Текст книги "Слезы Авраама (ЛП)"

Автор книги: Шон Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Когда он вернулся, Генри увидел, что глаза здоровяка были полны слез.

– Поехали! – тихо, почти шепотом произнес Карлос.

***

Они никогда об этом не говорили. Генри так и не узнал, что случилось на той ферме. Выросший на юге, он сталкивался с расистами, тайными расистами, которые считали его за своего, потому что он тоже был белый. Иногда, во время невинных разговоров, не имевших ничего общего с расизмом, они позволяли себе произнести это слово, а затем снова возвращались к обсуждению машин, газонокосилок и выпивки. И сейчас, видя как его друг страдает от того, чего ему, Генри, никогда не понять, он пожалел, что не расколотил в свое время пару безмозглых расистских бошек.

Генри и Карлос были друг для друга, как братья и, хоть Генри никогда и не понимал, что значит быть черным, он всегда судил о людях по несколько иным признакам, чем цвет кожи.

***

Они въезжали в Нэшвилл с запада и стояли в пробке возле блокпоста, неподалеку от Белльвью – района каменных домов и круглых холмов. Движение в обе стороны застопорилось и они могли только ждать. От местных они узнали, что это самый удобный въезд в город, поэтому сразу же направились прямо сюда.

Двигатели некоторых машин перегрелись, у кого-то кончился бензин. Люди помогали друг другу, сталкивали машины с дороги. Тот, кто управлял здесь движением, либо вообще забил на свои обязанности, либо выполнял их крайне неумело. Двигаясь по крайне правой полосе, Генри смог разглядеть блокпост, которых, по сути, было два. Бессмыслица какая-то.

– Они не хотят, чтобы сюда кто-то въезжал или выезжал, – пояснил Мартинез. – Они не могут полностью перекрыть движение, потому что предстанут в глазах общественности полными подонками. Может, в этом всё дело. Они не могут запретить людям въезжать или покидать город, поэтому они максимально затруднили это движение.

Лил холодный дождь, всё вокруг было сырым и серым. Именно такую зиму в Нэшвилле Генри ненавидел сильнее всего. Ему нравилось, когда в лицо светит солнце, рядом сидит Сюзанна, а местный ансамбль на берегу океана играет регги.

Люди уезжали из Нэшвилла, неся на себе всю жизнь. Вдоль дороги тянулись ряды грузовиков и фургонов, полных детей, матрасов, мангалов, коробок, сумок, игрушек. Люди смотрели на таких, как Генри и будто говорили им: "Стойте! Вы едете не в ту сторону!"

Была уже полночь, когда их фургон врезался в ехавший в обратном направлении грузовик. Авария была несерьезной, но то, что произошло потом, изменило их жизни навсегда.

Ки-Уэст. Флорида.

Смерть Мэри тяжело отразилась на всей группе. Сюзанна испытывала чувство вины, усталость, злость, клаустрофобию и страх. Остальные выглядели едва ли лучше.

Барт заперся внутри мрачной крепости каменного молчания. Он перестал спать, ходил по дому, будто волк по клетке, пока этот хаотичный путь не привел его к могиле жены. Общался он, в основном, несвязными звуками, или парой-тройкой слов.

Бобби нашел бутылку рома, затем ещё одну.

Джинни выкурила, казалось, целый мешок травы, но никакого эффекта, обычного для употребления подобных веществ, это у неё не вызвало. Она ходила вялая, сонная и безучастная ко всему. Она без конца рассказывала о родителях, о своем детстве, ходила следом за Сюзанной туда-сюда, пока та не наорала на неё.

– Джинни! Заткнись! – крикнула Сюзанна.

– Что? Прости. Просто, я думала обо всяком. О друзьях, в порядке ли они, о Майами, который остался без света.

– Понимаю, но оставь меня в покое.

– Ладно, подруга.

– Не зови меня больше "подругой". Никогда.

– Ладушки.

– Соберись, Джинни. Ты мне нужна. Но мне нужна нормальная ты. Не безмозглая тупица, в которую ты превратилась. Ты умная и сообразительная девочка. Так, будь ей. Нет, будь умной и сообразительной женщиной.

– Хорошо, – ответила Джинни. И ушла курить в подвал. Не было ни воды, ни электричества, но у неё, по-прежнему, находились заначки травы.

Гринберг решил, что уехать на Кубу – отличная идея.

– Мы можем добраться туда на лодке, моей или Барта. Топлива хватит.

– Тебя никто не держит, – ответила ему Сюзанна. – Хочешь попробовать – вперед. Для тебя, может, даже, будет лучше уехать. Я остаюсь. Я не уеду из дома, который кто-то может сжечь. Я не уеду, потому что сюда может вернуться Генри. Я не стану рисковать своим ребенком и выходить в море, где полным полно пиратов.

– Сюзанна, Генри мертв, – сказал Гринберг. – Смирись. Мы можем сегодня выйти в море, а завтра уже быть на Кубе. Горячий душ, электричество, никаких диких банд.

– Так, поезжай, – ответила она. – Раз тебе так надо.

– Я к тому, что ехать надо всем...

– Так. Хватит. Собираешься ехать – езжай. Неважно, зачем. Я остаюсь.

– Тебя там подстрелят, – промычал с дивана Бобби. Он лежал в обнимку с бутылкой ямайского рома. – Если не по дороге, то на Кубе точно, – он фыркнул.

Гринберг ушел утром, ещё до рассвета. Сюзанна больше его никогда не видела. Он искренне надеялась, что он добрался до Кубы и его там встретили сальсой, севиче и сигарами.

***

Тейлор оставалась непреклонной оптимисткой. Её энергия и свет позволяли Сюзанне оставаться на плаву.

– А когда папочка вернется?

– Скоро, – отвечала Сюзанна столь часто, что уже сбилась со счета. Иногда это происходило, когда они ходили рыбачить к причалу, иногда перед сном, когда она засыпала в обнимку с мягкой игрушкой, иногда во время скудного обеда из жареной рыбы.

– И он привезет мне подарок. Потому что он всегда так делает, когда приезжает. А потом мы поедим мороженного. С шоколадной крошкой.

– Конечно, милая.

– Мисс Мэри уже на небе?

– Да.

– Она там счастлива? Там есть единороги и мороженное? Мисс Мэри любила их. Она же счастлива? Вы снова встретитесь на небесах и снова станете подружками, правда?

– Конечно, солнышко. На небе мы снова станем подружками.

– А что если ты умрешь?

– В смысле? Мы все умрем. Но очень и очень не скоро. Когда состаримся.

– Но мисс Мэри не была старой. Ты сказала, она умерла. Что она на небесах.

– Верно.

– Если ты умрешь. Если папочка умрет. Мы будем вместе на небесах?

– Мы не умрем. Не сейчас.

– Но ты сказала – все умирают.

– Да.

– Ты же меня не оставишь?

– Ну, – Сюзанна была в замешательстве. Она сама себе казалась неискренней, неправдоподобной. – Когда-нибудь, я умру. И папа тоже. Потому что это естественный порядок вещей. Но это будет не скоро. Не переживай.

– Ты не можешь умереть! Ты не можешь умереть и оставить меня одну!

– Деточка, это будет не скоро. Не расстраивайся.

– Обещай мне!

Сюзанна посмотрела в эти полные доверия и мольбы глаза и сделала то, что делают все родители. Она пообещала, почувствовав себя предателем.

"Во что я верю? Я верю в лучшую жизнь там, на небе, и что бог не оставит нас. Иногда об этом трудно помнить. И я смотрю на это дитя, и оно наполняет меня верой, энергией и силой".

–Хей! – выкрикнула Тейлор и выбежала из комнаты. Проблема решена. С тем, как Тейлор верила, что сила материнской любви способна победить смерть, Сюзанна улыбнулась и захотела закричать вместе с ней.

***

К тому времени, как Сюзанна вернулась, Мэри уже была мертва. Уставший доктор в госпитале посмотрел на неё, как на сумасшедшую, из-за того, что она умоляла его тащиться в такую даль.

– Вы в своем уме? – спросил он.

– Конечно. Я дам вам всё, что хотите, машину, деньги, что угодно. Спасите её, она умирает.

– Она уже мертва, – ответил доктор, его халат был в пятнах крови. – Мне нужно идти, – и он ушел, оставив её в окружении больных и умирающих людей, среди зловония ужаса и смерти. – Простите, – сказал он и отодвинул её в сторону от каталки, на которой работал последний месяц.

Врач был прав, когда Сюзанна вернулась, Мэри уже умерла.

***

Сюзанна злилась за свою неспособность держать под контролем царившее вокруг насилие, её угнетала ответственность за себя, ребенка, друзей, когда в воздухе повсюду ощущалась безнадежность. Она продолжала держаться ровно, улыбаться, когда груз проблем вынуждал пасть на колени. Тяжело было нести всё это на себе в одиночку и, хотя, она и осознавала, что её друзья тоже борются за выживание, основная тяжесть легла на её плечи.

Когда остро встал вопрос о еде и воде, все смотрели на неё. Когда она настояла, что нужно избавиться от трупов, Барт, Джинни и Бобби нехотя принялись исполнять указание. Им хотелось отмахнуться от этого занятия, но лениться было смерти подобно, и они должны были это понимать. Недостаточно было просто затащить тела снаружи в дом. Нужно было работать, а кроме них самих работать было некому.

Барт забросил все старые дела и занялся исключительно обороной. Из деревянных щитов, пальмовых листьев и фанеры он соорудил на крыше небольшую крепость и по ночам сидел там. Днем он ходил вокруг дома, без рубашки, в шлепанцах, с винтовкой наперевес, с поясом на бедрах, к которому был прицеплен нож и кобура с пистолетом.

Охрана была нужна, но вместе с едой, водой и надеждой. Барт занимался охраной и только охраной, спихнув остальные обязанности на Сюзанну.

Когда он сообщил ей, что за ними наблюдают, она сочла это паранойей.

– Как минимум, две команды, – сообщил он. – На той стороне канала два наблюдателя, которые по разным дням сидят в четырех разных домах. Те же самые люди, в разных местах. Одеты, как туристы, на нас, вроде как не смотрят. Но это постоянно те же самые люди. А водовоз? Парень, что торгует водой? Никак нет. Никакой он не торговец. Позади него, ярдах в тридцати, постоянно мелькает мужик с бородой. Он изменил прическу, переоделся, но это он. Гарантирую.

– Понятно. И что они делают?

– Наблюдают. Другой вопрос, зачем.

– Если б я знала.

– А, вот, нихера.

– Барт, – сказала Сюзанна тем тоном, который прорезался у неё за последнее время. – Зачем...

– Сюзанна, послушай. Я знаю, чем Генри занимался. Занимается. Хватит притворяться, он выполняет тайные операции. Я в курсе всех дел. Мы друзья. Мы братья. Есть вещи, о которых непринято говорить, или притворяться, что о них не говорят. Смешай водки с ромом и услышишь о том, чего и знать не хотел. Так что, я обо всём в курсе, и не нужно быть гением, чтобы уловить связь между гражданской войной и этими спецами. Я только лишь не понимаю, зачем они здесь. За нами наблюдают профессионалы, а твой муж как раз их тех спецов. Там, снаружи идет война и я уверен, ты знаешь больше, чем говоришь. Так, что, рассказывай.

– Ты прав.

– Не ожидал услышать от тебя этого. Продолжай.

– Отец кое-что рассказал. Он рассказал, что оказывал кое-каким людям разные услуги. Плохим людям, так он, кажется, сказал. Я должна была тебе всё рассказать, но я не могла, потому что не верила его словам. Нужно было что-то сказать, но я не хотела распространять слухи...

– Ну, нихера ж себе.

– Я не хотела усложнять. Не говорила этого, потому что это больно. Мой отец – предатель, а его слова до сих пор как ножом по сердцу. Я не хотела говорить правду. Не хотела говорить, потому что было, чем заняться и помимо этого.

Иногда проще убедить себя, что сказанное – ложь. Но подобные самоубеждения – лишь ещё одна грань всё той же лжи. Врать легко. Но потом эта ложь всегда вернется. А когда мы лжем сами себе, эта ложь возвращается тысячекратно.

– Адмирал предатель? Твой отец?

– Он признал, что делал то, чего делать был не должен. Он предупредил меня об опасности. Хотел, чтобы я улетела вместе с ним из страны. Но я не могла пойти с ним. Просто не могла. Когда Генри вернется, он должен вернуться домой. Понимаешь? Я не могла бросить тебя и Мэри...

– Ты должна была мне обо всём рассказать, Сюзанна. О чём ты думала?

– Прости.

– Эти люди ничего не делают просто так. Они никогда ничего не начинают, не имея чёткого плана. Нужно уходить.

– Я не хочу уходить.

– Да, плевать! Сейчас это единственно верный ход. Ты не поняла? Если бы целью были мы, нас бы уже давно ликвидировали. Ты – наживка. Они кого-то или что-то ищут, это связано либо с Генри, либо с твоим отцом. Ты, хоть, понимаешь, что это за люди? Они не терпят поражений. Нужно уходить.

– Ты целыми днями нарезаешь круги по дому, почти не спишь и говоришь, что нужно уходить? Перестань, Барт. Ты неадекватен.

– Ты знаешь, что я прав. Мы уходим. Сейчас же. Хватит спорить, будь внимательна. Ты упряма и напугана до усрачки. Я тоже не в себе. Но это не отменяет моей правоты. И твоей правоты в том, что Генри ещё жив.

– Ладно, Барт. Я тебя поняла. Неприятно это признавать, но ты прав. Нельзя рисковать. Чёрт. Что делать-то?

– Хорошо. Я подумаю. Помнишь Койота МакКлауда?

– О, боже. Отшельника из болот?

– Ага. У него есть небольшая рыбацкая заимка в глуши. Генри знает о ней, мы там бывали несколько раз. Если мы оставим ему весточку, что мы там, он найдет способ туда добраться.

– МакКлауд – сумасшедший.

– Трудно спорить. Но сейчас это лучший вариант. Нужно где-то спрятаться и подождать, пока всё утихнет, подальше от любопытных глаз.

– Может, и правда, стоит поехать на Кубу.

– Нас могут перехватить ещё до того, как мы выйдем из канала.

– Нас и сейчас могут захватить.

– Полагаю, скоро так и будет. Они используют нас, как козырь. Не знаю, для чего именно, но именно это их цель. Если они решат, что мы собрались бежать, нас немедленно остановят. Пусть пока всё останется между нами, загрузим лодку. А лучше две. Об одной они, наверняка, в курсе. А ночью попробуем уйти.

– Я попрошу Бобби оставить для Генри сообщение у "Капитана Тони". Если он поймет, что мы можем быть в опасности, то пойдет туда. Поход Бобби в бар не будет выглядеть чем-то необычным, – сказала Сюзанна.

– Именно. Оставь одно слово "Койот", Генри поймет, что к чему. Я попробую оставить ещё одно на причале, если он окажется слишком туп и заявится прямо сюда.

Сюзанна подумала об островах, песчаных отмелях, заводях и мангровых лесах, окружавших берлогу МакКлауда. Если им нужно где-то скрыться, лучше Эверглэйдс места не найти. А, вот, скрытно туда добраться будет сложно. Доставить к Койоту МакКлауду Бобби, Джинни и Барта будет ещё труднее. Она ещё ни разу не бывала к северу от Адской бухты, но многое слышала. МакКлауд был оперативником спецслужб, решившим, что правительство захотело его ликвидировать. Он утверждал, что служил в ЦРУ. Генри и Барт доверяли ему.

Сюзанна почувствовала облегчение. В конце концов, они хоть что-то решили делать, кроме как сидеть в доме. И она была точно уверена, что Генри всё ещё жив. Весь остаток дня она провела на виду у наблюдателей. Загорала топлесс у бассейна, расхаживала перед домом, собирала апельсины и грейпфруты в одном купальнике. Бобби ушел на поиски второй лодки.

"Может, все мы имеем право на второй шанс".

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Второй шанс

Нэшвилл, Теннесси.

Джек Страйкер был очень терпеливым человеком и сейчас он был скорее заинтригован, чем раздражен тем, что его цель вновь ускользнула. Он сидел в новом центре управления и просматривал видеозаписи.

Изображение с беспилотников было черно-белым и низкого качества, однако, запись, сделанная журналистами, была цветной.

Самые лучшие записи пришли от Рипера, чей беспилотник сейчас висел над городом. Указания он получал непосредственно от "мистеров Смитов". Раз за разом Страйкер просматривал записи в замедленном воспроизведении.

Фургон журналистов был помечен красной рамкой, какими обычно помечают мишени. Белая вспышка затмила весь экран. Фигуры людей приблизились, камера выловила их, обрамляя красными рамками. Фигуры разделились. Направляются в магазин.

Страйкер переключился на другую камеру, с вертолета, который он тоже направил в город.

Трассеры рвали дома на куски. Из уцелевших зданий отстреливались в ответ. Цели исчезли из виду.

Он запросил поддержки. Ему отказали.

Группа захвата высадилась, но связи не было. Чертовы истребители.

Страйкер принялся просматривать выложенное журналистами видео, он всматривался в лица тех, на кого охотился. Эти люди выглядели усталыми, изможденными, но решительными. Они выбежали из горящего здания с детьми на руках. Они казались Страйкеру опасными, потому что он их не понимал. Раньше он только одного знал лично, теперь же, смог плотно познакомиться со всеми остальными. Он знал о них всё – самые потаённые страхи, самые заветные желания, всё, вплоть до истории поиска в интернете. Страйкер ломал голову, пытаясь понять их мотивацию. Он всегда трезво оценивал риски и последствия. Но бросаться в огонь ради спасения ребенка или жирной домохозяйки? Нет. Это рассчитать невозможно. Он видел таких людей повсюду, и всегда чувствовал себя неуютно, потому что понять их никак не мог.

Он выбрал самые вероятные варианты их дальнейшего продвижения. Страйкер набрался терпения. В этот раз они ушли, но он достанет их.

Джек Страйкер переключился на трансляцию из Ки-Уэст. На экране красивая блондинка в купальнике собирала фрукты. "У Генри Уилкинса неплохой вкус. Я бы тоже попробовал этот фрукт".

– Ситуация? – спросил он.

– Тишина. Без изменений, – был дан ответ.

– Принято, – сказал он, вздохнув.

Страйкер был реалистом. Он прекрасно осознавал, что своей жизнью обязан тем, что выполнял для Директоров самую грязную работу. Он подстраховался, когда тайком сохранил блокнот Рейнса Блэкэби, и теперь решал, чем он может быть полезен. Он, конечно, был социопатом, но умирать совсем не хотел.

"Я спица в колесе. Многие умирали из-за того, что считали иначе. Типа, того идиота Блэкэби. Они преувеличивают свою важность и получают пулю в голову. Но Снеговик не такой. Не Джек Фрост. Я всё рассчитаю как надо, и если я рассчитаю правильно, то будет у меня свой остров. В противном случае, я труп. Боже, это прекрасно".

Он заметил, что улыбается, не той фальшивой улыбкой, предназначавшейся для людей, а искренне ухмыляется. Улыбка стала шире. "Уилкинс в любом случае приедет к своим. Из-за развода или нет. Такой бойскаут, как Генри Уилкинс, по любому, придет к своему персику".

Белльвью. Теннесси.

Джесси устал от Нэшвилла. Он был голоден, страдал от жажды и был окружен толпой мексиканцев, которые никак не желали замолкать. У них были генераторы и нагреватели, они готовили еду на пропановых горелках, чем доказывали Джесси, что он был хуже них. Нужно было куда-то уходить.

Он ждал достаточно. Он страдал от похмелья, а в доме не осталось ни пива, ни чего-то, что можно было на пиво обменять. Он закинул в грузовик отцовский дробовик, туда же бросил армейскую сумку, спальный мешок и кое-какую одежду.

Вокруг воняло дерьмом. Без воды из туалета несло гнилью. Джесси пробил дырку в полу трейлера и ходил туда, но и оттуда вскоре начало плохо пахнуть. Он больше не мог всего этого терпеть.

Он выехал на трассу в восточной части города. Он подумывал направиться куда-нибудь в Кентукки или в Кадиз, где у озера жил парень, у которого была лодка. Они не были друзьями, просто несколько раз встречались в баре и обменивались парой шуток. Он долго силился вспомнить, как его зовут, но так и не смог. Если этот парень не разрешить остаться у него, найдется кто-нибудь другой, кто разрешит.

Ему пришлось петлять дворами, чтобы объехать обгоревшие остовы машин. Некоторые автомобили были целыми, но в них не было горючего, или они оказались зажаты другими и хозяева их просто бросили. Он решил этим воспользоваться, обошел несколько машин в поисках бензина, но вернулся с пустыми руками.

Руки дрожали, он уже несколько часов торчал в пробке перед блокпостом.

"Чертово правительство. Хотят всё контролировать. Ненавижу их. Всех ненавижу. Ненавижу ниггеров, что передо мной, позади меня, вокруг меня. Ненавижу мексиканцев, которые на меня таращатся. Ненавижу Старшего Брата, новостные телеканалы, банки, христиан, мусульман, иудеев. Мне нужно пиво и сигарета, иначе я кого-нибудь убью".

Его мысли ходили по кругу, раз за разом проигрывая запись всех несчастий, произошедших с ним за годы жизни. В его язвительных обличительных речах не было ни слова об ответственности за свои поступки, себя он видел исключительно жертвой обстоятельств. Жизнь подложила ему огромную свинью, и он устал делать вид, что всё в порядке. У человеческого терпения был предел.

Впереди тянулась длинная очередь машин, красные габаритные огни уходили вдаль ровной размытой дождем линией. Джесси, который любил, чтобы его звали Маршалл, нажал на педаль газа чуть сильнее, чем хотел, а машина впереди двигалась гораздо медленнее, чем надо, поэтому его грузовик стукнул эту машину в задний бампер. Он выругался, когда стоявший сзади фургон преградил ему путь к отступлению.

Он обернулся. Человек в задней машине тряс головой и размахивал руками. В залитом водой лобовом стекле проглядывала его черная физиономия.

"Ты меня ударил, пидор. Ну, всё. Я устал от всего этого. Врезался в меня и теперь всё выставляешь так, будто это моя вина? Не уважаешь меня? С меня хватит. Меня больше никто не ударит. Ты ещё и орешь там что-то? Ну, у меня для тебя кое-что есть"

Руки тряслись, глаза налились кровью. Дышащий ненавистью, Джесси вышел из машины с дробовиком в руках. Холодные капли дождя заливали лицо.

Оружие в руках помогало чувствовать себя сильнее. "Я всё сделаю, как надо, пидарасина ты гнилая. Сейчас ты познакомишься с Маршаллом".

Нэшвилл. Теннесси.

Она умоляла его никуда не уходить и Леон послушался, потому что любил свою жену, да и конкретного плана действий у него не было. Она была консервативной, чувствительной женщиной и требовала ответов, которых у него не было. Она ждала. Насилие во всем районе набирало обороты. У них кончилась вода и еда, и ей пришлось продавать за них свои навыки медсестры. Она лечила огнестрельные раны и инфекции, вокруг них постепенно концентрировалась вся община, поэтому, поначалу, Леон даже был рад, что послушался её. Может, их жизнь наладится и они смогут пережить войну. Он гордился женой и сыновьями. Те вели себя спокойно, не хныкали и не ревели.

По вечерам они рассказывали друг другу разные истории, пели песни. Иногда к ним присоединялся кто-то из соседей. Люди помогали друг другу. Они много молились, читали Библию, создавалось какое-то единство, которое у Леона неизменно вызывало улыбку. Гаитянцы и азиаты вместе пели, сидя в самодельной церкви, переделанной из офиса. Звучали песни на испанском, английском, французском и корейском. Языки были разными, но песни были наполнены одинаковым смыслом, люди понимали мелодию и ритм и на пяти разных языках, в полумраке слышались всё те же "Господь наш велик" или "Великая благодать" и никому не требовалось перевода.

Всё шло прекрасно, было преисполнено надеждой. Когда голоса возносились к небесам, Леон чувствовал слезы на своих щеках, в воздухе стояло нечто, что объединяло людей и тогда Леон впервые искренне уверовал в бога. Это единство было больше, чем просто товарищество. То, что объединяло людей, невозможно было объяснить с научной точки зрения. Это было настолько мощным, настолько сильным, что оказывалось вне пределов обычного человеческого восприятия. Леон был знаком с религией, воспитывался в баптистской семье, но происходящее казалось ему чем-то новым и неизведанным.

Но по мере сокращения запасов, насилие становилось всё более открытым и жестоким. Людей убивали за банку консервированного супа, собачьего корма или порошкового детского питания. Со временем, Леон снова впал в депрессию. Снова стал злым.

Они ждали слишком долго, ждали знака свыше и время пришло. Она согласилась уйти. В грузовик они погрузили всё, что смогли и сыновья приготовились к большому приключению.

Белльвью. Теннеси.

Леон выругался, когда ударился бампером о впередистоящий грузовик. Этот парень оказался совсем невнимательным. Впрочем, воздушные подушки не сработали и никто не пострадал. Судя по всему, этот грузовик врезался в кого-то впереди и Леон лишь надеялся, что никто не пострадал.

Леон опустил боковое окно и вытащил вперед руки в извиняющемся жесте и крикнул:

– Моя вина. Вы в порядке?

Дверца грузовика открылась и из машины вышел бородатый деревенский мужик с дробовиком наперевес. Его лицо освещалось огнями стоявших рядом машин и в нем не было ничего, кроме жажды убийства.

Леон опустил руки на кобуру, а мужик шагнул вперед.

– На пол! – крикнул он жене.

Леон быстро открыл дверь, одновременно выдергивая револьвер из кобуры. Ветровое стекло брызнуло на него осколками и он почувствовал на лице что-то липкое и горячее. Крик жены смешался с выстрелами дробовика, с испуганными воплями детей, с руганью мужика.

Леон упал на сырой асфальт, направляя своё оружие куда-то вперед. Прозвучал ещё один выстрел, на этот раз, в дверь, и Леон ослеп на один глаз. Лицо горело.

Он выстрелил, целясь по ногам. Промазал. "Черт. Всего пять футов. Как же я не попал? Или попал? Боже. Дети. Жена. Господи". Быстро двигаться он не мог. Всё происходило одновременно в замедленном и ускоренном темпе, будто в кошмаре. У него кончились патроны, а противник был слишком быстр. Асфальт был сырым и холодил щеку, ему показалось, что он чувствует дрожь дороги. Всё вокруг светилось красным.

Перед ним появилась пара ботинок, а в голову уперся ствол дробовика. Леон в отчаянии снова нажал на спусковой крючок. Кошмар продолжался и он, как в дурном сне, беспокоился обо всём одновременно и никуда не успевал.

В машине плакали дети. Он думал о том, что подвел их, что должен был их защитить, дать им лучшую жизнь, хотел попытаться ещё раз.

Он хотел им спеть, тем самым, объяснить всё, что испытывал по отношению к ним. Может, когда они вырастут, они всё поймут. Когда-нибудь они снова увидят его, услышат и поймут, даже если его самого рядом не будет.

Его голос стих, боли больше не было, хотя он продолжал петь, его песня разделялась на множество голосов, заполняя всё вокруг вечным наслаждением.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Отцы

Белльвью. Теннесси.

Вокруг было тихо и спокойно и Генри не заметил, как началась заваруха. Карлос же, напротив, был взвинчен и потому внимателен. Позднее, он объяснял свои действия так:

– Я уже полчаса корчил рожицы тем детишкам. Тем временем, тот мудила в грузовике так впился в руль, что я за несколько метров чувствовал его напряжение. Даже во тьме я видел, что он на взводе, готов к броску, будто змея. И после того, что мы видели утром, я понял, что он нечто подобное выкинет.

Карлос вышел из машины одновременно с мужиком. Всё происходило слишком быстро и, когда Генри только выбирался со своего места, уже прозвучали первые выстрелы.

Спавший сзади Мартинез выскочил из машины и расположился у пассажирской двери, в то время как Карлос стоял впереди.

Прежде, чем Генри осознал, что произойдет нечто нехорошее, мужик из грузовика выстрелил по лобовому стеклу фургона.

Карлос закричал и побежал вперед. Всё происходило слишком быстро.

Генри оббежал фургон сзади, Карлос обошел его спереди. Ребятишки плакали, рядом с ними раздалось два быстрых выстрела.

Селюк с дробовиком падал на спину, мужчина на земле был мертв, ему в упор выстрелили в лицо из дробовика.

Убийца попытался подняться и Генри выстрелил ему в грудь. Карлос подошел к нему вплотную и наступил на горло.

Мартинез и Генри взяли детей на руки, пытались их успокоить, но те продолжали кричать и плакать. Карлос уводил жену убитого. Где-то вдалеке гудел вертолет.

– Валим! – приказал Мартинез. – Пошли! Пошли! Пошли!

Генри оставил детей и убежал под прикрытие деревьев и домов на холме. Они были мишенями и если бы остались на месте, могли пострадать другие люди. Генри ненавидел себя за то, что прятался от вертолетов в сырой темноте, когда там, на дороге ревели дети, оплакивая смерть своего отца. Он хотел сражаться.

Он бежал следом за Мартинезом, позади кто-то по громкоговорителю призывал к порядку. Врагу понадобится несколько минут, чтобы проанализировать видеозаписи и нанести удар. Их вещи брошены, местоположение известно, а сами "Волки" спешно покидали место преступления.

Генри включил прибор ночного видения. По мере продвижения, они всё глубже погружались во тьму. Они, то ползли на карачках, то бежали, сломя голову, то вжимались в землю. Отряд шел мимо домов, заселенных и брошенных, в постоянном ожидании появления охотника и звук беспилотников мог стать последним, что они услышат в своей жизни.

Всю ночь они бежали, а днем отсыпались в подвале детского сада, в окружении мягких игрушек. Они были голодны и страдали от жажды.

– Был бы я на полсекунды быстрее, тот парень был бы жив, – сказал Карлос, сидя в полной темноте.

– Я мог бы успеть, – возразил Генри. – Если бы сам заметил, что происходит.

– Всё было слишком быстро, – сказал Карлос. В его голосе не было никаких эмоций. – Всё всегда происходит слишком быстро, а когда нужно отвечать, уже слишком поздно. Пытаешься остановить опасность, но всё происходит словно, в одно мгновение. Как вспышка молнии. Когда слышишь грохот грома, кто-то уже мертв.

– Это моя вина, – настаивал Генри. – Я был ближе.

– Нет! – рявкнул Мартинез. – Хватит ныть. Все мы видели, как умирают люди. Я не к тому, что нужно быть черствым, но нытьем и философствованиями их не спасти. Сидите тут и ноете, как два задрота, хватит! Вместо того чтобы стенать о сделанном или не сделанном, соберитесь! Сконцентрируйтесь на поставленной задаче! Вы, всё равно, ничего не сможете изменить.

– Есть, сэр, – ответил Генри.

– Иди на хуй, сержант-майор – произнес Карлос. – При всём уважении.

– Хочешь что-то изменить? Хочешь победить? Будь этой молнией, – сказал ему Мартинез.

Молнии способны разрушать всё, во что попадут. Генри видел, как погиб человек, пытавшийся защитить свою семью. Он просто встал на пути у какого-то безумца. Теперь его дети вырастут без отца, и ничего с этим не поделать. Вокруг только хаос, несправедливость и бесчеловечность.

"Будь этой молнией" – эхом пронеслись в его голове слова сержанта. Правильные слова, но сейчас они никак не отдавались в душе Генри. Вряд ли Мартинез сейчас заботился о самом себе, его волновала судьба собственных детей, оставшихся в Техасе. Он просто не желал признавать свою уязвимость после того, чему они были свидетелями.

Мужчины умирают, даже если они не желают признаваться себе в этом, как будто, принимая эту истину, мужчина отдается ей во власть. Это нечто первобытное, природное. По этой причине, мужчина не ходит к врачу, отказывается от составления завещания, надеется на своих детей.

***

Следующей ночью они снова тронулись в путь, скрываясь в самых темных и мрачных углах. В большинстве домов горели керосиновые лампы и свечи, лишь у нескольких стояли генераторы. Город был погружен во тьму и им это было на руку.

По улицам рыскали стаи собак, собак, которых собственные хозяева выгнали на улицу, потому что не могли прокормить. Они бегали по городу, охотились на кошек и белок, рылись в мусорных кучах. Дождь прекратился, температура ночью падала ниже нуля, земля покрылась инеем.