Текст книги "Замок тайн"

Автор книги: Симона Вилар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Что ж, сударь, извольте. Я была, как и положено в ночной час, у себя в опочивальне. Сплю я чутко и, едва услышала шум, стала звать Долли или Кэтти. Но эти бездельницы где-то пропадали, поэтому я оделась в кофту и сама сошла в холл. Там уже были почти все слуги. Потом появился мистер Грэнтэм, – голос ее стал мягче, она бросила на Джулиана почти кокетливый взгляд. – Он был без камзола. А потом к нам присоединился мой брат Энтони. Явно из спальни, так как пришел в халате и шлепанцах…

– Я и был в спальне! – почти возмущенно воскликнул пастор. – Я только собирался отходить ко сну, когда все началось.

– Разве с вами не было Ральфа? – спросил Стивен.

– Был, – согласился Энтони. – Но за полчаса до этого я отослал его. Я читал ему одну из поучительных историй о царе Давиде, однако он бесстыдно задремал, и я выгнал его. Прискорбно видеть, как мало думают о святом эти простолюдины, как забыли о душе, забыли, что все мы лишь странники в этом мире, а настоящая жизнь ожидает нас…

– Довольно, преподобный отец. – поднял руку Стивен и повернулся к Джулиану. – Что скажете вы, сударь?

Джулиан пожал плечами.

– Мне нечего ответить на ваш вопрос. Я спал. Я был очень утомлен и уснул сразу же, как только голова коснулась подушки. Правда, мне нечем подкрепить свои слова.

– Я могу это подтвердить, – вмешался Трентон.

– Но ведь вы были с мисс Рэйчел? – удивился Джулиан.

– Да, но перед тем, как спуститься в парк… – Карл на минуту остановился, перевел взгляд на Стивена и продолжил: – Я заходил в комнату своего спутника, и он даже не проснулся. Однако по дыханию спящего можно определить, притворяется он или нет.

– Вы уверены в своих словах? – настаивал Гаррисон.

– Да я готов поставить золотой нобль против республиканского фартинга… – Он осекся, почувствовав, как все повернулись к нему. Слишком роялистская фраза в устах человека, изображающего пуританина. И тут же, чтобы отвлечь от себя внимание, Карл выпалил: – А вы сами, полковник Гаррисон? Где вы были до того, как явились на шум? Вы ведь пришли последним.

– И в самом деле, – почти радостно подхватила леди Элизабет и с таким хрустом раскусила леденец, словно грызла кости врага. Зубы-то у нее, несмотря на возраст, были отменные.

Стивен спокойно оглядел их.

– Я спал у себя в покос. Я ведь всегда располагаюсь в угловой комнате в конце восточного крыла. И шум там почти не слышен.

– А ведь у вас были не самые лучшие отношения с Патриком Линчем, – вдруг спокойно заметил Джулиан. – Вчера мы видели, как вы грубо обошлись с ним во время ужина, а после стали невольными свидетелями вашей ссоры, когда он запретил вам пройти в парк.

– Что вам понадобилось ночью в парке? – удивленно приподняла брови Ева. – И что это за ссора?

Стивен вынужден был рассказать.

Элизабет Робсарт почти торжествовала.

– Вы и в самом деле не ладили с нашим управляющим. Ибо он всегда указывал вам ваше место. А сейчас вы с самым благородным видом пытаетесь разведать, кто бы это мог желать его смерти… – язвительно сказала она.

Стивен чувствовал на себе множество взглядов. На него смотрели так, словно загнали в ловушку. Только выдержка позволила Стивену сохранять спокойствие.

Обстановку разрядила Ева.

– Что касается меня, то я почивала сном младенца и проснулась, лишь когда меня растолкала Нэнси. Я и не знала, что весь этот переполох произошел из-за неосторожности управляющего, который так испугался призрака, что сорвался с галереи.

Она улыбнулась, мило пожав плечиками. Веселая, очаровательная Ева Робсарт, которую ничуть не расстроила смерть преданного слуги. А ведь Патрик Линч когда-то качал ее на коленях! В реальности призрака она словно не сомневалась, отнюдь не отягощая себя раздумьями, что это мог быть кто-то еще. На обычно наблюдательную и пытливую Еву это было не очень-то похоже.

В этот момент вошел слуга Ральф и заявил, что к помощнику шерифа прибыл мировой судья города Уайтбриджа.

Стивен ощутил облегчение, но и оно не могло изгнать той грусти, что росла в нем по мере того, как он ощутил себя под подозрением. И основой этой грусти была антипатия окружающих, которую он почувствовал столь явственно. Да, его не любили в Сент-Прайори. Это задевало больше, чем хотелось признаться себе. Он-то ведь любил это место, его тянуло сюда. Возможно, его манили загадки замка, ибо уже прошло то время, когда он несся сюда как на крыльях только для того, чтобы встретиться с невестой. Он давно понял, что их отношения с Евой изменились. Еве нужна была его страсть, но, хоть он и жаждал ее, как и ранее, он сам поставил преграду меж ними, ибо его моральные нормы и воспитание не позволяли грешить там, где в этом не было необходимости. Разве после воздержания их объятия станут менее сладкими? Наоборот, он ждал этого часа, пребывал в томительном, напряженном ожидании, причинявшем ему муку и сладость. Ева была упоительно страстной любовницей, которую он хотел безумно, и все же его шокировала ее вседозволенность. Он бы счел ее распущенной, если бы не привык относиться к ней с уважением. Но еще более Стивен почитал отца своей невесты. Ему становилось хорошо от мысли, что он породнится со столь выдающимся человеком, взгляды которого ему были близки, а память об их задушевных беседах и откровениях вызывала в нем гордость. Где-то в глубине души он чувствовал, что и Робсарт не одобряет их брака с Евой, но заставлял себя не думать об этом. И все же та печаль, что светилась в глазах Робсарта, когда он глядел на него, именно на него, во время их с Евой помолвки, не забывалась. Он помнил, как его мать сказала:

– Думаешь, барон не понимает, что вы с его дочерью вовсе не пара? Я могу поверить, что Робсарт испытывает к тебе симпатию, но убеждена, что он, как и я, видит: ничего хорошего этот союз не принесет. Просто он не прочь все же выдать за тебя свою заневестившуюся красавицу-дочь.

Мать Стивена была на редкость мудрой женщиной, и Стивен привык считаться с ее словами. Но его тянуло к Еве, он хотел ею обладать, правда, при условии благословленного небом союза. Иначе его замучила бы совесть.

Эти мысли поглотили его, когда он вслед за Ральфом спускался в холл, где его ожидал некий Эзикиэл Бате, неприятный человек, мировой судья Уайтбриджа, рьяный пресвитерианец, с которым у Стивена были натянутые отношения. Встреча эта не предвещала для полковника ничего хорошего, и он заставил себя встряхнуться, готовясь к ней. Но тут он вспомнил, что еще не говорил с Ральфом, и окликнул его. Тот оглянулся. Здоровенный увалень, с простодушным, почти глуповатым лицом. «Вряд ли, – подумал Стивен, – по крайней мере, разговор стоит отложить».

И он спустился в холл, где нетерпеливо бродил, клацая шпагой по плитам, Эзикиэл Бате.

Разговор и в самом деле вышел неприятным. Мировой судья был возмущен тем, что Стивен принудил вдову Холдинг уплатить штраф за нарушение спокойствия в городе, освободил раньше времени от стояния у позорного столба Михея Баррела и изгнал преподобного Захарию Прейзгода.

– Вы воспользовались моим отсутствием и превысили свои полномочия. Это вам не сойдет с рук, у меня найдутся влиятельные знакомые в парламенте, а вы, как я слышал, не пользуетесь симпатией у властей, и даже ваш дядя генерал-майор Гаррисон не желает о вас слышать. Дружба с Робсартом вас не спасет.

Почти полчаса он нападал на Стивена, расходясь еще больше от спокойствия последнего. В конце концов Стивену это надоело, и он сказал, что в Сент-Прайори у него еще есть дела, а все остальные вопросы они уладят вечером, когда он прибудет в Уайтбридж. Эзикиэл Бате почти кинулся за ним по лестнице, но тут появилась Ева, и судья предпочел излиться в почтительных речах и сочувствии перед дочерью барона Робсарта, причем Сару Холдинг он поносил не менее рьяно, чем перед тем защищал.

Стивен вышел в парк и остановился, заставляя себя успокоиться. Оглядевшись, он увидел, что почти дошел до озера. Водная гладь поблескивала сквозь расцвеченную яркими красками осеннюю листву.

Стоял один из тех удивительно ясных и солнечных дней, благодаря которым многие люди так любят осень. Воздух был теплый и прозрачный, сияющий красками удивительных цветов листвы – золотистыми, рыжими, пурпурными. Солнце высоко стояло над раскидистыми кронами деревьев и, пронзая их, высвечивало капли росы на паутинах; они сверкали, будто чистой воды бриллианты. Буйство и яркость красок поражали воображение. Пахло ароматом свежей земли и легким грибным духом, в котором чувствовался почти сладостный привкус осени. А вверху необъятным шатром раскинулось глубокое лазурное небо, ослепительное и далекое.

Стивену стало легче. Как бы он не старался казаться сдержанным, в душе он всегда оставался романтиком. И сейчас, любуясь окружавшей его красотой, он почти расслабился, сбил мальчишеским жестом зависшую на паутине гусеницу, сорвал желтый лист и покрутил его меж пальцами. Со вздохом он заставил себя собраться, вновь стать помощником шерифа и вспомнить, зачем он пришел в парк. Повернувшись, он направился туда, где, как ему указывали ранее, был найдено тело Патрика Линча.

Дикий виноград, окутывавший массивные подпоры галереи, был почти малиновым, а высоко поднимавшиеся над головой столбы колоннады светились в лучах солнца. Трудно было поверить, что здесь произошла трагедия. Утром Стивен хотел подняться на этот Бог знает зачем сохранившийся переход, но, как оказалось, туда вел лишь ход через покои в башне барона Робсарта, и дверь в них оказалась запертой. Как, впрочем, и всегда. А ключи, оставшиеся с Патриком Линчем, уже забрала Рэйчел. Сейчас Стивен прикинул высоту огромных подпор, отметил относительно низкий парапет наверху галереи, через который так легко упасть. Спрашивается, с чего это управляющему пришла охота бродить там ночью? Он вообще был странным человеком, этот старый слуга Робсартов. Стивен вдруг понял, что совсем не испытывает жалости к нему. Да, он не любил Патрика Линча. Более того, едва переносил. После Элизабет Робсарт, Линч был вторым, кто так ясно указывал Стивену, что он не пара леди Еве. Брак Евы Робсарт, дочери пэра Англии, и сына мелкопоместного сквайра, в прошлом мясника, – разве не чудовищный альянс в глазах слуги, привыкшего едва ли не молиться на своих господ? Поэтому Линч был всегда так резок с Гаррисоном, и тот вскоре понял, что возненавидел старого ирландца, и все чаще позволял себе быть почти грубым, стараясь поставить старого слугу на место. Его самого удивляла эта неприязнь к Патрику. Возможно, сказывалось и раздражение, что слуга скрывал от него нечто, более того, шпионил за ним и постоянно с самым непреклонным видом вставал на его пути. Он будто охранял что-то, или Стивену это только казалось? Что ж, теперь его не стало. Стивену следовало помолиться за упокой его души, но, видимо, он скверный христианин и великодушие не входит в число его добродетелей.

Ему стало не по себе от подобных мыслей. Повернувшись, он пошел назад. Приходилось почти продираться через заросли бузины и боярышника, ветки хлестали по ботфортам, и пугливые лягушки прыгали в стороны, спасаясь под листьями папоротника. Зачем Робсарт превратил такой прекрасный парк в чашу?

Стивену не давал покоя еще один вопрос. Почему Робсарт завел привычку спускать по ночам своих псов-людоедов?

Стивен подошел к вольеру, где обитали псы Робсарта, все как на подбор огромные и черные. Специально выведенная бароном порода. Зачем? Он ведь в состоянии нанять целый отряд охранников. К чему этот варварский метод? Он как-то не полюбопытствовал об этом у барона в те долгие зимние вечера, когда они говорили, сидя у камина. Стивен ни перед кем так не открывал душу, как перед Робсартом, и никого так не слушал, как его. Много было схожего в их судьбах!

Но эти псы… Стивен вдруг вспомнил, что собак кормят перед тем, как спустить. Значит, они не так уж голодны, когда охраняют, а следовательно, и не очень злы. Сытый зверь благодушен. И еще Стивен вспомнил: несмотря на то что тело Патрика Линча пролежало всю ночь, и он сам слышал, как выли над ним собаки, они не растерзали его, как перед тем труп Филипа Блада. Или этим зверям непривычно трогать мертвечину и их интересует только охота?

Глядя на эти устрашающие морды, Стивен ощутил, как его пробрал озноб. Он сделал шаг к клетке. Звери глухо заворчали, потом залились лаем, почти прыгая на прутья. Исчадия ада! Стивен невольно попятился.

– Не стоило бы вам их злить, – раздался рядом глухой низкий голос.

Стивен вздрогнул, но повернулся нарочито медленно. Второй охранник Томас Легг. Стивен крайне редко сталкивался с этим слугой, но не узнать его было невозможно. Внешность у Томаса была впечатляющая: огромный, квадратный, мышцы так и перекатываются под фланелевой рубахой. Из-под нависающих на лоб, чуть тронутых сединой волос глядят светло-карие блестящие глаза, сверкают по-волчьи. От него чуть попахивало спиртным, но держался он твердо. Томас подошел к клетке, успокаивая собак; те вмиг завиляли обрубками хвостов. Когда он касался прутьев грубыми, как клещи, руками, псы начинали даже поскуливать, норовили лизнуть. Томас оглянулся на полковника и повторил:

– Не стоит вам их злить.

А взгляд говорил: «И меня тоже».

Стивен ушел. Ему надо было уезжать. Он зашел в летнюю гостиную, надеясь застать там Еву, но там была только служанка Кэтти, смахивавшая кисточкой пыль с мебели. Он попросил ее найти госпожу. Ожидая, Стивен стоял у окна и наблюдал, как Чарльз Трентон играл перед фасадом замка со спаниелями Евы. Маленькие собачки (он невольно сравнил их с черными псами-охранниками) так и прыгали вокруг этого крупного мужчины. Забавно было видеть, как он убегает от них, а они носятся за ним пятнистой, гавкающей массой. И вдруг Стивен подумал, что этот человек симпатичен ему. Даже несмотря на то что он ревнует к нему Еву.

В этот миг из-за угла бокового крыла замка выбежал Осия. Он несся, оглядываясь, и не видел, как налетел на спаниеля. Песик истошно взвизгнул. Мальчик подскочил, оступился, потом упал. Чарльз Трентон расхохотался, затем подошел и поднял ребенка. Тот глянул на него со страхом, вырвался и кинулся прочь. Стивен вспомнил, как сегодня точно так же мальчик испугался и его. Он нахмурился. Не забыть бы ему еще раз поговорить с Осией.

Но тут появился Джулиан Грэнтэм, который вел под уздцы уже оседланного коня. Стивен не знал, что он еще в Сент-Прайори – ведь недавно он так торопился. Но тут его внимание привлекло нечто другое. Чарльз Трентон продолжал сидеть на корточках, лаская спаниелей, только повернул к Джулиану лицо. Джулиан стоял перед ним с непокрытой головой, всем своим видом выражая глубокое почтение, и это не оставляло сомнения, кто из них был главным. Выходит, ранее Стивен ошибался. Это не понравилось ему и пробудило прежние подозрения. Подозрения, которые почти внушали страх.

– Дьявольщина! – грубо выругался он.

И тут же услышал за спиной смех Евы.

– И это наш достойный пуританин-полковник!

Она говорила весело, но Стивен отчетливо уловил в ее словах оттенок презрения. Стивену стало больно.

– Ева, вы же знаете, что я не такой педант, каким вы хотите меня представить.

– Неужто?

Чуть приподнятые в насмешливом изломе брови, а глаза холодные, колючие. Стивен вздохнул. Он сам поставил барьер меж ними и знал, что Ева в обиде на него за это. Но как бы ни желал Стивен Еву, он прежде всего уважал ее отца и не хотел разочаровывать его, не хотел, чтобы эта связь опорочила доброе имя барона Робсарта.

– Ева…

– Что? – резко отозвалась она.

Почти интуитивно он чувствовал, что она хочет, чтобы он поскорее ушел. И вдруг ощутил, что желает того же. Как случилось, что после всего, что было между ними, настало это холодное отчуждение? Стивен искренне надеялся, что после свадьбы все изменится.

Сейчас же он лишь сказал, что вынужден уехать, и позвал ее, чтобы проститься. Она присела в низком реверансе, он поклонился. Они стали почти чужими. В следующий миг внимание Евы привлек лай спаниелей за окном, она повернулась, и Стивен понял, что о нем уже забыли. Глаза девушки засветились при взгляде на Чарльза Трентона. Стивен надел шляпу и вышел. Его обуяла злость – да знает ли эта глупышка, на кого заглядывается? Сам-то он опасался, что знает.

Он постарался отвлечь себя делами. Надо было посетить несколько имений приверженцев короля, у которых следовало взимать штрафы, заехать в одну усадьбу, где недавно исчезла дочь хозяев – как подозревал Стивен, ее попросту пришиб отец семейства, уличив в близости с местным сквайром, – а также договориться о покупке шерстяной мануфактуры. Но охотнее всего он побыл бы один. Поэтому прямо посреди пустошей он остановил коня, пустил его пастись и, сев на кочку, глубоко задумался.

Да, он подозревал, кем мог оказаться Чарльз Трентон. И если он не ошибается, как поступить тогда? Исполнить долг и навлечь немилость на дом невесты, укрывшей того, кого ловит вся полиция Кромвеля, а кроме того, поступить вопреки своей совести? Ибо если ранее он безоговорочно поддерживал парламент, то теперь его взгляды претерпели сильные изменения. Он уже понял, что за всеми речами парламентариев о свободе и справедливости стояли только корысть и расчет. А ведь как он им верил поначалу!

Он увлекся новыми идеями, еще когда учился в Кембридже, куда его отправили получать образование родители. Кембриджский университет был пронизан духом протестантизма, и на юном Стивене это не преминуло сказаться. Когда по окончании учебы он вернулся домой, то только и говорил, что король попирает старые английские вольности и хочет править, не созывая парламент. Уже тогда Стивен сошелся с пуританами, но это не мешало ему иметь пару хорошеньких любовниц и заигрывать с дочерью лорда Робсарта. Когда началась война, он сразу же вступил в парламентскую армию. Ему казалось, что он борется за правое дело, и даже те неудачи, что поначалу преследовали сторонников парламента, не погасили его пыл. Как ни странно, первые сомнения стали рождаться, когда они начали побеждать. Стивен задумался над тем, что король Карл все же монарх этой земли, а они попросту мятежники, восставшие против него; но тогда подобные мысли посещали его редко.

Он служил в армии Ферфакса, видел восходящую звезду Оливера Кромвеля и преклонялся перед гением этого человека. Но война… Они ведь убивали таких же англичан, как и сами, и в этом Стивен видел величайшее зло, что бы ни говорили их капелланы. Он восстал против мракобесия, какое несли с собой пуритане, потому что видел, как солдаты врывались в церкви, разрушали алтари, сжигали украшения, и вздрагивал, когда их топоры крошили распятья. А потом была победа под Нэйсби, когда он вновь встретил Еву, а позже помог ее отцу разыскать тело сына. Тогда у него впервые состоялся откровенный разговор с Дэвидом Роб-сартом, и он понял, что барон, как и он, сомневается в правоте их дела. Барон тогда оставил армию, Стивен не смог. Им еще владели честолюбивые помыслы, он был повышен в чине, а покровительство дяди Гаррисона сулило ему блестящую военную карьеру. Он остался и увидел воочию, как постепенно рушатся его идеалы.

В то время Стивен был охранником младших детей Карла I – Джорджа, Елизаветы и Генри – и порой сопровождал их на свидания к королю. С детьми этот властный сухой человек становился мягким и добрым, играл с ними, как обычный фермер. Но с остальными он был предельно сдержан. Стивен не мог понять той преданности и любви, какие прямо светились в глазах личных слуг его величества. Его, не привыкшего склоняться перед власть имущими, это поначалу раздражало. Конечно, король был всегда предельно вежлив в обращении, никогда не позволял себе повышать на них голос и все же всегда умел дать понять, что он – существо высшее. Однажды Карл Стюарт обратился к нему и двумя-тремя словами выразил признательность, что Стивен так добр и предупредителен с его детьми. Он протянул руку для поцелуя – высшая милость в былые годы. Но Стивен был сторонником парламента, и лишь вежливо поклонился, делая вид, что не заметил протянутой руки. Король удалился, словно ничего не произошло – маленький, изыскано одетый человек с величественной осанкой. А камергер его величества едва ли не кипел от злости. Слепая собачья преданность, думал тогда Стивен. Потом он стал узнавать кое-какие детали. Так, когда у того же камергера заболела жена, Карл, которого еще содержали чисто по-королевски, распорядился прислать к ней своего личного лекаря, а когда горничная случайно разбила дорогую вазу и зашлась плачем, король лишь пожал плечами и подал неудачливой служанке свой платок с королевским вензелем. Постепенно Стивен стал понимать привязанность к венценосному господину этих людей и даже сам проникся симпатией к царственному пленнику.

Однажды, когда Стивен привел к нему детей и Карл гулял с ними в саду, Стивен увидел, как на примыкавшей к парку террасе появился сам Оливер Кромвель. Какое-то время он глядел на августейшее семейство и даже умильно прослезился. В руке у него был свиток. Когда он подошел к Карлу и протянул его, то держался даже почтительно; потом голоса стали громче, но Стивен стоял слишком далеко, чтобы разобрать слова. Король коротко отвечал, был сдержан и спокоен, что составляло значительный контраст рядом с беснующимся генералом Кромвелем. Стивену в какой-то миг даже показалось, что Оливер был готов ударить короля, и невольно поспешил к ним. Он даже разобрал последнюю фразу Карла I:

– Без меня вы ничего не сможете сделать. Если я вас не поддержу, вы погибнете.

Король знал, что говорил. Пленение его особы многих взволновало в королевстве. Ибо, что бы ни постановил парламент, без подписи короля это не будет считаться законным. Но Карл решительно отвергал те унизительные требования, какие вынуждал его подписать парламент, свято верил в свою власть от Бога и не желал становиться марионеткой военных диктаторов.

Поэтому Кромвель и злился. Ведь без согласия с королем банкиры из Сити не выделят ему денег, роялисты не сложат оружия, а шотландцы вторгнутся в страну. Невысокий бледный человек с кроткими глазами и слабой складкой губ оставался непреклонен, Кромвель ушел в ярости. Уходя, он повернулся так резко, что задел по ноге короля эфесом шпаги. Стивен видел, какой ненавистью было искажено лицо Оливера Кромвеля. Карл I стоял меж ним и властью, а Кромвель слишком многого достиг, чтобы идти на попятную.

Вечером Стивен видел, как принц Джеймс спустился из окна по связанным простыням, но не поднял тревогу. В темноте мальчик почти налетел на него и едва не закричал от страха, но Стивен лишь повернулся и ушел. Зная нрав Кромвеля, он понял, что детям грозит опасность, поэтому был даже доволен, что второй сын Карла I окажется на свободе.

Побег Джеймса Стюарта наделал много шума. Стивен впал в немилость, и его услали в Понтефракт, одну из крепостей на севере Англии, которую все еще удерживали роялисты. Но, к своему изумлению, он попал в абсолютно мирную обстановку. Осада крепости велась вяло, осажденные часто покидали крепость, и зачастую можно было видеть, как «брат круглоголовый» братался с «братом кавалером»; общие обеды и визиты друг к другу тут не были редкостью. И Стивен вдруг понял, как он тоскует по мирной жизни, вспомнил старые добрые времена, и, хотя его послали ускорить наступление на Понтефракт, он не предпринял ничего, чтобы нарушить установившуюся там идиллию. Более того, когда в ставку под Понтефракт прибыл суровый фанатик Рейнсборо и стал требовать возобновления штурма крепости, Стивен использовал все имеющееся у него влияние, чтобы Рейнсборо услать как можно дальше.

Да, время, проведенное под Понтефрактом, было самым светлым воспоминанием Стивена за годы войны. А потом пришел приказ от его дяди Гаррисона прибыть в Лондон.

– Мы отправляемся за Карлом Стюартом, – заявил дядя прибывшему племяннику. – Он находится в заключении на острове Уайт, и у меня есть постановление парламента доставить его в Лондон для суда.

Стивен с трудом проглотил ком в горле.

– Не ослышался ли я, ваше превосходительство? Вы сказали, что помазанника Божьего собираются судить? Но кто? Кто посмеет судить человека, который может держать ответ только перед Господом?

Дядя хмуро посмотрел на него.

– Странные речи для полковника республиканской армии, Стивен. Довольно, мы выезжаем завтра на рассвете.

Короля везли с острова Уайт спешным маршем, и генерал Гаррисон всячески старался притеснять короля, стремясь показать, что он ничем не отличается от обычного преступника. На пути кортежа то и дело собирался народ, люди сочувствовали, плакали, тянули к королю детей. Но едва Карл протягивал для благословения скованные кандалами руки, как генерал Гаррисон велел ускорять ход конвоя, и они проносились мимо толп крестьян, обдавая их грязью из-под копыт.

В Лондоне Карла содержали в унизительных и суровых условиях. Белье ему не меняли, при нем оставили лишь одного слугу; камин почти не топили, а еду подавали остывшей. Карл не жаловался и даже в таком унизительном положении умудрялся сохранять удивительног достоинство. И все же он сильно изменился, его волосы совсем поседели, он стал сутулиться, глаза погасли. Когда выпадало дежурство Стивена нести охрану, он старался, как мог, облегчить положение своего августейшего узника – следил, чтобы комнату обогревали жаровнями, чтобы у короля не было недостатка в свечах и теплой одежде. Карл, казалось, не обращал на это внимания, оставаясь безучастным, однако в то роковое утро, когда его пришли звать на суд, он вдруг повернулся к Стивену и поблагодарил его за старание и сочувствие. И тогда республиканец Стивен, забыв о своих былых принципах, встал перед королем на колено и припал к его руке.

– Да ниспошлет Господь мужества Вашему Величеству.

– Благодарю, сэр, – бесцветно ответил король, глядя куда-то поверх головы коленопреклоненного стража. – Мужество – это как раз то, в чем я сейчас особенно нуждаюсь.

Во время процесса Карл I держался с удивительным величием и хладнокровием. Его судили… за государственную измену. Состав суда был крайне малочислен, ибо хотя люди Кромвеля упразднили из парламента всех, кто хоть мало-мальски сочувствовал королю, но и те, кто остался, под всякими предлогами постарались покинуть Лондон. Когда палата лордов решительно отвергла ордонанс о привлечении Карла I к суду, военные диктаторы ее попросту упразднили… Еще одно грубейшее нарушение старинного закона.

И тем не менее пятьдесят три человека отважились на беспрецедентный случай – суд над своим монархом.

Поначалу процесс был открытым, и Стивену удалось проникнуть в зал суда. Короля посадили спиной к залу и потребовали, чтобы он из уважения к судьям снял шляпу. Король никак не отреагировал на это. Никогда еще не случалось, чтобы монарх обнажал голову перед своими подданными. Держался он с достоинством и даже при его небольшом росте казался величественным. А его ответы на обвинения судей были столь логичны и обоснованны, что в зале то и дело раздавались аплодисменты и одобрительный гул. Присутствовавшая на суде жена генерала Ферфакса просто учинила скандал, выкрикивая, что все обвинения против Карла I ложны, а Кромвель – предатель. Зрители долго шумели, когда ее выводили из зала, и судьям еле удалось их угомонить.

И все же суд состоялся. Позорный суд, ибо король защищался, опираясь на закон, а его судьи пытались апеллировать к тому же закону, но только все больше запутывались, так как по всем статьям закон был на стороне монарха. Их Доводы превращались в ничто перед простыми ответными обвинениями короля:

– Я отказываюсь признать законность этого суда. Вы разогнали нижнюю палату и отменили палату лордов. На каком же законном основании вы судите меня? Вы не считаетесь с тем, что я получил власть от Бога. Но титул короля Англии никогда не был выборным, а на протяжении тысячелетий являлся наследственной привилегией и обязанностью. И я нахожусь сейчас не перед правосудием, а перед силой.

В зале раздались крики; Кромвель, сидевший в задних рядах судей, потребовал перенесения заседания на завтрашний день. На другой день и на третий ситуация не изменилась. Король говорил разумно и конкретно, судьи же путались в демагогических рассуждениях, упрямо продолжая обвинять короля во всех бедах гражданской войны. Лондон в эти дни бурлил.

– Ничего у них не выйдет, – говорили одни.

– Короля все же заставят ответить за все, – отвечали другие.

Последние оказались правы. Чтобы разрубить завязавшийся узел, республиканцы попросту решили провести закрытый процесс. Лишь через двадцать дней суд снова был открыт для публики, когда состоялось оглашение окончательного приговора.

Все эти дни Стивен беспробудно пил. Он никогда еще так не напивался. Последний день суда он попросту проспал, и, когда на другой день его, совсем распухшего от пьянства, отыскал генерал Гаррисон, он только пробурчал:

– Все кончено? Я могу ехать?

Ему было стыдно, что он участвовал в этом фарсе. Что король обречен, он понимал уже из того, что Карл Стюарт был последним препятствием на пути к власти для Кромвеля. И он так и не понял, почему тогда не покинул Лондон. Смалодушничал, подчинившись приказу дяди принять участие в оцеплении плахи в день казни.

День 30 января 1649 года выдался ветреным и холодным. Солдаты в три ряда оцепляли плаху и оттесняли от нее народ. Король взошел на нее прямо по сходням из окна своего дворца в Уайтхолле. Он остался королем до конца. Перед казнью он обратился к народу с речью. Ветер уносил слова обреченного монарха, а люди жадно подхватывали их, словно последнее благословение святого.

– Не я начал эту войну, а парламент, – говорил король. – Но палаты не повинны в том, что меня убивают, повинны те, кто встал между мной и парламентом. Вы стоите на ложном пути, ибо теперь в Англии воцарится грубая сила. Вернитесь в старину, воздайте кесарю кесарево, а Богу Божье.

Он говорил спокойно, как милостивый монарх, наставляющий своих подданных, словно неразумных детей. Но слова его уносил ветер…

Потом он с помощью епископа убрал свои длинные поседевшие волосы под шапочку, снял плащ, опустился на колени и положил голову на плаху.

Палач отрубил ему голову одним ударом и, взяв за волосы, показал толпе:

– Вот голова изменника!

Сначала воцарилась полная тишина, а потом раздался такой громкий и протяжный стон, что у Стивена волосы зашевелились под стальной каской. Люди теряли сознание. Многие бросились к помосту, чтобы омочить платки в королевской крови, как в крови святого. Стража стала разгонять их пинками.

Стивен опомнился только на краю города. Он брел, неведомо куда, не знал, где оставил лошадь. Потом у него появилось жгучее желание напиться. Он направился в так называемый клуб Телячьей головы, где пьянствовал до этого, и нос к носу столкнулся с тем, кто судил короля, с самим Кромвелем. Они пили красное вино из телячьего черепа, все уже были пьяны и веселы. Захмелевший дядя протянул ему полный до краев череп.