Текст книги "Королева в придачу"

Автор книги: Симона Вилар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Мэри, воспользовавшись передышкой, увлекла Брэндона в сторону:

– Чарльз, я хочу покататься на лодке. На озере уже покачивалась не одна лодка, и Брэндон не счел в этом ничего предосудительного, к тому же ему самому так хотелось побыть с ней. Но когда он несколькими сильными гребками вывел лодку на середину озера, Мэри устроила ему подлинный допрос. Почему он уделяет столько внимания этой Бесси Блаунт? И что это за заговорщические улыбки, какими он то и дело обменивается с Нэнси Керью?

Брэндон смеялся над её ревностью и сам забросал её ответными выпадами. Не слишком ли она мила с Лонгвилем? А эти её шуточки и улыбки с Сурреем? Не говоря уже об этом олухе Илайдже Одли, который ходит за ней как тень. И Мэри смутилась, тут же начав оправдываться, как школьница. Брэндон, улыбаясь, глядел на неё, но сердце его болезненно сжималось. Он то был одним из тех, кто вел переговоры с французами, и знал, что Мэри фактически уже невеста Валуа.

И все же его чувства к этой девушке удивляли его. Умом он понимал, что играет с огнем, но уже не имел сил сбросить её обольстительные чары. Он хотел ее, хотел до дрожи! И одновременно желая её и не смея к ней прикоснуться, он испытывал почти физические муки.

Сейчас он любовался Мэри, когда она в своем венке королевы Мая, сидя на носу лодки, дурачилась и кокетничала с ним.

– Брэндон, я хочу научиться грести. Покачиваясь в лодке, она подобралась к нему и, сев рядом, положила свои ладошки на его руки, державшие весла. Чарльз вздрогнул, словно его ударила молния.

– Ради Бога, Мэри... На нас смотрят.

– Тогда не глядите на меня так. Просто подвиньтесь и дайте мне весло.

Они смеялись и кружили на месте, когда она неумело глубоко загребала воду, а потом взяла и второе весло, велев Брэндону занять её место на носу лодки. Глаза её блестели, когда она, отклоняясь назад и смеясь, неуклюже работала веслами, глядя, как он хохочет оттого, что его возницей стала сама сестра короля.

– Вам бы немного попрактиковаться, Мэри, и вы могли бы получить лицензию на право иметь свою лодку на Темзе.

К ним подплыла большая лодка, полная молодых леди и кавалеров во главе с Бэкингемом.

– О, небо! Что я вижу! – воскликнул герцог. – Наш повеса Брэндон увез от всех сестру короля.

– Боюсь, вы плохо видите, сэр, – смеялась Мэри. – Это не Брэндон, а я увезла его от всех вас. Попросту говоря – похитила!

И нарочно неумело плеснув веслом, она обрызгала всю их веселую кампанию. Когда их лодка удалилась и все отряхнулись, Бэкингем заметил с нарочитым вниманием:

– Надеюсь, вы понимаете, господа, что рано или поздно король поймет, что его любимчик Брэндон имел дерзость наметить своей очередной жертвой ни более ни менее, как саму английскую принцессу.

Все охотно согласились, но никто не решался высказаться об этом в присутствии Генриха. К тому же Чарльз Брэндон этой весной как никогда был в фаворе у его величества.

Не прошло и недели, как Брэндону был пожалован высший орден Англии – Орден Подвязки; ещё через пару дней он был утвержден в должности маршала королевского двора, устроителя турниров и смотрителя замка Маршальси, а в один из дней, когда заседал Совет, канцлер Вулси заявил:

– Король и я решили, что сэр Чарльз Брэндон, виконт Лизл, достоин, чтобы стать членом Государственного Королевского совета.

Это «король и я» перевешивало все остальные «за» и «против», и Брэндон вошел в верховный орган управления королевством. Теперь его называли «милорд» и самые именитые вельможи королевства вынуждены были снимать перед ним шляпу. Да, взлет Брэндона был столь неожиданным и стремительным, что весь двор был удивлен и почти шокирован.

– Его так возносят для того, чтобы он вновь смог просить руки Маргариты Австрийской. Наш Генрих так и не отказался от этого проекта, – говорили одни.

– Что вы! – говорили более осведомленные. – Этот план уже в прошлом. Просто Генрих решил возвысить Брэндона в благодарность за то, что он захватил Турне. Этим король хочет показать, что и его завоевания во Франции что-то да значат, особенно если учесть, что они добрым англичанам кажутся менее значительными после их великой победы над шотландцами при Флоддене.

– Ничего подобного, – уверяли третьи. – Все дело в том, что наш Генрих благодарит Брэндона за то, что тот, рискуя жизнью, спас принцессу Мэри в Саффолкшире. Говорят, её высочество сама просила короля отблагодарить сэра Чарльза.

И головы сближались, голоса становились тише. Теперь все говорили исключительно о Чарльзе и сестре короля, смакуя подробности и строя предположения. Ведь уже ни для кого не было секретом, что когда принцесса нетерпеливым взглядом окидывает зал, то она ищет именно Чарльза Брэндона. Когда же их взгляды встречаются, что-то словно вспыхивает меж ними. И придворные обсуждали это, делились мнениями, даже заключали пари, к чему приведет эта история.

Чарльз понимал все происходящее, но уже не мог контролировать ситуацию, к тому же его резкий взлет и в самом деле вскружил ему голову. Он был благодарен Мэри, понимая, что это ее заслуга. Наверняка именно она настояла, чтобы, в довершение ко всему, Брэндона назначили еще и смотрителем ее Ванстедского замка, и у Чарльза появился лишний повод посещать Мэри. Он дал себе слово не злоупотреблять этой возможностью, но в Ванстед стал то и дело наведываться герцог Лонгвиль, и Чарльз, забыв свои благие намерения, скакал в резиденцию принцессы, едва узнав, что француз уже отбыл туда. Приезжая, Брэндон сразу начинал перебрасываться с герцогом дерзкими замечаниями, шутил, оттесняя того от Мэри, отсылая под любым предлогом. Он ревновал и даже не замечал, как уступчив был герцог де Лонгвиль, охотно уходя в сторону, а вскоре исчезая вместе с Джейн Попинкорт.

А Мэри забывала свое заигрывание с Лонгвилем и глядела лишь на Брэндона. При дворе, конечно, было много красивых мужчин, но кто из них может сравниться с её Чарльзом беспечной удалью и веселым нравом? Но порой в его взгляде появлялось нечто, озадачивавшее её, – тихая грусть, безотчетная печаль, сожаление. Ей казалось, что он смотрит на неё так, словно прощается навеки, и она утешала его улыбкой.

«Ничего, милый, – думала принцесса, – Мы многое сможем, если с нами будет наша любовь, если мы не изменим сами себе».

* * *

Из Франции ко двору Генриха VIII прибыл известный художник Жан Парижский. Король заказал ему портрет любимой сестры, и каждое утро Мэри принимала художника в своем Ванстедском замке, позируя ему.

Она не знала, что Жан Парижский писал не один, а два ее портрета. Один большой, парадный, другой маленький, с ладонь величиной – для отправления Людовику Двенадцатому. На официальном она была изображена в роскошном парадном платье с вышитыми золотом гербами Англии, держащей в руках небольшой молитвенник, а её волосы свободно спадали на плечи. А маленький... На нем художник изобразил лишь её лицо в обрамлении расчесанных на прямой пробор и спускающихся вдоль щек локонов, захватив лишь шею и линию плеч, так что казалось, что Мэри нарисованная в очень открытом платье, на нем она едва ли не голая, если не считать обвивавших стройную шейку жемчугов.

Во время их сеансов принцесса премило болтала с художником, совершенствуя свой французский, как хотел Генрих. Часто в такие часы её посещал герцог де Лонгвиль и рассказывал о своем государе:

– Наш король Людовик – двенадцатый по счету монарх на троне Франции, носящий это имя. Он происходит из ветви Валуа-Орлеанов и является сыном престарелого герцога Карла Орлеанского и красавицы Марии Клевской. Родился он в замке Блуа, и при его рождении абсурдным казалось предсказание, что сей младенец однажды займет трон французских королей. Да, родство с королями было, ибо и новорожденный Луи Орлеанский, и царствовавший тогда король Людовик XI, оба были правнуками короля Карла V. Однако все же считали, что предсказание несколько преувеличено. Так думали все, кроме честолюбивой матери ребенка... и самого короля Людовика XI. Тот вообще был недоволен, особенно, если учесть, что сам не имел сыновей. И он первый распустил слух, что Орлеанское дитя является ублюдком, ибо тогда многие отмечали, что прелестная Мария Клевская уж слишком много внимания уделяла своему красивому управляющему, некоему Рабанджу.

– Что-что? – не поняла Мэри, и Лонгвиль перевел ей на английский. Мэри заинтересовалась этой ситуацией. Отец, которому более семидесяти лет, двадцатилетняя красавица жена и обворожительный придворный.

– Я вполне могла бы поверить, что ваш Людовик XII бастард, – заметила она.

Улыбка герцога становилась слегка натянутой. Нет, это не так, уверял он. Когда ребенок подрос, никто уже не верил этим сплетням – маленький Луи был очень похож на своего отца. К тому же герцог Карл был человек добрый и весьма обаятельный, нежный с женой... и великий поэт. Её высочеству известны его стихи?

«Время потеряло свой плащ, Сшитый из ветра, холода и дождя».

Мэри оживилась и продолжала:

«И одело новый, украшенный вышивкой из солнечной улыбки, Светлой и прекрасной...».

Герцог восхищался знаниями принцессы и продолжал. Мэри не очень-то понимала, зачем он ей все это рассказывает, но рассказчик он был превосходный. И она узнала, что король Людовик XI был выбран крестным отцом новорожденного. Во время церемонии младенец обмочил рукав королевского одеяния, что вызвало у Людовика XI страшный гнев, ибо, как человек суеверный, он увидел в случившемся дурное предзнаменование для своего потомства.

Когда Луи Орлеанский подрос и вступил в юношескую пору, старый король обручил его со своей дочерью Жанной – рахитичной, горбатой, уродливой, да ещё с искривленной ступней. Теперь Людовик мог быть спокоен, что ветвь Орлеанов не будет иметь потомства, и ничто не будет угрожать его детям.

– Но ведь это же жестоко! – возмутилась Мэри.

– Это политика, ваше высочество, а в ней важен только расчет и исходящие из него выгоды, чувства же живых людей не столь важны. Поэтому королю Людовику необходимо было нейтрализовать здорового и живого Луи Орлеана, хотя бы потому, что его родившийся впоследствии сын Карл был слаб, мягко говоря, неумен, и не пользовался популярностью во Франции. Так что счастье или несчастье Луи – возможного соперника сына, – да и личная жизнь собственной дочери его не волновали.

И герцог вновь добавил:

– Всего лишь политика.

В глубине души Мэри содрогнулась, а позже задумалась. Она тоже была с момента рождения вовлечена в политику, она никогда не принадлежала сама себе, и это её пугало.

– Ваше высочество, – окликнул отвернувшуюся девушку художник, – не изволите ли поглядеть на меня? Вот так. Я как раз работаю над непередаваемым серым оттенком ваших глаз.

Художник спешил. Его король требовал прислать портрет как можно скорее, а тут эта девушка так неусидчива, такая вертушка и непоседа! Хорошо еще, что Лонгвилю удается её увлечь.

– Поначалу молодой Луи ничего не ведал о недостатках невесты. В детстве уродство Жанны всячески скрывали при помощи длинных платьев и разных других ухищрений. Однако, когда ему было пятнадцать, а ей двенадцать, они познакомились, и оба стали несчастны. Луи потому, что невеста вызывала у него только отвращение, а она – потому, что сразу влюбилась в него.

Вряд ли этот брак можно было назвать счастливым. Молодой супруг всячески избегал Жанны, и королю даже пришлось под контролем отправлять его в супружескую спальню. Никто не знает, что происходило за этими дверьми, но утром ни новобрачный, ни новобрачная не могли взглянуть друг на друга.

– Святой Боже! – воскликнула Мэри. – Разве это жизнь? И все ради чужих политических целей. А где же христианское милосердие?

– Не скажите, миледи. Возможно, старый Людовик был прав, обезвредив таким образом опасного претендента на трон. На то, что Луи Орлеанский был опасен, указывало уже то, что он сразу после смерти старого лиса Людовика развязал в стране гражданскую войну. Он был молод, горяч, в нем кипела кровь... королевская кровь, замечу. И он считал, что именно он, как родственник короля, должен стать во главе регентского совета при малолетнем Карле VIII, а не старшая дочь Людовика XI – Анна де Боже.

– Да, да, я знаю о ней, – встрепенулась Мэри. – Она помогла моему отцу завоевать трон. И он всегда поддерживал с ней отношения и очень хвалил за ум и помощь Тюдорам.

Лонгвиль поклонился.

– Анна де Боже – женщина выдающаяся, само небо наделило её государственным умом и волей. И пусть она, как поговаривали, была влюблена в молодого Луи Орлеанского, но когда он организовал против неё коалицию, объединившись с герцогами Бретонским, Бурбонским и Лотарингским, она смогла, пренебрегнув чувствами и разбив союзников, заточить его в темницу в Бурже, откуда его позже освободили благодаря просьбам его жены Жанны. Правда, отношения супругов после этого не стали теплее, а Анна де Боже по-прежнему осуществляла за Луи строгий надзор. Вот, миледи, вам любовь и политика. Регентше Анне удалось совладать со своей любовью, навести порядок в королевстве и передать в руки повзрослевшему брату Карлу VIII покорную страну.

– Как давно это было! – вздохнула Мэри. – Какие древние имена – герцог Бретонский, Анна де Боже, Карл VIII. Словно другая жизнь.

Лонгвиль почувствовал, что мысли Мэри, завели её в неподходящее для него русло, невольно наводя её на мысль, как стар избранный для неё жених. И герцог постарался заверить принцессу, что только её сияющая юность способствует подобному мнению, на самом деле, многие из участников этих событий ещё живы – та же Анна де Боже и сам Людовик.

– А король Карл VIII погиб в результате несчастного случая, когда расшиб голову о низкую дверную притолоку в замке Амбуаз, – продолжил он. – У его жены Анны Бретонской не было детей... и таким образом сбылось пророчество: Луи Орлеанский стал королем Людовиком XII.

– И женился на вдове Карла VIII Анне Бретонской, – лениво протянула Мэри, накручивая на палец локон.

Опять её равнодушный тон говорил, как мало её волнуют события прошлого! Лонгвиль повел плечом. События касались этой девушки сильнее, чем она могла вообразить.

– Когда Людовик взошел на трон, он проявил себя во всем благородстве, с него словно слетело все суетное, наносное. Никто более не пытался оспаривать его право на корону. Тех же, кто воевал против него при регентше Анне и кто теперь мог ожидать, что им придется исчезнуть с политической арены, он покорил своим великодушием, заявив: «Король Франции не помнит несправедливостей, причиненных герцогу Орлеанскому». О, поистине на троне Франции оказался благородный человек и талантливый правитель, который облегчил своему народу бремя налогов, позаботился об упорядочении судопроизводства. За свою доброту сердца и справедливость парламентское собрание присвоило ему почетный титул «Отец народа».

– Но ведь был какой-то скандал в связи с его разводом с Жанной Французской? – припомнила Мэри.

– Не было скандала, – поспешил заверить её герцог. – Этот развод был необходим и оправдывался государственными соображениями. Принцесса Жанна не была способна зачать, к тому же Людовик основой для развода выставил то, что меж ним и уродливой супругой никогда не было плотской близости.

– Как же тогда можно судить, что Жанна не могла зачать? – заметила Мэри и тут же смутилась, вспомнив, что юной девице не подобает обсуждать подобные вопросы. И поспешила добавить:

– Бедная принцесса. Она ведь всегда любила его.

Лонгвиль чуть поклонился.

– Миледи, забудьте слово любовь, когда речь идет о государственных интересах. А что касается Жанны Французской... Она удалилась в Бурж, где стала владелицей герцогства и где вела тихую, благочестивую жизнь, пока не умерла. А Людовик женился на королеве Анне Бретонской, которую давно любил.

Мэри хитро улыбнулась:

– И здесь любовь политике не помешала.

Лонгвиль напустил на себя официальный вид:

– Существовал парламентский акт, по которому, в случае, если брак Карла VIII с Анной Бретонской останется бездетным или Карл умрет раньше срока, то Анна станет женой его преемника, чтобы герцогство Бретонское не вышло из состава Франции. Так что здесь мы наблюдаем просто счастливое стечение обстоятельств.

– И тем не менее, королева Анна родила Людовику только двоих дочерей, – заметила Мэри. – А как говорят во Франции: «Негоже лилиям прясть». Следовательно, трон не может достаться женщине. И вслед за Людовиком XII корона перейдет к очередному представителю побочной линии Валуа – Франциску Ангулемскому.

Мэри рассчитывала получить от Лонгвиля комплимент своей проницательности и осведомленности, но он только мрачно поглядел на неё.

– Это в том случае, если мой государь не вступит в новый брак и молодая здоровая женщина не подарит ему наследника, – медленно произнес он.

Мэри перестала играть с волосами. У нее даже пальцы замерзли – такой вдруг объял ее холод. Она бросила на Лонгвиля беспомощный взгляд, а тот, поняв, что сболтнул лишнее, попытался отделаться какой-то пустой фразой, замял разговор, отойдя к открытому окну. Поначалу посол нервничал, теребя шнуровку на рукаве, потом замер, весь подавшись вперед.

– Что вы увидели там, Франсуа? – спросила со своего места принцесса.

Он повернулся, уже улыбаясь.

– Ничего особенного, миледи. Но за окном такая чудесная погода. Я бы хотел немного пройтись... если ваше высочество меня отпустит.

Мэри отпустила. Но когда он вышел, хитро подмигнула художнику:

– Готова биться об заклад, что нашего Лонгвиля увлекла не природа... а легкая походка моей фрейлины Джейн.

Она привлекла Жана к окну и вскоре с торжеством указала на две прогуливающиеся среди кустов роз фигуры. И о чем, спрашивается, думает её Джейн? Лонгвиль женат, к тому же он королевских кровей и... А о чем, спрашивается, думает сама Мэри, когда мечтает о Чарльзе Брэндоне, в то время как... её вновь объял холод. Она и старый Валуа! Немыслимо. Но в ушах так и звучали вкрадчивые слова герцога:

«Когда дело касается политики – чувства живых людей уже не в счет».

– Вашему высочеству угодно продолжать? – спросил художник, возвращаясь к мольберту.

Нет, она устала, и ей как-то не по себе. Она величественным жестом отправила мэтра Жана и стала рассеянно бродить из угла в угол. Потом, чтобы отвлечься, велела позвать Илайджу Одли.

– Гусенок, развлеки меня. Поведай одну из твоих чудесных историй.

С Илайджей Мэри могла оставаться и наедине, фрейлины смотрели на это сквозь пальцы. Поначалу они сами заигрывали с хорошеньким неуклюжим юношей, но потом решили, что он просто дикарь или дурачок, и не могли понять, отчего их госпожа бывает с ним столь милостива. Для Мэри же он словно служил напоминанием беспечных дней в Саффолке, её свободы, .о которой она тайно мечтала даже среди окружавшего её великолепия.

Илайджа покорно рассказывал о временах, когда Саффолке правил Святой Эдмунд, воевавший со свирепыми данами; о непомерной власти правителей Саффолка, гордых Бигодах, осмелившихся перечить даже воле королей; рассказывал и о проказливых феях Саффолкских болот, которые заигрывали с путниками и порой заманивали их в свое королевство, откуда те возвращались спустя много лет, когда их родственники состарились или умерли, а они сами оставались такими же юными.

– Нет, это невозможно! – вдруг воскликнула Мэри.

Илайджа хотел было сказать, что это всего лишь легенда, но понял, что Мэри имела в виду нечто другое. Она глядела прямо перед собой странным взглядом и была напряжена, как струна.

– Что невозможно?

– Нет, он не поступит так со мной, – как в трансе повторила Мэри, поворачиваясь к Илайдже, словно только вспомнив о нем.

– Что?

– Миледи, вы совсем не слушаете меня.

Она вздохнула, ласково и небрежно взлохмачивая ему волосы, как будто приласкала домашнее животное.

– Спасибо, Гусенок. Но на сегодня довольно. Затем мысли ее приняли иное направление.

– Илайджа, как думаешь, Чарльз Брэндон прибудет сегодня ко мне в Ванстед? Ах, хотя бы приехал! Ведь он не появлялся уже несколько дней. Несносный Чарльз! Клянусь Пречистой Девой – если он не явится, я сама поеду в Гринвич.

При своем верном Гусенке Мэри не таилась, не задумываясь, какую боль причиняет влюбленному юноше. Да и что такое его любовь? Разве Гусенок не понимает кто он, и кто она? Вон его дружек Гэмфри Вингфильд, прибыв ко двору, сразу сообразил, что его саффолкширские ухаживания за сестрой короля здесь дело немыслимое. А Гусенок... Мэри привыкла к нему как к комнатной собачке; и когда вечером все же отправилась в Гринвич, велела тому же Илайдже сопровождать ее.

Но во дворце ее, прежде всего, вызвала к себе королева.

Катерина, глядя из окна, увидела среди сопровождающих принцессу черноволосую пухленькую фрейлину, услужливо поправлявшую на Мэри складки платья, когда та вышла из паланкина. Вокруг сестры короля сразу образовался оживленный водоворот, ее приветствовали, ей кланялись. Но королева Катерина сейчас смотрела только на фрейлину. Она уже знала ее имя. Джейн Попинкорт. Королева нахмурилась и велела пригласить принцессу в .свои покои.

Она почти не слушала приветствия Мэри, хотя и нежно поцеловала ее, но затем, выслав своих дам, достаточно непреклонно заявила о своем желании, чтобы Мэри удалила из своего окружения эту распутницу Джейн Попинкорт, ибо даже само её присутствие в свите принцессы бросает тень на Мэри, и как на невинную девушку, и как на сестру короля.

«И заставляет безумно ревновать тебя саму», – сердито подумала Мэри. Она уже хотела было прямо сказать Катерине, что у той не должно быть причин для беспокойства, ибо ни король, ни Джейн не проявляют друг к другу ни малейшего интереса, но вовремя сообразила, что эта надменная испанка не поверит ей, более того, будет только задета упоминанием при ней об измене Генриха. К тому же Мэри не следует ей перечить, она уже достаточно поняла нравы двора, да и уроки Брэндона не прошли для неё даром. И она начала издалека, сказав, что ей очень нравится Джейн, что она не может просто так указать ей на дверь, и если не сможет держать её при себе, то должна хотя бы дать ей другую достойную должность.

– Хорошо, – согласилась Катерина, поправляя на корсаже свисавший на цепи крест с аметистами. – Я сама подыщу ей место в каком-нибудь из отдаленных замков.

– Отдаленных замков? – переспросила Мэри. – Но тогда это будет похоже на ссылку, а Джейн ничем передо мной не провинилась. Не лучше ли будет просто отправить её в Тауэрский замок в услужение к герцогу Лонгвилю? Он как раз на днях сокрушался, что старая леди Мелвис плохо следит за его покоями в Тауэре, и что ему нужна более молодая и расторопная женщина в качестве кастелянши.

Так Мэри убивала сразу двух зайцев – вместо ссылки Джейн оказывалась ближе к возлюбленному, а заодно могла бы и выяснить для неё кое-что. Катерина, похоже, не собиралась возражать.

И все же королева задержала Мэри.

– Я заметила, вы слишком много внимания уделяете сэру Чарльзу Брэндону, Мэри.

– Да. Мы дружны с детства и всегда были вместе – Чарльз, я и Генрих.

Королева чуть нахмурилась.

– Не в том дело, дорогая, – как можно мягко начала она. – Просто, на мой взгляд, вы слишком часто встречаетесь.

Мэри засмеялась.

– Чарльз Брэндон самый красивый вельможа при дворе. И что плохого, если я получаю удовольствие от общения с ним?

– Постарайся, чтобы Генрих не слышал твоих слов, Мэри.

– Отчего же? И я, и Генрих, хорошо знаем Брэндона и оба проявляем к нему милости.

– Но ваша милость к нему уж слишком откровенна. Конечно, когда вы были ребенком и он играл с вами, баловал вас, это выглядело довольно невинно. Но вы выросли, Мэри, стали очаровательной девушкой и теперь... Дело в том, что уже поговаривают, что ваш взгляд чересчур часто останавливается на нем, и что вам не по душе, если он любезничает с другими леди.

– Кто же разносит подобные слухи?

– Весь двор. А это уже опасно. Вы ведете себя вызывающе, и мне горько сознавать, что скромность не числится среди ваших достоинств, принцесса.

Мэри ощутила раздражение. Сейчас Катерина казалась ей просто ханжой.

– О, что вы! Я сама скромность. Однако у меня имеется столько других достоинств, что скромность не является среди них самой заметной.

– Мэри, я только предупредила вас, – многозначительно сказала королева.

Предупреждала она не зря. Уже весь двор смаковал отношения фаворита короля и Мэри Тюдор, и если Брэндон умудрялся держаться на людях в рамках учтивой галантности, то Мэри... Катерина видела в ней дикую страсть, которая ещё не проснулась, но так и рвалась наружу в каждом движении, каждом взгляде. Королеве становилось страшно – она предчувствовала скандал.

Замечали это и все окружающие. Бэкингем, собрав вокруг себя свой кружок почитателей и кивая в сторону принцессы и Чарльза, открыто намекал, что они любовники, но не решаясь порочить сестру короля, делал упор на то, что именно Брэндон развращает принцессу, и они ещё доживут до дня, когда его великолепная голова падет под топором палача. Другие, те, кто поддерживал Брэндона, старались выдать все за обычный флирт, за куртуазные ухаживания, но сами терялись, понимая, что все шито белыми нитками, и что придворные сплетники легче поверят, что безудержная влюбленность принцессы является доказательством, что она уже принадлежала Брэндону. Что же касается Вулси, то он, хотя и был в курсе всего, что говорилось при дворе, но предпочитал роль постороннего наблюдателя, действовавшего хитро и тайно, и, выжидая удобный момент, чтобы использовать ситуацию с наибольшим для себя преимуществом.

Так же поступал и старый интриган герцог Норфолк, который, наблюдая за Брэндоном и Мэри, говорил своему сыну Суррею, что они ещё станут свидетелями того, как Брэндон либо падет... либо неслыханно возвысится. Норфолк лишь забавлялся ситуацией, его же сын был настроен более критически, и он напомнил отцу один неблаговидный проступок Брэндона: тот был назначен опекуном малолетней внучки Норфолка – Элизабет Лизл, но почти не занимался своей подопечной, хотя исправно получал с её владений опекунские деньги. Суррей указывал, что это похоже просто на грабеж, и следует поставить этот вопрос перед королем.

– Повременим немного, сын. Если Брэндон падет... то мы припомним ему и это. Если же возвысится, то нам даже имеет смысл, дабы возместить убытки маленькой Элизабет, женить его на ней. И это будет неплохая партия для неё.

– Отдать родственницу Говардов за ничтожество Брэндона?

– Это ничтожество уже милорд и член Совета, – невозмутимо замечал старый Норфолк. – В любом случае стоит намекнуть Вулси, что следует совершить помолвку Брэндона с маленькой Лизл... которую мы всегда сможем расторгнуть, если этот выскочка погубит себя ради Мэри Тюдор.

Да, слухи росли, как снежный ком и, тем не менее, никто не решался намекнуть о них королю. Он должен был сам догадаться об отношениях своего любимца и Мэри.

Празднование Троицы было решено провести в Ричмонде.

Любимый дворец прежнего короля Генриха VII, с серыми стенами, рядами окон готического стиля и дымовыми трубами в форме перевернутых груш, занимал большое пространство между рекой и зеленым лугом, Темза широко текла под его окнами, повышаясь и понижаясь с приливами. Замок окружал живописный парк, в искусственных прудах которого тихо плавали лебеди, росли замысловато подстриженные деревья и кустарники, Пока двор располагался после прибытия, Генрих увлек Мэри под сень деревьев, показывал изящные мостики, выполненные в духе античности беседки, лабиринт из зелени, где легко можно было заблудиться, показал даже теннисный корт и площадку для спортивных состязаний.

Сейчас он с энтузиазмом рассказывал сестре, что ещё запланировал сделать в парке, и Мэри было интересно его слушать, так как сама она была деятельной натурой, у неё на все был свой взгляд, и она давала королю весьма интересные советы. Когда Генрих сослался на то, что сейчас, как никогда, занят, а на носу праздник Троицы, она тут же с готовностью вызвалась взять на себя его устройство.

Мэри вся с головой ушла в организационные хлопоты. То и дело бегали с поручениями пажи, метались фрейлины, она завалила работой музыкантов, придворных поэтов, делала заказы портным; потом вызвала плотников, драпировщиков, маляров. Через несколько дней принцесса увлекла Генриха к самому концу парка, не столь ухоженному, как в окружении дворца, но привлекшего Мэри своей природной дикостью. Здесь, у самой ограды, стоял огромный, давно заброшенный амбар для хранения сена для королевских конюшен, который оказался ненужным после того, как Ричмондский дворец перестроили, и конюшни оказались в другой стороне от его построек. Сейчас же здесь кипела работа: чинили крышу, красили стены, драпировщики прибивали огромные полосы холста, располагая их шатром над головой, стену напротив входа завалили свежей травой почти до самой крыши.

Мэри пояснила: гору травы покроют сукном, а сверху разложат ковры и подушки – получится весьма удобное ложе, для дам и прочих зрителей. За драпировками, которые в праздник украсят гирляндами из зелени и цветов, будут укрыты музыканты и лицедеи, а все пространство до огромных ворот амбара и далее до лож будет приведено в порядок, посыпано песком до самого леса, где будет костер Троицкого дня. Мэри увлеклась, рассказывая брату, что бал-маскарад они посвятят богине зелени и цветов Флоре, что портные шьют множество костюмов, посвященных различным растениям и цветам, но он, Генрих, несомненно, будет Фебом, а Флорой, царицей цветов, будет сама Мэри.

– Я вот только не знаю, какую роль отвести Катерине. Хотя, может, она не захочет принимать участия в наших лицедействах и будет просто зрительницей? Знаешь, Хэл, я даже побаиваюсь, что наша Кэт выбранит меня за эту идею языческого торжества в день Святой Троицы. Генрих как-то грустно поглядел на сестру.

– Ты считаешь королеву Англии ханжой... не подходящей для такого мужчины, как я?

У Мэри округлились глаза:

– Нет, Хэл, нет, я совсем не это хотела сказать! Но он уже увлекал её к выходу.

– Идем, нам надо поговорить.

Они остановились у большой заводи от реки. Генрих, как мальчишка, прошелся по нависавшему над водой стволу ивы и сел, свесив ноги. Мэри, грациозно балансируя, последовала за ним и опустилась рядом. Король молчал, был даже мрачен, и она решилась заговорить первой.

– Я считаю, что Кэт лучшая из жен, какая могла тебе достаться. Нежная, услужливая, царственная. И её так любят твои подданные... и ты сам. Вспомни, ты ведь сам настоял на браке с ней.

Генрих не ответил, глядя в сторону, он чуть щурился на блики солнца на воде.

– Мэри, – сказал он негромко, – почему нам с Кэт не удается дать Англии наследника? Мы что, прокляты? Наш брак нечист?