, – начинает она. – Я должна подняться сюда и говорить о будущем. Каким оно будет чудесным, как мы осуществим свои мечты и сами чего-нибудь добьемся. Возможно, я должна была бы прочитать детскую книжку о месте, куда мы отправимся и упомянуть, какое светлое будущее нас ожидает. Это воодушевляет, правда? – Бормотание из толпы.

– Ой-йой, – говорит Кристиан.

Я знаю, о чем он. Звучит так, будто Анжела собирается начать одну из таких анти-вдохновляющих выпускных речей, в которых девчонок из группы поддержки называют безвкусными Барби, а любимых учителей мерзкими извращенцами.

Анжела опускает глаза на карточки.

– Не делай этого, – думаю я.

– Когда я думаю о будущем, меня потрясает, как много всего меня там ожидает. Я знаю, что у меня не все будет получаться. А это важно. Что, если вдруг окажется, что мое предназначение, смысл моего бытия на этой планете, это только терпеть неудачи? Что, если я не справлюсь?

Она снова смотрит на меня. Я задерживаю дыхание. Уголок ее рта приподнимается – она улыбается мне. Затем снова становится серьезной.

– Но когда я думаю о том, чему научилась здесь за все эти годы, и я говорю не об уроках, а о том, чему я научилась, наблюдая за своими друзьями, которые встречались со своим будущим и искали свое предназначение. Я поняла, что буря – это не всегда только плохая погода, а пожар может стать началом чему-то новому. Я обнаружила, что в этом мире гораздо больше оттенков серого, чем я могла предположить. Я поняла, что иногда, когда ты боишься, но продолжаешь двигаться вперед – это и есть самое большое мужество. И наконец, я поняла, что жизнь – это не череда взлетов и падений. Жизнь – это присутствие там, где все меняется, где происходят события, где меняешься ты сам. Я хочу сказать, не важно, насколько светлым мы видим свое будущее, это не имеет значения. Поступим ли мы в самый престижный университет или останемся дома и устроимся на работу.

Не это определяет нас. Наше предназначение на этой земле – не одно единственное событие, которое по выполнении мы можем вычеркнуть из писка. Это не тест. Его нельзя сдать или провалить. Есть только мы, решающие каждую секунду, кто мы есть на самом деле и во что мы превратимся. Поэтому я говорю, забудьте про будущее. Живите настоящим.

Именно этим моментом. Перестаньте чего-то ожидать. Просто будьте. Тогда вы сможете стать кем-то великим.

Она закончила. Толпа хлопает и хлопает, думаю, большинство, потому что ее речь была довольно короткой. Поэтому большинству она влетела в одно ухо и вылетела в другое. Но не мне. Я очень внимательно ее слушала.

– Ладно, должна сказать, это была самая помпезная речь, которую я слышала в своей жизни, – говорю я Анжеле после окончания церемонии. Мы обнимемся, чтобы Билли могла нас сфотографировать. – Ну, серьезно. «Просто будьте?» Тебе надо писать слоганы для «Nike».

– Это была хорошая тема, я тебя знаю. Мудрость от всего сердца и все такое.

– Ну, тогда ты теперь не будешь напрягаться по поводу своего предназначения?

– Не совсем. Я пытаюсь найти свой дзен.

– Удачи с этим.

– Эй. – Она выглядит слегка обиженно. – Тебе действительно не понравилась моя речь? Потому что я писала ее для тебя.

– Знаю. Мне очень понравилось. Просто в последнее время меня не очень тянет на философию. Я все еще заставляю себя вдыхать и выдыхать.

– Ты уже говорила с Такером? – спрашивает она.

Она определенно знает, как испортить настроение.

– Нет.

– Ну, значит, поговоришь, – заявляет она, глядя куда-то поверх моего плеча. – Я подойду попозже. – Затем она уходит, затерявшись в море черно-белых мантий. Я поворачиваюсь и обнаруживаю Такера, стоящего позади меня. Кажется, ему неловко.

– Привет, морковка, – говорит он.

– Привет.

– С ума сойти, да?

– Ты о чем?

– Выпускной. – Он жестом обводит комнату. – Наконец-то можно отчалить.

– Ах. Да. С ума сойти.

Он смотрит на меня и прищуривается. – Мы можем выйти на минутку и поговорить? – Я иду за ним на заросший травой задний двор школы. Здесь тихо, но до нас все еще доносится жужжание голосов из школы. Такер сует руки в карманы.

– Прости. Я был дураком. Я не знаю, я должен был, а потом я увидел… – Он прерывается, делает глубокий вдох. – Думаю, в меня вселился пещерный человек. Прости меня, – опять говорит он.

Я не могу придумать, что бы такое ответить, что удержит меня от слез.

Такер прочищает горло. – Как ты?

– Прямо сейчас? Бывало и получше.

– Нет, я имею в виду… – Он вздыхает. – Боже, я и забыл, как с тобой бывает сложно. – Это оскорбление, но оно произносится с неловкой улыбкой, а восхищение в его глазах возвращает меня в те дни, когда мы постоянно сводили друг друга с ума.

– А я забыла, каким ты можешь быть грубым деревенщиной, – бросаю я, чтобы уровнять счет.

– Ой. – На этот раз он показывает ямочки. У меня сердце болит от желания, вернуть все назад и в этот раз сделать лучше. Должно быть, это отразилось на моем лице, потому что его лицо резко становится серьезным. Он подходит ближе, кладет руку мне на предплечье.

– Я так понимаю, ты собираешься осенью в Стенфорд?

– Да, – говорю я без энтузиазма. – Вперед, Кардиналы.

– Но лето ты проведешь здесь, так?

Его лицо начинает светиться надеждой, в моем мозгу разворачивается картина, как мы могли бы провести лето вместе, как то волшебное время прошлым летом, когда я безумно влюбилась в Такера, влюбилась в Вайоминг со всеми его красотами. Мне бы хотелось пережить все это снова, тот день, когда мы лениво рыбачили на реке, поднимались в гору за черникой, плавали в реке Хобэк, занимались рафтингом, отмечая каждое место поцелуем или прикосновением, делая его нашим. Но теперь я знаю, что этого больше не будет. Пути назад нет.

Я смотрю вниз на наши ноги, на мои ажурные сандалии и ботинки Такера. – Нет. Билли решила, что было бы неплохо, если бы я уехала на лето, знаешь, подальше от тоски.

– Звучит как хороший план, – тихо говорит он.

– Я лечу с Анжелой в Италию.

– Когда?

– В понедельник, – послезавтра. Я уже собрала вещи.

Он кивает, словно ожидал этого. – Хорошо. Может, оно и к лучшему. – Тишина.

– Я вернусь за несколько недель до начала занятий. Ты будешь здесь, да?

– Я буду здесь.

– Ладно.

Он поднимает на меня взгляд, его голубые глаза так печальны, что у меня сжимается сердце.

– Что насчет завтра? Ты свободна?

Иногда слово свободна имеет так много значений.

– Ээ, конечно.

– Тогда заедь за мной завтра утром, – говорит он. – Устроим прощальное свидание. – Даже сейчас я не могу ему отказать.

Такер решил, что будет мило привезти меня в Гранд Каньон в Йеллоустоуне, он не такой огромный как настоящий Гранд Каньон, сказал он, но близок к нему. Это то место, где ты можешь постоять на краю водопада, что, как он сказал, должно мне понравиться (так и было). По дороге домой от «Ленивой собаки», где я высадила Такера, мне приходится остановиться и съехать на обочину. Я хочу вернуться назад, хочу, чтобы этот вечер никогда не заканчивался, но все, что у меня есть – это воспоминания, которые уже увядают. И вот я сижу в машине на обочине дороги и вспоминаю, как он наблюдал за мной, пока я стояла у ограды на краю водопада, в воздухе вокруг нас от воды поднимались радуги, и он произносит: – О, боже, я так хочу поцеловать тебя, – и я отвечаю: – Хорошо.

Затем он пристально смотрит мне в глаза и накрывает мои губы своими. Это был самый сладкий поцелуй в мире, настойчивый, но не требовательный, нежный. Но он вызвал во мне бурю чувств, более интенсивную, чем вода, несущаяся у нас под ногами.

Я открыла сердце ему навстречу. Его чувства проносились сквозь меня. Он любит меня так сильно, что его убивает то, что этот поцелуй напоминает прощальный. Он хотел никогда меня не отпускать. Он хотел бороться за меня, но не знал как. Он думал, что, возможно, самая настоящая форма любви – это позволить мне уйти.

Мой сердце парит от этих чувств, от осознания того, что он все еще любит меня, несмотря на все, что произошло. Я всеми силами стараюсь сдержать сияние, потому что оно уже наполняет меня, хочет выплеснуть в свет все то, что я чувствую в данный момент.

А затем, скоро, слишком скоро, он отстранился. Отступил назад.

Подожди, хотелось мне сказать, когда он повернулся и пошел по дорожке. Вернись ко мне.

И, думаю, я смогла бы уговорить его, не позволить этому вечеру стать прощальным. Я бы сказала ему, что хочу, чтобы он боролся за меня. Что тоже люблю его. Но что-то внутри меня шептало, что он был прав, когда вчера сказал, что это к лучшему. Такер заслуживает лучшего, чем я могу ему дать. Он заслуживает обычную человеческую девушку, такую, как Элисон Лоуэлл. Он заслуживает быть счастливым.