Текст книги "Девочки"

Автор книги: Сильви Тестю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Почему вы никогда не приходили? Это я веду параллельный допрос.

«Он» приходил. Я сама отвечаю на свои безмолвные вопросы. Вот они, его карты, открываются мне одна за другой.

Это он, тот самый человек, что стучался в нашу дверь. Злой волк который ест маленьких детишек – это он. От него, и муху не способного обидеть, нас «защищали» все эти годы. Его застращал мой крестный и отбил-таки охоту соваться к нам. А если бы никто его не пугал – явился бы «Он»? Грозила ли нам опасность в нашей квартирке? Вправду ли у него заостренные уши? Я смотрю на светловолосого мужчину. «Он» улыбается. «Он» отвечает на вопросы своих дочерей. Его кроткий взгляд смущает меня.

– У вас не было больше детей?

Пришел черед Жоржетты осведомиться о возможных братьях и сестрах.

– Нет.

После долгой, очень долгой паузы он снова смотрит на трех своих девочек – на нас. Не наши ли вытаращенные глаза заставляют его продолжить?

– Этот разрыв мне нелегко дался. Развод… в то время… Сейчас-то разводятся сплошь и рядом… А тогда, если женились, то думали, это на всю жизнь… Нет… Больше я не хотел…

Кто-то из нас троих должен откликнуться, но мы молчим. Это признание уводит на скользкую дорожку. Снова пауза, идут секунды…

– Я был… как бы это сказать… Я вырос в деревне…

Я почти слышу, как Коринна подтверждает про себя свою догадку: она же говорила, что «Он» – мужлан!

– В пятнадцать лет я приехал в Лион… И… я снял комнату… над квартирой ваших дедушки с бабушкой…

«Он» опускает голову.

Это похоже на проклятие. «Он» будто кается нам в своей самой большой ошибке.

Стало быть, самой большой ошибкой была комната, снятая в доме, где жили наши дедушка с бабушкой и где «Он» встретил ее. А «Она» – это Анна, наша мама.

– Это был совсем другой уклад… Итальянцы тогда… как бы это сказать…

«Он» словно по тонкому льду идет.

– Они… жили кланом… А я… там, где я вырос… мы… как бы это сказать… меньше зависели друг от друга… Вот и… ничего не вышло…

Я окидываю взглядом нашу группу за столом. Вдруг ловлю себя на мысли: а что было бы, войди сейчас Анна?

Вовсе не в нашей троице проблема этого человека, думается мне.

Войди сейчас Анна – это было бы землетрясение. Хаос. Коль скоро это «Он», его проблема – «Она». А мы сидим перед этим мужчиной – мы, превратно истолковавшие ситуацию. Мы не упоминаем маму. «Он» тоже. «Он» говорил о дедушке, о бабушке, о маминых братьях и сестрах, даже о моем крестном, которого «Он» до сих пор боится как огня. Но не о ней. Ни разу. Ни словечка.

Не для того, чтобы поиграть с нами, «Он» стучался в дверь! И не из-за крестного «Он» перестал приходить!

Я встаю так резко, будто краб вцепился клешней мне в зад. Эта последняя выложенная карта все во мне перевернула.

– Мне пора!

– И мне.

– И мне.

«Он» расстроен. Ну вот, ломает пальцы…

«Может, посидите еще? Недолго? Два часа – это так мало», – почти слышу я его мольбу.

«Он» ничего не говорит. Что помешало ему высказать эту просьбу, так ясно читавшуюся в его вдруг ставшем потерянным взгляде?

«Он» не посмел.

Светловолосый мужчина с фотографии надел свое кожаное пальто. От него повеяло холодом.

Мы вчетвером вышли на бульвар.

– Вы хоть весточки мне посылайте… Я буду рад…

Мы ничего не говорим. Нам всем неловко.

– От меня весточки не ждите. Я постоянно в разъездах. Пока найду открытку, ручку, марку и адрес, глядь – улетела…

Я нарушила молчание, надо сказать, грубо.

Коринна готова ударить меня, так возмутил ее мой ответ.

– Я, конечно, напишу вам, но только… но только… только у меня нет вашего адреса.

Услышав это, «Он» сразу посмотрел на меня.

Я самая защищенная. Я самая сильная, что бы там ни говорили. Я высказала свое предположение: скорее всего, я не напишу ему и не приеду больше. А хотела ли я получать письма от него?

– Я опаздываю, давайте быстрее.

Я тороплю сестер. Ситуация непростая, деликатная.

Не надо усугублять, все и так печально!

Вот теперь мне хочется завыть.

«Он» понял. Я прошу его уйти. В последний раз «Он» смотрит на нашу троицу. Фотографирует нас глазами. Запечатлевает наши лица. Почему он не уходит? Черт…

– Все-таки посылайте мне весточки иногда… – снова просит «Он», уже удаляясь.

Мои сестры не знают, в какую сторону идти.

И когда светловолосый мужчина оборачивается, я подаю сестрам знак за мной. Они не подвели. Остались рядом со мной.

Мы делаем вид, будто уходим. А сами, остановившись, смотрим, как силуэт светловолосого мужчины скрывается в метро.

* * *

Черт-те что! Я черт-те что несла в ответ на все вопросы по телефону! Журналистка, верно, подумала, что берет интервью у дебилки. Я вообще не понимала, о чем она спрашивает. Меня одолел смех, когда девушка с ресепшена предупредила, что я закуриваю сигарету не с того конца. Мне хотелось одного – чтобы это кончилось. Я сидела, уставившись на чемодан. Грызла ногти. Аж до мяса на правой руке, говорила же – откушу. Отвечала невпопад. Я хотела домой. Подальше отсюда. Мой дом – за пятьсот километров. Скорей бы сесть в ТЖВ. Мой дом – моя крепость. Я стану другим человеком, как только ступлю на парижский асфальт. Мой поезд в восемь.

– Позвони маме, – сказала мне Жоржетта.

Я набираю мамин номер.

– Это Сибилла.

– Да?

– Я сегодня уезжаю… Если хочешь, можем выпить кофе где-нибудь возле твоей работы.

– Да.

– Ты в котором часу заканчиваешь?

– В полшестого.

– Договорились, я за тобой зайду.

Обошлось без скандала. И без излияний. Самое трудное позади. Светловолосый мужчина сел в метро. «Он» поехал домой. Куда? Мы не знали. Не успел «Он» скрыться, мы, Коринна, Жоржетта и я, ринулись обратно в «Брасери-дез-Эколь». Четыре стула были пусты. Никто не занял наши места. На столе остался стакан от лимонада – как свидетель.

Коринна плакала не переставая.

– До чего же грустно, – без конца повторяла она.

Я иду в направлении маминой конторы. Меня снова гложет сомнение. Правильно ли я поступаю, собираясь рассказать ей об этом? Не оставляет мерзкое чувство, что меня положили на лопатки. Я проиграла свою партию – станет ли это и маминым проигрышем? Играли мы в одной команде или нет?

– Ну что, вы довольны?

Один из двух телохранителей не знал, что моя старшая сестра плачет, когда она не очень довольна. Если она говорит: «Как грустно», значит, ей не хочется пуститься в пляс.

– А «Он» симпатичный, – добавил он.

Это была попытка вернуть краски нашим бледным лицам.

Коринна была зла на меня ужасно. Я отказала этому человеку в просьбе писать ему. Я отказала этому человеку в праве внедриться в нашу жизнь. А «Он»-то ждал от нас своего воскресения.

– «Он» ведь славный с виду, правда?

Второй телохранитель был не так уверен в успехе нашей встречи.

– «Он» хотел, чтобы мы писали ему время от времени. Знаете, что ответила Сибилла? «На меня можете не рассчитывать, я вам никогда не напишу!»

Оба парня были шокированы. «Да почему же, черт возьми, ты так ответила?» – из двух открытых ртов не вырвались эти слова, но я почти услышала их.

– Как чувствовала, так и ответила.

Мой ответ был им прекрасно известен, и вся ситуация тоже.

У меня не было желания обучать их покеру.

Я хотела избавиться от проблемы, которую сама же и усложнила. Надо было мне довольствоваться фотографией. Я доставала ее время от времени из кармана. Потом убирала, и она спокойненько себе лежала. Она была такой, как я хотела. Меня это устраивало… А «Он»… Им было сложнее управлять.

– Что тебе мешает встретиться с ним еще…

Я готова была избавиться от этой обузы. «Он» ваш, забирайте, а я оставлю себе фотографию. Невозможно. Если одна из нас отвергла этого человека, две другие к ней присоединятся.

– Давай возьми с собой детей, с которыми он не изъявил желания познакомиться!

Я засмеялась. Не знаю почему, но засмеялась.

– Привет, дедуля, пойдем на карусели? Ха-ха-ха!

Старшая сестра была раздавлена моими насмешками. Я топтала цветы нежных чувств, которые могли бы распуститься в кафе.

– Неужели трудно протянуть руку?

Моя старшая сестра тупела на глазах.

– Да могу я, могу протянуть ему руку! С четырьмя пальцами! Мы как четыре пальца одной руки! Ха-ха-ха!

– Знаешь, всегда лучше простить.

Да она в святые метит, ей-богу!

Простить – что? Простить – кому? Кто кого любил? Кто кого любит? Кого надо любить теперь?

С кем «Он» хотел помириться? С нами?

Ему захотелось на старости лет кормить голубей в сквере с внучатами? Вдруг потянуло на домашние пироги с йогуртом, которые мы станем печь ему по воскресеньям? Ему было бы в радость ждать у ограды, пока малыши будут кружиться на карусели? Он был бы наверняка счастлив, после его-то одинокой жизни, тащить за руку карапузов, ревущих от обиды, что не удалось поймать за хвост Микки-Мауса!

Все эти вещи, из которых состоит жизнь, ему чужды. Этот человек не живет. «Он» выживает.

Чего «Он» хотел за этой дверью, которую раз пятьдесят едва не вышиб? Я поняла это вдруг.

«Он» не говорил о маме. «Он» не смог. Даже не упомянул ее ни разу. У него язык не поворачивался! Каждую секунду я боялась, что «Он» выплеснет свою ненависть. «Он» не способен произнести ее имя! «Он» забыл о ее существовании – так ему лучше. «Он» не позволял себе думать о ней даже тридцать два года спустя.

И о нашем существовании «Он» предпочел забыть, чтобы не помнить о нашей маме.

– Вся эта ярость – это может быть только любовь! – вырвалось у меня в «Брасери-дез-Эколь».

Внезапно до меня дошло: и эта грусть тоже была от любви!

Они блефовали в своей партии в покер! Наши родители были влюблены! Нам такое никогда и в голову не приходило! Мы воображали себе все что угодно, только не это!

Я хохотала, как безумная.

– Твои антенны улавливали все, но на эту информацию срабатывала глушилка! – издевалась я над сестрой.

Да уж, вот тебе и Ушки-на-макушке!

– И ты сообщала нам сводку новостей! Ты видела, а глаза его не заметила! Ха-ха-ха!

До чего же смешно быть такой слепой.

Обе мои сестры смотрели на меня, как на преступницу.

– Думай так, если тебе нравится. Это не твое дело, а только мамино.

Коринна не желала взглянуть правде в глаза.

Вот именно. Это больше не мое дело. Я думала, что мое. Оказалось – нет. Вот так. Этот человек бился не за нас. «Он» бился за нашу маму. Между прочим, когда возник Пьер, «Он» больше ни разу не стучался в дверь.

– А-а-а-ах! Какие самонадеянные крошки! Какие дуры… возомнили себя глазом циклопа!

Моя старшая сестра готова была вцепиться мне в физиономию.

– Этот человек приходил и стучался в дверь, потому что за дверью была женщина его жизни.

Этот человек был влюблен в нашу маму. Он любит ее и сейчас.

Трагедия, в которой главные роли играем не мы. Трагедия для него. Трагедия для нас. И для нее, разлюбившей его.

– Они блефовали, не зная правил покера!

Я, кажется, усвоила уроки Стефана.

– Ты сошла с ума?

Коринна была потрясена, увидев, до какого состояния я себя довела.

Это казалось так глупо. Так просто. Так банально! Наша жизнь рухнула из-за любовной истории с плохим концом.

Не было никакого злого волка. Никакого общественно опасного элемента. И нечего было делать из мухи слона.

– «Он» – просто брошенный мужик, и все!

Коринна встала. Мы уже большие, а то бы она обозвала меня дурой.

– Мне пора.

Ее дружок тоже поднялся. Они ушли.

Я посмотрела на Жоржетту. Она как будто приросла к стулу «Брасери-дез-Эколь». И смеяться ей совсем не хотелось.

– Я сглупила, да?

Жоржетта не решилась меня корить: хватит с меня.

– Ты опоздаешь, – только и сказала она.

Мне и вправду было пора.

– Да, я тут купила по дороге кольца для салфеток. Двенадцать себе, двенадцать тебе, в подарок. Они посеребренные. Ты можешь сделать на них гравировку.

– Тяжелые какие! Зачем они мне? У меня и салфеток нет.

– Я купила двенадцать штук тебе, двенадцать себе.

Мне не хотелось тащить назад эту тяжесть.

– Теперь тебе надо позвонить маме.

Да, теперь, когда я зашла слишком далеко, деваться некуда, надо было звонить маме.

Я пришла к зданию раньше времени. Мамин голос по телефону был сухим. Я разбередила рану. От нечего делать я рассматривала прохожих.

Кто кого терял в эту минуту? Кто кого любил и кому не отвечали взаимностью? Кто сходил с ума оттого, что больше не был любим? Чья броня была так крепка, что не достать до сердца?

Вот и она.

Мама ушла с работы пораньше. Она выходит из подъезда, и я сразу вижу, как осунулось ее лицо. Мама насвистывает. Она недовольна. Идет мне навстречу и насвистывает.

– Вон там есть маленькое кафе…

Она ведет меня в это кафе, темное и тесное. Не лучшее место для разговора.

– Ну? – спрашивает она, едва успев сесть, и смотрит мрачно.

– Ну… ничего… «Он» в общем…

А мама-то готова влепить мне затрещину, допусти я малейшую промашку.

– …«Он» довольно-таки… блеклый. Никакой.

Не знаю, с той ли карты я пошла.

Я замарываю образ этого человека, которого наконец увидела.

– «Он» нудный, как осенний дождь. И я не так уж на него похожа.

На мамино лицо возвращается улыбка.

– А твои сестры?

– Да они тоже так думают. Мы поговорили о погоде. Когда тема дождей и ветра иссякла, разошлись. «Он» попросил нас писать ему…

– Ну и нахал!

Мама сама не понимает, что открывает одну за другой свои карты.

– Мы отказались.

– «Он» вас расспрашивал?

– Да, о дедушке, бабушке, Анжеле…

– Вы сказали ему, что я живу не одна?

– Да.

Я освоила покер и научилась блефовать.

– И какое «Он» состроил лицо?

– «Он» был рад.

– Понятное дело, «Он» был рад – как же ему не радоваться. Когда я рассталась с Пьером, «Он» опять объявился. Я вам не говорила, не хотела тревожить. Но теперь…

– Да, теперь…

Мама выкладывает карты на стол – все разом:

– А как у него? «Он»… завел новую семью?

Она боится спросить прямо, живет ли «Он» с другой женщиной. Разлетелись мамины карты.

Возьми назад! Возьми назад этот вопрос! До сих пор еще куда ни шло! До сих пор я могла понять!

– «Он»… у него кто-то есть?

Она задала вопрос иначе.

– Ну конечно! Мы не спрашивали, но ведь тридцать два года… если «Он» до сих пор один, значит, с ним что-то неладно!

Мама смеется.

– О чем вы еще говорили?

– Да ни о чем, только время потеряли. Я опоздала на встречу, а так…

Мама почти довольна. Я успокоила ее. Она была права. Решение, принятое ею тридцать два года назад, оказалось верным.

– Ну и как ты его нашла? Внешне?

– Ничего особенного…

– Мне говорили, что «Он» очень растолстел. И что лицо у него красное, как свекла.

– А… Да, теперь, когда ты сказала…

Я блефую. Блефую. Блефую.

Если бы мама увидела этого мужчину, она нашла бы его красивым, точно.

– «Он» был красавцем в молодости.

– Да? Надеюсь, «Он» сохранил свое фото на память!

Мама прыскает.

– Нет, «Он» не красавец. Далеко не красавец! Мордоворот!

Мама покатывается со смеху.

– Так я правильно сделала, что ушла от него?

У нее еще осталось сомнение.

Спасите! Мне нечем дышать! Это трагедия для него, трагедия для нас, трагедия для нее! Возьми назад и этот вопрос! Возьми его назад, умоляю! Я сейчас расплачусь, я это чувствую. Не уверена, что смогу долго сдерживаться!

– О, это да! Ты очень правильно сделала. Я его не знаю, но судя по тому, что я видела, – да лучше застрелиться!

Мама хохочет еще громче.

– Ты все-таки пошла до конца.

Маме хочется, чтобы все было правильно.

– О, что да, то да! Я пошла до конца и даже еще дальше! Знаешь, я, конечно, дура, но тут, честное слово, убедилась, что не последняя!

Это спектакль для мамы. Она хохочет, как на шоу одного актера. Я сижу напротив, лихорадочно ищу, что бы еще сказать. Я говорю чудовищные вещи – это по определению не может быть правдой. Но ей так хочется. И я стараюсь. Я боюсь пауз. Боюсь следующего вопроса. Вопроса, на который вынуждена буду наконец ответить правду. Я играю. Из кожи вон лезу, чтобы она ничего не заподозрила. Я вижу глаз циклона. Ну и заварили же они кашу.

Я достаю сигареты.

– Хочешь?

Мама кивает. Мы придвигаемся друг к другу. Мы близки как никогда: я развеселила ее. Я ее успокоила. Она довольна.

– Я все-таки немного боялась, – признается она, выдыхая дым.

– Ну и зря боялась! Я уверена, что, даже окажись вы на необитаемом острове, ты предпочла бы общаться с деревом!

– Ха-ха-ха!

Маме сейчас пятнадцать лет, вот так, вдруг.

Я смеюсь вместе с ней. А сердце щемит. Я всматриваюсь в это лицо, которое знаю столько лет. Это лицо менялось на моих глазах, с годами, с чередой событий. Маме было пятнадцать. Мама мечтала. Я вижу, как лучились счастьем ее глаза. Моя мама, готовившая на обед бифштексы с горчицей, была когда-то молодой. Она влюбилась в того, кого у нас не называли по имени. «Она» плохо сыграла свою партию. «Он» плохо сыграл свою партию. Никто не хотел открывать карты.

– Нет-нет, ты не ошиблась. Ну нисколечко!

Моей маме досталось черного хлеба, серого хлеба, всякого хлеба ей досталось. Она имеет право на белый хлеб. Я объявляю ее победительницей.

Мама поднимает руку:

– Мсье, будьте добры! Воды с мятным сиропом! А ты хочешь чего-нибудь?

Если я пропущу хоть что-нибудь в горло, из него, чего доброго, хлынут слова. Лучше держать его на замке.

– Нет, спасибо.

Мама пьет мелкими глоточками воду с мятным сиропом. Маленькое кафе, выглядевшее таким мрачным, когда мы вошли, кажется теперь залитым солнцем. Мама сияет. Неизгладимая улыбка играет на ее губах.

Она так и не произнесла его имени.

– Твои сестры тебе ничего не сказали?

О Боже… Нет… Она говорила с сестрами по телефону? Она знает, что я вру напропалую?

– Нет?

Меня бросает в дрожь.

Мамина улыбка становится шире.

– Они не сказали тебе про лето? Жак сделал мне сюрприз! Есть, есть еще хорошее в моей жизни! И мне улыбнулась судьба!

– Да?

У мамы все-таки был про запас козырь – Жак.

– Когда твоя сестра огорошила меня новостью… про вашу встречу… Мне было скверно, не стану скрывать это от тебя сегодня…

– Да, сегодня…

– Ну вот, верно говорят, что нам выпадают счастливые дни. Я пришла домой совершенно разбитая, и тут Жак мне говорит, что снял домик на Лазурном Берегу! Он подумал о вас: там целых пять комнат! Мы решили, будет хорошо, если соберется вся семья.

– Да, вся семья.

– А то ведь и правда, всегда кого-то не хватает. Он так и сказал: если все устроить заранее, может, наконец, увидим вас всех вместе. Достань свой блокнот, запиши сразу. Ты всегда так занята.

– Да, правда. Я запишу сразу.

Мама удостоверилась, что я записала семейный сбор на нужной странице. Под нужной датой.

– Он снял домик в Кап-д'Агд, – говорит она и опять смеется.

Я тоже смеюсь.

– О-ля-ля! Я опаздываю на поезд, мама!

– Да! Беги! Беги!

Мы с мамой расстаемся в лучезарном настроении.

– Ты скоро приедешь еще?

– Не знаю… У меня столько работы…

– Во всяком случае, Жак обожает детей, вот увидишь!

– Я в этом не сомневаюсь. Ну все, пока, побегу! Целуй Жака!

Мама смеялась.

Сегодня мама хотела, чтобы я увидела ее смеющейся. А я и не разглядела, что это было напускное.

Маме совсем не хотелось смеяться. Я украдкой оглянулась: она вытащила из рукава носовой платочек. Я хотела было вернуться. И пошла дальше, прямиком к вокзалу.

Контролер в ТЖВ хотел спросить у меня билет, да так и не решился. Я не пошла на свое место. Осталась на откидном сиденье напротив двери в туалет. Кто бы увидел – ни дать ни взять подвявший стебель порея. Свесив голову, уронив руки, я оседала с каждым километром. Смахивала слезы. Они падали прямо на рельсы. Что-то покидало меня. Трудно. А ведь я была бойцом. Почему же не могу подраться теперь? Один раз? Но с кем? За что?

– Эта история тебя не касается, – сказала мне по телефону Лоранс.

Она была права.

То, что не было моим, отрывалось от меня с болью. Я возвращала не принадлежащее мне.

Антуан и Анна очень любили друг друга. Как они смогли это пережить?

«Он» и «Она». Это была их история.

Я включила диктофон. И ничего. Шумы кафе, шумы жизни заглушили голос, и я не слышала, что говорил «Он».

Я возвращалась домой.