Текст книги "Время, задержанное до выяснения"

Автор книги: Шимон Шехтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Профессору, хотя он снова вошел в раж, пришлось оборвать себя на полуслове, потому что Марыля подозвала продавца мороженого. Она взяла две порции и разбудила Юзефа, а Профессор принялся за бутерброд, оставленный спортсменом – мороженого он не ел, так как страдал несварением желудка.

Прибежал Юзек, который где-то гонял мяч и сильно от этого устал. Марыля дала ему долизать мороженое, и они все вместе начали собираться домой, потому что погода испортилась.

По дороге Марыля сказала:

– Я начинаю верить, что я и в самом деле дура, потому что никак не могу разобраться, что значит «по праву», а что – «поневоле».

– Что это ты опять придумала? – удивился Юзеф. – Какую-такую новую философию?

– Какая там еще философия, – Марыля остановилась, чтобы поймать такси, потому что ехать на трамвае отнюдь не намеревалась. – Наш Профессор постоянно говорит о праве на дом, на, как он выражается, родину. А мне кажется, что тут речь идет не о том, что по праву, а о том, что поневоле.

Профессор удивленно посмотрел на Марылю, но не прервал ее, а внимательно слушал, что она говорила.

– …Например, этот мальчик. У него такие родители, какие есть – он их себе не выбирал. Родился он здесь, а не в Испании, потому что никто его не спрашивал, где ему родиться. Он еврей, хотя быть им вовсе не хочет. И как только он захотел полюбить, а может, и полюбил то, что получил поневоле, ему говорят, что у него на это нет права. Нет, что-то тут не так.

Юзеф молчал, а Профессор, хоть и порывался, ответить Марыле не смог, потому что именно в этот момент около них затормозило такси, а как только они поехали, обмениваться взглядами насчет «по праву» и «поневоле» уже не было никакой возможности. Дело в том, что шоферу, который до того, как взять пассажиров, вел машину в одиночестве, тоже хотелось поболтать, так что он воспользовался случаем и начал:

– Вы, я вижу, народ культурный, так что простите мне, неученому, что я вас так прямо, без обиняков спрошу: как же так получается? В две смены вкалываю, руки от этой проклятой баранки аж в суставах трещат, а сам на себя заработать не могу. Хорошо еще, что дети у меня уже взрослые, а жене-покойнице, кроме свечек да цветочков на День поминовения, ничего уже от мира сего не причитается. До войны я тоже возил – одного такого еврея, что бумагой торговал. Заработать он давал неплохо, дурного не скажу, да и о машине заботился, даром что не его личная была, а фирмы – то ли шведской, то ли голландской… уж и не упомню, давно это было. И при немцах повозить пришлось… Эх, да что тут говорить, война была, а я без куска хлеба не оставался. А теперь я сам – на государственной службе, машина тоже государственная, как и все остальное – и что с того? Говорят, раз государственное – значит ничье, и потому нищета вокруг. Но я так думаю, что дело не в этом. Один мой дружок работал шофером на госмашине во времена санации, как это теперь называют – и домик себе поставил. Выходит, все зависит еще и от того, какой хозяин государством правит. А если хозяин в правители не годится – тогда уж, сами понимаете… Только вот народ наш – все равно как стадо баранов и ничего лучшего не заслуживает. Я извиняюсь, если тут задел кого – а то ведь народ нынче нервный пошел: чуть что – сразу жалобу катать. Ну, а мне-то что? чего мне правду замалчивать? Вы, барышня, на меня не донесете, а им, – он повернул голову в сторону Профессора и Юзефа, – наверняка уже Калифорния во сне видится. Ну что ж, единственное, чего пока еще национализировать не удалось – это сны. Они у нас частные, и на них не нужно иметь разрешения от местного совета. А говорят еще, что у нас свободы нет…

Глава шестнадцатая
ПРЕССА ЛЖЕТ

– Я тебя очень прошу, не делай этого, – сказал Юзеф маленькому Юзеку. – Ни к чему тебе лишние неприятности, да и до несчастного случая недалеко. К тому же ничего интересного там нет, поверь мне.

– Ты говоришь, как мама, – надулся Юзек. – Она тоже всего боится. От нее только и слышишь: «Не ходи туда, не ходи сюда, смотри, будь поосторожнее». Как будто у меня собственного ума нету! Наверняка все наши ребята пошли, один я дома торчу. Снова скажут, что я струсил.

– Участие в хулиганских сборищах – вовсе не доказательство смелости, – убеждал его Юзеф.

– Почему ты так выражаешься? – возмутился Юзек. – Ты же сам прекрасно знаешь, что это неправда. Студенты из Университета даже специально надели белые форменные фуражки, чтобы их можно было отличить от хулиганов. Мне очень хочется хотя бы посмотреть. Могу пообещать тебе, что я с тротуара не сойду. А если хочешь, то пойдем вместе.

– Нет, Юзек, я не желаю иметь с этим ничего общего. Зевак там и без нас хватает. Давай лучше займемся делом. Я не уверен, что ты уже хорошо знаешь пятнадцатую главу. А может, ты предпочитаешь писать?

– Нет, лучше я повторю. А ты повторишь четырнадцатую.

– А может, повторим все с самого начала?

– Хорошо, только, чур, я первый, – согласился Юзек.

И оба – маленький и большой – по очереди начали читать наизусть главы из собственной повести. Юзек повторял нечетные главы, а большой Юзеф – четные. Потом они поменялись, а потом, когда уже повторили все целиком, стали проверять друг друга с любого места. Маленький Юзек начинал какой-либо отрывок, все равно какой, из какой угодно главы, а большой Юзеф кончал – и наоборот. Выходило это у них очень здорово. Они не забыли ни одного слова, ни одной запятой, ни даже точки.

А когда немного устали, принялись за яичницу, которую как раз поджарил Юзеф. Они были очень собой довольны.

– Теперь, – сказал Юзек, – даже сто недоделанных Хенеков ничего у нас не украдут. Могут искать себе рукопись, сколько им влезет, и фигу найдут.

– Даже целая армия Мазуркевичей, – добавил Юзеф, – хотя бы она всю землю перекопала и все реки выкачала, не нашла бы нашу повесть, ведь в голову-то нам не заглянешь. Ловко мы их провели, правда?

– А чья была идея? – с гордостью спросил Юзек.

– Твоя, конечно же, твоя, Юзек. Рукописи нет, а повесть есть!

– Только вот сдержал ли ты слово? – спросил Юзек. – Никому не рассказал?

– Никто на свете об этом не знает, – заверил его Юзеф, – и никто, кроме нас, знать не будет.

– Даже Марыля? Даже Критик? – подозрительно выпытывал Юзек.

– Даже они, клянусь тебе, – торжественно заверил его Юзеф и разлил чай по стаканам.

Маленький Юзек взял уже третье пирожное и спросил:

– А больше пирожных у тебя нет?

– Нет, но ты ешь, я не хочу, – ответил Юзеф.

– Я тоже не хочу. Оставлю – ка Марыле, – и Юзек положил пирожное обратно на тарелочку.

– Ей уже давно пора быть дома, – сказал Юзеф. – Как бы чего не случилось, – и он потянулся за газетой. – Давай-ка, Юзек, почитаем, что пишут про хулиганствующих студентов.

– Не желаю этого читать, – буркнул Юзек. – Пресса лжет!

Большой Юзеф внимательно посмотрел на маленького.

– Кто это тебе сказал? – спросил он. – Ты, наверное, уже там был и скрываешь от меня?

Маленький Юзек немного смутился, опустил голову и тихо сказал:

– Только минуточку, когда к тебе шел.

И он вытащил из кармана листовку, где было написано: «Пресса лжет! Читай только „Сверчка“ – он еще не лжет».

Юзеф взял листовку, прочел ее, разорвал на мелкие кусочки, положил в пепельницу и поджег.

– Если бы что-то подобное у тебя нашли, то тебя тут же вышвырнули бы из гимназии и…

– Я эти надписи повсюду видел, – сказал Юзек. – Он немножко злился на Юзефа за то, что тот уничтожил листовку. – И ничего бы мне не сделали, потому что все об этом знают. Все знают, что это правда.

Юзеф задумался и ничего не сказал, но газету отложил.

А Марыля все не возвращалась.

– Почему, – спросил вдруг Юзек, – газеты пишут, что это сионисты подстрекают молодежь?

– Потому что среди их вожаков есть сионисты, – ответил Юзеф, но как-то неуверенно, не глядя на Юзека.

– Ты от меня скрываешь правду, – сказал Юзек. – Я знаю, студенты хотят, чтобы в театре шли «Дзяды» Адама Мицкевича, и вовсе не выступают против арабов.

– Ну, это не совсем так, – ответил Юзеф.

– Ага, я давно хотел тебя спросить, но все забываю, – заговорил Юзек. – Это правда, что я родственник Адама Мицкевича?

– Ты? Не понимаю, – удивился Юзеф.

– Ну, ведь фамилия моего дедушки, – ответил Юзек, – Мицкевич, Израиль Мицкевич.

– Это простое совпадение, – рассмеялся Юзеф. – Однофамильцы – и все. Очень многие евреи, которые родились там, где и Адам Мицкевич, носят эту фамилию.

– Так, может, поэтому, – продолжал расспросы Юзек, – студентов обвиняют в сионизме?

– Не болтай глупостей, Юзек. Здесь нет ничего общего.

– А может, потому, – не переставал расспрашивать Юзек, – что Адам Мицкевич… я где-то об этом читал, только не помню, где… что Адам Мицкевич сформировал еврейский легион? Ты об этом что-нибудь знаешь?

Юзеф снова рассмеялся, но ничего не ответил. Он начал только нервно расхаживать по комнате, потому что Марыля все еще не возвращалась.

Маленький Юзек не удержался и отрезал себе половину пирожного, которое оставил Марыле.

– Ты мне обещал, – сказал он, – рассказать, что было на собрании в Союзе.

– Ничего интересного, – отозвался Юзеф.

– А ты выступал «за» или «против»? – спросил Юзек.

– Я вообще не выступал, – неохотно ответил Юзеф.

– Я вообще не выступал, – неохотно ответил Юзеф.

– А Критик? – продолжал расспрашивать Юзек.

– Критик выступал против.

– Против постановки «Дзядов» Мицкевича, да? – домогался Юзек.

А когда Юзеф не ответил, маленький Юзек презрительно добавил:

– …Этот Критик – самый трусливый трус, какого я видел в своей жизни. Вот уж я б не удивился, если б оказалось, что он еврей. Скажи мне, почему евреи такие трусы?

– Это неправда, – ответил Юзеф. – Возьми, к примеру, Израиль.

– В Израиле легко быть смелым, – сказал Юзек. – У них сильная армия…

– Вот видишь, – прервал его Юзеф. – Когда нет армии, особо не похрабришься.

Зазвонил телефон. Это Профессор спрашивал о Марыле.

Юзеф ответил, что она еще не вернулась, и что он очень беспокоится.

Стало совсем поздно. Маленький Юзек улегся на кровати, а Юзеф, не раздеваясь, прикорнул рядом с ним. Они не могли уснуть, потому что очень переживали, что Мары-ли до сих пор нет.

Только под утро Юзеф сказал Марыле:

– Пройдемся немного, а то у меня голова очень разболелась.

Они шли напрямик через какие-то газоны, вокруг серело, потому что надвигались сумерки. Потом вышли на освещенную площадь, которая выглядела почти пустой, и поднялись на железнодорожный мост. Внизу громоздились груды металлолома и погасшие печи, видимо, для обжига глины.

– Я дальше не пойду, – сказала Марыля, надела на голову белую фуражку и вытащила из кармана рогатку. – Буду здесь ловить такси.

– Здесь нет такси, – ответил Юзеф и потянул Марылю вниз по каким-то крутым ступенькам.

Они снова вышли на площадь и подошли к каменному стулу, на котором сидел… Юзеф не успел посмотреть, кто сидел на этом стуле, так как Марыля вдруг начала разбрасывать листовки с шестиконечной звездой Давида, и он до того испугался, что кинулся прочь. Обернувшись, он увидел, что Марыля бежит за ним, схватил ее за руку и спросил:

– Кто это был? Ну, тот, что сидел?

– Адам Мицкевич, – сказала Марыля. – Посмотри, что он мне дал.

Марыля вытащила из сумки кукушку, ту самую, что скучала в испорченных часах.

– Зачем тебе это? – спросил Юзеф.

– Она просила взять ее с собой, когда я уеду, а за это обещала прокуковать вашу рукопись, – и Марыля начала громко хохотать.

Тут кто-то схватил Юзефа сзади за руки, вывернул их и применил двойной нельсон.

– Попался, – кричал майор Мазуркевич, – сионист проклятый! Я видел, как ты разбрасывал листовки у памятника нашему Поэту-провидцу!

Марыля продолжала смеяться, потом натянула рогатку и стрельнула камнем.

Юзеф почувствовал, как камень очень больно ударил его в лоб, но на ногах устоял. Зато майор Мазуркевич плашмя рухнул на землю головой вперед, а маленький Хенек пустился наутек…

Юзеф резко вскочил, сел на кровати и долго не мог понять, где он, собственно, находится. Он увидел маленького Юзека, который спал, отвернувшись к стене, и услышал громкий стук в дверь.

Юзеф встал, открыл дверь и увидел дворника, который привел с собой нескольких мужчин.

Они чрезвычайно вежливо поздоровались, извинились за то, что служебный долг заставил их прийти сюда в столь ранний час, и сказали, что майор Мазуркевич тоже приносит свои извинения за вторжение в квартиру писателя, однако, для пользы дела необходимо проверить вещи Марыли.

Обыск длился недолго, но пришедшие интересовались не вещами Марыли, а скорее книжками и ящиками письменного стола Юзефа.

Маленький Юзек спал, и никто его не тревожил. Один из тех, что пришли от майора Мазуркевича, сунул, правда, руку под матрас, но сделал это крайне осторожно, чтобы не разбудить спящего ребенка. У него дома тоже такой бутуз, сказал он, и вообще он очень любит детей – «цветы нашего будущего», как он поэтически выразился, поскольку являлся специалистом по литературе.

Попрощались они тоже крайне вежливо, но на вопрос Юзефа, где может быть Марыля, не ответили.

Потом пришел Критик и немного удивился, что в комнате все разбросано. Он увидел маленького Юзека, который еще спал, и сказал:

– Разумеется, все из-за этого сопляка. Я столько раз просил вас, уважаемый коллега, но вы упрямы, как осел.

О Марыле Критик сказал, что она наверняка арестована, и что лучше майору по этому поводу не звонить.

– Самое главное, – добавил Критик, – что они не нашли рукописи. А если хотите знать мое мнение, то я бы советовал вам немедленно отправится в Дом Партии, добровольно отдать рукопись и выразить раскаяние. Я вчера был там и поставил свою подпись под протестом против оккупации арабских земель и пыток, которым израильтяне подвергают беззащитное местное население. Советую вам сделать то же самое.

И он принялся резать хлеб к завтраку, хотя время было уже обеденное.

Юзеф начал ему помогать, а маленький Юзек проснулся и все вместе сели есть.

– Что они могут сделать с Марылей? – спросил Юзеф.

– Я знаю только, что многие арестованы по подозрению в участии в уличных беспорядках, – сказал Критик и намазал себе хлеб маргарином, так как масла не ел.

– Может быть, Профессор сумеет чем-то помочь? – не унимался Юзеф.

– Я бы советовал не проявлять интереса к этому делу. Интерес может лишь возбудить подозрения, – сказал Критик. – Марыля – человек взрослый и сама за себя отвечает. Впрочем, если она невиновна, ее выпустят. У нас соблюдают законность, уважаемый коллега. Не следует об этом забывать и не следует поддаваться провокационным слухам, распространяемым нашими врагами.

Юзек прислушивался к этому разговору и молчал.

Глава семнадцатая
ОБЕЩАНИЕ

«Привет, старик», – сказал по своему обыкновению председатель Союза поэт Бородач, позвонив Юзефу по телефону. Однако на этот раз вместо всегдашнего: «Ну, что у тебя слышно?» он сухо оповестил Юзефа, что тот должен немедленно прибыть к нему по срочному делу и захватить с собой маленького Юзека. Именно так и сказал. После чего добавил, что будет ждать, хотя просит, чтобы Юзеф не мешкал. И повесил трубку.

Юзек и маленький Юзек сели в такси и поехали в Союз. Когда они поднимались по лестнице на третий этаж, к Юзефу подошла Вполне Приличная Секретарша, осмотрелась по сторонам, нет ли кого, и шепнула ему на ухо:

– Мне нужно сообщить вам что-то очень важное. Загляните ко мне – лучше всего вечером, домой, только не звоните по телефону, – и не успел Юзеф с нею попрощаться, как она исчезла.

В кабинете председателя за письменным столом сидел Бородач, а за круглым столиком, стоящим неподалеку, – два элегантных незнакомца. Увидев Юзефа, все трое встали, вежливо поклонились, но руки не подали, после чего Бородач сказал: «Ну, не буду вам мешать» – и вышел, прикрыв за собой дверь.

Юзеф сел на стул рядом с теми двумя за столиком, а Юзек – в мягкое кресло возле письменного стола.

– Нам очень приятно, – сказал, обращаясь к Юзефу, тот из двоих, что сидел с правой стороны, – что вы согласились прийти с нами побеседовать.

– Как вы, наверное, догадываетесь, – добавил второй, – причиной нашей сегодняшней встречи является интерес к вашему литературному творчеству, особенно к последней повести… – Он сделал паузу, посмотрел сначала на Юзефа, потом на маленького Юзека и закончил:

– К вашей совместной повести.

…причиной нашей сегодняшней встречи является интерес к вашему литературному творчеству.

– Пока что, – ответил Юзеф, изображая смущение, – я, то есть мы, – поправился он, – немногое можем сказать о нашей повести, поскольку она еще не закончена.

– Насколько нам известно, – сказал Первый, – уже готовы пятнадцать глав.

– Шестнадцать, – уточнил Юзеф и заметил, что маленький Юзек посмотрел на него с большим неудовольствием.

Юзефу стало неловко, что он так попусту треплет языком, вместо того, чтобы послушать, чего же те от него хотят – и добавил:

– Это очень короткие главки и они представляют собой всего лишь часть повести.

– И еще не совсем готовы, – вставил маленький Юзек.

– Это несущественно, – сказал Второй. – Майор Мазуркевич, – тут он понизил голос и наклонился к Юзефу, – хотел бы напомнить вам о данном ему обещании. Припоминаете?

Юзеф немного растерялся и не знал, что сказать, но тут его выручил маленький Юзек. Юзека трудно было купить на такие штучки-дрючки. Когда классный руководитель хотел что-то вытянуть из ребят, он всегда говорил, что они это ему, дескать, пообещали, тогда как никто ничего не обещал – ищи дураков! – разве что не было другого выхода. Поэтому Юзек вмешался:

– Я пану майору ничего не обещал и обещать не мог, потому что повесть еще не готова. А половину, – он чуть было не сказал «сочинения», но вовремя поправился, – повести незачем и показывать.

Однако большой Юзеф вместо того, чтобы присоединиться к маленькому Юзеку, сказал:

– Видишь ли, Юзек, я действительно обещал, только…

– Только, – перебил его маленький Юзек, которого зло взяло на большого, – повесть вообще не написана.

– Как это не написана? – удивился Второй. – Ведь она уже была написана. Насколько нам известно, рукопись…

– Рукопись мы сожгли, – выпалил маленький Юзек, боясь, что большой Юзеф снова что-нибудь ляпнет.

– Сожгли? – удивился Первый. – Ведь вы же сказали, – тут он обратился к Юзефу, – что готово шестнадцать глав.

И снова вмешался маленький Юзек:

– Готово, – сказал он, – значит, обдумано, но не написано.

Тут Первый посмотрел на Второго, а Второй – на Первого, и оба какое-то время помолчали.

– В таком случае, – сказал Второй, – по распоряжению майора Мазуркевича мы просим вас написать то, что уже обдумано, и доставить написанное пану майору.

– Но на это нужно время, – сказал Юзеф.

– Не так уж и много, – решительно отпарировал Первый.

– Мы можем вам помочь, – сказал Второй, – и создать соответствующие условия.

– Где вы предпочитаете писать? – спросил Первый. – У себя дома – или, может, у нас? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Через три дня мы ждем вас в ведомстве майора Мазуркевича.

Оба встали, вежливо раскланялись и, не подавая рук, вышли из кабинета.

– Я так счастлива! – выкрикивала Марыля, кружась по комнате. – Наконец-то я дома!

Юзеф тоже был счастлив, и даже у Критика был не такой пасмурный вид, как обычно. Только маленький Юзек, хотя и очень радовался возвращению Марыли, никак не мог отогнать от себя мрачные мысли. Ему сегодня даже не хотелось замечательных трубочек с кремом, которые купил для него и Марыли большой Юзеф.

А когда Марыля, наконец, перестала плакать от счастья, он шепнул Юзефу:

– Надо обсудить, что делать дальше.

Юзефу не очень-то хотелось обсуждать, Марыле тоже, но выхода не было. Первой начала Марыля:

– Вы, небось, думаете, что меня арестовали во время этой заварухи в университете, или еще где-нибудь, когда я разбрасывала листовки или поджигала кинотеатр. Ничего подобного. Да меня вовсе и не арестовывали. Просто я забежала в магазин, чтоб купить себе белую фуражку – сейчас они самые модные – но фуражки кончились, и я уже хотела было уйти, как тут ко мне подходит юный красавец, предъявляет удостоверение, берет элегантно под ручку и ведет к машине, чтобы я соизволила с ним отправиться… Куда? Нет, не покататься, потому что он на службе, это, может, в следующий раз, например, в воскресенье, а пока что к его шефу, в ведомство, где меня ждут. И действительно ждали. Какие-то два хмыря. Велели мне сесть и подписать протокол о задержании. Ну, я и подписала.

– Что ты подписала? – спросил Юзеф.

– Ну, говорю же – протокол о задержании.

– Да что же в нем было написано? – настаивал Юзеф.

– Что я задержана по подозрению в приготовлениях к подрывным действиям и изображении звезды Давида на памятнике Адаму Мицкевичу, что означает, что я принимала также участие во враждебной, антигосударственной деятельности или что-то в этом духе.

– И ты это подписала, Марыля? – изумился Критик.

– А что мне оставалось делать? Они сказали, что я должна это подписать, то есть принять к сведению предъявленные мне обвинения.

– А почему ты не сказала, что это неправда? – спрашивал совершенно опешивший Юзеф.

– Конечно же, сказала. Но они мне объяснили, что эти обвинения справедливы, хотя я ничего подобного не делала.

– Как это «объяснили»? – не переставал удивляться Юзеф.

– Они сказали: «если вы заходили в магазин и хотели купить белую фуражку, значит, вы совершали приготовления к участию в демонстрации студентов, что на языке закона означает подрывные действия, поскольку демонстрация должна была проводиться нелегально». Я в законах не разбираюсь, а они их наверняка знают.

– А что с этой звездой? – спросил Юзек.

– Помнишь, Юзеф, мы собирались вместе пойти в театр, но у тебя, как всегда, заболела голова, и мне пришлось пойти одной. А потом, после спектакля, мы с Мончкой и Профессором пошли погулять. Гуляли, пока не оказались возле памятника Мицкевичу, где было полно студентов. Тот тип, что меня допрашивал, показал мне фотографию. На ней памятник с нарисованной звездой и я, а рядом со мной еще несколько человек. «Узнаете себя?» – спросил он. Да, говорю. А что мне еще оставалось? Тем более, что я вполне прилично на этом снимке получилась. «Этого достаточно», – сказал он и записал мой ответ. «Чего достаточно?» – говорю. «Вы признали себя виновной», – сказал он. «Вовсе нет, – запротестовала я. – Я там была, но этой звезды в глаза не видела, не говоря уж о том, чтоб ее рисовать». – «Хорошо, – сказал он. – Тогда я внесу исправление в протокол. Я напишу, что вы не сделали этого собственноручно, а лишь принимали участие совместно с другими лицами». Я не стала спорить, потому что…

– Ты с ума сошла, Марыля! – крикнули в один голос Критик и Юзеф. – С самого начала и до самого конца ты вела себя как идиотка или как самоубийца.

– Эх, вы, умники! – засмеялась Марыля. – Занимаетесь литературой, а третьей возможности даже представить себе не можете. Я вела себя не как идиотка и не как самоубийца, а как человек, который собственными руками создает себе приличную биографию.

– Рассказывай, что было дальше, – перебил ее Юзеф.

– Потом, – продолжала Марыля, – меня расспрашивали обо всех знакомых из Кружка молодых: где мы встречаемся, как проводим время, ну и прочую дребедень. Они спрашивают – а я отвечаю и только диву даюсь, зачем им все это нужно.

– А мной они не интересовались? – спросил Юзеф.

– Тогда нет. Ни тобой, ни Критиком, ни Юзеком.

– А когда? – продолжал допытываться Юзеф.

– Подожди, не все сразу. Так вот, когда меня уже обо всем расспросили, когда я бумажек целую кучу подписала – тогда-то я и поинтересовалась, сколько мне дадут. А он говорит, не знаю, это только суд может решить, но на его, мол, взгляд, не меньше трех лет – а то и больше.

– И что было дальше? – торопил ее Критик.

– Да ничего. Посадили меня в кутузку и дали миску такой мерзопакостной баланды, что я, хоть и ела, потому что голодная была жутко, но только о том и думала, как бы не сблевануть. А просидеть три года – это значит навернуть больше чем тысячу мисок такого вот супчика. Нет, думаю, это не для меня. Уж лучше жить без биографии и писать антироман, чем вычеркнуть три года из своей бесцветной и бессодержательной жизни. И тут я стала требовать, чтобы меня еще раз допросили. Они снова задавали мне те же самые вопросы, только на этот раз я все отрицала. Их это нисколько не разозлило, но когда я спросила, можно ли мне теперь идти домой, сказали, что нет, что это зависит не от них, а от суда, который решит, когда я говорила правду – в первый раз или во второй. И опять засадили меня в ту же кутузку. Проревела я целую ночь и весь следующий день, и ничего в рот не брала, потому что там такой гадостью кормят, что, честное слово… А койка жесткая, и днем на ней лежать нельзя, а можно только сидеть на табуретке. Потом явился какой-то новый хмырь и сказал, что меня освободят, если я уговорю тебя принести ему рукопись вашей повести.

– И что ты ему ответила? – спросил Юзеф.

– А что я должна была ответить? Ответила, что ты наверняка согласишься, потому что не захочешь, чтоб я тут сидела. Даже какую-то подписку ему дала. После этого он беседовал со мной очень культурно…

– И о чем же вы беседовали? – спросил раздосадованный Юзеф.

– А о чем нам было беседовать? О повести, ясное дело. Я рассказала ему даже несколько отрывков и…

– Каких? – не сдержавшись, крикнул Юзеф.

– Разных. Например, об этом сне…

– О каком сне? – Юзеф уже не мог совладать со своими нервами.

– О том, как тебе снилось, что я подложила бомбу под письменный стол Секретаря Дома Партии, но бомба не взорвалась, потому что майор Мазуркевич ее обнаружил.

– Господи Боже мой! – простонал Юзеф и схватился за голову.

– Это уже конец, это конец, – шептал, ни к кому не обращаясь, Критик. – А я ведь предостерегал…

И они просидели так до поздней ночи.

А когда маленький Юзек устал и наконец-то заснул, то ему приснилось, что он разговаривает со своим дедом, Израилем Мицкевичем. Но о чем они говорили, Юзек не запомнил, а даже если бы и запомнил, то не рассказал бы Юзефу, который взял и нарушил честное слово и все, что было в повести, выболтал этой трепачке Марыле.