Текст книги "Время, задержанное до выяснения"

Автор книги: Шимон Шехтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава восьмая
ВОЗВРАЩЕННАЯ РУКОПИСЬ

Каждый благоразумный человек, у которого майор Мазуркевич отнял рукопись, наверняка прекратил бы писать и начал размышлять, как бы выпутаться из этой истории. Почему же Юзеф продолжал писать? Почему он написал седьмую главу, а теперь пишет восьмую? Потому что писателю вовсе не обязательно быть благоразумным.

Была, впрочем, и другая причина. Именно, в тот самый день, когда случилась эта беда, Хенек пришел вечером к Юзеку и вернул рукопись.

– Я отдам тебе, – сказал он, – твою писанину, и даже прощу, что ты у меня украл биографию, но ты за это дай мне рогатку, ежа и перочинный ножик, потому что мой сломался.

Юзек сразу согласился, отдал Хенеку рогатку, ежа и перочинный ножик и был так счастлив, что всю ночь не спал, держа рукопись под подушкой, и утром побежал не в школу, а к Юзефу. Он никогда у Юзефа не был, но знал, где тот живет.

Большой Юзеф заваривал чай и делал бутерброды для себя и для Марыли, которая еще лежала в постели. При виде запыхавшегося, но сияющего Юзека он настолько удивился, что чуть не забыл остановить будильник на ночном столике.

– Вот… Вот она! – Юзек от счастья слова не мог выговорить.

– Что там у тебя? – спросил Юзеф.

А маленький Юзек вытащил из-за пазухи рукопись.

– О Господи! – воскликнул Юзеф. – Быть того не может! Мне это, наверно, снится, ущипни меня, пожалуйста.

Но Юзеку не пришлось его щипать, это сделала за него Марыля, которая вскочила с постели. Юзек застеснялся и отвернулся.

Убедившись, что это не сон, Юзеф стал допытываться:

– Откуда ты ее взял? Как это произошло? Все страницы целы? Хенек ее прочел? А учительнице или кому-нибудь другому не показывал? – и так далее.

Юзек отвечал и стал до того самоуверенным, что заявил:

– Если бы Хенек мне ее сам не отдал, я бы у него отнял. Конечно, Хенек не читал, а если даже и читал, то не понял, потому что он дурак.

– Дурак-то он дурак, – вмешалась Марыля, – но все же сообразил, что ты украл у него биографию.

На это у Юзека ответа не нашлось, однако он был уверен, что Хенек не показывал рукопись никому, даже учительнице, потому что Хенек никогда не ябедничает – нет, этого о нем не скажешь.

– Возможно, – сказал Критик, который только что пришел, – но я считаю вашу радость, коллега, необоснованной и преждевременной.

Юзеф не ответил, потому что как раз в этот момент к нему явилось вдохновение.

Юзеф не ответил, потому что как раз в этот момент к нему явилось вдохновение.

Он взял Юзека за руку и оба они пошли в парк, где сейчас было много свободных скамеек, потому что дети учились в школе. Пошли они в парк, чтобы написать продолжение повести, то есть о том, что приключилось с рукописью.

А тем временем Марыля и Критик вместе пили чай и ели бутерброды, приготовленные Юзефом, который на радостях забыл, что не позавтракал.

– У меня дурные предчувствия, – говорил Критик. – Все это плохо кончится.

– Пустяки, – сказала Марыля, – обычные заботы людей, у которых есть биография. Я бы чувствовала себя на седьмом небе, будь у меня такие заботы.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – удивился Критик.

– Не понимаешь? Да о том, что у меня нет никакой биографии, а без биографии нельзя быть писателем. И поэтому мне приходится писать антироман.

– Ты еще молодая, у тебя вся жизнь впереди, – утешал ее Критик. – Успеешь обзавестись биографией.

– Быть может, – сказала Марыля. – А если не удастся– так украду у кого-нибудь.

– Не болтай глупостей, – возмутился Критик. – За такие штучки можно вылететь из Кружка молодых и даже угодить в тюрьму.

– Я как раз думаю, что бы такое сделать, чтобы туда попасть.

– Ты с ума сошла! – всполошился Критик. – Что ты вбила себе в голову?

– Вовсе не сошла. Тюремная биография сейчас очень высоко ценится. Особенно на Западе. Сразу предоставляют политическое убежище и делают рекламу в газете.

Критик ничего не сказал, так как он не хотел, чтобы Марыля вела с ним разговоры, о которых он должен сигнализировать в Дом Партии.

За стеной что-то стукнуло и Критик испугался.

– Ничего страшного, – сказала Марыля. – Наверное, у Профессора упала книжка с полки. Он без конца исследует историю.

Критик успокоился и Марыля продолжала:

– Это бывший хозяин Черта. Он сидел в тюрьме за то, что был реакционером. Сейчас курс изменился, его освободили, и он снова исследует, чем больна история. Когда его выпустили, он пошел в свой особняк, где теперь районный суд, но Черт его не впустил, потому что уже успел позабыть Профессора, а у него не было маленького Чертенка, который мог бы ему напомнить о прежних временах. Иными словами, у него тоже не было биографии, только не совсем так, как у меня. Впрочем, Черту это ни к чему, ведь ему не надо писать роман. Когда я говорю, что у меня нет биографии, это вовсе не означает, что я не помню себя такой, какой была, пока не повзрослела, что у меня нет своей маленькой Марыльки. Но моя маленькая Марылька не еврейка, она не могла участвовать в состязаниях на первенство по писанью, она даже не убегала из дому. И вокруг Марыльки тоже ничего не происходило. Не было партизан – ни народных, ни патриотических. Марыльке, правда, задавали сочинения на тему «Кем я хочу быть», но отвечать разрешалось только одно: «Передовиком труда на благо нашей партии» – других ответов учительница не признавала. Поэтому я ничего не могу писать вместе с маленькой Марылькой, разве что о светлом будущем, но для этого маленькая Марылька мне не нужна. Впрочем, о том, что будет и как тогда будет хорошо, писать мне не хочется.

Другое дело Черт. Ему не надо ни писать о том, что было, ни предвидеть то, что будет, и поэтому он мог забыть и действительно забыл Профессора.

Профессор очень огорчился, что Черт его не узнал, и пошел искать себе другую квартиру. Он ходил и искал так долго, пока наконец тот, что ночью храпел, а днем возился у Юзефа за стеной, перестал храпеть и возиться, потому что умер. Профессор вселился на его место и даже выбросил настенные часы, которые своим тиканьем мешали ему заниматься исследованием истории. Юзефа это очень обрадовало, так как теперь он мог останавливать будильник у себя на ночном столике, приглашать к себе Юзека и ждать вдохновения. Пока он не делал этого, потому что ему чуточку мешала Марыля. Самую чуточку, потому что Марыля очень любила спать и совсем не храпела. Зато она очень громко говорила. Но и это оказалось поправимым. Однажды Профессор встретил Юзефа на лестнице, вежливо поздоровался с ним и сказал:

– Уважаемый сосед, осмелюсь просить вас быть настолько любезным и сделать замечание своей прислуге. Пусть она говорит немного потише, ибо мне это очень мешает в моих исследованиях истории.

Юзеф обещал, хотя он рассердился на Профессора за «прислугу». Однако Марыля совсем не обиделась. Напротив, она громко рассмеялась и сказала, но уже тихо:

– Милый Профессор. Он один оценил меня по достоинству, разглядел во мне человека. Мне надо с ним подружиться, может, он мне посоветует, как состряпать себе сколько-нибудь приличную биографию.

А ночью Юзефу снилось, что Марыля вместе с реакционным Профессором подложила бомбу под письменный стол товарища Секретаря Дома Партии, но бомба не взорвалась, потому что майор Мазуркевич ее обнаружил.

Глава девятая
ПТИЧНИК

– Каким чудом! Юзек! – закричал майор Мазуркевич и крепко обнял Юзефа. – Разрази меня гром, ведь это ты, старина!

Они встретились в ресторане, где Юзеф как раз собирался заказать вареное мясо, потому что время было обеденное.

В другое время Юзефа не на шутку испугала бы эта встреча. Он всегда боялся встречи с майором и избегал ее, как мог. Постоянно утешался мыслью, что, впрочем, даже если бы майор его увидел, то он, лысый, усатый, ничем не напоминал самого себя со двора. Но сейчас, когда рукопись уже побывала у майора, Юзефу, правда, стало только чуть-чуть не по себе, а потом сделалось даже приятно, что майора Мазуркевича, второе после товарища Секретаря лицо в государстве, так растрогала встреча со школьным товарищем.

Майор взял Юзефа под руку, сказал:

– Пошли отсюда, тут нам будет неудобно, – и привел его в маленький отдельный кабинет, предназначенный для особо важных посетителей. – Сколько лет, сколько зим! Где ты пропадал? Почему не давал знать о себе? – не умолкал майор.

А Юзеф несколько удивился, что майору ничего о нем не известно, и вопросы он задает такие, как будто действительно ничего не слышал о Юзефе с тех самых пор, когда они играли в одном дворе.

– Долго бы можно рассказывать, но вы… – он хотел было сказать «товарищ майор», а сказал: – ты, вероятно, кое-что обо мне все же слышал?

– Откуда! – ответил майор. – Я думал, тебя нет в живых или ты затерялся где-то на Западе. Я услышал об одном Гиршфельде, живущем в Париже, сразу написал ему, думал, это ты, а оказалось, что это вовсе не ты и, похоже, даже не твой родственник.

– Я изменил фамилию, – сказал Юзеф. – Сейчас моя фамилия Поточек.

– Поточек?! Поточек?! Так это твой литературный псевдоним? Ты и есть Юзеф Поточек, знаменитый писатель Юзеф Поточек?! Какой же я идиот! Не узнать Юзефа Поточека, которого каждый школьник знает?! Нет, такого я себе не прощу.

– Не преувеличивай, какая же я знаменитость, попросту обыкновенный писатель на службе партии, и ничего более, – говорил, скромно опустив глаза, Юзеф. – И не тебе, которому приходится держать в голове столько дел государственного значения, упрекать себя в том, что ты не узнал рядового нашей партии Поточека.

Майор сам, видимо, спохватился, что не пристало ему, столь важной персоне, подчеркивать величие писателя Поточека, потому что сказал:

– На меня взвалили столько ответственных дел, у меня столько работы, что я отстал от литературы. – И, шутливо погрозив Юзефу пальцем, добавил: – Нехорошо, нехорошо с твоей стороны, что ты до сих пор не заглянул ко мне, что забыл…

…у меня столько работы, что я отстал от литературы.

– Как бы я посмел, – перебил его Юзеф, – морочить тебе голову своей скромной особой. Ведь я знаю, какая ответственность лежит на твоих плечах.

– Все равно, – ответил майор, – старых друзей не забывают. Что же касается моей работы, то ты не хуже меня знаешь, что сегодня на боевом посту стою я, а завтра – встанет кто-нибудь другой. Командный пункт останется, но командующий может смениться. Сейчас я командую, а потом – всякое может случиться… Другое дело ты. Ты командуешь в литературе, и даже тогда, когда больше не захочешь или не сможешь, ты навсегда уже в ней останешься.

– А ты – в истории, – отплатил ему той же монетой Юзеф.

Он очень удивлялся, что майор напрямик называет себя командующим, хотя всем, а уж тем более самому майору, известно, кто командует партией и страной. Кто же, если не Первый Секретарь, тогда как майор только его правая рука? Юзеф уже не раз слышал, что майор Мазуркевич хотел бы вознестись выше Секретаря, но чтобы говорить об этом так открыто?

Официант подал им водку, семгу, икру и бифштекс по-татарски, спросив, не угодно ли глубокоуважаемому пану майору чего-нибудь еще. Майор махнул рукой, словно отмахивался от мухи, и официант, низко кланяясь, исчез за дверью.

– Не теряйте времени, коллега, – сказал Критик, – такой случай может не повториться. Берите быка за рога и выясните вопрос о рукописи.

Юзеф послушался, опрокинул рюмку за встречу и начал:

– Слушай, Хенрик, я пишу повесть о нашем дворе и о нас самих. Тебе это известно, потому что рукопись побывала у тебя. Так вот, очень прошу тебя сказать мне откровенно, что ты о ней думаешь. Ты знаешь, как оно бывает. Писатель нередко дает волю фантазии и позволяет себе увлечься, так что может даже упустить из виду интересы партии. Поэтому твое мнение для меня чрезвычайно ценно и будет не только полезным, но и решающим.

Майор призадумался, выпил вторую рюмку и закусил бутербродом с икрой.

– Погоди, погоди, дай вспомнить. Ага, припоминаю, – и он сконфуженно рассмеялся. – Прости, – сказал он, – я понятия не имел, чья это рукопись. Какой же я идиот! Да знай я, что она твоя, все бы бросил и прочитал, а я только разозлился, что посмели нарушить тайну писательского стола, и приказал немедленно вернуть рукопись. Надеюсь, тебе ее вернули?

– Разумеется, – подтвердил Юзеф. – А жаль, мне бы очень хотелось, чтобы ты ее прочел, – добавил он лживо.

– Превосходно, – прошептал Критик.

– Это большая честь для меня, Юзек. Располагай моим временем по своему усмотрению. Я к твоим услугам. Загляни как-нибудь ко мне домой.

Они еще поговорили о том – о сем, о прежних и нынешних временах, допили первую бутылку, начали вторую, ели жареную утку с яблоками, потом пили кофе и коньяк, наконец, майор вызвал машину и отвез Юзефа домой, а сам поехал на совещание.

Юзеф лег, потому что голова у него побаливала, и уснул.

Майор сидел рядом с ним в машине. «Остановись на минутку у моего дома, я только отдам распоряжение», – сказал он водителю. Они подъехали к особняку, в котором когда-то жил очень реакционный министр. Водитель просигналил, майор открыл дверцу, но из машины не вышел. К нему подбежал дежурный офицер и доложил, как требовалось по уставу внутренней службы, что заступил на дежурство. Майор приказал вызвать к нему начальника птичника. Офицер козырнул – и через минуту начальник стоял перед майором.

– Сколько сорок у тебя под рукой?

– В полной боевой готовности – сто пятьдесят четыре, товарищ майор!

– Отлично. Сорок три немедленно выпусти из клеток. Они понесут на хвостах следующее сообщение…

– Есть, – сказал начальник и шепотом стал повторять за майором текст сообщения, чтобы ничего не забыть: записывать такие вещи ему строго воспрещалось.

– Товарищ Секретарь Дома Партии, – диктовал майор, а начальник повторял за ним шепотом, – пришел к заключению, что рукопись повести писателя Юзефа Поточека содержит ложные сведения, представляющие опасность для нашей партии, распорядился рукопись изъять, а автора взять под арест. Однако майор Мазуркевич этого распоряжения не выполнил. Он решил, что это распоряжение противоречит Конституции, поскольку нарушает права писателей на свободу творчества. Майору удалось переубедить товарища Секретаря, и писатель Поточек остался на свободе. Выполняйте! – сказал майор.

Он захлопнул дверцу машины, и не успела она тронуться с места, как стая сорок с сообщением на хвостах взвилась над городом, рассыпавшись во всевозможных направлениях, и прежде чем майор Мазуркевич доехал на машине до большого здания, где он исполнял свои служебные обязанности и где ему предстояло провести совещание, в квартире Юзефа зазвонил телефон.

– Привет, старик, – звонил председатель Бородач. – Что у тебя новенького?

– Все по-старому, – ответил Юзеф.

– Я слыхал, у тебя были неприятности?

– Ну, неприятностей у меня всегда хватает.

– Я не о том. Ходят слухи, что тебе могло здорово влететь, но обошлось легким испугом.

– Что-то в этом роде. Не стоит разговора.

Юзефу, которого внезапно разбудил звонок, не хотелось откровенничать с Бородачом, да он и вообще не любил говорить по телефону.

– Ты отчего такой кислый? Ведь все кончилось благополучно. Снова наша братия, ветераны, верх взяла. Представляешь, как я обрадовался, когда узнал – а источник надежный, не раз уже проверенный – об этой драке за тебя!

– О какой драке! – удивился Юзеф.

– Ты что, ничего не знаешь?

И Бородач, подбирая, конечно, выражения, чтобы только сами собеседники догадывались, о чем идет речь (по крайней мере, так казалось Бородачу), рассказал последнюю новость, которая только что до него дошла:

– Он мужик что надо, я всегда говорил. В обиду нас не даст.

Юзеф бесцеремонно отпихнул Критика, который лип к телефонной трубке, чтобы услышать, что говорит Бородач, а с другой стороны шептал Юзефу на ухо что-то, чего Юзеф не мог разобрать.

– Ага, – продолжал голос в трубке, – завтра к тебе пожалует Мончка. Вы уж там с ним потолкуйте. Он добивается, чтобы мы выступили с протестом против цензуры и против приговора, который ему влепили.

– Спятил он, что ли?! – воскликнул Юзеф. – Продержали его меньше недели. Он на свободе, даже из Союза его не выгнали, а что влепили ему три года, так какое это имеет значение? Сидеть же ему не велят. И при чем тут цензура?

– Он утверждает, что очень даже при чем. Что если бы его печатали у нас, он бы не переправлял рукописи за границу, и не было бы всей этой истории.

– Не стану я с ним толковать, – пытался прекратить разговор Юзеф.

– Как хочешь. Тебе лучше знать, но у меня есть основания предполагать, что эта идея насчет цензуры исходит… догадываешься от кого?

– Не догадываюсь.

– Дубина ты. Стоеросовая. Ну, от него, знаешь, от кого. Твоего спасителя. Тебе ведь известно, что он отнюдь не горел желанием расправиться с Мончкой. Понял теперь? Вы оба ему всем обязаны, и ты, и Мончка. Поэтому тебе есть смысл потолковать с Мончкой и все хорошенько обдумать. Ну, пора кончать, а то опоздаю на совещание у майора. Пока, старик, будь здоров!

– Мончка – мировой мужик, – сказала Марыля, размышлявшая в это время, надеть ли ей в кафе юбку в обтяжку или джинсы – совсем уж в обтяжку – потому что больше выбирать было не из чего.

– Ты с ним разговаривала? – спросил Юзеф.

– Он вчера угощал меня кофе и рассказывал, как Секретарю Дома Партии, который его обрабатывал, чтоб написал просьбу о помиловании, он сказал: «Я никогда не допущу, чтобы меня помиловали».

– Идиотское бахвальство. Строит из себя героя, – сказал Юзеф.

– Не думаю, – Марыля остановила выбор на джинсах. – Этим арестом, а затем приговором, который не будет приведен в исполнение, они только выставили себя на посмешище. Ты слышал, наверное, что произошло в камере.

– Слышал, но это очередная выдумка Мончки.

– Вовсе не выдумка. Я наверняка знаю, что Мончка отказался выйти из камеры, разорвал ходатайство о помиловании, которое ему подсунули на подпись, и устроил такой скандал, что неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не майор. Он проговорил с Мончкой несколько часов, разъяснил ему, как обстоят дела, и на своей машине с помпой отвез его домой. Я готова. Пошли.

– Мне не хочется, Марыля, я останусь дома. Голова болит, – сказал Юзеф и вытянулся на кровати.

– Как хочешь. В таком случае я беру ключи, – и Мары ля ушла.

А Юзеф то размышлял, то подремывал, наконец уснул, но ему ничего не успело присниться, потому что вернулась Марыля.

Глава десятая
ГОЛЬДБЕРГ

Человек черпает знания из разных источников, например, из книг или из газет, из своих наблюдений или излияний других людей, из сплетен или докладных и так далее. Откуда, однако, Михал Гольдберг знал, что Юзеф Поточек был когда-то Юзефом Гиршфельдом? Может быть, он узнал его по голосу, а может быть, и по внешности, когда спустя двадцать с лишним лет увидел знаменитого писателя.

Другое дело Юзеф Поточек. У него страшно болел зуб, он сел в кресло, на которое ему указала ассистентка, закрыл глаза и открыл их лишь тогда, когда услышал: «Доктора Гольдберга к телефону». Он-то Гольдберга узнал сразу, но поскольку сам хотел остаться неузнанным, притворился, будто его не узнает.

Михал Гольдберг ответил ему тем же. Он вырвал Юзефу зуб, вписал в книгу фамилию Поточек и даже виду не подал, что знает, кто перед ним на самом деле. Его не касается, что кто-то предпочитает быть Поточеком вместо того, чтобы быть Гиршфельдом, и уж если тот предпочел зваться иначе, так, может, он вообще не желает, чтобы его узнавали и напоминали ему прежние времена. Гольдберг и не напоминал, а Юзеф, когда ему пришлось ставить коронку, на всякий случай пошел к другому дантисту. И больше они не виделись.

Как тут вдруг, а было это в кафе, Гольдберг подходит к Юзефу, здоровается с ним вежливо, но не без фамильярности, тянет его к своему столику и говорит:

– Теперь, когда уже все выяснилось, когда ты опять Гиршфельд, – он произнес это излишне громко, так что присутствующие могли услышать, – я не откажусь от удовольствия напомнить о себе старому товарищу.

Юзеф хотел сказать: «Простите, вы, вероятно, ошиблись и приняли меня за кого-то другого», но воздержался – а то ведь этот нахальный Гольдберг мог наделать еще больше шуму. Поэтому он предложил ему сесть за столик в нише у окна, так как рядом никто не сидел. Он с трудом сдерживал бешенство и охотнее всего врезал бы наглецу как следует, но это было бы неудобно, так что он только криво усмехнулся и проговорил:

– Подумать только! Вот уж не предполагал, что я тебя еще когда-нибудь в жизни увижу.

– А я бы никогда не догадался, что это ты, – врал Гольдберг, – так сильно ты изменился, если бы собственными ушами не слышал, что Поточек и есть Гиршфельд.

– А я бы никогда не догадался, что это ты, – врал Гольдберг.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – удивился Юзеф.

Гольдберг не поверил его удивлению, но на всякий случай тоже притворился, что удивлен.

– Как так?! – воскликнул он. – Ведь об этом же в газетах пишут. Я вчера вечером слушал западное радио, и они сообщили – со слов какой-то там лондонской газеты, не помню уж точно, какой именно, – что знаменитый писатель Юзеф Гиршфельд, пишущий под псевдонимом Юзеф Поточек – так прямо и сказали, я потому-то и обратил внимание, – выступил в защиту греческих демократов и направил телеграмму в адрес…

Юзеф не слушал, о чем дальше говорил Гольдберг, потому что его бросало то в жар, то в холод, словно он подхватил вирусный грипп, и ему пришлось совладать с собой, чтобы Гольдберг не заметил, как он чуть было не пролил кофе, который ему сейчас пить вовсе не хотелось. Он только взглянул на часы и сказал:

– Прости, но я опаздываю. Позвони мне, пожалуйста, домой, лучше всего вечером, и мы условимся о встрече, чтоб спокойно поговорить.

Он подал Гольдбергу руку и быстро вышел.

– Послушай, – сказал большому Юзефу маленький Юзек, который уже учился в первом классе государственной гимназии имени Стефана Батория, – мне бы хотелось написать о том, как мы избирали классный комитет. Это очень интересно, вот увидишь, тебе понравится.

– Я бы предпочел, – заметил Юзеф, – сначала написать о том, как ты сдавал экзамен в гимназию.

– А зачем? Хочешь, чтобы все узнали, что арифметику я сдул у Гольдберга, а загадку не сумел разгадать, и если бы, как потом учительница говорила маме, меня не спасла фантазия, то схватил бы двойку. Нет, об этом мне писать неохота. А может, ты опять будешь меня уговаривать писать неправду, как тогда о Хенеке?

– Что ты мне постоянно напоминаешь об этом? – Юзеф притворился рассерженным, – я ведь тебе объяснил, что писатель имеет право на вымысел.

– Право-то он имеет, это я знаю, – неохотно согласился Юзек, – но мне не хочется, чтобы повторилась та же история с чужой биографией, например, Гольдберга.

– Не повторится, уверяю тебя, – обещал ему Юзеф. – Биография Гольдберга не представляет для писателя ни малейшего интереса.

– Почему? – удивился Юзек. – Потому что Гольдберг тоже еврей?

Юзеф не ответил. Он только поморщился, потому что ему показалось, что у него заболел зуб, тот самый, который ему вырвал Гольдберг.

– Так что же? Пишем о классном комитете? – настаивал Юзек.

– Пишем, – вздохнул Юзеф.

В нашем классе чуть ли не половина ребят – евреи. Всех я еще не знаю, только Артека, Вилека, моего однокашника по начальной школе Гольдберга и Антека с нашего двора, который не еврей.

Наш классный руководитель, преподаватель физики, сказал, что хорошо бы председателем комитета выбрать меня, потому что я не скачу в школе как коза, или Гольдберга, потому что он лучше всех сдал экзамен. Я не знал, что ответить классному руководителю. Мне очень хотелось стать председателем, но стыдно было в этом признаться. И Гольдбергу тоже, наверно, было стыдно, потому что он тоже молчал. Классный руководитель вышел из терпения и сказал:

– Договоритесь между собой, тогда мне и скажете.

– Ну, может, ты будешь, – предложил мне Гольдберг.

– Как хочешь, но, может, лучше ты, – ответил я.

И тут к нам подошел Антек.

– Лучше всего председателем выбрать Антека, – сказал я.

– Чьим председателем? – спросил он.

– Председателем классного комитета, – сказал я.

– Во здорово! Раз вы так хотите – буду вашим председателем, – сразу согласился Антек, ударил по мячу и погнал его.

– У тебя что, не все дома? Какой из него председатель? Ведь он же дурак набитый! – кричал на меня Гольдберг.

– Именно поэтому он и будет хорошим председателем. Живет он в моем доме и будет нас слушаться, – объяснил я Гольдбергу.

А он в ответ:

– Не нас, а тебя. Ты хитрый, как змий. Больше я тебе списывать не дам.

И так разозлился, что перестал со мной разговаривать. Но Артека, Вилека и других ребят я сумел уговорить, и Антек стал председателем. Дурак-то он дурак, этот Антек, но никогда меня не бил и никогда не обзывал жидом, как Хенек. По мне, лучше ему быть председателем, чем Гольдбергу, который вечно из себя умника строит.

– Многовато ты написал об этом, – прервал его Юзеф. – Дай-ка теперь я.

И Юзеф начал писать. Но писал недолго, так как услышал, что кто-то подошел к нему и громко хохочет.

– А, это вы, коллега. Вижу, вам отчего-то весело.

– И даже очень, – ответил Критик, потому что именно он смеялся так громко, что помешал Юзефу писать.

– И отчего же, позвольте поинтересоваться?

– Я только что был в Доме Партии, – объяснил свою веселость Критик, – где прочел в бюллетене «Материалы западной прессы», что известный писатель Юзеф Гиршфельд, печатающийся под псевдонимом Юзеф Поточек, тот самый, который защищает греческих демократов, исключен из Союза, поскольку при обыске в его квартире обнаружили рукопись новой повести, где он разоблачает антисемитизм властей…

– Ну и что в этом смешного? Это же клевета! Самая обычная провокация! – возмутился Юзеф.

– Я смеюсь, – сказал уже серьезно Критик, – потому что вам, уважаемый коллега, не было бы счастья, да несчастье помогло. Этим наглым обвинением наших властей в антисемитизме, которое вы справедливо назвали провокацией, вам оказали неоценимую услугу. Я узнал от одного товарища из Дома Партии, который ко мне благоволит, что товарищ Секретарь действительно хотел выгнать вас из Союза за махинации с анкетой, но прочитав, что о вас пишут на Западе, изменил свое решение. А в знак благодарности вы, по-моему, немедля должны публично осудить эти, как вы верно выразились, клеветнические выпады.

– А я бы на твоем месте, – сказала Марыля, – не упустила такой возможности и немедленно переправила рукопись на Запад. Представляешь, какую тебе сделают рекламу? Переведут на все языки и дадут премию.

– Ты совсем спятила, – возмутился Юзеф.

– Марыля, ты не отдаешь себе отчета в том, что говоришь, – вторил ему Критик.

– Подобрались, как по заказу, два сапога пара, – сказала Марыля и принялась красить себе ногти в коричневый цвет, потому что фиолетовый уже вышел из моды. – Ничему вы не можете научиться, хотя бы на примере Мончки.

– А что Мончка? Шут и больше ничего, – отрезал Юзеф.

– Шут? – Марыля уже начинала сердиться. – Так послушай, что я узнала. К Мончке пришли иностранные корреспонденты и попросили у него интервью. Мончка притворился больным, извинился перед ними и предложил им зайти через несколько дней. А знаешь, зачем он это сделал? Так знай: чтоб выиграть время и посоветоваться с кем надо. С кем – нетрудно догадаться. А посоветовавшись, решительно отказался дать интервью. Взамен ему обещали поездку на год в Италию, где он тяп-ляп и сварганит что-нибудь о героизме и мученическом подвиге, за что, будьте покойны, отхватит государственную премию.

– Вздор! Мне ничего об этом не известно, – Юзеф пренебрежительно поморщился.

– Позвони Бородачу, узнаешь.

И Юзеф позвонил. Но Бородач только сказал:

– Не сейчас. Загляни ко мне, я тебе все объясню, – и повесил трубку.

Юзеф очень удивился. Бородач, правда, председатель, однако он, Юзеф, секретарь парторганизации, а известно, что значит секретарь. Почему же Бородач принял решение без него, почему он, секретарь парторганизации, ничего о Мончке не знал и не узнал бы до сих пор, если бы ему не сказала Марыля?

А пока он удивлялся, маленький Юзек писал дальше. Он писал, как Антек, которого он сам сделал председателем, теперь строит козни против него и даже обозвал его на переменке трусливым евреем.

Критик подглядел, что написал Юзек, и сказал Юзефу:

– Два раза вам сошло с рук. Первый раз – с этой злосчастной анкетой, второй – с рукописью, которую вам вернули и не привлекли вас к ответственности. Но в третий раз беды не миновать. Советую вам поостеречься.

Критик подглядел, что написал Юзек, и сказал Юзефу…

– Почему он мне все время мешает? – пожаловался Юзек.

Но большой Юзеф вместо того, чтобы заступиться за маленького, сказал ему:

– Ступай домой, Юзек, уже поздно, мама будет беспокоиться.

А сам пошел в бар чего-нибудь выпить. По пути он взглянул вверх, на небо, потому что ему показалось, что над городом снова кружит стая сорок, да и воробьи на крышах уж больно расчирикались. Он зашел в бар и попросил рюмку водки. Выпил, потом заказал вторую, заплатил и пошел домой сварить себе кофе, потому что в баре кофе был отвратительный.

– Поздравляю, – встретила его Марыля. – Звонил Бородач и велел тебе передать, чтобы ты подал заявление об отпуске по состоянию здоровья, потому что переутомлен, страдаешь бессонницей и у тебя невроз. Поедешь в санаторий. С Домом Партии все уже согласовано. Ах да! Еще он говорил, что замещать тебя будет редактор – этот, из «Литературного Обозрения».

Юзеф ничего не ответил. Он только лег и долго-долго не мог заснуть. А когда наконец заснул, то сновидения и на этот раз его не посетили.

Наутро Марыля спросила;

– Что тебе сегодня снилось?

– Ничего, – ответил Юзеф.

– Быть того не может, – сказала Марыля. – То, что мне никогда ничего не снится, это я понимаю, но чтоб тебе, с твоей-то биографией!