Текст книги "Девочки"

Автор книги: Сильви Тестю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Лоранс и Стефани были как бы транспозицией моих лионских сестер – так решили сами сестры.

– Они немного похожи.

– Да? Ты думаешь?

– Ты нашла квартиру, Жожо?

– Да.

– Я так рада за тебя! Браво!

Жоржетта сдала экзамены на степень бакалавра. Готовилась к конкурсу на место в школе. Сняла однокомнатную квартирку. Она тоже не хотела жить с Пипи-Пьером.

– Почему у тебя такой жалобный голос? Квартира плохая?

– Да нет… Тут такое дело…

И Жожо сообщила мне новость: как раз тогда, когда она подписала договор об аренде, Пипи-Пьер ушел.

– Да что ты говоришь?

Собрание на эту тему мы провели по телефону. Пипи-Пьер ушел, а ведь должен был бы вздохнуть с облегчением…

– Мама не любила его по-настоящему. Пока мы жили дома, это было не так заметно…

– Ну, так и что же? Оставайся, раз он ушел. Все хорошо, что хорошо кончается.

– Я не хочу, чтобы она оставалась ради меня. Она имеет такое же право, как Коринна, как ты, на самостоятельную жизнь, – сказала мама.

Бедная мама, теперь она будет совсем-совсем одна…

II

* * *

Я сразу увидела Анжелу на перроне лионского вокзала Пар-Дье. Анжела, ставшая платиновой блондинкой, подобно солнышку в толпе пассажиров, которая медленно течет к выходу. Я приближаюсь к ней со скоростью ТЖВ, из которого вышла, благодаря моему псу, а пес вне себя оттого, что с самого утра не писал. Он полон решимости и не желает больше ждать ни одной секунды. Едва успев чмокнуть тетю в щечку, с вытянутой рукой пробегаю мимо: я на поводке у Тото.

– Надо выйти.

Это информация на случай, если она не заметила, что Тото включил пятую скорость.

Мы с тетей почти бежим, пока не останавливаемся у столбика, который выбрал мой изверг, чтобы облегчиться.

– Посади его в багажник.

Анжела не любит шерсть в машине.

Мы поднимаем полку за задним сиденьем новенького «Мерседеса», чтобы мой пес не задохнулся. Из-за спинки едва виднеется голова Тото. Он обижен на меня. За что я так с ним поступила – засунула в багажник? В моей машине эта собака привыкла располагаться на пассажирском сиденье, когда я за рулем.

– Может, ты хотя бы причешешься?

– Все так ужасно?

Анжела поворачивает ко мне зеркальце заднего вида. Масштабы катастрофы: не голова, а воронье гнездо.

– С таким красивым платьем… просто обидно…

Я беру из тетиных рук щетку для волос. Конечно, на «встрече с публикой» появиться в таком виде нельзя.

– Я чуть не опоздала утром на поезд…

– Уж точно не потому, что слишком долго вертелась перед зеркалом.

– Нет, – волей-неволей признаю я, глядя в прямоугольник над ветровым стеклом.

– Твоя пресс-атташе сказала мне, что это на час. Как только кончится – едем в ресторан.

– Мы успеем выпить кофе?

– У нас есть сорок минут.

– Купите ему намордник! Купите ему намордник!

На террасе кафе какой-то мужчина разоряется из-за моего улегшегося под столом пса.

Это мое вечное везение. Если оказался поблизости придурок – непременно по мою душу.

– Собаки без намордника опасны!

Надо же, не унимается. И ведь совсем не видно моего пса, а он его засек Мы с Анжелой пытаемся не обращать внимания на скандалиста.

– Без намордника!

Он тычет пальцем в моего пса. Призывает остальных клиентов в свидетели.

Мы продолжаем с того места, где остановились при появлении психа.

– Она глазам своим не поверит! Чего-чего, но увидеть тебя она никак не ожидает! – заранее радуется Анжела.

Через десять дней бабушке исполняется восемьдесят лет. День рождения устраивают в хорошем лионском ресторане, это будет праздник в узком кругу – так она думает. Она не знает, что соберется вся родня.

Ей невдомек, что я тоже буду. Меня никогда не бывает. В силу чересчур плотного графика я вынуждена манкировать собраниями нашей династии. Вот мама и воспользовалась моим приездом – на «встречу с публикой», – чтобы устроить праздник. «По крайней мере, я буду уверена, что ты появишься! Мы пойдем на твою „встречу“, а оттуда – сразу в ресторан!»

– Ты нашла фотографию? – виновато спрашиваю я Анжелу.

Она собирала фотографии всех. В свой восьмидесятилетний юбилей бабушка будет прародительницей-Евой нашего сообщества. Семья у бабушки с дедушкой большая – тридцать восемь человек.

Своего Адама бабуля потеряла в прошлом году. Анжела решила подарить ей все ее потомство вперемешку под стеклом и в рамке.

Тридцать семь членов семьи прислали свои фотографии. И только один не удосужился это сделать – я.

– Я вырезала твой снимок из «Лион Маг». Не беспокойся, она будет счастлива! Сможет лишний раз рассказать о тебе аптекарше!

Снимок из журнала среди фотографий родных – вот что получит бабуля в подарок на день рождения…

– Знаешь, для нее это даже лучше, – пытается Анжела стереть прилипшую к моему лицу гримаску.

– Намордник! Намордник!

Мужчина вконец разошелся, задетый полнейшим равнодушием моего пса.

– Намордник! Намордник! – не умолкает над ухом.

Я понимаю: надо что-то делать, иначе нас не оставят в покое.

– Да, мсье, придется купить, тогда он будет бросаться на таких зануд, а я наконец узнаю, для чего нужен намордник!

Мой пес как лежал, так и лежит безвольной тряпочкой, уткнувшись мордой в мои ноги. Истерика он едва удостаивает своим усталым взглядом.

– С виду-то вроде не злой! Да только ведь как бывает: пришел человек домой – а собственная собака его и загрызла! Не признала собака хозяина! Загрызла насмерть!

Теперь уже вся терраса смотрит на нас.

– Мне так нравится все, что вы делаете, тихонько говорит мне одна женщина, уходя.

– Спасибо.

– Намордники – они ведь не для собак!

Совсем зарапортовался!

– Да. Вы правы, они – не для собак. Они для тех, кто слишком много выступает!

Терраса дружно прыскает со смеху.

– Пошли?

Надо уходить, нам все равно пора.

– Я пойду за машиной, встретимся прямо там?

– Да. Я пройдусь немного. И Тото надо погулять минут пять. Дорогу я знаю: по улице Лантерн.

Наконец я могу отдышаться.

На лионских улицах, которые я знаю как свои пять пальцев, многое изменилось. Иной раз мне встречается знакомое лицо, напоминающее о том, какими они были. Я иду почти не останавливаясь. Площадь Терро, Музей современного искусства. Я гуляю, а мой пес тем временем метит территорию.

– Мадемуазель? Мадемуазель?

Мне улыбается пожилая женщина.

– Да?

– Вы не дадите автограф для моей внучки? Она так вас любит.

Я не уверена, что она знает, как меня зовут. Расписываюсь на протянутом клочке бумаги.

– Мадемуазель?

– Да?

Я отдаю ей подписанный клочок.

– Вы не поможете мне перейти улицу? Пожалуйста…

– Только я с собакой…

Это на всякий случай, вдруг она не видит пса.

Договорились. Старушка просовывает руку мне под локоть.

Она идет с трудом. Почти висит на мне. Свободной рукой я еле-еле удерживаю пса, он тянет поводок будто ополоумел. Так и старушка улетит, если я зазеваюсь. Да заметила ли она его, в самом деле?

– Тихо, Тото, – увещеваю я, а самой так и хочется оторвать ему ухо – ишь, разошелся.

Ухо я ему, конечно, не оторву, не хочу пугать старушку, она и без того ничего не видит. Так мы все скоро полетим вверх тормашками. Я почти не чувствую руки – до того натянут поводок.

– Вы очень милая, деточка.

Она не замечает, какая немилосердная борьба завязалась между мной и моей собакой. Говорят, собака – друг человека. Да, пока человек пребывает в добром здравии и может выдержать заданный темп. Я приду растрепанная, потная, с распухшей рукой, и все из-за дурно воспитанного пса!

– Прошу прощения, друг мой.

Старушка обращается к людям так, будто со всеми знакома.

Мужчина улыбается ей. Но и не думает посторониться.

– Прошу прощения, уважаемый, нам бы пройти, – снова просит она.

Он стоит как вкопанный.

– Посторонитесь, мсье, дайте пройти.

Мне не до церемоний.

Мужчина продолжает улыбаться. Мы со старушкой проходим, слегка пихнув его. Какой противный.

– Идемте же.

Я поторапливаю старушку, надо шевелить каблуками. Бросаю на мужчину испепеляющий взгляд. А он все равно улыбается. Странный какой-то.

– Осторожней!

Старушка хватается за мой плащ: она чуть не упала.

– Простите, мадам! Вы не ушиблись? Извините меня, пожалуйста. Мне так неловко.

Старая женщина чуть не разбила лицо по моей вине! В тот момент, когда она подняла ногу, сходя с тротуара, я обернулась. Из-за этого и оступилась старушка. А обернулась я, чтобы посмотреть на мужчину, который так и не двинулся с места – стоит и улыбается.

– Извините, мне так жаль.

Я помогаю старушке выпрямиться.

Она возвращается на тротуар. Идет как слепая. Прислоняется к стене дома. Она больше не хочет, чтобы я ей помогала. И разговаривать со мной не хочет. А я из последних сил удерживаю моего изверга: он думает, что старушка хочет поиграть, и прыгает на нее.

Она визжит.

– Ко мне! Ко мне!

Старушка заслоняет руками лицо, как будто мы с Тото на нее напали.

Возле нас останавливаются прохожие, готовые прийти ей на помощь.

– Собака без намордника?

Да что они все, сговорились?

– Посмотрите на его хвост.

Я пытаюсь убедить мужчину, который кажется мне самым разумным. Хвост моего пса – что твой пропеллер. У пса просто хорошее настроение, поймите же. Он никого не собирается загрызть.

– Я вам про его пасть говорю. Если б собаки кусали хвостом, другое дело.

Ну все, пошло-поехало, так мы здесь до завтра проторчим…

Старушке помогают перейти улицу. Я под шумок удаляюсь. Ищу взглядом улыбающегося мужчину. Его уже нет. Зато вижу Анжелу, она бежит мне навстречу.

– Как ты?

– Ничего… ничего. Никак не приду в себя.

– Что случилось?

– Да ничего… ничего… Я зазевалась… Она увидела Тото, шарахнулась…

До меня вдруг доходит, что моя тетя тоже очень испугана. Аж покраснела.

– Я же не нарочно! Я не заслуживаю публичной казни!

– «Он» тебя узнал?

Анжелу вот-вот хватит удар.

Что? Кто? Кроме старушки, которая выбросит мой автограф быстрей, чем я расписалась, никто здесь меня не узнал. Что-то мне с утра одни больные на голову встречаются.

– Ты о чем?

– Да нет, я так.

Я внимательно смотрю на тетю. В ее «я так» слышна недосказанность: кажется, я что-то упустила, и мне вдруг становится ужасно интересно что.

– Что?

Она молчит.

– Слишком поздно! Что ты хотела сказать?

– Пошли?

– Нет уж! Начала – так договаривай!

Анжела мнется. Она действительно проговорилась, а договаривать ей очень не хочется.

– Ты никого не встретила?

– Это что, загадка? Я встретила человек сто! Сплошь придурки, если хочешь знать!

Я теряю терпение. «Давай же, колись, не тяни резину!» – так и хочется мне сказать. Я жду. Держу себя в руках, но мне это нелегко дается.

– Ты не встретила кого-нибудь знакомого?

– Нет.

– Ну и хорошо.

Наверное, я себя накручиваю… Ладно, там посмотрим, «встреча» начинается через десять минут.

– Тото! Кончай меня тянуть! – рявкаю я на моего пса. Мало того, что он вывихнул мне руку, изгваздал плащ, растрепал волосы и чуть не подвел под монастырь, – нападение на двух человек уголовная статья! – ему еще хочется отнять пирожок у проходящей девушки.

Я привязала Тото в кабинете у «ком-дир». Своего имени она мне не сказала, фамилии тоже. Должность в усеченном виде – все, что у нее для меня нашлось. Ком-дир.

– Он не будет грызть ножки? – беспокоится она.

– Как вы могли заметить, он не кролик и не бобер. В худшем случае задерет лапу.

Ком-дир поняла: я отъявленная грубиянка. А я просто не переношу, когда моего пса принимают за другого зверя.

Элизабет, пресс-атташе, смеется. Я забавна, когда злюсь.

– Извините, я перенервничала.

Ком-дир знает, «каково это». Она кивает со снисходительным видом. Проехали, она на меня не в обиде за резкость.

Приклеив к лицу улыбку, я вплываю в зал, следом за мной входит Элизабет. А народу-то много для утра субботы… Я ищу в публике своих. Вот мама – она теперь рыжая, и волосы прямые, – робко улыбается. Мандражит за меня. У Коринны розовеют щеки. Жоржетта, без намека на прежние округлости, смотрит, как в детстве, исподлобья. Не задаст ли мне кто-нибудь каверзный вопрос? К ним подбегает запыхавшаяся Анжела.

– Добрый день.

Ком-дир, она же ведущая встречи, поставила на стол два микрофона. Один тут же оказывается у меня в руке.

– Я думаю, микрофон не нужен… – пытаюсь отдать его обратно.

Зал не так велик, меня слышно и без микрофона. Но ком-дир настаивает. Она приготовила микрофоны, стало быть, знала, что делает. Она провела сотни встреч с людьми куда более известными, и все пользовались этим микрофоном. Она не видит абсолютно никаких причин отступать от этого правила и в отношении меня.

– Добрый день, – повторяю я в микрофон: ладно уж, доставлю ей удовольствие.

Дама улыбается. Все хорошо, встреча пройдет как запланировано. Она поворачивается лицом к публике, откликнувшейся на призыв ее мультимедийного магазина-гиганта.

– Прежде чем вам зададут вопросы, давайте вкратце представим публике ваш творческий путь, уже очень богатый на сегодня.

В дверном проеме, прямо напротив меня, за спинами двух сотен человек, слушающих вступительное слово ком-дир, стоит давешний мужчина и точно так же улыбается мне. Опять на самом проходе. Это мания какая-то!

Я машинально бросаю взгляд на Анжелу, тесно прижавшуюся к моей маме. Обе внимательно слушают мой куррикулум витэ, который уж они-то знают наизусть.

Начинаются вопросы.

– Здравствуйте, меня зовут Софи, я учусь в лицее Люмьер…

Удар! Удар кулаком в живот! Это улыбка с фотографии в книге Стендаля! Блондин! В дверном проеме стоит он! Тот самый «Он», которого я никогда не видела!

Вот чего так испугалась Анжела! Вот почему она допытывалась, не встретила ли я кого-нибудь! Я его не узнала! Столько лет прошло со времен той фотографии в книге Стендаля. Я чуть не падаю со стула.

Смотрю на маму – а ей и невдомек.

– Вас узнают на улице?

– Э…

Смотрю на сестер – им тоже невдомек!

Смотрю на него! «Он» здесь! Блондин, улыбавшийся в объектив, стоит передо мной!

«Обернитесь! Посмотрите назад! – хочется мне крикнуть всем. – „Он“ здесь!»

Ком-дир и публика запросто дадут ему уйти, а я не могу ничего ни сделать, ни сказать.

– Почему вы уехали из родного города? Вы думаете, что здесь для вас не было перспектив?

Я что-то отвечаю. Сама не знаю что.

– Какой совет вы дали бы начинающему?

– Совет…

Я не могу оторваться от мужчины в дверном проеме. Кошусь на сестер. Они ничего не замечают. Мама? И подавно. Тетя? Она ведь его видела там, на улице. Я впиваюсь в нее взглядом. Она улыбается мне. «Я тоже причастна», – написано у нее на лице. Моя семья гордится мной.

Голос ком-дир обнадеживает: скоро конец моей пытке.

– Я думаю, пора перейти к раздаче автографов.

Я опять смотрю на своих. Они машут мне.

– Встретимся в ресторане, – старательно выговаривает губами мама.

А мужчина исчез. Люди тянутся к выходу. Проходят друг за другом в дверной проем, где простоял всю встречу «Он».

– Можно сфотографировать?

– Конечно.

Я улыбаюсь в объектив.

– Кристиане и Франсуа.

Я расписываюсь на визитной карточке.

– Успех, – шепчет мне ком-дир.

– Да, да… успех.

* * *

Я выбегаю из магазина, как воровка. На ходу киваю пресс-атташе, которая протягивает мне поводок приплясывающего Тото. Упс! Чуть не забыла про ком-дир. Возвращаюсь.

– Все было прекрасно.

– Да, прекрасно.

Я верчу головой во все стороны. Бутылочно-зеленый свитер… Шерстяной… Бутылочно-зеленый…

У выхода припозднившиеся зрители в последний раз щелкают фотоаппаратами. Снимки наверняка получатся нечеткими, ведь я так верчусь… Нигде не видно бутылочно-зеленого свитера.

Мама? Сестры? Они уже уехали на день рождения.

– Ты узнала его?

В голосе Анжелы паника. Лицо такое же, как в тот давний день неудачной первоапрельской шутки.

Он не дождался меня.

– Ресторан далеко? – спрашиваю я, как только тетя включает зажигание.

Мне нельзя терять ни минуты. Я так запыхалась…

– Четверть часа езды.

– Могла бы мне раньше сказать…

– Я боялась, ты запаникуешь…

– Четверть часа?

Мне кажется, это не меньше полутора часов.

– На самом выезде из города.

Анжела думает, что пора бы мне успокоиться.

– Зачем он приходил?

– Понятия не имею.

– А ты его сразу узнала?

– Да. Ты могла бы мне сказать… «Он» ушел… Зачем «Он» вообще приходил? Почему «Он» не дождался меня?

Анжела не знает, куда деваться. Поглаживает мою нервно вздрагивающую коленку.

– Пристегнись, – тихонько говорит она.

И правда, я не пристегнута. А «мерседес» у нас законопослушный. Надо пристегнуться, и быстро. Он не перестанет звонить, пока я не буду накрепко прикручена к сиденью.

– Ох, эти машины!

Я проклинаю новые транспортные средства, которые давят на психику хуже полицейских. И так нервничаю, что мне никак не удается пристегнуть окаянный ремень и угомонить машину.

Все, заткнулась наконец. Анжела газует. Я смотрю на дорогу – она будто разматывается из-под колес. Мне хочется поскорее оказаться в ресторане. Коленка все вздрагивает, я не могу с ней совладать – она живет своей жизнью.

– Вон! Вон «Он»! – вдруг кричу я, когда машина наконец трогается с места, и показываю пальцем на мужчину в бутылочно-зеленом свитере.

«Он» идет по площади, а наша машина сворачивает в переулок.

– Черт! «Он» уходит!

– Развернись, – велела я Анжеле.

Анжела не сказала ни слова. Молча развернулась.

– Ох! Красный свет, будь он неладен!

Я вышла из себя. Требовала, чтобы Анжела ехала быстрее! «Он» уйдет, уйдет! Я хотела удостовериться. Я плохо его разглядела.

Мы вернулись на площадь. «Притормози!» Анжела притормозила. Мы ездили по кругу. Обшаривали площадь взглядом. Меня трясло. Бутылочно-зеленого свитера нигде не видно… Не видно светлых волос цвета пшеницы…

Анжела вконец расстроилась. Загорелся зеленый свет, она медлила. Сзади гудели, поторапливая. Машина увозила меня оттуда, где я больше всего хотела остаться.

– Едем в ресторан? – решилась Анжела.

– Черт… Э… да.

Я вылетаю, хлопнув дверцей «мерседеса», как только он заезжает на стоянку ресторана. «С днем рождения, бабуля» – большими буквами висит на двери «Славного уголка» (приемы, свадьбы, семинары).

– А собаку свою ты оставишь в багажнике?

Анжела не знает, как ко мне подступиться.

От меня только что током не бьет.

Вся моя родня уже в сборе. Двадцать два бабушкиных внука и двенадцать правнуков – шуму-то от них, шуму!

– Какой бедлам!

Анжела молчит, не хочет связываться.

Я окидываю взглядом квадратный зал.

Мама и сестры о чем-то разговаривают в углу. Столы расставлены буквой П.

– Другого ресторана для бабушки не нашлось?

На меня кидается какая-то дама – слишком темная помада на губах, слишком пышная прическа. От нее разит сладкими духами.

– Я вас обжа-а-а-а-аю!

Она сует мне под нос «Бушерон», «Фред»[17]17
  «Бушерон», «Фред» – известные французские ювелирные фирмы.


[Закрыть] и длинные ногти цвета бордо.

А «Он» был в бутылочно-зеленом свитере.

Свитер… Бутылочно-зеленый… Шерстяной свитер… «Он» пришел на мою встречу.

* * *

– Вы изум-м-м-ми-и-и-и-и-и-тельны!

Дама, навесившая на себя половину Вандомской площади, оказывается, наша гостья.

Весь шик только в цене ее сбруи – это я понимаю сразу. Она хохочет мне прямо в лицо, аж миндалины видны.

– Ах-ха-ха-ха-хах! Не называйте меня мадам! Зовите меня просто Денизой.

Дама явно успела принять; мы уже подруги. Ее перстень, часы и ногти вместе с ее запахом оказались у меня на плече. Она тащит меня куда-то «в сторонку». Лучше бы отпустила добром. Я, кажется, ей сейчас врежу. Наверно, это написано у меня на лбу; дама убирает свой арсенал с моего плеча.

Анжела следует за нами на почтительном расстоянии.

– Я прекрасно знаю вашу бабушку… Моя мама с ней работала…

Дама объясняет мне, что всего в жизни добилась упорным трудом. Моя весьма сдержанная реакция ее не смущает, и она продолжает свои излияния:

– Моя мама скончалась… О-ля-ля, повезло же вашей бабушке! Она только что говорила мне, как гордится вами. Для меня большая честь принять такую гостью! – почти поет она.

– Где моя бабушка? – грубо перебиваю я ее.

Она куда-то тычет длинным накрашенным ногтем.

– Ваша бабушка сидит вон там. Вас проводить?

Бабушка сидит во главе буквы П, у камина, отделанного пластмассовым мрамором.

Дама боится, что я не доберусь до бабушки. Она провожает меня, обволакивая своим запахом. Не хватало на весь день пропитаться ее духами. «Надеюсь, они не такие стойкие, как кухонное амбре?» – чуть не ляпаю я.

– С днем рождения, бабуля!

Сюрприз удался. Бабушка не верит своим глазам. Из своих восьмидесяти лет она сразу скинула не меньше десяти. Мне радостно видеть ее улыбку.

А где же мама? Где мои сестры?

Я здороваюсь с кузенами:

– А? Ты приехала?

– Как видишь.

С кузинами:

– Я думала, ты в отъезде!

– Да нет…

С их детьми:

– Здравствуй.

– Здравствуйте.

С дядями и тетями:

– Ты не на работе?

– Твой крестный приедет попозже с Тони, – шепчет крестная, обнимая меня.

– У тебя потрясающее платье! Наверное, эксклюзив!

Одну из маминых сестер впечатлил мой гардероб.

Наконец подходит и мама.

– «Он» был там! – выпаливаю я, не дав ей и рта открыть.

Сестры чуть не боднули меня – слишком быстро ко мне наклонились. Вправду ли я сказала то, что сказала?

Молчание. Нам тревожно. Наш батальон смыкает ряды. Мы стоим, прильнув друг к другу, и дрожим с головы до пят.

А маме совсем худо. Она ничего больше не говорит. Даже не шевелится. Теперь стала похожа на гипсовую статую в парке. Сестры могут с ней посоревноваться в имитации садово-парковой скульптуры. У них получается не хуже. Дрожь отпустила, и мы разжимаем объятие.

– Ты его видела? – допытывается Коринна.

Она все еще сомневается, что не ослышалась.

– Да.

– Ты уверена? – настаивает мама.

– Как ты можешь быть уверена? Ты же никогда не видела его раньше.

Голос у Жоржетты так и не окреп. Она бормочет еще тише:

– Как ты его узнала?

Подошедшая к нам Анжела подтверждает:

– Точно говорю, это был он.

Ей нелегко далось это признание, но солгать она не смогла. Ее слова падают, точно нож гильотины.

– Ты говорила с ним?

Мамин голос дрожит.

– Нет. «Он» меня не дождался.

Нахлынувшая волна облегчения возвращает статуям жизнь.

Мои сестры снова начали дышать – как раз вовремя, а то бы удар хватил. Мама поворачивает голову, стараясь делать это незаметно. Не слушает ли нас кто-нибудь?

– Да «Он» все равно бы не остался, – говорит она, задним числом преуменьшая значимость события.

– Почему?

Я чувствую, что сейчас ей нагрублю. Мне не нравится ее беспечное отношение. Как будто это совсем не важно.

Тревога. «Он» вернулся. Спустя тридцать два года мы снова во власти прежних страхов. Запах не совсем белого хлеба долетает до маминых ноздрей. Неужели конца этому не будет?..

Противоречивые чувства обуревают каждую из нас.

– «Он» пришел полюбоваться на тебя. Это его право. Ничего страшного. «Он» тебя не побеспокоит… Я уверена.

– Думаешь, я боюсь, что «Он» меня побеспокоит? – фыркаю я, вдруг разозлившись на маму.

– Мы поговорим об этом позже, – отдает мама приказ рассредоточиться, замечая, что к нам приближается остальная родня.

* * *

На мой номер в гостинице смотреть противно. Это же надо уметь за три дня устроить такой кавардак.

– Ты как кошка. Всюду, где побывала, метишь свою территорию, – сказала мне однажды мама.

Лучше было бы сказать: «Ты как твой пес».

Я никогда не навязываю маме моего пса – она любит, чтобы в ее квартире были чистота и порядок Когда со мной Тото, я ночую в гостинице.

Неужели для нас с Тото нет другого способа пометить территорию? Мы переворачиваем все вверх дном в рекордные сроки.

Тото играл с рулонами туалетной бумаги. На темно-синем ковре валяются белые комочки. Я ела шоколадки из мини-бара. Обертки так и остались на стойке. Я выпила две бутылки минералки. Вон они, пустые, на тумбочке у кровати. Я выкурила вчера два десятка сигарет. Стряхивала пепел во все, что попадалось под руку, гасила окурки где попало. Во всех стаканах бычки. Пепельница полна до краев.

Мое белье разбросано по всему номеру. Пожалуй, можно подумать, что ночка у меня была бурная.

А у меня и была ужасная ночь! Всю ночь я ворочалась с боку на бок. Всю ночь то зажигала, то гасила лампочку над кроватью. Всю ночь пыталась уснуть, но так и не могла. Всю ночь ходила чистить зубы после каждой выкуренной сигареты и клялась себе, что это последняя.

В эту ночь я задала себе все вопросы, которые раньше не приходили мне в голову. В эту ночь я впервые подумала, что «Он» – не только фотография. В эту ночь я осознала, что ношу его фамилию не просто так: «Он» – мой отец.

Итак, у меня есть отец. Я сделала это открытие в тридцать четыре года – поздновато, но тем оно важнее. Как же теперь быть? Тридцать четыре года я всем отвечаю: «У меня нет отца». Отвечаю сочувственным лицам тридцать четыре года: «У меня нет отца, но мне плевать – нет, и все тут».

Делу конец и говорить не о чем.

– Ты говоришь только о маме, а отец?

– У меня его нет.

– А твоя фамилия?

– Это его фамилия, но я его не знаю.

Как же меня всегда раздражал этот интерес посторонних: кто? что? Им-то какая печаль?

– У тебя нет желания с ним увидеться?

– Нет.

– Ты знаешь, где «Он»?

– Нет.

– «Он» никогда не приходил тебя повидать?

– Нет.

– Чем «Он» занимается?

– Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» может чем-то заниматься…

– Где «Он» живет?

– Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» может где-то жить…

– Его так и зовут – «Он»?

– Нет, Антуан.

– «Он» жив?

– Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» живет на свете… «Он» был моей серой тучей. Бесформенной тенью в дальнем уголке моего сознания, которую я отгоняла, мотнув головой. «Он» был абстракцией. Бестелесным носителем фамилии, скрытым виновником белокурых волос, тайной причиной Сибиллиной непохожести.

– Позвони, там будет видно, – сказала мне по телефону Лоранс.

– А как же мама?

Вообще-то ее эта история больше не касается. Она растила нас, защищала, но теперь я взрослая.

– А сестры?

– Сестры твои как хотят. Это только ваше дело – твое и его.

Вот как! Я и «Он» – у нас с ним уже есть что-то «наше». Я сижу на кровати в гостиничном номере. Вешаю трубку на рычаг. Не знаю, что и думать. Вернее, «думать» мне нечего. Чтобы «что-то думать», надо знать, о ком и о чем… Ничего я не думаю. Что со мной творится? Сама не знаю, что со мной творится, когда я снова снимаю трубку. Нажимаю на ноль: звонок в город.

Набираю номер справочной.

Прошу его телефон.

– Вас соединить?

– Нет, я запишу номер.

– Спасибо. Всего доброго.

Девушка-оператор отключается. Я так и держу в руке телефонную трубку, уставившись на то, что записала. Под фамилией, принадлежащей живому человеку, под моей фамилией, – десять цифр. Телефонный номер. Я писала машинально. Как нечто само собой разумеющееся, я снова набираю ноль. Гудок городской линии, десять цифр. Длинные гудки. Номер свободен.

– Алло? *

– Добрый день, могу я поговорить с Антуаном?..

– Это я.

– Здравствуйте, меня зовут Сибилла.

– Хорошо, что ты позвонила мне.

– Это вас я видела вчера на встрече?

– Да.

– Почему вы меня не дождались?

– Решил не создавать проблем. Ты хочешь повидаться?

– Почему бы нет… Можно посидеть в кафе…

– Лучше будет, наверно, мне приехать в Круа-Русс?

– Как хотите…

– У тебя ведь собака… Тото, да?

– Да, мою собаку зовут Тото.

– Ты знаешь какое-нибудь кафе в Круа-Русс?

– Да, на бульваре, «Брасери-дез-Эколь»…

– Сколько ты еще здесь пробудешь?

– Три дня.

– В среду?

– Да, в среду, хорошо…

– В два часа?

– В два часа, прекрасно.

– Приходи с Тото, я буду рад с ним познакомиться.

– Да…

– Ну, тогда до среды!

– Да, до среды, в два часа.

Я вешаю трубку. Я совершенно спокойна. Сижу на кровати в гостиничном номере и смотрю в записную книжку: «„Брасери-дез-Эколь“, среда, 2 часа»… Тото спит в изножье кровати. «Он» будет рад с ним познакомиться…

* * *

У нас собрание. Коринна и Жоржетта сидят напротив меня в холле гостиницы. Только мои сестры из всей родни остались брюнетками.

– Лучше встретиться в твоей гостинице, – сказала Коринна.

Она права. Лучше не быть в стенах, пропитанных этой историей. В стенах, которые помнят наши вопросы и наши ответы. Гостиница – место нейтральное. Здешние стены нас не знают. Они ничего от нас не ждут. Здесь мы свободны.

– Какой у него голос?

– Обыкновенный.

– «Он» говорит нормально?

– Нормально.

– И что «Он» тебе сказал?

– «Он» предложил мне выпить с ним кофе.

– Ты согласилась?

– Да.

– Пойдешь?

– Да.

– Ты не боишься?

– Я назначила ему встречу в кафе.

– В котором часу?

– В два.

– А мама?

– Я ей ничего не сказала.

– Скажешь?

– Не знаю.

– Надо ей сказать. У меня такое чувство, будто мы ее предаем.

– Она этого не вынесет.

– Почему?

– Не знаю.

Помедлив, слово берет Коринна:

– Я с ней обедала… Мы говорили о «встрече»… Мама уверена, что тебе померещилось. «Он» ни за что бы не пришел, так она сказала.

– Почему?

– У нее это просто не укладывается в голове… Она боится, что «Он» снова объявится.

Да уж, все были в состоянии боевой готовности, когда этот человек возрождался из пепла.

– Вы как хотите, а я пойду в среду в два часа.

– Мне что-то не очень хочется идти…

– А я приду, но так, чтобы «Он» меня не увидел.

– Сядь за соседний столик. Все равно «Он» не знает тебя в лицо. Сможешь слушать наш разговор, а захочешь – подсядешь.

– Можно…

– Только ты уж садись так, чтобы я тебя не видела! А то я расхохочусь!

Мы с Жоржеттой смеемся, представив себе сцену. Это у нас осталось от детства. Когда что-то случается, мы смеемся. Когда нам не по себе – заливаемся как дурочки.

– Нет, прикинь! Ты говоришь ему: «Добрый день, Антуан» – и всю дорогу покатываешься со смеху!

– Нет уж. Если ты придешь, садись лицом к нему, а ко мне спиной.

– Ладно, сама решу. Я еще не знаю, приду ли.

– Ты иди одна, а мы, может быть, позже подойдем.

– Да, я тоже думаю, что так будет лучше. Представь: «Он» придет, а мы там все трое, да у него инфаркт будет. «Он» окочурится по нашей вине.

– А мама?

– Надо ей сказать.

– Я ей после позвоню.

Собрание продолжается в атмосфере всеобщего веселья. Мы воображаем все на свете и еще черт-те что. Например, что «Он» опрокинет на нас стол. Что «Он» псих…

– Если «Он» скажет хоть одно плохое слово о маме, я ему врежу.

– А я вырву ему язык.

– А я сделаю из него котлету и скормлю моему псу.

– Ха-ха-ха!

– А если «Он» полный идиот? Представляете, как нам будет противно?

– Зато будем знать, чего мы избежали!

– Скажем ему «Спасибо, что оставили все это при себе!»

– Ха-ха-ха!

– А если «Он» нас обложит последними словами?

– Я очень удивлюсь, если у него их запас больше, чем у меня!

– Ха-ха-ха!

– Как вы думаете, «Он» женился снова?

– Не знаю.

– А детьми «Он» обзавелся, как ты думаешь?

– Может, «Он» наделал детей по всему Лиону!

– Ты будешь говорить ему «вы»?

– Да… не знаю… А что, ты ему прямо так и скажешь: «Здравствуй, папа, передай мне, пожалуйста, горчицу»?

– Ха-ха-ха!

Мы строим самые бредовые предположения и отводим душу в безудержном хохоте.

– «Он» знал, что у тебя есть собака?

– «Он» не боится собак, уже неплохо.

– Может, «Он» вырос на ферме.

– Точно! Волк в овчарне!

– Три поросенка и серый волк!

– Три большие свинки!