Текст книги "Ватага 'Семь ветров'"
Автор книги: Симон Соловейчик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
Саша Медведев, известный донжуан, за всеми девчонками в классе переухаживал, а на Таню до сих пор внимания не обращал. Теперь он не отходил от нее, подсаживался и на химии, и на биологии, разговаривал о книгах и принес ей "Воскресенье" Толстого.
– А интересная? – спросила Проша.
– Я не читал, ты попросила – я достал...
– Я "Накануне" просила, – сказала Таня то ли серьезно, то ли угрюмо никак Медведев не мог ее понять.
Роман Багаев подсел с другой стороны и предложил книгу "про лю-боффь", на что Таня отвечала почти с кокетством:
– А кто тебе сказал, что я люблю про любовь?
– А про что ты любишь?
– Про что, про что... Про шпионов, вот про что!
Роман был в восторге и объявил, что Таня завтра же получит английский детектив, вот такой томище, потом французский, потом американский, – от возможности чтото сделать для нее, для Тани Прониной, он был искренне счастлив, Таня это чувствовала. Роман Багаев, который, кажется, и контрольную списать за так не даст, а чтонибудь в обмен потребует!
– Вот, – объясняла Тане Керунда, когда они шли домой. – Видишь? Кто-нибудь из мальчишек обратит на тебя внимание – и сразу все липнуть начинают. Такие они, мальчишки. У них собственного мнения ни у кого нет!
Но кто же был тот, кто обратил на Таню внимание? Она терялась в догадках. А главное, девочки к ней переменились! Лариса Аракелова, с которой они и двумя словами за всю школу не перекинулись, гордая, важная, неприступная для всех Лариса Аракелова, молчаливо сидевшая на последней своей парте и ни в ком на свете не нуждавшаяся,– даже она подошла к Тане Прониной и как-то сумела разговориться с ней, пригласила домой, стала показывать свои кофточки, блузки, платья, которые надарили ей бесчисленные Ларисины бабушки и дедушки, – и кончила тем, что почти силой заставила Таню примерить синий свитер с высоким воротником, а потом стала уговаривать ее, чтобы она этот свитер взяла себе.
– Да у меня денег нет, – испугалась Таня.
– А возьми так – ну, в подарок.
– Нет... И мать спросит – откуда? Что я скажу?
– Ну, придумаешь что-нибудь...
– Нет, я уже ей столько врала, – протянула Таня. – Врала-врала, врала-врала, врала-врала – больше не хочу!
И вообще – чего вы все вдруг ко мне пристали? Так мне это подозрительно!
И никто не мог Танины подозрения рассеять – наоборот, каждый день приносил ей новый сюрприз. На занятиях в секции ДОСААФ, где они учились складывать парашют, все только и старались, что помочь ей, даже Козликов он ведь тоже явился в секцию, невзирая на тяжелые шуточки типа "Козел в небе"; а Сережа Лазарев на каждой перемене подходил к ней – давай заниматься дзюдо, давай, я тебе приемы покажу! Таня и удивлялась, и смеялась, и отмахивалась, и сердилась, но Сергей, не смущаясь, ходил за ней с таким видом, будто цель его жизни только в том и состоит, чтобы эту свою нелепую идею осуществить: научить Таню Пронину приемам дзюдо. И ведь уговорил! Пошла с ним Таня в зал, и учил он ее – ну, не дзюдо, конечно, а драться учил – и все время уговаривал:
– Ну, бей... Бей сильнее... Что есть силы бей... Нет, ты не размахивай руками, как девчонка...
– А кто же я, по-твоему? – говорила Таня, и было в ее голосе какое-то лукавство, проблески лукавства – открывалась Танина душа.
Сергей не ответил на вопрос, кто она такая, заставил ее снова и снова ударять:
– Ну – бей! Не попала... Вот сюда бей! И – раз! – как пушинку повалил он Таню, но бережно, осторожно, прижал руками плечи ее к спортивному мату и какое-то мгновение не отпускал, смотрел ей прямо в глаза, близкоблизко, так что Тане показалось, что сейчас он ее поцелует, – и пошевельнуться нельзя под его руками, и хочется, чтобы он поцеловал ее. Сергей поднялся, смущенный, помог Тане подняться, и, хотя он объявил, что теперь они каждый день будут ходить в зал, отрабатывать приемы до полного автоматизма, больше почему-то заниматься с Таней он не стал, а Таня не знала, радоваться ли ей этому или огорчаться.
Но пожалуй, больше всех поразил ее Алексей Алексеевич.
– Танечка, – сказал он ей как-то, остановив в коридоре, – а вот я заметил: ты никогда не опаздываешь на уроки. Почему? Рано встаешь?
Серьезно он говорит? Или шутит? Нет, вроде бы серьезно... Таня действительно никогда не опаздывала, потому что боялась: войдешь в класс, – а на тебя все смотрят...
Ей и к доске выходить всегда было пыткой, не могла она выносить, чтобы все на нее смотрели.
– Ты боишься, когда на тебя смотрят? – спросил Алексей Алексеевич. Среди ребят было известно, что он все мысли угадывает.
– Ну, не боюсь, а неловко... Да и зачем опаздывать?
Выговор же сделают!
Вот если бы Каштанов ругал ее за опоздание, Таня нашлась бы, что ответить, или замолчала бы, упрямо глядя в пол – и под пыткой от нее слова не добились бы. Но что же он хочет от нее?
– Опаздывать плохо, – согласился Каштанов. – Сама потом никак на урок не настроишься, да и учителю мешаешь... Но еще хуже бояться... Страх калечит человека... Ты вот что... Ты обязательно опоздай на этой неделе. Решись опоздать – и опоздай! – Тут Каштанова кто-то позвал, и он пошел, но напоследок подмигнул Тане, как заговорщик.
Да что же это такое? Как будто весь мир вокруг Тани переменился, все не так! Все новое!
Таня потерла тонкой рукой лоб, нахмурилась, остро взглянула вслед Каштанову; в душе ее шевельнулось привычное недоброе чувство к нему, как ко всем взрослым, от которых хорошего не жди, и тут же Таня почувствовала, что ничего недоброго к Каштанову не испытывает и ни к кому нет у нее недоброго – все в школе симпатичны ей.
А в тот же день...
– Драгоценные "урюки"! – возбужденно говорил Костя Костромин на большой перемене, собрав вокруг себя Машу, Вику с Юрой Поповым, Сергея и Романа почти всю ватажку "урюков".
– Драгоценные "урюки", мы чуть было не прокололись, и притом со страшной силой!
Оказалось, что у Тани Прониной вот-вот будет день рождения, шестнадцать лет ей исполняется. Елена Васильевна случайно на последнюю страничку журнала заглянула, ну прямо будто подтолкнуло ее что-то!
– А кто Пронина? "Урюк"! А мы кто? "Урюкн"! Так что же мы?!
И опять сама собою возникла куча мала. Предложения сыпались со всех сторон, и тут же их отвергали.
– Не проходит, – говорил Костя. – Еще давайте. Попов, Юрик, ты что молчишь!
– У меня нет идей.
– Так мы тебе и поверили, что у тебя нет идей, – сказала Маша и вспомнила, как Лариса Аракелова рассказывала ей про свитерок, который Проша не взяла. – Все! – закричала Маша. – Подарочек есть! Я беру на себя!
– А что, если каждый ей по книжке подарит? Будет сразу библиотека, -предложила Вика Якубова – ей хотелось, чтобы и у них с Юрой Поповым оказалась "идея".
– Хороших книг не достанешь, а плохие – зачем? – сказал Роман Багаев.
И тогда Юра Попов, у которого никогда прежде не было идей и который, кажется, ничего в жизни не хотел, кроме одного: ходить с Викой Якубовой, держась за руки, – этот Юра Попов придумал нечто такое, что и все "урюки"
смутились, а Костя сказал неуверенно:
– Да... Вот это напрострел... Это надо мысленно перебрать, что же у нас получится...
Но, поспорив и обсудив разные варианты. Совет дела все-таки принял предложение Попова. Было решено, что в этой операции должен участвовать весь класс, а не только одни "урюки".
* * *
Был субботний вечер накануне Таниного дня рождения.
Отец и мать уехали к родственникам, они должны были вернуться поздно, а может быть, и утром, в зависимости от того, как будет держаться на ногах отец после застолья. Вообще-то дни рождения Тани никогда не справляли, ни разу не было в ее доме молодых компаний, не играла музыка, не танцевали, и подруги приходили к ней очень редко, да и то до порога: "Таня дома? Выйдешь?" А уж когда у нее день рождения – никто не знал, а если и спрашивали ее для приличия, то тут же и забывали. И Таня сама почти не закечала своих дней рождения, почти забывала о них и не ждала их.
Но на этот раз, в новом своем состоянии, Таня чего-то ждала. И все-таки – шестнадцать лет, паспорт получит...
Может, получить паспорт и уехать куда-нибудь из этого дома, подальше от хмурых лиц, от брани, от упреков? Бросить школу – все равно учение впрок не идет, только зря время тратит... Поступить в ПТУ с общежитием... или уехать куда-нибудь... Как это Паша Медведев складно говорит? "Посевернее, повосточнее..." Представив себе, что она уехала куда-то далеко-далеко, и почувствовав себя совсем свободной, Таня приободрилась и решила даже, пока матери дома нет, испечь пирог: а вдруг кто-нибудь к ней завтра придет? Всю жизнь, можно сказать, все шестнадцать лет Таня жила с предчувствием дурного: каждый день с утра ждала она неприятностей и в школе, и дома, и во дворе, и когда предчувствия ее сбывались, то она с мстительным удовлетворением говорила себе: "Ну вот, я так и знала".
Но в последнее время, с тех пор как она с ребятами стала заниматься в парашютной секции и уже прошла весь курс, с тех пор как все в классе отчего-то переменились к ней, у Тани появились другие предчувствия: она стала ждать хорошего. С утра ждала хорошего! И опять предчувствия ее не обманывали: каждый день что-нибудь хорошее и происходило!
Приготовляясь к хорошему, Таня решилась самовольно, без разрешения, открыть для пирога банку яблочного джема. Раскатала тесто, поставила пирог в духовку, и тут позвонили в дверь и вошел человек, которого Таня меньше всего ожидала: Фокин.
– Привет, Татьяна... Разрешите – с днем рождения?
– Привет... А ты откуда узнал?
– Узнал, – веско сказал Фокин и посмотрел Тане прямо в глаза, но не с угрозой посмотрел, как обычно, а с особым, непонятным Тане значением, так что она впервые смогла выдержать его взгляд. – Вот, подарочек... Разрешите преподнести? Правда, по памяти, но, по-моему, ничего...
Оценишь?
И Фокин достал из папки акварельный портрет Тани.
Ну точно это была она! Только, может, чуть-чуть больше глаза, и чуть-чуть живее они, чем у Тани, и как-то так повернуто ее лицо, что и она это, Таня, без сомнения она – и все же как будто и другая какая-то... Как будто это не та Татьяна Пронина, которая сейчас есть, а та, которая будет когда-нибудь.
– Ой, Фокин... – только и сказала Таня.
– Меня, между прочим, Владимиром зовут. А ты не чувствуешь по рисунку, как я к тебе отношусь?
– Ты?!
Никто никогда не объяснялся Тане в любви, даже таким неопределенным образом! Значит, это он? Это все в классе из-за него? Это он в нее влюбился?
– Ну, ты зачем говоришь что не надо, Фокин, – на всякий случай пробормотала Таня. Что теперь будет? Что вот сейчас, сию минуту будет? Что ему надо?
И она страшно обрадовалась, когда в дверь позвонили опять.
– Некстати, – поморщился Фокин. – Я тебя в комнате подожду, можно?
Таня открыла дверь – Роман Багаев. Понятно, за Фокиным пришел, ведь они дружки. Но и он с подарком – целых три книжки из серии "Стрела", про шпионов, аккуратно завернутые и перевязанные ленточкой.
– Спасибо... А я... Я про шпионов не люблю, – честно сказала Таня, это я так, сболтнула...
– А ты капризная, Танечка! Но знаешь, женщине это к лицу. Вот я давно смотрю на тебя, смотрю... – Рома Багаев запнулся, что было непохоже на него. – Ты самая красивая в классе... По-моему.
Самая красивая! Ну, это неслыханная ложь, так Таню не обманешь. Но вот же портрет ее акварельный: большие, чуть суженые глаза, и взгляд такой задумчивый... А вдруг...
А что, если... А кто знает...
А может быть, и вправду она самая красивая в классе, а?
Да ведь и еще в дверь звонят! Кто еще? Что такое?
Таня открыла дверь.
Лапшин пришел, Леня Лапшин! Мало того: он еще и на "вы" с ней говорит, Лапшин, этот злюка, этот ненавистник, этот задавака! И объясняет:
– Как вам сказать... Человек ведь должен быть на высоте, не так ли?
– Ну, я не зна-аю...
– Ив торжественные минуты он должен говорить на "вы", не так ли?
Таня почувствовала, что у нее слегка кружится голова. Да что с ней? Не кто-нибудь, а Лапшин говорит ей, что он думает о ней, что она, очевидно, сама чувствует это, поскольку человек угадывает мысли на расстоянии, не так ли? Это доказано, это парапсихология, не так ли? Лапшин стоит перед ней и несет эту чушь, а она, Таня, такая опытная, такая недоверчивая, не проведешь ее и не обманешь – она верит Лапшину, как только что верила Багаеву, а пятью минутами раньше верила Фокину...
Верит!
И еще Сергей Лазарев пришел!
– Танечка, – сказал он, – расти большая и красивая...
Таня вздохнула с облегчением: хоть один нормальный человек, и слова нормальные.
– Смотри, я тебе кулончик вырезал... Видишь? "Т" – твоя буква.
Сергей говорил так тихо, кулончик его пластмассовый такой трогательный был, что Таня забыла и о Фокине, и о Багаеве, и о Лапшине...
А перед Таниной дверью, вернее, этажом ниже толпилась очередь поздравителей.
– Сейчас кто? – деловито спрашивал Миша Логинов.
– Я за Александром, – сказал Паша Медведев.
– Я бы пошел скорее, а то она с лестницы начнет спускать, – сказал Юра Попов – он был и не рад, что придумал всю эту историю. И как ему в голову пришло! Сам не знает.
– Может, Козликова пустим? – сказал Миша.
Козликов, войдя в квартиру, начал свое объяснение решительнее всех:
– Пронина... Эта... Проша... Как это... Я тебя люблю, Пронина! – и бухнулся на колени.
– Ой! – закричала Таня и побежала на кухню. – Пирог сгорел!
На лестничной площадке. недоумевали. Еще Игорю Сапрыкину предстояло идти, Щеглову, Попову, Саше Медведеву и самому Мише, а тут – грохот какой-то в квартире, беготня...
– Может, она его убила, Козликова?
– Я же говорил, сейчас с лестницы начнет спускать, – мрачно сказал Попов.
– Остались от Козлика рожки да ножки...
На лестнице запахло горелым.
– И вроде она его уже осмаливает, – сказал Игорь.
А Таня Пронина не знала, что и делать.
– Это из-за тебя. Козликов, из-за тебя весь пирог сгорел! – кричала она. – Одни угольки остались!
Чем ей теперь угощать? А ведь еще и девочки гурьбой ввалились – и Маша, и Галя Полетаева, и Лариса Аракелова, и Валечка Бурлакова, и все! Почти весь класс пришел!
И с подарками!
Но ничего – и торты принесли, и конфеты, и вина.
Да только не получился праздник, потому что прибежал Костя Костромин и принес известие: вызов на сбор парашктютов! Завтра в шесть утра подают автобус к Дому культуры, всем быть! Три дня подготовки на аэродроме ипрыжки.
Вот тут Таня Пронина и расстроилась окончательно.
Справки у нее не было от окулиста! Все справки были, а к окулисту она собиралась в понедельник!
– Ну, всегда у нас так, – сказала в сердцах Наташа Лаптева.
– Я не нарочно... Я хотела... Я думала... – оправдывалась Таня.
– А без справки нельзя?
– И в автобус не посадят, нечего и думать, – махнул рукой Костя.
– Ну, только ты это... Не плачь, – бормотал Сережа Лазарев. – День рождения ведь...
Но Таню никак было не успокоить: неудачница она!
Неудачница!
Удивительно устроен человек! Три недели назад даже мысль о прыжке с парашютом казалась Тане чудовищной, а теперь она рыдала из-за того, что не удастся ей прыгать завтра же...
– Ладно, – сказал Сергей. – Я тоже не поеду.
Получишь справку, тогда и прыгнем вместе. Не в последний же раз!
Нашлись и еще добровольцы отложить прыжок, но Костя охладил товарищеский пыл, напомнив об инструкторе, клубе, тренировочном сборе: что же будет, если они все не явятся?
Ребята растерялись. Выхода вроде бы не было. Но тут Лариса Аракелова вспомнила, что есть у нее в Москве дедушка-окулист... И конечно же, у него есть бланки с печатью... И это ничего, что поздно, что девятый час, – если поторопиться на восьмичасовую электричку, то к одиннадцати можно поспеть к нему, и это не страшно: Лариса записку напишет...
Конечно, справку могут и не принять, скажут – из местной поликлиники нужно, но все-таки...
– Ясно, – сказал Костя. – Собирайся в миг! Кто проводит Татьяну? Кто поедет?
– Я, – сказал Фокин.
– Я могу, – сказал Роман.
– Чего – я! – сказал Козликов.
– Я, я Москву как свои пять знаю! – сказал Саша Медведев.
– Ты сама выбери... – сказал Медведев Паша. – Определенно.
Времени на раздумья не было, они все стояли кольцом, и каждый действительно был бы рад мчаться с Таней Прониной в Москву за справкой, чтобы могла она завтра вместе со всеми сесть в автобус и поехать на сбор парашютистов. Тут только и обнаружилось, что они не шутя объяснялись Тане в любви, не только потому что придумали такой спектакль, в деталях разработали его и организовали. Не знаю, поверят ли, но в эту минуту они все вместе и каждый в отдельности любили Татьяну Пронину, потому что когда сделаешь человеку что-нибудь доброе, то отчего-то очень любишь его...
И наоборот: кому зло сделаешь, даже если нечаянно, того и не любишь.
– Ты скажи определенно: с кем поедешь? – сказал Медведев Паша.
Таня показала на единственного, кто не предлагал своих услуг, потому что знал, что поедет он.
– Вот с ним, – сказала Таня, и они побежали на электричку с Сережей Лазаревым.
Но на лестнице, когда спускались торопясь, пришлось Тане и Сергею пройти сквозь компанию, расположившуюся на ступеньках, и Сергей, как он ни спешил, остановился, услышав:
– Крыса... Подцепила какого-то...
В другое время Сергей тут же и бросился бы в драку, но нельзя ему было, только оглянулся он, запоминая лица, да и Таня тащила его за руку. И все же Сергей свистнул на улице, вызвал Игоря Сапрыкина к окну! Что-то сказал ему, а уж потом они с Таней побежали и еле-еле успели на электричку.
А ватага "Семь ветров" высыпала из квартиры и мгновенно окружила Таниньгх обидчиков.
– Тут сейчас одна девушка прошла, – сказал Костя Костромин. – И кто-то что-то произнес... А у меня... А у нас... Слух хороший... Так кто же? Так как же теперь будет, ребятишки?
– Да, парни, сейчас начнется... – сказал Роман Багаев храбро. Не слишком это было разумно – выделяться из ватаги. Завтра-то ведь один по улице пойдешь. Но Роман уже не первый нерасчетливый поступок совершил за последнее время.
– Ну ладно, – миролюбиво сказал Костя. – Чего там, а? А давайте так... Вот в той квартире живет Татьяна Пронина... Как ее зовут?
– Татьяна, – сказал один из компании.
– Татьяна, – подтвердил другой.
– Татьяна... Таня... Танька... – сказали остальные, и в общем всем даже и смешно стало. Чего уж там – ну пусть будет Таня!
– И ночью повторяйте: Таня! Пронина! Проша! – сказал Миша Логинов.
– Прекрасная Проша! – сказал донжуан Саша Медведев.
А сама Таня Пронина об этом джентльменском договоре так и не узнала. Даже больше того: она и не заметила, что никто не зовет ее во дворе ни Крысенком, ни Крысой, ей это теперь казалось естественным. А если бы кто и обозвал, то... Ну не зря же Сергей Лазарев в спортзале учил ее драться, отрабатывал приемы "до полного автоматизма"!
* * *
Что же касается прыжков с парашютом, то ничего у Тани не вышло, потому что дедушка Ларисы Аракеловой, окулист, справку Тане выдать отказался, а, напротив, тщательно проверив ее зрение, выписал Тане очки. И опять ей пришлось плакать, как только представила она себе, что вдобавок ко всему будет теперь еще и очкарик... Напрасно успокаивал ее Сережа, напрасно уверял, что Роман, великий доставала, добудет ей необыкновенную итальянскую оправу и Таня будет еще красивее в очках, – никак не мог успокоить Таню.
Но во всех этих волнениях они с Сергеем опоздали на последнюю электричку, и пришлось им всю ночь гулять вдвоем по Москве, сидеть на вокзале, греться друг возле дружки, так что к утру Таня успокоилась.
Только Сережу ей было жалко – из-за нее и он не смог поехать со всеми на сбор и на прыжки.
...Через несколько дней был обычный урок английского языка.
Евгения Григорьевна весело вошла в класс и объявила, что сейчас парашютисты будут рассказывать о своих подвигах по-английски. Козликов на этих ее словах поднялся и пошел к двери.
– Я лучше еще раз прыгну, – сказал он, – чем поанглийски...
Все посмеялись, Козликова успокоили, Евгения Григорьевна посмотрела на ребят.
Парашютистов можно было отличить без всяких значков. Они сияли.
– Ну вот и хорошо, – сказала Евгения Григорьевна.– А то все хмурые сидели, хмурые, в класс не войдешь. Есть прекрасное английское слово: чиир-ап. Это значит – бодрись! Нос кверху! Чиир-ап!
Но тут открылась дверь, и на пороге появилась Таня Пронина – в новом светлом свитере, в больших модных очках и с независимым видом.
– Евгения Григорьевна, можно войти? – спросила она спокойно, прошла неторопливо по классу и села рядом с Сергеем Лазаревым.
– Вот это... Чиир-ап! – воскликнул Володя Козликов.
– Напрострел, – сказал Костя Костромин.
Наташа Лаптева повернулась к нему:
– А вот опять... Вот ты мне скажи: что мы в отчет о работе запишем? Ну, что?
– А ты запиши, – сказал Миша. – Ни одной чахлой девчонки в текущей пятилетке!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ТАРАХТЕЛКА
БЕДА НАВИСЛА НАД ДЕВЯТЫМ без буквы классом, и над Каштановыми, и над школой, и над многими людьми. Беда!
Никто не ждал, никто не знал, – а то бы всей ватагой навалились бы. Но кто мог знать?
Уже давно перестали бояться всевозможных ЧП, уверены были, что никто не нахулиганит, не подерется, не оскорбит товарища, не станет вдруг прогуливать, не напьется, не сворует; сбылось, к удивлению Фроловой, предсказанье Алексея Алексеевича, что настанет время, когда никаких проблем не будет с ребятами, ничего дурного не будет происходить и не нужно будет никаких разбирательств, собраний, персональных дел. Когда Каштанов говорил так, Наталья Михайловна смеялась и головой качала: "Фантазер! Ну и фантазер! Разве так бывает?", а Каштанов отвечал, что, может, и не бывает, но будет. И вот, пожалуйста – никаких хлопот со старшими, даже уроки давным-давно срывать перестали.
Но ведь тридцать душ в девятом, тридцать жизней, и в каждой жизни свои опасности, и каждая из них – опасность для всех.
...Аня Пугачева по прозвищу Анка-хулиганка всю жизнь водилась только с мальчишками, с детства, и не вообще с мальчишками, а вот с такими, как Игорь Сапрыкин и Сережа Лазарев, отпавшими от учения и не второгодниками только потому, что их на второй год не оставляли, несмотря на то что они решительно все для этого делали.
Они всюду ходили втроем, Игорь, Сергей и Аня. Но был в Аниных друзьях недостаток: они были понятны Ане и ей было с ними не тревожно. А с некоторых пор Аня искала в мальчишках таинственно чужого, таинственно опасного. Аня Пугачева любила опасности.
– Вы хорошие мальчишки, – говорила она. – И ты, Игорек, и ты, Сереженька... Только... Только с вами нестрашно. А я люблю, когда страшно. Когда дух замирает, руки холодеют и вся как деревянная становишься.
Как это бывает, Аня не знала, никогда у нее руки не холодели и не становилась она как деревянная. Но она чувствовала, что так бывает. Читала страшные рассказы – "Колодец и маятник", например, или "Убийстзо на улице Морг" – автора она не помнила – и все ждала, чтобы ей и в жизни что-нибудь ужасное встретилось.
А не встречалось. Другие девчонки хоть двоек боятся, на уроке дрожат, или родителей своих – Аня же двойку спокойно принимает, только рожицу скорчит – мол, не повезло. Папа с мамой ее любят, не дергают, не поучают, верят ей, и она считается в семье самостоятельной и независимой – ничего, считается, с ней случиться не может:
Анка за себя постоит. И действительно, Анка без страха проходила мимо самых опасных компаний, наверняка зная, что здесь есть и знакомые ее, и все считают ее своей – никто на Семи ветрах ее не тронет, и во всем Электрозаводске тоже. Даже словечка оскорбительного вслед ей не пустят, а если что, то она и ответить может. Каждое лето Анка ездила в деревню, к бабушке, и был у нее там один знакомый хороший, который по ее просьбе научил ее браниться самыми последними словами. "Сначала брезгливость была, а потом ничего", – говорила Анка Сергею и Игорю и демонстрировала свое странное умение с таким бесстыдством, что у ребят глаза на лоб лезли, они даже и переглянуться не могли, хотя и сами по этой части были великие мастера, у них на Семи ветрах в мужской компании с первого класса никто иначе и не разговаривал. "Человек все должен сам испробовать, ну все!" повторяла Анка без конца. А то вдруг заявила, что у нее теперь такие планы на жизнь:
– Выйду замуж, буду тунеядкой, на иждивении у мужа. По кабакам ходить буду.
Игорь злился, а Сергей призывал его относиться к Анкиным словам снисходительно:
– Слабый пол, и придираться к ней – кощунство.
Но Игорь придирался. Он постоянно упрекал Аню и за ее намерение ходить по кабакам и за то, что она водится со всякими...
Аня отвечала:
– Мне шестнадцать лет, и я очень хорошо разбираюсь в людях! Я всех людей насквозь вижу!
– Ты – насквозь?
– Насквозь.
– Ладно, – сказал Игорь однажды. – Если ты так, то давай сходим к Жердяю, а потом ты мне про всех скажешь... И посмотрим, как ты насквозь!
– Жердяй?
– Юрка Жердев. Длинный такой, из дома десять.
– А-а, такой... с усиками?
– С усиками, – сквозь зубы подтвердил Игорь. – Студент-вечерник. Пойдем к нему, у него часто собираются.
– Пошли, я люблю, когда меня учат, – беспечно объявила Аня. – Я почему всегда с мальчишками? У них всему-всему научиться можно. Пошли!
Ну что он наделал, Игорь? Завелся, потерял всякое соображение и здравый смысл!
Разве здравомыслящий человек привел бы Анку в гости к Жердяю?
Стоило ему пригласить Аню пбтанцевать, как она на согласилась, она выдохнула: ""Да!" – и первая положила руки на плечи Жердяя, так что он даже удивился.
– Ну, как вам нравится наша жизнь молодецкая, в смысле вечерняя?
– Я такую музыку люблю, – ответила Аня с восторгом. – Я вообще всякую такую жизнь люблю! Я замуж выйду, тунеядкой буду, на иждивении у мужа. По кабакам ходить буду!
Вот как она шутить умеет, не то что какая-нибудь деревенская девчонка, которая только и знает, что за коровой ходить и за курицей!
В квартире Жердяя было именно то, что Анка называла словом "кабак": полумрак, полумузыка, полунезнакомые люди... И девушки такие... Во всем фирменном. Все это Аня только в кино видала, не знала она, что и у них, на Семи ветрах, такая жизнь идет... вечерняя, молодецкая!
– Не знаю, как вы, Анна, а я больше люблю простую гитару... А из групп – наши. У наших гармония есть, они более мелодичны... А это что? Один только ритм...
– И слов не знаем! – согласилась Аня пылко. – Не поймешь, про что поется. Может, совсем и не про то, правда?
– Может, и не про то, – с намеком сказал Жердяй.
И что это Игорь ей знаки подает, возле магнитофона с мрачным видом сидя? Что он на часы показывает? Ведь рано еще, никто не уходит...
– "Веселые ребята" много записали. – Жердяй обнял Аню, прижал к себе, повел ее медленно. Никто бы из мальчишек в классе не решился так. Ане чуть ли не впервые
в жизни было стыдно, но она не сопротивлялась – здесь, у Жердяя, именно сопротивляться было бы стыдно.
– И "Песняры" много записали, – продолжал шептать ничего не значащие слова Жердяй. – А вот "Лейся, песня" – маловато.
– "Лейся, песня"? – Аня ослабела в руках– Жердяя, ноги у нее подкашивались, в глазах все мелькало от близости его лица. Что же это такое? Ни ухаживаний, ни записочек, и подруг не подсылал к ней, как в деревне у них делают, а вот так, сразу, с первой минуты... Что это такое?
– "Лейся, песня", – ласково объяснял Жердяй. – Вполне приличный ансамбль. Приходите, Анна, когда-нибудь... Послушаем "Лейся, песню"... Придете? Обещаете?
А пленка на магнитофоне – без перерыва. Ни минуты отдыха, одна мелодия кончается – сразу другая. Аня и остановила бы это бесконечное брожение в полумраке, в обнимку, но боится, что она упадет. Просто умрет она без рук Юры Жердева. Какая, оказывается, жизнь бывает! Вот знала она, знала, ждала!
– Вы говорите – "Анна". – Аня тоже на "вы", впервые она на "вы" с молодым человеком. Это взрослых волнует сердечное "ты", а Пугачевой Ане именно "вы" в новинку. – А меня все Анкой зовут, или по фамилии, или Анка-хулиганка... А в детстве Нюрой звали и даже Нюшкой... Я будто и забыла, что я Анна, – говорила Аня чужим, незнакомым ей самой голосом, и так умно говорила она. С Юрой Жердевым такой умной себя чувствуешь!
– А мы все забыли свои имена, – с грустью философствует Юра Жердев. Не знаем, кто мы и на что способны...
В каждом слове у него намек, и так жутко-радостно от его намеков! Да подхвати ее сейчас Жердяй на руки, да понеси он ее далеко-далеко – Аня и не шелохнулась бы, только прижалась бы к нему, бесконечно чужому и такому близкому.
Игорь все-таки улучил минутку, отозвал Аню в сторону, отвел в прихожую и попытался объяснить, что происходит, как на нее все смотрят, что о ней шепчут. Но Аня даже и не слышала его, не видела. Кто он? Разве они знакомы?
– Ну и что же, что я с тобой пришла? Я тебе сколько раз говорила и Сергею: не ваша я девчонка, и нечего за мной контроль устраивать!
Напрасно Игорь напоминал ей, что она всех насквозь видит, намекал на репутацию Жердяя – Аня смотрела в комнату, где Жердяй с другой танцевал, и не могла отвести от него глаз.
– Иди, все равно я с тобой домой не пойду! Я эти ограничения не люблю!
И тут Игорь увидел, что Аня неузнаваемо изменилась за этот час в доме Жердяя. Когда они шли сюда, она была совсем свой человек, а теперь? Голова поднята, глаза блестят, красота какая-то новая появилась... И воротничок на платье то и дело поправляет незнакомым Игорю женским движением, и светится вся, – но чужим, странным светом взрослой женщины светится... Вот она какая, оказывается, когда с другим! Кто он перед ней? Кто он перед Жердяем, с которым она так счастлива?
Игорь Сапрыкин схватил куртку и бросился вон.
Такие катаклизмы и землетрясения, гибель цивилизации и всемирное обледенение... Попробуйте, скажите Игорю, что это все мелочи жизни, чепуха, что жизнь длинная и еще много всякого будет в ней, – так он вам и поверит, как же. Разве он не сам видел Анку, эту дурочку, нет, эту дуру набитую – разве он не сам видел ее в объятиях чернявого Жердяя, студента-вечерника? И разве он не сам привел Анку в почти не знакомый ему дом, к Жердяю, с которым у него и дел-то было – пластинку перекупить или кассету магнитофонную достать?
Перед уроком биологии Сергей сказал:
– Хочешь, я этого Жердяя?.. Видел я его, ножки тоненькие.
– Не поможет, – уныло говорил Игорь. – По-моему, у нее не хватает. – Он повертел пальцем у виска.
– Хотя сейчас такие стали попадаться, – профессионально рассуждал Сергей, – худые, а жилистые. Скрутити "ой" не скажешь.
Вошла биологичка Раиса Федоровна, потребовала, чтьбы все встали как полагается:
– Ну что это – мы в девятом классе не умеем вставать! Книги листать всё!
И вызвала, как нарочно, Игоря!
– Расскажите, Сапрыкин: какие факты свидетельствуют о происхождении человека от животных?
Ну что в мире творится? Ну при чем тут факты о происхождении?
