Текст книги "Эпикруг"
Автор книги: Шломо Вульф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Вульф Шломо
Эпикруг
Шломо Вульф
Эпикруг
"Я практикую тридцать пять лет. Меня мистификациями не возьмешь, глухо сказал ветеринар, отодвигая фотографии и коробочку со старыми желтыми собачьими зубами.– С вашейсукойпо кличке Терри я имею дело девятый год. У нее была неизлечимая чумка. Вы сами отказались от весенней прививки, мотивируя тем, что собака старая и с другими животными не общается.Этот же почти щенок с тем жередким окрасом полярного волка ничего общего с ней не имеет. Вас, Алексей Витальевич, я знаю как известногоакадемика и,к тому же, своего депутата, а вас, Илья Романович, я просто тут пару раз встречал. И никак в толк не возьму, чегоради вы тут разыгрываете комедию. Ваш друг приобрел точно такого же щенка, как павшая собака? Отлично, это делают почти все любящие хозяева. Номеня-то зачем дурить?" "Никто и не думал вас унизить, – мягко возразил академик Жаборецкий. – Просто доктор морской биологии Илья Романович Лернер испытал на умирающей собаке свой препарат, полученный из секреций антарктических креветок и..." "До свиданья, – резко поднялся старик. – Вернее, прощайте. К этой собаке меня больше не приглашайте... Я, конечно, не ученый, до вас, докторов и академиков не дорос, но в своем деле, смею вас уверить..." (C)=
1. 1.
"Иду себе по улице и вдруг вижу улыбку. Думал – почудилось. Давно никто в этой проклятой стране не улыбается даже саркастически. А потом присмотрелся – это Илья Романыч... Тогда понятно! Я бы на твоем месте вообще беспрерывно ржал от радости, катался по траве и болтал в воздухе всеми четырьмя копытами. Даже твоей Нобелевской перспективе так не завидовал... Все вздор по сравнению с отъездом доктора Лернера в Израиль. Куда еще такому специалисту ехать, как не на Запад, и куда еще еврею, прости, ехать, как не в Израиль? Я бы и сам туда уехал. Так что по-светлому тебе завидую... Счастливого тебе пути, а успеха и желать не надо: не в Москву едешь. В свободном мире, такой талант сразу оценят. С твоими патентами ты через год миллионером будешь. Не забывай только свою непутевую Родину и нас, грешных, везунчик... Надо же, на всю жизнь из всей этой мерзости! И, что интересно, на законном основании. Вечно этим евреям больше везет, чем людям... Женечке привет от невыездного хохла." 2.
В опустевшей захламленной квартире сквозняк из приоткрытой балконной двери гонял по пыльному полу старые письма и фотографии. Жарко грели никчемные уже батареи и тянуло плесенью из брошенного открытым немытого холодильника. В ванной сиротливо и обиженно сияла новизной купленная всего-то год назад по невероятному блату автоматическая стиральная машина "Вятка", работой которой они любовались в первые дни, как телевидением. Годами подобранная, ухоженная мебель хранила облик своих хозяев. Казалось, не только эта квартира, но и Академгородок, весь этот уютный морской город невозможно было представить без Лернеров. И вот они уезжали, словно бежали от чего-то ужасного, хотя в приниципе им ничего не грозило такого, чего следовало бы бояться именно их семье в частности и евреям вообще. Просто вдруг, совершенно неожиданно достоверно выяснилось, что уехать, оказывается, можно! Сначала, замирая от собственной смелости, Илья заказал разговор с Хайфой по случайно полученному телефону. На переговорном пункте сказали, что связь будет тогда-то и во столько-то. Он никогда в жизни за границу не звонил, а потому не верил, что это так просто и безнаказанно можно сделать. И вот в назначенный час раздался звонок и хриплый женский старческий голос попросил его продиктовать для вызова фамилию и имена отчества членов его семьи, год рождения. Все. Ждите вызова. Но такого просто не может быть! За всю жизнь Илья привык, что граница на замке, что пересечь ее можно только преступным путем, спрыгнуть с борта круизного лайнера или там угнать самолет. Он и продолжал не верить в счастье оказаться в этом раю за границей, о котором так рассказывали выездные. Причем не в пределах какой-то конференции и прилегающих к гостинице магазинов, кда рекомендуется ходить тройками, а вообще... навсегда! Такого просто не может быть, потому что быть не может никогда. И вот в его обычном почтовом ящике лежит узкий конверт с перечислением имен его семьи удивительной фразой: "Уважаемый Г-н. В ответ на Вашу просьбу имею честь сообщить Вам от имени Министра Иностранных Дел, что вышеперечисленным лицам будет разрешен въезд в Израиль в качестве иммигрантов. Визы будут выданы уполномоченными представителями Израиля." И рядом тот же текст на непостижимом для таких евреев как они иврите. И печать со скромнымгербом Еврейского государства. И все это названо разрешением на въезд. Как просто! Настолько, что поверить нельзя. Особенно, если учесть, что некогда была первая форма секретности. Нет-нет, не выпустят бывшего разработчика биологического оружия... А потому никаких сборов, чтобы не было тяжелого разочарования.
Когда же выяснилось, что выпустили, Лернерытак поспешно собрались, пока родная страна не спохватилась и не передумала, что даже не успели осмыслить, куда девать нажитое добро. Потом выяснилось, что отсюда багаж в Израиль не отправлялся, а переправлять вещи через другой город – никаких денег не хватит. Если же все продать на месте с молотка, то вырученные "деревянные", как вдругстали называть незаменимые недавно рубли, за проданное нажитое добро надо как-то нелегально обменять на доллары – через каких-то никогда Лернерам не знакомых темных личностей. Официально разрешалось провезти только пятьсот долларов. Именно в такую сумму Родина оценила четверть века труда этой семьи на общее благо. Всю прочую валюту следовало где-то прятать, куда-то затыкать, заворачивать, а ушлые таможенники всегда знают куда. А в случае поимки с поличным, Лернеры станут уже не эмигрантами, а нормальными советскими преступниками, которых не выпустят туда и не впустят обратно, а отправят на нары.Илья не собирался садиться в тюрьму за пару тысяч долларов, которые, как всем известно, нормальный западный ученый зарабатывает в неделю.
В результате все произошло так стремительно, что к моменту отъезда сначала в Москву к самолету на Будапешт Илья вообще не успел никак распорядиться своим имуществом. Родственников у него в этом городе не было, близких друзей – тоже. Оставалось только сдать ключ в домоуправление, чтобы получить очередной выпускной документ и все оставить, кому Бог подаст.
Он бросил последний взгляд на свой семейный очаг, запер дверь и машинально положил ключ в карман. Всю жизнь он боялся потерять ключ от своей квартиры. И вот теперь его можно просто выкинуть в снег.
У подъезда урчал микроавтобус, в который легко поместилось все, что осталось от имущества семьи Лернеров – три чемодана, свернутый ковер и спальный мешок, как тара для трех подушек. Только безумцы могли отправиться с таким багажом не в турпоход с возвратом через неделю домой, а не навсегда – в чужую страну...
Ледяной непрерывный сухой ветер разносил по двору использованные в туалете газетные обрывки из переполненных мусорных баков. В ярко освещенный пустой гастроном по привычке заходили люди, чтобы тотчас же выйти. Декабрь 1990, исход перестройки, опустошение магазинов, планов и душ. Под очередной исход евреев в поисках лучшей доли.
Среди освещенных в этот ранний зимний вечер теплых окон зловеще темнели только три окна их "хрущобы", многолетнего семейного очага, их единственного дома на этой планете. Дочь Лена целовалась с плачущей подругой. Впереди была неизвестность, милость победившего коммунизм сионизма.
Окна, как потом выяснилось, темнели еще долгих два месяца, пока тут бурно делили еврейское имущество, как некогда в Испании, Германии, повсюду, где оставалось нажитое трезвыми и работящими людьми добро.
"Куда ты смотришь, Женя? – стараясь сохранить бодрый тон, спросил Илья, проследив взгляд жены на темные окна. – Забыла что-то? Ключ ещеу меня."
"Мне страшно, Ильюша, – прошептала она. – Куда мы едем без ничего? Что нас ждет? Кто и за что прокормит? Куда поселит? Да еще вот-вот чужая война. В "Правде" сказано, что Саддам поклялся сжечь пол-Израиля. И вообще там ведь вечно война... И девочек призывают..."
"А тут? У Хромина месяц назад на улице у самого подъезда сына зарезали, такой был способный и безобидный мальчик! А все это, – он провел в воздухе рукой на постылый пейзаж. – Это ли не война, блокада и запах тления? А что до имущества, то все говорят, что там на помойках можно найти то, чего нет даже в наших инвалютных магазинах, а государство дает деньги на такие телевизоры и стиральные машины, по сравнению с которыми все, что мы бросили тут – хлам. Не жалей ни о чем. Считай, что мы умерли и рождаемся заново. Вон там, за окнами, осталось наше бренное тело, а тут – бессмертная душа..."
"Все было бы так, если бы не та... помнишь, в норковой шубе?" 3.
"Нечеловеческая сила, в одной давильне всех калеча, нечеловеческая сила живое сдвинула с земли, – совершенно некстати вдруг вспомнилось Жене. – И никого не защитила вдали назначенная встреча. И никого не защитила рука, мелькнувшая вдали..."
С низкого черного московского неба сыпал и сыпал мелкий сырой снег. Он оседал на мехах воротников и шапок, придавая женщинам заплаканный вид. Вокруг были напряженные серые лица. Шла перекличка.
Бесконечный список фамилий и имен вызывал в Илье атавистический ужас непоправимого несчастья. Впервые в жизни он оказался в толпе, состоящей из ОДНИХ ЕВРЕЕВ! Мы... В эшелонах и в очереди к дымящей трубе тоже были одни евреи – участники Катастрофы, впервые в новейшей истории изолированные от сопредельных народов. Чтобы безнаказанно и надежно уничтожить, нас надо сначала отделить от тех, с кем мы одновременно появились на свет, росли, учились, дружили и ссорились, в кого влюблялись, с кем работали и боролись за счастье общей, единой Родины, к кому имели счастье или беду прилепиться, став органичной частью уже сложившегося, имеющего свою родину народа. Нацисты били и убивали отдельных своих соотечественников-евреев и на глазах толпы, но убивать их массой, всех до единого можно только в концлагере или где-то у рва в глубоком лесу, при любой безнаказанной наглости – все-таки вдали от глаз своего и чужих народов.
"В этом-то и суть нашего движения, Илья Романович, – говорил за бутылкой в купе случайный попутчик, русский, бывший танкист генерала Драгунского. – Наш Комитет бесконечно далек от антисемитизма. У нас собрались не только лучшие из лучших советских евреев, цвет и гордость всего советского народа, но и лица всех национальностей нашей великой Родины. Мы против сионизма именно потому, что хотим сохранить на Земле уникальное явление, именуемое еврейством. Вы – единственный народ древности, переживший тысячелетия. От Египта, Вавилона, Рима, Греции давным-давно осталось слабое подобие великих современников древнего Израиля. А евреи словно не изменились. Бен-Гурион мог бы свободно говорить на иврите с царем Соломоном! Вы – золотой фонд человечества. В любой стране, среди любого народа именно ваши представители – лучшие из лучших, его гордость и слава. Кто представляет на мировой арене нашу советскую музыку, науку, технику? Кто составляет львиную долю Нобелевских лауреатов любого народа в любой области человеческой деятельности? Вы. Кем были самые надежные сподвижники Ильича? Евреи! Именно вам мы все обязаны появлением на карте мира великой и свободной советской страны вместо бесправной и отсталой Царской России. Сионизм же поставил своей главной, если не единственной, целью собрать вас всех в самой горячей точке планеты. Это созвучно с гитлеровским планом "окончательного решения еврейского вопроса"! Это – путь к неизмеримо более страшной второй Катастрофе. Ради собственной власти сионисты собирают евреев в стране, изначально противостоящей неисчислимому, бурно набирающему военную мощь исламскому миру, и своими преступлениями против арабов противопоставляют евреев мировому сообществу. Мы же, со своей стороны, создаем противовес этому мнению. Советские евреи не солидарны с сионизмом. Мы против создания "Великого Израиля" – чудовищного концлагеря, словно специально задуманного для идеального и неминуемого массового геноцида уничтожения всех населяющих его евреев, без исключения. За много лет, что я провел в Сирии и Египте, я не встретил ни одного военного, простившего Израилю свои поражения в прошедших войнах, не мечтающего о реванше, ни одного араба, мыслящего победу иначе, чем путем полного уничтожения агрессора от мала до велика."
"Так вы, товарищ полковник, были военным советником у арабов? И намеренно готовили ваших боевых друзей к победоносной войне, ко второй Катастрофе? И много в Антисионистском Комитее советской общественности таких юдофилов?" "Немало. Председатель нашего Комитета лично руководил курсами "Выстрел" по подготовке палестинских партизан. И что? Мы заботимся прежде всего о вас – своих гражданах еврейской национальности, о сохранении вашей жизни и жизни ваших потомков на благо НАШЕЙ ОБЩЕЙ страны. Любой еврей, расставшийся с Союзом и переехавший в Израиль для нас – сионист, враг нашего народа, и прежде всего его еврейской части. Уничтожив искусственное сионистское образование на Ближнем Востоке, мы спасаем прежде всего вас, наших сограждан. Именно поэтому с нами, а не с ними умнейшие и известнейшие из евреев. Как, впрочем, самые способные из западных евреев в своих странах, которые и не думают эмигрировать, а сионистов поддерживают только потому, что они против нас. Чем позже арабам удастся уничтожить Израиль, тем больше евреев сионизм соберет для последующего полного уничтожения. Его идеал победить всех евреев на Земле..."
И вот сионизм в очередной раз спасает нас, подумал Илья, подняв глаза от унылой толпы к небу, окаймленному зданиями "голландского" посольства.
В самом центре этого черного прямоугольника, как безмолвный грозный ответ логическим построениям полковника-"юдофила", колебался на слабом ветру большой белоголубой флаг с древней звездой. У основания его мачты робко откликались на свои такие неблагозвучные всю жизнь еврейские имена беженцы из Сумгаита, Ферганы, Тирасполя. Тут пытались сохранить спокойствие пережившие "нелепейший" страх предполагаемого майского 1990 года погрома респектабельные москвичи и ленинградцы. Впервые почувствовали себя евреями и откликались на свои ничего для стерильно-русского населения не значившие имена жители Севера и Дальнего Востока. Они вдруг получили совершенно невероятную возможность оставить стремительно погружаемые в голод и беспредел города и поселки, по сравнению с которыми не то что какая-нибудь Калуга, а и Иркутск был Материком или Западом. Им и во сне не привиделся бы переезд в пределах Родины на постоянное место жительства в крупный город у теплого моря, получше, говорят, Севастополя или даже Одессы. Им не светил до сих пор иближайший, такой же холодный и неуютный краевой центр.
Грязную снежную жижу московского двора месили стоптанные промокшие ботинки и сапожки обреченных на медленную смерть стариков и старушек, всех этих никому, кроме пионеров-следопытов, не нужных ветеранов, единственным богатством которых оказались ордена, а единственным счастливым временем в жизни, как ни парадоксально, период самой кровавой и беспощадной войны.
"Ты не на той стороне воевал, папаша. Стоп, да ты же еврей? Тогда как раз на той стороне воевал, если вообще не в Ташкенте. А вот за что мой отец положил свою геройскую голову под голодом Клином? Чтобы его верной вдове каждая срань в собесе бумаги в лицо швыряла? Прости, старик, лично против тебя я ничего не имею, но, как говаривал ваш общий с моим отцом кумир, мы пойдем другим путем. И на этом пути нам евреи не нужны. Так что вот тебе Бог, а вот порог, чемодан-вокзал... Дальше сам знаешь куда. И поторопись! Потому что если мы поторопим, то я тебе не завидую. Не все способны говорить с евреем, как я с тобой. Иди пока с Богом и не возникай по поводу нашей формы и наших приветствий. Не твое это жидово дело. Мы из биографии вашего поколения свои выводы сделали..."
Сейчас эти старики откликались на свои такие непривычные для Ильи имена. "Лифшиц Хая и Абрахам!" "Мы здесь." "Грицкис Мордехай! Есть Мордехай?" "Есть, но он парализованный. Яс ним, его внучка, Грицкис Светлана..."
Они здесь. И их невообразимо, до неприличия много, больных немощных бывших делателей. Неужели кто-то всерьез собирается их прокормить, где-то расселить, лечить, обогреть старость? Кто их пригласил, зачем, какой может быть толк любой стране от этого совершенно очевидного балласта? Никто не был изначально более идеологически близок Советскому Союзу и чужероден стране, на пороге которой они сейчас нежданно-негаданно оказались, как эти пришибленные "комсомольцы-добровольцы". Уважаемыми пенсионерами принято считать тех, кто создал в прошлом настоящее для нынешнего и будущих поколений. Эта массаза всю свою нелегкую жизнь палец о палец не ударила для пригласившего их Израиля. Напротив, они свято верили именно в советскую власть, которая их защитит от всего на свете. Они гневно клеймили израильских агрессоров и голосовали на многолюдных собраниях – руки прочь от Каира! Они правильно воспитывали детей и внуков. Они гордились Антисионистским Комитетом и его председателем, пригласившим на телевидение, кого бы вы думали, Быстрицкую. Оказывается эта первая красавица Союза тоже (понизив голос) еврейка! И тут мой сосед, представьте себе такую низость, уезжает в (понизив голос) Израиль.
И вот их грозят побить за попытку пройти с удостоверением ветерана без очереди, как и их русских однополчан. Но тем не кричат "чемодан-вокзал-Тель-Авив" на глазах улыбающегося милиционера. Всю жизнь они укрепляли советскую власть для опоры и защиты в старости и немощи. И вот родная советская власть отлично ужилась с "Памятью". На коготеперь могли опереться они – гордые победители коричневой чумы?
И вот они здесь – бывшие воины в развевающихся на сыром европейском ветру плащ-палатках на броне тридцатьчетверок, бывшие задорные фигуристые регулировщицы с косою под пилоткой у указателя "Берлин 76км". Краса и гордость надежды человечества – армии-освободительницы, Страны Советов, еееще живая история просит страну, посмевшую провозгласить "Израиль для евреев", впустить к себе чужих стариков, цинично лишенных защищенной страной не только пенсии, но и гражданстива за выезд в свою национальную республику.
Говорят, пятна на Солнце таят неизвестную пока науке страшную опасность. Пятна на лбу у нового коммунистического лидера проявились в безумии некогда единого народа, который как-то вдруг растерял весь свой интернационализм. Оказалось, что "Латвия для латышей", "Грузия для грузин", да и "Россия для русских". И вернейшие из советских интернационалистов осознали необходимость еврейского национализма, сладость самих понятий: еврейские танки, еврейские боевые корабли, еврейская непобедимая авиация, еврейские солдаты, не говоря уж о еврейских генералах.
Первый звонок прозвучал еще в 1967 году, разделившем мир на два глобуса. На одном жили неевреи всех национальностей, независимо от убеждений, на другом – евреи и люди с любой примесью древней синайской крови, их добровольные жены и мужья любого гражданства и политических убеждений. Советские патриоты-евреи, все без исключения вдруг внутренне стали на сторону своего еврейского народа против всех прочих. Это разделение было неожиданным, неосознанным, но необратимым. Оставаясь И никакие Комитеты, никакая пропаганда с той и с другой стороны уже не могли вернуть людей на общую планету.
В 1967 году мир ПОЗВОЛИЛ очередной Холокост. Американские военные аналитики советовали президенту не вмешиваться – Израиль обречен: only not our boys. Советские гуманисты раздели и разули собственный народ, оставили его навеки без своего хлеба: все для братского арабского фронта, все для победы над сионистским врагом, две трети которого – старики, женщины, дети и ученые богословы. Духовные отцы ислама признавали по отношению к евреям только одну богопротивную заповедь "УБИЙ!!" Духовные отцы коммунизма готовы были для этой цели отнять у своих народов все.
ООН охотно подчинилась требованию Насера и вывела свои войска с Синая, коль скоро всем ясно, что крышка не Египту, а Израилю. Совет безопасности мирового сообщества не осудил приказы арабского командования о геноциде после победы.
Мир с нетерпением и любопытством ждалВТОРОГО ХОЛОКОСТА.
ЗА были все, кроме вооруженных евреев. Впервые за последние тысячи лет своей истории они выступили с современным оружием в руках – сами в свою защиту. Выступили достаточно жестко, к изумлению и разочарованию до шока, до истерики "интернационалистов". После открыто объявленной арабами войны на уничтожение, никого не удивила бы куда более жестокая реакция победителей. Как минимум – окончательный разгром армий агрессоров. В подобной ситуации никогда мало не было и жителям беззащитных городов. Евреи жевыступили со своей вечной оглядкой на мнение "гуманного и справедливого" сообщества, которое тут же, на шестой день, забыло, кто на кого пошел войной...
И вот теперь смысл своей жизни ветераны Великой отечественной видели не в том, что последние сорок лет они ковали оружие арабским палачам евреев, а в том, что без их Победы Израиль вообще не появился бы на свет, и никому из окружающих, включая ироничную молодежь, просто некуда было бы сегодня ехать. Без атак яростных тех на Безымянной высоте, батальонов, просящих огня, без Громыко на сессии ООН, опиравшегося на авторитет главного победителя фашизма. Они снова гордо подняли голову: они не были предателями еврейства. Они воевали за его самое существование!..
С этими мыслями Илья благодарно взглянул вокруг и на флаг над головой. Ничего, подумал он, отныне мы вместе, мы – с вами. Мы едем не с праздными руками, не с пустой головой каждый. С нами мощь Израиля удесятерится. Именно мы сделаем то, что обещано народу Израиля Творцом: Давид еще успешнее будет бить Голиафа. Миллионы новых энергичных граждан и их подрастающих детей, тысячи проектов, это ли не мощь, превосходящая сотни арабских дивизий! 4.
"...а не для репатриантов, – услышал Илья обрывок разговора рядом, когда кончилась перекличка. – Это отношение в сто раз хуже, чем к евреям в самом антисемитском году на Украине..." "Простите, – спросила Женя, держа за локоть мужа, чтобы не потерять его в толпе,– о каких репатриантах вы говорите?" "Как это о каких, – изумилась дама в мокрой норковой шубке, – о нас с вами. Мы теперь уже больше не граждане, а репатрианты, на иврите олим..." "Как это не граждане? – удивилась, в свою очередь, Женя. – Все знают, что это в Америке или Канаде гражданства надо ждать годами. А Израиль предоставляет его прямо в аэропорту." "У вас что, никого там нет?" "Нет, а что? Мы читали..." "Тогда до встречи в Тель-Авиве." Дама нервно раскрыла зонтик: "Леhитраот." "Что она сказала?" "А черт ее знает. Подослана, наверное... Тут, скорее всего, полно гебистов!"
Репатрианты! И что же? Вот у подруги Жени Зинки Малаховой была в молодости встреча так встреча! Подошел к ней в электричке "чурка с глазами" в грязной форме стройбата, да еще по-русски едва говорит, нашел дуру, знакомиться, ишь ты, Ромой его зовут, а ее Зиной, и что? Ага, он ее давно "лубит"... Осчастливил! Да ее, пышку белобрысую вся Россия и Кавказ клеят повсюду. Нашел дуру...
"Женька, – орала Зина на другой день, – ты представляешь кем он оказался?! РЕПАТРИАНТОМ!!" "А что это такое?" "Как что? Иностранец! Вообще-то они армяне, но жили в Аргентине. И вот их потянуло на Родину. Им та-акие условия!.. У его отца дом в горах в Гаграх и свое фотоателье на побережье. Машина – оба-алдеть! Одно слово – репатриант! И он на мне женится сразу после армии..." 5.
Продрогшая Лена ждала родителей в подворотне дома напротив. Евреи превратили тихую Ордынку в ад для ее жителей и прохожих. Лена строила из себя местную девчонку, не имеющую отношения к жуликам, продающим очередь на вход в посольство, к русским парням с вызывающим плакатом на груди "Куплю жену", к столпотворению на улице,милиции, торговцам.
"Что тут такое? – спросил у нее мужчина в тулупе. – Неушто в Третьяковскую галерею такая очередь?" "Галерея прямо, мил человек. А тута очередь за границу. Предатели тута стоят! – нарочно громко ответила дворничиха.– Жиды. Ту войну отсиделись, теперь новую нам делать в Израиль едут."
"Иди ты! – изумился провинциал. – И что, только евреям уезжать можно? Надо же! И тут им..."
"Завидуешь, что ли? – насторожилась баба в белом фартуке. – В России тебе плохо?" "А тебе хорошо? Хотя, конечно, в Москве всегда жизнь, не то что у нас!.. И чего я на еврейке не женился? Стоял бы сейчас тут предателем, а завтра твою, курва московская, красную рожу только в страшных снах бы и видел, а обо всей этой поебени только в газетах вражеских злорадно читал бы... Меня совестить надумала! Наела харю. Всю жизнь Москва жирует за счет России. Мы вам только в рабы-лимитчики и годимся."
"Вот я счас милицию...– неуверенно заявила дворничиха. – И чего выступаешь? – вдруг снизила она тон. – Нам выступать не гоже. Им-то что? Завтра на самолет и к агрессорам под крыло. А мы с тобой сегодня что не так друг дружке скажем, а завтра наши придут. Мы ж с тобой как пить дать один другого заложим и оба – в лагерь, как моя мамочка, царство ей небесное. Только меня родила и в застенок. Оттуда, слышь, седая вышла, люди говорили. Вдруг снова?"
"Вот уж им хуй на рыло, – побагровел мужик в тулупе. – Мы этих коммуняк вот-вот самих всех по лагерям. Пусть отрабатывают свой великий грех... Так что не ссы, бабка. А евреи что, пускай уезжают. Им-то зачем в наших разборках мельтешить. Уже намельтешили раз в 1917. Хотели, главное, именно нас, русских осчастливить, а вышла... твоя мамочка и наша нынешняя нищета у разбитого корыта. Есть у них своя страна, пусть ее обустраивают, как умеют. А мы свою."
"Россия – для русских, что ли? – напористо спросил парень в искусственной дубленке, жавшийся в подъезде рядом с Леной, что ее немного пугало. – Что это за разделение? Вы – фашист?" "А для кого же Россия, ежели Франция для французов? Вот уже и Израиль – для евреев,– обвел мужик рукой толпу. – То есть всем можно жить в своей стране, самим для себя, а русским стыдно? Сразу нас в фашисты?" "Кого это – вас?" – нажимал парень. "Нормальных русских патриотов, которые хотят, чтобы Россия была прежде всего для русских, а потом для тех, кому своя страна не удалась."
Дальнейший спор Лена уже не слышала. Она бросилась навстречу помятым в толпе возбужденным родителям. Наконец-то... Сколько можно?..
Дворничиха прищурилась на Илью и презрительно сплюнула: "О! Так и знала... Мальчику она тут свидание назначила, как же! Кто ж нынче на Ордынке-то назначает?.."
"Извините, – бросился к Лернерам парень в дубленке. – Вы из посольства сейчас вышли?" "И что?" "Простите меня. Я приехал из Владимира. Просто убедиться, что такое возможно – не сбежать с корабля или там из тургруппы, а просто взять и уехать... А вы действительно уезжаете? Навсегда? И вам не страшно и... не стыдно?" "Вы – еврей?" "Как вам сказать... По паспорту, конечно, я еврей. И мама и папа, но мы же все – советские люди. Разве можно подчеркивать, что я еврей? Чем это хуже или лучше, чем быть русским или калмыком? Для меня лично все нации равны. Это главное достижение нашей революции. Меня всегда возмущает это разделение, национальный вопрос. Вот и этот – Россия – для русских! Главное, чтобы был хороший человек, а..."
"Идиот какой-то, – проронила внимательно следящая за жидами дворничиха. – Ишь ты! Еврей ему такой же человек, как русский! Нашел себе ровню, иуда..."
"Вы не совсем правы, мадам, – вмешался Илья, поправляя воображаемое пенсне. – Более того, боюсь, что вы даже заблуждаетесь." "Чегой-та?– не поняла краснолицая "мадам". – Мелет чего-та, сам не знает чего. Чего ты, эта?" "Я к тому, что вы ему не ровня по другой причине. Я вот ему сейчас объясню, ху из ху, он через месяц будет в Израиле в теплом море купаться в январе и апельсины с дерева прямо на улице себе срывать, пока вы будете тут снег с блевотиной сгребать, а потом за перемороженными апельсинами час в очереди себе подобных стоять. Посудите теперь сами, равны вы с нами перед Б-гом или вы много хуже?"
"Чего ты?! – задохнулась дворничиха под хохот человека в тулупе. Матерится тут, а еще вроде грамотный. Сам ты хуй!.. Апельсины у его на улице растут!.. Чай не рябина.." "Оставь ее, – вмешалась Женя. – А вам, молодой человек, я вот что скажу: "Родину себе не выбирают. Начиная думать и дышать, Родину на свете получают, непреложно, как отца и мать." Только любовь здесь должна быть взаимной. Вот у нее – взаимопонимание. А у нас – нет. Поэтому мы здесь."
"А долг? – не сдавался парень из Владимира. – Меня Россия выкормила, вырастила, дала образование, доверила ее защищать в армии наравне со всеми. Как же так, взять и бросить, переметнуться к ее врагам – к сионистам? Как же я жить-то буду, предателем?" "Вы – сирота?" "Нет, у меня и папа и мама живы-здоровы". "Так вот это они вас выкормили, а заодно и эту страну своим недооплаченным трудом. Все остальное – нормальный в любой стране долг государства гражданину – образование и прочее. Там вы будете на истинной родине, молодой человек. Не комплексуйте, подавайте документы и вперед. Вы даже не представляете, как Израилю нужны наши головы и руки, чтобы..."
"Да нихрена ему не нужно, вашему чванному Израилю! – раздался вдруг рядом знакомый голос. Дама в мокрой норковой шубе, простуженно сморкалась под своим ломаным черным зонтом. – Не знаете, так не пудрите мозги парню. Никто нас всех там не ждет, кроме жуликов-маклеров и работорговцев-кабланов. Вот он сейчас сказал про москвичей – лимита ей нужна в качестве рабов, остальным прописки в Москве век не видать. Вот тут лимита и стоит, в рабы просится. Нет людей на свете страшней евреев и страны гнуснее Израиля!"
"Но вы же тоже вроде едете?..." – растерянно произнес Илья, оглядываясь на окаменевшее лицо дочери. "Еду, а что прикажете делать? Дом мой в Фергане сожгли. Наш уютный интернациональный город дикари-националисты захватили, все и озверели. Только там, куда мы едем еще хуже! Я у детей своих год гостила в Тель-Авиве, насмотрелась! Кругом все от жира лопаются, а наши несчастные олим каждый их проклятый шекель считают, потому что кругом жулик на жулике, все тебя обкрадывают и продают. Квартиры не отапливаются. Сейчас там на улице восемь тепла..." "Так это же прекрасно! Тут около нуля, пытался свести к шутке монолог дамы Илья, сжимая дрожащий локоть Лены. – Что же плохого?" "Так и в комнатах столько же! А лето! Полгода за тридцать... А шум! Все орут, машины сигналят, сирены день и ночь воют, во всех квартирах что-то горхочет и визжит – они там каждый год все перестраивают, мусорные машины по утрам ревут как танки. Иврит отовсюду, как собачий лай. А люди!Бесконечное разнообразие каких-то истеричных, куда-то лихорадочно спешащих уродов, и у каждого на морде прямо написано – сволочь! Паноптикум, обезьянник. Посмотришь на улице, на рынке, особенно на пляже на евреев... Мужики все волосатые, пузатые, лысые, все в шортах, спущенных на полпопы. Нормальных людей вообще нет, какой-то остров доктора Моро, не поймешь только из каких зверей их сделали... А марокканцы, эти наши там главные враги! Вот уж кто на евреев похож как эскимосы на зулусов! Тараканье проклятое, у всех золотая цепь на шее, серьга в ухе, взгляд бараний, интеллект только на обокрасть способный, браслеты на руках и ногах. Евреи мне! Вся у них радость – хлопнуть дверцей роскошной иномарки и умчаться обжираться в ресторан с идиотской их арабской музыкой. Да на их фоне те же арабы – высшая раса! И марокканья, этих арабов испорченных – половина Израиля. К ним-то мы и едем. Нашли нам "свой народ" наконец-то! Да русские, даже узбеки наши в сто раз больше похожи на евреев, чем марокканье! Вот кто нас там ждет, чтобы обокрасть, обмануть и еще над нами же посмеяться... А наших там сразу можно узнать – они с сумками через весь город с рынка продукты пешком прут, так как в маколетах им не по карману, а автобусы тоже безумно дорогие. Детей наших марокканье бьет, все кричат, чтобы мы убирались обратно в Россию. Да такого антисемитизма сроду ни в одной стране не было! Пакиды-чиновники их черномазые на нас орут. Даже бывшие наши в мисрадах-оффисах и в поликлиниках нарочно все придуриваются, что русского не знают, чтобы поиздеваться. Самый там страшный для нас народ, кстати, бывшие наши, что двадцать лет назад уехали, ватиким называются. Вот уж кто нам припомнит все то говно, какое они сами там съели. Кстати, это их любимое выражение: мы свою порцию съели, а вы своей подавитесь. Так что наши там, русские, делятся на уже сытых и еще голодных говноедов, родина историческая, страна еврейская! Работы нет, жилья нет, люди снимают квартиры на две-три семьи, чтобы где-то жить, а пособия все равно не хватает даже на счета."
