Текст книги "Королева в придачу"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Глава 5
Апрель 1514 г.
Первое, что надлежало сделать Брэндону – это наладить отношения с Мэри Тюдор, тактично вернув их в нормальное русло. В этом были свои трудности, в основном из-за непредсказуемости самой Мэри. Брэндон ловил себя на мысли, что опасается реакции принцессы. Обижена ли она, испугана ли, хватит ли у неё сообразительности вести себя, как ни чем не бывало, или она начнет игнорировать его, или закатит скандал? Но Брэндон делал ставку на её влюбленность в него.
С утра он успел перехватить Мэри Болейн, вошедшую в свиту принцессы. Он знал эту красивую дочь сэра Томаса ещё по Нидерландам, был с ней в хороших отношениях, и она сообщила ему (после двух-трех монет и поцелуя, от которого прямо растаяла), что если Чарльз хочет свидеться с принцессой, то лучше попозже, когда они займутся подготовкой её нового гардероба и когда у Мэри, как у всякой женщины в таких случаях, улучшится настроение.
Но Брэндон все же решил основательно подготовиться к встрече. Оседлав коня, он поскакал в Испвич, ближайший город, где рассчитывал найти ювелирную лавку. Он хотел сделать Мэри подношение, ведь женщины добреют, если их одаривают. И Чарльз решил приобрести для принцессы что-либо особенное, если таковое найдется в глуши Саффолкшира. Оказалось, нашлось: две великолепные броши – удивительно тонкой работы камеи в оправе из золота с перегородчатой эмалью и вкраплениями мелких изумрудов. Теперь Брэндону было, что предложить в качестве примирения.
У себя в покое Мэри Тюдор крутилась перед зеркалом, примеряя сметанное на живую нить платье. Услышав, что её хочет видеть сэр Брэндон, девушка вспыхнула. Краснела она также быстро, как и её августейший брат.
– Прикажете ввести его? – спросила Мэри Болейн.
Мэри даже задрожала. Она с самого утра ждала и боялась встречи с Чарльзом. Ей казалось, что она не сможет даже поднять на него глаза. Хотя, что за ерунда? Когда это августейшие особы терялись перед своими подданными? Видимо, она совсем одичала в этой глуши!
Мэри напустила на себя невозмутимый вид и, накинув на недошитое платье пелерину, величественным жестом отослала женщин. Сердце её гулко колотилось, и этот предательский жар на щеках...
Войдя, Брэндон учтиво поклонился.
– Я прошу ваше высочество простить меня. Так глупо было мне перепутать свою комнату с вашей... этим утром. Но я ещё не очень хорошо изучил замок, и это утреннее недоразумение...
– О чем вы? – растерялась Мэри. – Это я должна...
– Вы мне ничего не должны, милели. Я просто перепутал.
Они обменялись взглядами, и вдруг расхохотались.
– Если моя принцесса простила меня, – наконец молвил Брэндон, – то нижайше прошу принять от меня это скромное подношение.
И он открыл перед ней шкатулку с камеями.
– О, Благословенная Дева! Это мне?..
У неё загорелись глаза при виде украшений, принцесса заулыбалась и, присборив над сгибом локтя рукав, даже позволила ему пристегнуть броши. Глядя, как ловко справлялись с поручением его тонкие длинные пальцы, Мэри невольно вспомнила, как эти руки касались её кожи, какие ощущения вызывали... и почувствовала, как горят щеки.
Брэндон же с самым невинным видом улыбался.
– Так все забыто? Я прощен?
Она лишь кивнула, отворачиваясь и давая понять, что он может идти. Но ничего забывать Мэри не собиралась. И едва за ним захлопнулась дверь, как она в танце прошлась по комнате и остановилась перед зеркалом. Мэри казалась себе восхитительной; и ещё она думала, что ей не составит труда влюбить в себя Чарльза Брэндона.
Все дни, что они оставались в Хогли, Мэри и Чарльз вынуждены были часто общаться. Задержка всем была только на руку. Принцессе готовили положенный гардероб, знакомили с нововведениями этикета, а в свободное время она улаживала свои дела в Хогли, давая кастеляну последние указания. Но стоило появиться Чарльзу, как она оставляла все дела. Он же веселил ее, развлекал, исподволь обучая тому, от чего она отвыкла, живя в глуши. Но ни он, ни принцесса больше не обмолвились о происшедшем в комнате Чарльза. Для обоих это была запретная тема.
Мэри жаловалась Брэндону:
– Моя Гилфорд отказалась сопровождать меня ко двору. Для меня это удар, я ведь так привыкла к ней. А она все твердит, что я уже достаточно образованна и такой взрослой принцессе не нужна гувернантка, считая, что сама уже немолода, что ей не место при блестящем дворе Генриха Тюдора. Мег хочет уехать в свой Кентский замок, заняться делами имения. Но я-то ведь знаю, что она едет с Джонатаном Холлом!
Брэндон пытался её утешить, убеждал, что теперь при ней будут самые блестящие леди двора: достойная и услужливая Люсинда Моубрей, знающая все тонкости этикета Мэри Болейн, умница Нанетта Дакр и, наконец, верная Джейн Попинкорт.
Мэри чуть улыбалась.
– Да, Джейн едет со мной. Леди Гилфорд когда-то очень предвзято к ней относилась, а потом даже полюбила. Говорит, что Джейн предана мне, а преданность следует ценить. А Джейн ради меня даже отказалось от брака с Бобом Пейкоком, хотя он очень богат и любит ее.
Брэндон вслух восхищался этим шагом преданной фрейлины, про себя же отметил, что понимает отказ мисс Попинкорт. Она была придворной дамой, и не могла не знать, какая блестящая перспектива открывается перед ней, если она станет наперсницей принцессы. Это куда значительнее, чем быть женой торговца из Ипсвича! К тому же Джейн может ещё надеяться вновь завоевать короля и возвыситься при дворе. Да, он понимал мотивы Джейн. Что до него самого, то придворная жизнь была всем, что ему нужно сейчас. И он старался увлечь Мэри той новой судьбой, какая ждет её при дворе, благо она более не настаивала, чтобы он открыл ей, за кого её хотят выдать замуж.
Мэри слушала его с интересом и вниманием, но иногда на неё словно накатывала грусть. И она удивляла его, говоря, что ей будет недоставать Хогли, что она любит эти места. Она вдруг осознала, что привыкла к этой жизни, к своей свободе. Бродить по зеленым лугам, сидеть с удочкой у рва, жить беззаботной и простой жизнью среди этих милых людей...
Вздыхая, она вкладывала руку в его ладонь, и вдруг бросала быстрый загадочный взгляд из-под полуопущенных ресниц, от которого Брэндона бросало в жар. Порой Мэри действовала на него, как бокал шампанского. В нем словно что-то вспыхивало... и гасло под влиянием рассудка и осторожности. Просто малютка дьявольски соблазнительна и кокетлива. К тому же – заметил он с некоторой досадой – свои чары она пробует не только на нем. Она просто свела с ума Гарри Гилфорда, заигрывала с Болейном. А эти её две тени – Гэмфри и Илайджа! Порой Брэндон едва ли не ревновал ее. И если с Гэмфри, достаточно предприимчивым, чтобы попроситься в свиту шталмейстера двора, Брэндон смог поладить, то с этим, как его величали, «гусенком» Илайджей, он ничего не мог поделать. Тот, казалось, только и жил взглядами Мэри. А тут ещё и сама принцесса заявила, что желает включить его в свою свиту, не желая с ним расставаться.
Брэндон был против. Да этот парень насмешит весь двор деревенской неуклюжестью и может скомпрометировать её высочество своими влюбленными взглядами! Мэри глядела на Брэндона с наивным кокетством:
– Уж не ревнуете вы меня, Чарльз? Столько пыла, горечи...
В день их отъезда, Мэри расплакалась, глядя на удаляющиеся стены Хогли, но вскоре вытерла слезы, стала весело болтать со своими женщинами, загадывать загадки, даже напевала что-то, пытаясь подыграть себе на лютне. Потом принцесса велела подвести верховую лошадь – её высочеству было угодно ехать верхом, и непременно во главе кавалькады, рядом с Чарльзом Брэндоном.
Свита многозначительно переглядывалась, кивая друг другу в их сторону: все уже заметили предпочтение, которое принцесса оказывает шталмейстеру. Чарльз сам не заметил, как невольно перешагнул через какие-то условности ещё в Хогли, но он пытался оправдать себя: ведь он в фаворе у Тюдоров, с Мэри рос, как с сестрой, всегда был близок с ней, к тому же разве он не обязан развлекать и веселить ее? Но все же он сдерживал себя, памятуя, что у него есть и серьезная тема для разговора... Об исчезнувших средствах на ее содержание, например, и о том, что ей не следует жаловаться на бедность в Хогли брату. Но едва он мягко стал обговаривать с ней этот вопрос, лицо принцессы помрачнело.
– У меня было лишь сто человек штата, да и то половина из них разбежалась, – тихо проговорила она. – Я жила на мизерные подачки. Мы не позволяли себе съедать в неделю более чем на два фунта, и чуть больше тратить на дрова и свечи. Я ходила в штопаных платьях и не могла позволить принимать гостей. А ведь я Тюдор, сестра короля. Моему брату должно быть стыдно, что он так обошелся со мной.
У Брэндона сжалось сердце, начинал жечь стыд. Он ругал себя последними словами и почти жалел, что не в силах произнести их вслух. И в то же время он понимал, что должен как-то извернуться, отвести от себя угрозу, лгать ей... Поэтому Чарльз переводил разговор на Генриха, сводил все на траты, которые королю пришлось предпринять ради военной кампании.
– Упомяните ещё пиры и турниры, что он устраивает при дворе, и о коих мне вы столько рассказывали!
– Вы примете в них участие, и блеск, каким окружит вас король, сторицей возместят то, что вы пережили в Хогли.
Мэри молчала.
– В Хогли я была счастлива, – вскинула она голову. – А главное, я научилась сама полагаться на свои силы. И смогу выстоять перед Генрихом.
Брэндон приходил в ужас от этих слов, более того, почитал их едва ли не святотатством. Пусть он и знал все тайны и слабости Генриха, но для него брат этой упрямицы всегда был прежде всего его величеством королем Англии, человеком, наделенным неограниченной властью. И он поспешил предостеречь Мэри:
– Когда вы будете при дворе, то поймете, что люди живут и умирают по воле короля.
Она лишь пожимала плечами.
– Я прекрасно помню предсказание о Генрихе: начнет править как ягненок, но станет свирепее льва. Но, кажется, вы хотите запугать меня, сэр Чарльз?
– Нет, я просто хочу показать вам и обратную сторону медали. Однако для вас Генрих – прежде всего брат, единая плоть и кровь. И он любит вас... возможно, даже испытывает перед вами чувство вины. И вы сможете даже сыграть на этом.
Стоп! Дальше говорить не следовало. Она сама должна разобраться в интригах придворной жизни.
Мэри словно не слышала его, лукаво поглядывая из-под ресниц. Брэндон умолкал и ловил себя на мысли, что откровенно любуется ею. Как грациозно она держится в седле, как ей идет этот наряд из светло-коричневого бархата с широкими рукавами! Её маленькая шапочка прикрывает лишь затылок, а волосы, спрятанные под сетку, выбиваются, и так красиво завиваются легкими прядями на ветру.
– Вы так смотрите на меня, Чарльз!
– На вас иначе невозможно глядеть. И я, и Гэмфри, и Илайджа...
– Причем тут Гусенок? Мы говорим о вас.
– А когда вы будете при дворе, все мужчины...
– Продолжайте! Влюбятся в меня, ведь я так хороша. Вы ведь это имели в виду, не так ли? Но вы-то сами, что думаете обо мне, сэр Чарльз?
– Для меня высшая награда служить вам.
– И только-то...
– Что я могу ещё ждать?
– Да, что?
Их взгляды встречались. Глаза Брэндона вспыхивали, её – сияли, но оба тут же отворачивались друг от друга, вспоминая об эпизоде в его комнате. Это было запретно, но так упоительно...
Придворные многозначительно поглядывали на едущую в стороне от обоза парочку. Они прекрасно смотрелись вместе на зеленеющем, пестром от первых цветов лугу, оба прекрасные наездники – красивая молодая пара, которым, видимо, так хорошо вместе.
– Чарльзу Брэндону просто поручено ввести ее высочество в курс дел при дворе, – пояснял членам свиты Томас Болейн, но при этом его интонация была столь ироничной, что даже чопорная Люсинда Моубрэй насмешливо хмыкала.
А Брэндон и в самом деле рассказывал принцессе о дворе. Ему необходимо было сделать так, чтобы она заранее была милостива с его союзниками и предвзято относилась к недругам. И он восхищенно отзывался о маркизе Дорсете, хвалил герцога Норфолка, суше отзывался о Бэкингеме или приближенной даме королевы графине Солсбери.
– Вы слушаете меня, миледи?
– Да, Чарльз. Я помню леди Солсбери. Она моя двоюродная тетка, дочь герцога Кларенса, брата моего деда Эдуарда IV, Ее выдали замуж за сэра Поула и сделали графиней Солсбери. Она очень красива, – произнесла Мэри, словно бы с сожалением.
– Ну, она уже не так хороша, как раньше, – успокоил её Брэндон. И добавил:
– Леди Солсбери очень предана королеве, поддерживает её партию.
– Партию Катерины?
Брэндону пришлось пояснить, что весь двор поделен на две партии: союзников Испании, в число которых входят королева, герцог Бэкингем, лорд епископ Фишер; и партию, что стоит за союз с Францией, и которую возглавляет канцлер Вулси и Дорсет. О Вулси они поговорили особо. Брэндон отзывался о нем с восхищением, хвалил его деловые качества, государственный ум, говорил, что король прислушивается к его мнению более чем к чему-либо другому.
– Да, я наслышана о Вулси, – отвечала Мэри. – В Ипсвиче, откуда он родом, о нем отзываются похвально. Но если мой брат прислушивается к речам Вулси, значит, он за союз с Францией?
Брэндон предпочел ограничиться уверениями, что Генрих ещё ничего для себя не решил. В противном случае разговор мог коснуться того, что залогом этого союза может стать именно она. А Брэндон избегал этой темы, даже встревожился, заметив, как задумалась принцесса.
– Если судить по вашим речам, сэр, – спросила она через время – вы тоже поддерживаете профранцузскую партию. И значит, я тоже должна держаться этого направления?
Он был в восторге от её покорности и изумлен сообразительностью. Уйдя от прямого ответа, Чарльз стал говорить, что король Генрих будет восхищен такой умной сестрой, которая внимательна, вдумчива и учтива. К тому же ещё красавица и...
– Разве что по воде не хожу, – улыбнулась Мэри. Лишь ближе к вечеру принцесса, наконец-то оставив Брэндона, пересев с коня в фургон к своей свите, и позволила им опекать себя. Джейн Попинкорт, стряхивая щеткой пыль с её подола, негромко заметила:
– Миледи, вы весь день уделяли внимание только сэру Чарльзу, а это недопустимо. Вы не могли более явно продемонстрировать своих чувств, даже если бы на глазах у всех обняли его и поцеловали.
Мэри невозмутимо пожимала плечами.
– Пустое, Джейн. Ах, как было хорошо скакать с ним, ощущать ветер в волосах и лошадь под собой. Джейн, моя Джейн, – как он смотрел на меня!
– Было бы удивительно, если бы он сидел при вас потупясь. Но вы играете в опасную игру. Послушайте доброго совета, и не заставляйте Брэндона делать выбор между его сердцем и долгом.
– Но именно этого я и хочу! Я хочу, чтобы он полюбил меня, чтобы увлекся мной, забыл все на свете!..
«Тогда Чарльза бросят в Тауэр», – подумала Джейн и даже пожалела Брэндона в глубине души.
Брэндон по-прежнему опекал Мэри. Прилюдно он старался вести себя с ней несколько отстраненно, однако в пути все же позволительны некоторые послабления этикета, и он совсем не имел ничего против их конных прогулок. Ведь им было хорошо вдвоем, они смеялись, шутили, и Мэри видела, что Чарльзу нравятся её остроумные замечания.
Читала она и невольное восхищение в его глазах, чувствовала его пристальные, чисто мужские, взгляды и её охватывало волнение. А условности этикета только раздражали, она хотела, чтобы он был более дерзким... страстным с ней, чтобы он вновь также упоительно целовал и ласкал ее... под одеждой. Но на самом деле она хотела лишь одного – покорить этого сильного ироничного человека, завоевать его, чтобы, он упал на колени у её ног от любви к ней.
А пока... пока она была счастлива. Она просыпалась в незнакомых замках, в уютных монастырях, принимала почести, наслаждалась ими. Потом все – с веселой сумятицей, хлопотами и беготней отправлялись в дорогу, и она ехала рядом с Чарльзом или устраивалась на выложенном подушками мягком днище фургона, или же, забрав у возницы вожжи, сама правила лошадьми. Она могла делать что угодно – и это вызывало у неё чувство эйфории и надежд... Она была влюблена! Это была первая её любовь, когда хочется петь от счастья, когда птицы щебечут особенно звонко, солнце светит ярче, чем обычно, а вода переливается всеми цветами радуги. Мэри не замечала ни пыли, ни тряски в фургоне, не ощущала усталости. Мир был удивителен, а лица вокруг – прекрасными и добрыми. И, глядя на Брэндона, на его красиво покачивающийся в седле торс, на ниспадающие на плечи каштановые волосы, мужественный профиль она млела от счастья, а когда он, чувствуя её взгляд, оборачивался, одними губами говорила: «Я тебя люблю». Забавно, догадывался ли он о смысле беззвучной фразы?
Он догадывался и понимал, что догадываются и остальные. А это злило его. Брэндону даже порой хотелось оттолкнуть её от себя какой-нибудь выходкой, резкой фразой, но он не мог. Она была сестрой короля, её высочеством Марией Тюдор, и ему необходима была её благосклонность. Слава Богу, что он не обделен трезвым умом и умением обуздывать себя.
И лишь когда на закате очередного дня впереди замаячили черные крыши и трубы Стилнэс-Холла, он вдруг понял, что с ним произошло. Понял, когда осознал, что вид усадьбы Анны Браун уже не будит в нем обычной печали.
Они въехали в поместье по небольшому каменному мостику. Мэри с любопытством оглядывалась, увидела множество вышедших встречать её челядинцев, пажей, прислуги. Посредине стоял сам сэр Энтони в своем лучшем лиловом камзоле – высокий, благородный вельможа, державший в руках поднос с бокалом вина. Заметив взгляд её высочества, он опустился на одно колено:
– Будь благословен Господь, даровавший нам такую прекрасную принцессу!
Мэри улыбнулась. Она помнила этого человека при дворе своего отца, помнила, что он был отцом жены Брэндона, с которым Чарльза связывали самые дружеские чувства, готова была быть милостивой с ним.
Сделав Брэндону знак, чтобы он помог ей сойти, она невольно удивилась выражению его лица. Оно было холодным, почти отчужденным. Неужели Чарльз переживает, что она может чем-то обидеть его тестя?
Брэндон нервничал по другой причине. В глубине души его жег стыд, он панически боялся, что проницательный сэр Энтони заметит его особое отношение к принцессе, сочтя это моральной изменой памяти его дочери. И все оставшееся время он держался чопорно, отчужденно, стараясь быть не более чем любезным, но нервничал под обиженным взглядом Мэри и внимательными глазами тестя.
На следующий день из Лондона прибыло посольство во главе с самим епископом Фишером. Он привез указание от Генриха, что тот ждет сестру ко дню Пасхи и готов дать пир в её честь. Значит, у неё есть неделя, чтобы выяснить с Брэндоном отношения и дать понять, что она готова бороться за него.
А пока принцесса была занята: портнихи заканчивали её гардероб, фрейлины развлекали ее, из Лондона то и дело слали все новые и новые подарки. Изящный паланкин, весь раззолоченный, в резьбе и украшениях; нарядный плащ из золотой парчи; прекрасная диадема с россыпью сверкающих бриллиантов и парные к ней серьги с каплевидными подвесками. Мэри была в восторге, она была почти готова простить Генриха, к тому же она чувствовала, что сама соскучилась по нему. Однако во время её долгих бесед с Фишером с её уст нет-нет, да и слетали колкие замечания в его адрес.
Сухой, сдержанный Фишер никак не выказывал своего волнения. Но внутренне он запаниковал. Его разговоры с Мэри о смирении и покорности ни к чему не вели, и он решил переговорить с Брэндоном.
– Сэр Чарльз, вы должны образумить её высочество. Говорят, что вы имеете на неё, гм... известное влияние.
Брэндон и сам понимал, разговора не избежать. Все сроки были на исходе, а он так и не уладил с Мэри вопрос о её пропавшем содержании. Он понимал, что Мэри сделает все так, как он ей скажет, и все же боялся этого разговора. Боялся самой Мэри Тюдор. Он понимал, что его влечет к ней, и эти чувства казались ему кощунственными в доме, где он жил с Анной Браун. Но он был человек рассудочный, и усилием воли подавлял жар в крови. И однажды, заметив Мэри прогуливающейся в парке с Джейн Попинкорт и Нанеттой Дакар, решительно направился в их сторону.
Ее лицо так и просияло, когда она увидела его, но Брэндон остался спокоен. «Красивых женщин на свете много», – напомнил он себе.
– Мне необходимо переговорить с вашим высочеством.
– Мне тоже, Чарльз.
Она сделала знак фрейлинам уйти, и они остались одни.
Щебетали птицы, покрытый нежной зеленью кустарник трепетал на теплом ветру, сквозь ещё голые ветви деревьев проникали лучи солнца, мягко отражались на кудрях Мэри, скользили по розовому шелку её плаща...
У девушки дрогнуло сердце, когда она поняла, что Чарльз уводит её в глубь парка. Сейчас или никогда!
Они остановились на узкой тропинке за огромными стволами сросшихся буков.
– Брэндон...
– Миледи, я прошу выслушать меня, И сказать откровенно, чем я заслужил вашу немилость?
– Вы? О, что вы!.. Вы ведь лучше всех, я обязана вам жизнью.
– И все же вы хотите погубить меня. Вы резко отзываетесь о государе, а значит, при дворе решат, что я плохо справился с возложенной на меня миссией примирения вас с королем. Это грозит мне опалой. Не далее как сегодня его преосвященство епископ Фишер намекнул мне на это.
Она растерянно заморгала. Машинально сорвав веточку с куста, Мэри крутила её в руках. Когда она заговорила, голос её еле звучал.
– Хорошо, сэр Брэндон. Если это касается вас... я сделаю, как вы хотите. Я ведь тоже люблю Генриха. Но как вспомню, на что он обрек меня...
– Это не он, Мэри.
У неё удивленно взметнулись брови.
– Не он?
Брэндону показалось, что он кидается в пропасть. Но на его стороне была ее привязанность к нему. Он делал ставку на это.
– Да, миледи. Ваш брат давно скучал за вами и давно вернул бы ко двору, если бы я не отговаривал его. Всего лишь интрига – но мне и тем, кто стоят за мной, было нужно, чтобы вы оставались в стороне от политических событий и не стали супругой эрцгерцога Карла. Во-вторых, его величество значительно увеличил сумму на ваше содержание, и если вы не получали его, то только потому, что это я дерзнул присвоить ее себе...
Он умолк. Его глаза смотрели чарующим голубым взглядом, почти невинным, только руки нервно теребили рукоять кинжала на поясе. Но мысль работала ясно. «Она не выдаст меня, – подсказывало ему что-то. – А о Вулси упоминать не стоит. Она не знает Вулси, и может выместить гнев на нем».
Мэри резко отвернулась, и он перевел дыхание. Ему было неловко глядеть ей в глаза. И зачем он только ей все открыл? Она бы и так сделала все, как он хочет. Но Брэндон сделал это сознательно. Он хотел оттолкнуть её от себя.
Принцесса долго молчала, и постепенно Чарльз заволновался. Не переусердствовал ли он? Эти Тюдоры так непредсказуемы.
– Ваше высочество... Мэри... Может, я хоть отчасти сгладил свою вину, когда спас вас?
Как он презирал себя за малодушие! Но у него не было выхода.
– Мэри?
– Да, сэр?
У неё был странный голос, и что-то насторожило в нем Брэндона. Эта мягкая прерывистая дрожь, приглушенность. Он решился подойти и взглянуть на неё.
Мэри плакала. Глаза были открытыми, тусклыми и медленные тяжелые слезы стекали по щекам. Так тихо плачут дети, когда их незаслуженно обижают.
В душе Брэндона вдруг рванулась и разорвалась жгучая боль.
– Мэри!
Он порывисто обнял, и привлек её к себе.
– Боже мой. Боже мой!
Впервые она плакала, когда узнала его, и рыдала от счастья, твердя, как же его ждала. Теперь плакала, потому что опять узнала... каков он есть.
– Чарльз, не надо, отпустите меня...
Она слабо пыталась высвободиться, но он удержал ее.
– Простите меня... Девочка моя, чудесная моя... Моя самая лучшая Мэри!
Он почти не понимал, что делает, когда стал осушать поцелуями её слезы, ласково гладил по волосам. Она перестала вырываться, застыла, и он сам не заметил, когда её губы приоткрылись, и его уста приникли к ним.
Сначала он целовал её нежно, так нежно... Потом поцелуй стал требовательным, настойчивым, оглушающим. Но он уже не мог контролировать себя. Это было сумасшествие. Он целовал её – а она позволяла ему это. И её губы смягчились, став гладкими и шелковистыми, как розовые лепестки, а потом он ощутил, как её руки обвились вокруг его шеи, скользили по плечам; Он едва не застонал, сходя с ума от её близости...
Задохнувшись, все ещё не разжимая объятий, Брэндон посмотрел в её запрокинутое лицо, блаженно закрытые глаза. Её губы стали кроваво-красными после поцелуя и такими манящими... Он вновь едва не поцеловал ее, когда вдруг опомнился.
– Ч-черт!
Он крепко сцепил зубы. В её взгляде светилась призывная нежность. Он отпрянул прочь, налетев на ствол дерева, прильнув к нему лицом, обхватив, словно опасаясь, что если отпустит эту опору, то вновь его бросит к ней.
Прошла мучительная долгая минута, прежде чем Чарльз смог овладеть собой, более уверенно взглянуть на принцессу.
Она улыбалась.
Его голос хрипло прозвучал в наступившей тишине:
– Простите меня, миледи...
– Я уже простила. Все простила.
Брэндон криво усмехнулся, цинично подумав: «Стоит поцеловать женщину, которой нравишься, – и все обиды в прошлом».
– Чарльз, вы любите меня?
Он сделал неопределенный жест, прищелкнул пальцем.
– Думаю, нам надо возвращаться, миледи. Наше отсутствие и так может вызвать кривотолки.
– И пусть!
Она тряхнула головой.
– Я хочу, чтобы о нас говорили! Но этого не хотел Брэндон.
– Миледи...
– Мне надо поговорить с вами, сэр! – сказала она властно и пошла прочь. Ему ничего не оставалось, как идти за ней на некотором расстоянии, ибо он почти боялся ее. А еще больше боялся себя.
Она резко обернулась к нему:
– Я хочу стать вашей женой, Брэндон!
Он вздрогнул. Сказал, как можно строже, но с оттенком иронии:
– Самой выбирать себе мужа – это неслыханно! Мэри Тюдор побледнела. Ей стало страшно, но она не сдавалась, стараясь говорить спокойно:
– С детства я, как и большинство титулованных особ, была обручена с другой титулованной особой. Я даже решила, что хочу этого брака, пока однажды не поняла, что панически боюсь дня моего замужества, боюсь уезжать в чужую страну, начинать жить среди незнакомых людей. Я понимала, что принцессе не подобает обсуждать избранный ей политический союз, понимала, что принцессы также мало могут решать свою судьбу, как охотничьи собаки или лошади. А потом... Когда моя помолвка с Карлом Кастильским оказалась на грани разрыва, я вдруг ощутила некоторую свободу, даже решила сама подумать о своей судьбе, представить, что меня ждет. Франциск Ангулемский? Но епископ Фишер сказал, что он уже женат. Людовик Французский или император Максимилиан уже старики, один из которых твердит, что скоро последует за женой, а второй, после того как трижды овдовел, дал слово более не вступать в брак. Пиренейские принцы? Германские герцоги? Итальянские правители? Я не хочу более об этом думать. Я знаю, что моя тетка Катерина Йоркская в свое время настояла на браке по любви и стала женой Вильяма Кортни, графа Девонского. Почему мой брат не мог бы выдать меня замуж в Англии?
Она говорила и нервно срывала листики с куста шиповника, бросая их себе под ноги. Она повернулась к Брэндону. Лицо его было холодным, словно бы отстраненным, но Мэри, сделав над собой усилие, продолжала:
– Я знаю, что пути Господни неисповедимы, и никому не дано постичь Его волю. Но нас учат – нет ничего, что небеса не даровали бы просящему, если тот верит и знает, как просить. И если Катерина Йоркская даже добилась расторжения помолвки с Хуаном Арагонским и вышла замуж за графа Девона, то и я смогу упросить Генриха, чтобы меня выдали замуж здесь, в Англии – за друга короля, сэра Чарльза Брэндона.
Она подошла к нему, и смело подняла на него свои чудесные глаза.
– Чарльз, вы согласны стать моим мужем?
Он улыбнулся, но, по сути, только растянул губы, словно забыл, как надо улыбаться по-настоящему. Брэндон ощущал тепло в груди, но сердце его мучительно сжималось – он знал, что судьба её уже предрешена.
– Странные вещи творятся в веселой Англии, если девицы начали сами предлагать мужчине руку и сердце.
Она была очень бледна, глаза казались почти черными.
– Чарльз, не шутите. Мне очень трудно говорить вам все это.
– В таком случае, я отвечу, что с таким же успехом вы могли пожелать в супруги лошадь или охотничьего сокола. Английские принцессы никогда...
– Но моя тетя...
– Катерина Йоркская добилась расторжения помолвки с принцем Арагонским уже после того, как Йоркская династия была заменена Тюдорами, и Испания потеряла интерес к ней. А её брак с Уильямом Кортни... Он все же был вельможей, семнадцатым графом Девонским и его родословная была древнее даже, чем генеалогическое древо Плантагенетов. Я же простой нетитулованный дворянин.
– Но вы друг короля! Вы одна из самых известных фигур в Англии, Генрих даже сватал за вас правительницу Нидерландов!
– Действительно, сватал. Но она оказалась достаточно умна, чтобы решительно отвергнуть этот брак. Родовая гордость не позволила ей подобного мезальянса, и её честь осталась на высоте. Вы же – Тюдор, и понятия о родовой чести для вас должны быть выше желаний. Вспомните – вы английская принцесса и должны служить примером для любой другой женщины в стране.
Какой холодный у него голос!.. Мэри вдруг ощутила себя школьницей, которую отчитывает строгий учитель. Ей стало так стыдно, что захотелось убежать. Но она всегда была слишком уверена в себе и не желала сдаваться.
– Хватит говорить чушь! Думаете, мне приятно унижаться? И разве вы сами не дали мне понять, что любите меня, когда всего несколько минут назад так целовали... когда так хотели меня в Хогли.
– Вот именно хотел, – ответил он.
Его пугала и раздражала её настойчивость, ибо её желание принудить его изменить королю и согласиться с ней, уже обещанной невестой короля Франции разрушало все, чего он достиг, более того, грозило ему плахой. И он решил сбить с неё спесь, поставить на место.
– Миледи, вы правы лишь в одном – я хотел вас. Хотел, как всякий здоровый мужчина хочет красивую податливую женщину. Но желание появляется и быстро исчезает, как только становится удовлетворенным. И если я не заполучу вас – на свете много других женщин, с которыми я могу получить те же удовольствия, как и с августейшей принцессой. И без малейшего риска для себя, замечу. Что же касается любви... Я не люблю вас. Моя преданность его величеству, вашему брату, значит для меня гораздо больше, чем легкий флирт с маленькой бесстыдной Мэри.
Он резко умолк, когда она вдруг с силой ударила его по щеке. От удара с него даже слетел берет.
– Ого! – присвистнул он. – Ваше высочество ещё и драчунья.
