Текст книги "Идеальная пара"
Автор книги: Шерри Томас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Джиджи молчала, и он вновь заговорил:
– Неужели ты действительно думаешь, что любишь? Я очень в этом сомневаюсь. Ты не знаешь, что такое любовь, потому что ты заботилась только о себе, заботилась о том, чтобы заполучить желаемое. Отойди же от двери!
Но Джиджи по-прежнему преграждала ему дорогу. Тогда Камден резко развернулся – она забыла, что в спальне две двери, – и вышел через гардеробную. Покинув ее, он исчез из ее жизни.
Глава 17
22 мая 1893 года
«А я неплохо держался, – размышлял Камден во время верховой прогулки по парку. – Вспышка похоти была ослепительной, а вспышка гнева – весьма умеренной. Должно быть, с годами я становлюсь добрее».
А как, бывало, его сердце заходилось от праведного гнева, когда она врывалась в его тесную квартирку в Париже, сбрасывала плащ и представала перед ним в таких завлекательных одеждах, что сам маркиз де Сад выронил бы плетку от изумления. Конечно же, она надеялась: если удастся затащить его в постель, все будет прощено. Но он с мрачным наслаждением выволакивал ее на лестницу и захлопывал дверь прямо у нее перед носом. Однако злорадство быстро улетучивалось, и он, тяжело дыша, с отчаянно бьющимся сердцем прислушивался к ее шагам – она спускалась по ступенькам, и каждый ее шаг отдавался в его сердце печальным эхом.
А когда она выходила на улицу, он уже стоял у окна своей погруженной в полумрак гостиной. Джиджи поднимала голову; на лице ее были написаны гнев и недоумение обиженного ребенка, и она казалась совсем маленькой в свете уличного фонаря.
Ночь, когда он нанял мадемуазель Фландин, была самой ужасной. Что он сказал Джиджи, перед тем как выставить ее за дверь? «Если хочешь меня вернуть, не будь доступной, как дешевая потаскушка. Иди домой. Если ты мне понадобишься, я сумею тебя найти».
Он простоял у окна целый час; гнев ушел, уступив место разъедающей душу тревоге. И все же гордость не позволяла ему сдаться, выйти из квартиры и проверить, не упала ли она с лестницы. Наконец Джиджи показалась на тротуаре, но на сей раз даже не взглянула на его окно. Она побрела прочь, отбрасывая на мостовую длинную унылую тень.
Три дня спустя он узнал, что Джиджи собрала вещи, и вернулась в Англию. Как легко она сдалась. Тогда Камден впервые в жизни напился до беспамятства. Страшное похмелье на два года отбило у него охоту к подобным выходкам, пока в один злосчастный день он не узнал, что через несколько недель после свадьбы у нее случился выкидыш.
Тремейн снова посмотрел на часы. До следующей, ночи с Джиджи оставалось четырнадцать часов сорок пять минут.
Тут кто-то вежливо его окликнул. Он обвел взглядом парк и увидел женщину – она махала ему рукой из щегольской коляски, которой сама же и правила. На ней было голубое утреннее платье, а на каштановых волосах – шляпка ему в тон. Леди Ренуэрт. Камден поднял руку и помахал ей в ответ. Поравнявшись с экипажем, он пустил лошадь мелкой рысью.
– Вы ранняя пташка, лорд Тремейн, – заметила леди Ренуэрт.
– Люблю гулять по парку утром, когда в ветвях еще белеет туман. Как поживает лорд Ренуэрт?
– Все так же. Ни на что не жаловался с тех пор, как вы виделись с ним последний раз. Кажется, это было вчера, не так ли? – добавила она с лукавой улыбкой. Камден тоже улыбнулся; было очевидно, что жена лорда Ренуэрта отличалась не только красотой, но и умом. – А как здоровье леди Тремейн?
– Все такое же до неприличия крепкое, насколько я успел заметить вчера перед сном. То есть за ужином, разумеется, – поспешил уточнить маркиз.
– А вы успели перед сном понаблюдать за звездами? Вчера их было видимо-невидимо.
Камден вдруг вспомнил, как в вечер знакомства с леди Ренуэрт не моргнув глазом объявил себя астрономом-любителем.
– Увы, я больше люблю о них читать, чем наблюдать.
– В свете по сей день мало кто знает, какую именно область исследует лорд Ренуэрт. Стыдно признаться, но я сама долгое время после свадьбы понятия не имела, что он занимается наукой. Простите мое любопытство, милорд, но как вы познакомились с его публикациями?
– Видите ли, я регулярно читаю научные статьи, чтобы потешить свое любопытство и одновременно узнать о последних достижениях технического прогресса. – На сей раз он нисколько не кривил душой. – А выдающиеся способности лорда Ренуэрта просто нельзя не отметить.
Здесь он тоже не покривил душой. Лорд Ренуэрт, безусловно, обладал выдающимся умом. Но в век, когда наука стремительно шагала вперед, а машины становились все более совершенными, он был всего лишь скромной звездочкой в галактике ярчайших светил. Камден не выделил бы его из общей массы, не будь он первым любовником Джиджи.
– Спасибо. – Леди Ренуэрт просияла. – Я полностью разделяю ваше мнение.
И она уехала, дружески помахав ему на прощание. Четырнадцать часов сорок три минуты. Неужели этот день никогда не кончится?
– Простите, леди Тремейн…
Джиджи, высматривавшая Фредди в толчее на балу у Карлайлов, остановилась.
– Слушаю вас, мисс Карлайл.
– Фредди просил передать вам, что он в саду, – сказала мисс Карлайл. – За шпалерой роз.
Джиджи чуть не расхохоталась. Только Фредди в простоте своей мог сказать девушке, тайно в него влюбленной, что он будет ждать другую «за шпалерой роз» – в месте весьма уединенном.
Джиджи заставила себя улыбнуться.
– Спасибо, но, наверное, ему не стоило вас затруднять!
– Мне нисколько не трудно, – ответила девушка.
Мисс Карлайл была скорее интересной, чем хорошенькой. В двадцать три года она начинала свой четвертый сезон, и многие полагали, что мисс Карлайл не заинтересована в замужестве, поскольку в двадцать пять она должна была вступить в права довольно солидного наследства и притом упорно отклоняла все предложения руки и сердца, которые ей доводилось получать.
«Интересно, ходила бы сейчас мисс Карлайл в девицах, если бы Фредди не влюбился в мою художественную коллекцию? – подумала Джиджи. – Очень может быть, что только из-за моих картин он решил, что мы с ним родственные души?» При мысли об этом Джиджи невольно улыбнулась. Ведь она-то покупала картины в надежде порадовать и задобрить Камдена.
Ну почему она никогда не говорила Фредди, что будущее заботило ее куда больше прошлого и что она редко задумывалась о смысле жизни? Джиджи почувствовала угрызения совести. Расскажи она ему обо всем, сейчас Фредди, наверное, обручился бы с мисс Карлайл, у которой в отличие от нее совесть была чиста – ведь она не отдавалась за его спиной другому мужчине.
Как она могла строить из себя мученицу, преисполненную благородных намерений, когда ей даже не удалось испытать должного отвращения во время торопливого совокупления с мужем? И ведь до сегодняшнего утра она даже не вспоминала про Фредди!
Джиджи нашла его в крохотном саду, где он вышагивал но узкой дорожке.
– Филиппа! – Фредди подошел к ней и накинул ей на плечи свой сюртук, от которого исходил резкий запах скипидара.
Она посмотрела на него с улыбкой:
– Ты опять рисовал в вечернем костюме?
– Нет, я пролил на себя соус за обедом, – смутился молодой человек. – Но дворецкий его отчистил. По-моему, неплохо получилось.
Маркиза провела ладонью по его щеке.
– Надо попросить портного, чтобы он сшил тебе несколько сюртуков из клеенки.
Фредди весело рассмеялся.
– Представляешь, именно это говорила мне мать! – закричал юноша.
Джиджи вздрогнула. Неужели она обращается с ним по-матерински? Да, очень может быть. Хотя прежде она не замечала за собой ничего подобного.
– Знаешь, что мне сказала Анжелика Карлайл? – спросил Фредди. – Она сказала, что я уже не маленький и мне пора бы остепениться. И еще она сказала, что я не спешу приступать к следующей картине, потому что боюсь провала и потому что я редкостный лентяй.
Они обогнули шпалеру роз и уселись на скамеечку, надежно укрытую от любопытных глаз. Должно быть, именно здесь мисс Карлайл получала предложения руки и сердца.
Снова рассмеявшись, Фредди заявил:
– Хотя ты и говорила, что она обо мне высокого мнения, сегодня мне так не показалось.
Джиджи нахмурилась. Единственная картина, которую Фредди закончил в последние месяцы, висела у нее в спальне. Она постоянно спрашивала, как продвигается работа над его следующей картиной, но никогда не придавала особого значения его творчеству – считала его занятия живописью не более чем увлечением, забавой скучающего джентльмена.
Но мисс Карлайл смотрела на это по-другому. И на самого Фредди она смотрела по-другому. Джиджи с радостью потворствовала «художественным метаниям» Фредди; до тех пор пока он ее обожал, он мог хоть с утра до вечера валяться в шезлонге – это ее нисколько не волновало. Но мисс Карлайл, видевшая во Фредди неотшлифованный алмаз, считала, что он добьется больших успехов, если только проявит усердие. Была ли ее любовь к Фредди чище – или корыстнее? Может, Фредди и сам был бы не прочь раскрыть свой талант?
Юноша положил голову ей на плечо, и оба погрузились в молчание. В такие минуты, когда его голова покоилась у нее на плече, а ее пальцы ерошили его густые волосы, на Джиджи всегда снисходило умиротворение. Но сегодня ей никак не удавалось обрести вожделенный покой.
Неужели Камден прав? Неужели ее любовь к Фредди – самообман? Маркиза энергично покачала головой. Нет, конечно же. И вообще она не должна думать о муже, сидя рядом с возлюбленным.
– Вчера лорд Тремейн говорил со мной очень доброжелательно, – сообщил Фредди. – Да-да, благожелательно, хотя мог бы отчитать меня как следует, а я не посмел бы возразить.
Джиджи вздохнула. С тех пор как Камден вернулся, она слышала о нем только хорошее – все его хвалили. Все считали, что он сдержан и благовоспитан, как истинный аристократ, и элегантен, как портной эпохи Возрождения. Внешний вид только добавлял очков в его пользу. Если он пробудет в Англии еще дольше, Феликсу Ренуэрту придется уступить ему почетное звание «идеального джентльмена».
Маркизе хотелось предостеречь Фредди насчет Камдена. Но что она могла сказать? Официальная история их отношений, которую Фредди безоговорочно принял на веру, гласила, что они с Камденом с самого начала договорились жить раздельно. Она не могла привести ни одного довода против мужа, не разоблачив при этом себя.
– Да, он очень любезен, – пробормотала Джиджи.
– Ты уверена, что он даст тебе развод? – спросил Фредди с озадаченным видом ребенка, которому впервые сообщили, что Земля круглая.
Джиджи поспешно кивнула:
– Конечно, уверена. Он сам так сказал. А почему ты спрашиваешь?
– Просто я… – Молодой человек замялся. – Не обращай на меня внимания. Наверное, я еще не пришел в себя, вот и все.
Она отстранилась от него и посмотрела ему прямо в глаза.
– Он что-нибудь об этом сказал? А может, он пытался запугать тебя?
– Нет-нет, ничего подобного. – Фредди покачал головой. – Он был само благородство. Правда, задавал вопросы… Наверное, испытывал меня. И еще… Даже не знаю, как объяснить. Я так и не понял, что у него на уме. Но мне показалось… Впрочем, мне часто кажутся всякие глупости. Мне показалось, что он не горит желанием тебя отпускать.
Маркиза внимательно посмотрела на молодого человека, потом проговорила:
– Фредди, мне кажется, ты кое-чего не понимаешь. Покажи мне человека, который горит желанием развестись. Поверь, таких очень мало. Но не думаю, что он страдает из-за того, что я от него ухожу. Просто он злится, ведь я посмела нарушить его покой ради такой ничтожной малости, как собственное счастье. Как бы то ни было, он уже дал слово. Один год – и я свободна.
Один год, если вести отсчет с прошлой ночи, при мысли о которой она до сих пор вздрагивала.
– Дай-то Бог! – с жаром воскликнул Фредди. – Наверное, ты права. Ты всегда права.
«Глядя на тебя, он видит только нимб, которым сам же тебя и наделил» – кажется, так сказал Камден о Фредди.
– Пожалуй, я вернусь в бальный зал, – проговорила Джиджи. – А то люди начнут сплетничать, а нам это ни к чему.
Фредди покорно кивнул:
– Да-да, совершенно ни к чему.
Ей захотелось, чтобы он схватил ее за плечи и заявил, что ему наплевать на людей в бальном зале, хотелось, чтобы он наконец-то проявил решительность. А ведь до того, как Камден здесь появился, Фредди ее полностью устраивал…
Маркиза поднялась, поцеловала юношу в лоб и подобрала юбки, собираясь уходить.
– Тебе не мешало бы прислушаться к мисс Карлайл. Вернись к работе над «Полднем в парке». Я хочу, чтобы ты подарил мне эту картину.
Прием на открытом воздухе был в самом разгаре. На фоне щедрого изобилия красных тюльпанов и желтых нарциссов переливалось праздничное многоцветье нарядно одетых дам. А посреди этого водоворота красок внезапно возникал оазис покоя – перед картиной, за маленьким столиком, сидел в полном одиночестве мужчина, сидел в глубокой задумчивости.
Камден и не подозревал, что лорд Фредерик такой одаренный и яркий художник. От его картины веяло теплом и живостью точно схваченного мгновения.
«Влюбленный юноша» – гласила маленькая табличка, врезанная в низ рамки.
Влюбленный юноша…
В копенгагенском доме Клаудии, сестры Камдена, висела его фотография, которую сделали в первый, день тысяча восемьсот восемьдесят третьего года. Он ждал, когда его мать и Клаудия закончат наводить красоту для семейного портрета, а фотограф тем временем запечатлел его в точно такой же позе, как у влюбленного юноши на картине лорда Фредерика. Он сидел в кресле, подпирая щеку рукой, и витал в облаках – на губах блуждала улыбка, а глаза смотрели куда-то вдаль.
В тот миг он смотрел в окно. Смотрел в сторону «Верескового луга» и думал о Джиджи.
Эта фотография оставалась у Клаудии самой любимой, несмотря на все уговоры Камдена выбросить ее. «Мне приятно на нее смотреть, – твердила сестра. – Я скучаю по тому Камдену».
Временами он и сам скучал по тому состоянию безрассудного веселья и упоительной легкости – в таком состоянии кажется, что ты словно паришь в воздухе. Но теперь он прекрасно понимал: его счастье было построено на лжи, а в расплату за те две недели безудержной радости его сердце навсегда очерствело. И все же он отчаянно тосковал по тем далеким дням.
Он мог развестись с Джиджи, но ему никогда не освободиться от нее.
Гостиная леди Тремейн тонула во мраке, но из спальни струился свет и вытягивался на полу узкой тускло-золотистой полоской. Как странно… Она ведь точно помнит, что выключила свет, перед тем как уйти.
Когда Джиджи вошла в спальню, выяснилось, что свет горит в покоях Камдена. Дверь, соединявшая их спальни, была распахнута настежь, но ярко освещенная комната мужа была совершенно пуста, а убранная еще с утра кровать так и стояла нетронутой.
Сердце Джиджи учащенно забилось. Она намеренно задержалась допоздна, чтобы избежать повторения прошлой ночи. Не станет же он полуночничать, поджидая ее, когда у него впереди целых триста шестьдесят три ночи, чтобы сделать ей ребенка?
Но где же он сам? Нечаянно уснул в кресле? Или до сих пор не вернулся, захваченный вихрем светских развлечений? Впрочем, какая ей разница, как он проводит время? Надо просто тихо закрыть дверь и лечь спать.
Но вместо этого она переступила порог его спальни.
При виде полностью восстановленной обстановки этой комнаты у нее до сих пор комок подкатывал к горлу. Ей живо вспоминалось то время, когда она бросалась лицом на его кровать и горько рыдала, сетуя на несправедливость жизни.
В тот день, когда Джиджи приказала очистить его спальню от мебели, она вновь стала хозяйкой своей жизни. Три месяца спустя она познакомилась с лордом Ренуэртом, и у них завязался бурный роман, который еще больше возвысил ее в собственных глазах. Именно с этого все и началось, то есть с того дня, когда она вычеркнула Камдена из своей жизни и приняла решение двигаться дальше самостоятельно, пусть даже впереди ее ждали только одиночество и неопределенность.
Но в комнате по-прежнему не было его личных вещей, если не считать карманных часов на серебряной цепочке – замысловатого хронометра от «Патека, Филиппа и K°», лежавшего на овальном столике напротив кровати. Джиджи перевернула часы – на оборотной стороне была выгравирована надпись с пожеланиями счастья Камдену от Клаудии в его тридцатый день рождения.
Она положила часы на место. Столик стоял недалеко от полуоткрытой двери гостиной. Оттуда лился яркий свет, нов самой гостиной было тихо, как на дне океана.
Джиджи распахнула дверь и увидела множество свернутых, в рулоны чертежей, которыми были завалены все столы и стулья. На письменном столе лежал белый лист чертежной бумаги, прижатый пресс-папье, логарифмической линейкой и коробкой конфет.
И тут вдруг она заметила Камдена, расположившегося в низком кресле эпохи Людовика XV. На нем был черный шелковый халат, а на коленях у него лежала раскрытая книга.
– Ты рано встала, – заметил он, очевидно, решив поупражняться в остроумии.
– Должно быть, я прониклась протестантской этикой,[5]5
Моральный кодекс, подчеркивающий важность трудолюбия, бережливости, дисциплины.
[Закрыть] о которой сейчас столько разговоров, – ответила Джиджи.
– Как прошла игра в карты? – Его взгляд опустился на ее декольте. – Похоже, ты сорвала куш.
Сегодня она надела свой самый нескромный наряд. По правде говоря, это была дешевая уловка, чтобы отвлекать внимание игроков за карточным столом. Было бы глупо пренебрегать своими достоинствами, когда можно ими воспользоваться.
– Кто тебе об этом рассказал?
– Ты. Ты говорила мне, что, как только мы поженимся, ты сразу бросишь танцевать на балах и начнешь выуживать последние деньги из карманов английских нищих аристократов.
– Не припомню, чтобы я говорила нечто подобное.
– Это было давно; – сказал Камден. – Дай-ка я тебе кое-что покажу.
Он поднялся, подошел к ней и раскрыл книгу на странице-вкладыше, сложенной вчетверо. Развернув страницу, сказал:
– Вот, смотри.
Джиджи тотчас узнала иллюстрацию – зарисовку щита Ахиллеса. Миссис Роуленд обожала восемнадцатую песнь «Илиады», и в детстве Джиджи частенько засыпала под рассказы о том, как Гефест выковал для Ахиллеса огромный щит из пяти медных листов. На этом чуде, кузнечного мастерства были изображены мирный город, город, охваченный войной, а также все известные человечеству занятия. И все это великолепие окружала великая река Океан.
Джиджи видела и другие образы щита, но почти все они, добросовестно воспроизводя описания Гомера, были снабжены излишними деталями, вроде танцующих юношей и девушек в венках, и в итоге выходила вещь такой филигранной работы, что она развалилась бы в первом же бою. Но изображение щита, предложенное этим автором, было строгим и лаконичным, без ненужных подробностей. Имелись, правда, солнце, луна и звезды, безмятежно взиравшие и на свадебную процессию, и на кровавую бойню.
– Это труды человека, которого твоя мать наметила тебе в мужья, – сказал Камден, складывая страницу. – На тот случай если тебе не удастся удержать меня.
Взяв книгу из рук Камдена, Джиджи внимательно посмотрела на корешок: «Одиннадцать лет до Илиона: полное исследование географии, материально-технического снабжения и хода Троянской войны», Г. Перрин. Фамилия герцога Перрина была Фицуильям, но по традиции пэры Англии подписывались своими титулами.
– Очень интересно… – Она вернула мужу книгу, и он положил ее на тумбочку.
– Раз уж ты здесь… Не хочешь ли взглянуть на мои чертежи?
Джиджи с удивлением пожала плечами.
– На чертежи? Но зачем они мне?
– Чтобы ты знала, кого винить, когда Британия проиграет следующее состязание за Кубок Америки.
Джиджи в досаде поморщилась:
– Ты помогаешь американцам?
Лет сорок назад американская яхта обошла четырнадцать английских яхт из «Королевской яхтенной эскадры» в гонке вокруг острова Уайт и выиграла с колоссальным преимуществом в двадцать минут. Легенда гласила, что королева, наблюдавшая за гонкой, спросила, кто пришел вторым, на что ей ответили: «Здесь не бывает вторых, ваше величество». С тех пор английские синдикаты пытались превзойти американцев и вернуть себе кубок. Но пока безуспешно.
– Я помогаю яхт-клубу Нью-Йорка, потому что я его член, – ответил Камден.
Он подошел к письменному столу и, обернувшись, вопросительно взглянул на жену. Настольная лампа у него за спиной осветила его волосы, выгоревшие на солнце. Выражение его лица казалось ласковым – слишком уж ласковым.
Джиджи точно приросла к полу, и только нежелание показывать свою слабость заставило ее сдвинуться с места, С трудом переставляя отяжелевшие ноги, она приблизилась к столу и склонилась над чертежом. Камден стал у нее за спиной.
– Сейчас это только предварительный набросок, – пояснил Камден. Он положил руку ей на плечо, и острое наслаждение змейками разбежалось по всему ее телу.
Судорожно сглотнув, Джиджи пробормотала:
– Да, ясно.
– Я и сам могу сделать подробный чертеж, – продолжат Тремейн, расстегивая верхнюю пуговицу ее платья, – но в последнее время этим, как правило, занимается специально нанятый чертежник.
Джиджи опустила глаза на эскизы. В середине листа красовался набросок яхты в том виде, в каком она выйдет в море, то есть с полностью распущенными парусами. А сбоку был нарисован корпус яхты в разрезе.
Камден протянул руку из-за ее спины и указал на длинное узкое ответвление от киля, располагавшееся по центру яхты; в то же время его другая рука продолжала расстегивать ее платье.
– Надеюсь, такой плавник придаст яхте дополнительную устойчивость, – проговорил он, расстегивая последние пуговицы. – Хочется, чтобы нос яхты как можно больше возвышался над водой – за счет этого увеличивается скорость хода. Но чем меньше корпус судна погружен в воду, тем больше опасность, что оно опрокинется.
– И много яхт опрокинулось… с твоей легкой руки? – с язвительными интонациями спросила Джиджи.
– За последнее время – ни одной. Но однажды я все-таки перевернулся. На своей первой яхте. Я столько лет корпел над чертежами, построил ее собственными руками, а она опрокинулась в первом же плавании. – Камден спустил платье с ее плеч, его прикосновения казались легкими, как первый летний ветерок. – Так мне и надо. Нечего было называть ее «Маркизой».
Сердце Джиджи гулко забилось. Неужели он назвал свою первую яхту в ее честь?
– Но почему ты так ее назвал? Или ты забыл, что терпеть меня не можешь?
– Мне сказали, что судно надо назвать либо в честь жены, либо в честь любовницы, – объяснил Тремейн. Между тем ее платье опало на пол медно-красным ворохом атласа и тюля. – Я отбуксировал ее в док, отрихтовал и перекрестил в «Метрессу». С тех пор это одна из самых надежных и быстроходных гоночных яхт в Атлантике. Вот видишь… – прошептал он, снимая ее корсет. – Даже в трех тысячах миль от меня ты приносишь мне неприятности.
– Я просто исчадие ада, – снова съязвила Джиджи.
Почувствовав, что ее нижние юбки отправились следом за платьем, она еще ниже склонилась над столом и судорожно вцепилась в столешницу. Камден тем временем проворно освободил ее от сорочки – его легкие прикосновения обжигали, точно крутой кипяток.
– По-моему, у меня до сих пор где-то валяется фотография, на которой я как идиот радостно машу рукой с борта «Маркизы» перед самым отплытием.
– Я бы предпочла увидеть, как ты барахтаешься в холодной океанской воде. Я бы проплыла мимо на своем корабле и даже не подумала бы подобрать тебя.
В отместку за эти слова Камден стащил с нее панталончики, так что теперь она была совершенно голая, если не считать белые атласные перчатки и белые же шелковые чулки. Его пальцы скользнули по ее ягодицам, и Джиджи закрыла глаза и закусила губу. Но из гордости не стала сдвигать ноги, хотя жутко нервничала.
– Ты всегда такая влажная? – прошептал Камден. – Или только со мной?
Ей хотелось сказать ему какую-нибудь колкость, хотелось так оскорбить его мужское самолюбие, чтобы у него навсегда пропала охота злорадствовать. Но вместо этого она тихо застонала, когда он медленно вошел в нее. И в тот же миг его халат коснулся ее спины – прохлада шелка резко контрастировала с обжигающим вторжением в се лоно.
И тут Камден начал двигаться, и Джиджи снова застонала, на сей раз гораздо громче. Она пыталась удержаться от стонов, однако у нее ничего не получалось – с каждым мгновением наслаждение становилось вес более острым. Забыв обо всем на свете, Джиджи еще крепче вцепилась пальцами в край столешницы, и теперь она уже не старалась сдерживать крики и стоны – ее охватило неодолимое желание получить от этого соития как можно больше.
Прошла еще минута-другая, и она, громко вскрикнув, почувствовала, что возносится на вершину блаженства. В следующее мгновение Джиджи ощутила последний толчок мужской плоти и дочти тотчас же услышала прерывистое дыхание Камдена прямо у нее над ухом, а затем – гулкие удары его сердца.
Теперь его щека прижималась к ее щеке, а руки упирались в столешницу рядом с ее руками. Так они и замерли; находясь в кольце его рук, она как бы находилась в его объятиях.
– О Господи, Джиджи… – прошептал он неожиданно. – О, Джиджи…
Но она никак не реагировала, потому что чары уже рассеялись. К тому же ей вспомнилось, что эти самые слова Камден шептал в их первую брачную ночь. Тогда ей представлялось, что от избытка чувств.
В следующую секунду Джиджи выпрямилась и, резко развернувшись, с силой толкнула мужа ладонями в грудь. Однако эта внезапная вспышка ярости никак не подействовала на маркиза – он даже не шелохнулся. Но тут взгляды их встретились, в глазах его промелькнуло удивление, и он молча отступил в сторону. В тот же миг Джиджи наклонилась, сгребла в охапку свою одежду и быстро направилась к двери.
– Погоди. – Приблизившись к жене, Камден снял с себя халат и накинул его ей на плечи. – Холодно, не простудись.
Джиджи не знала, как реагировать. Ее душили злость, стыд, унижение, но забота мужа пробудила в ее душе тоску, которую она, как ей казалось, навсегда похоронила в прошлом, похоронила в тот день, когда приказала очистить от мебели спальню Камдена. Да, в ее душе вновь пробудилась тоска по тому, что могло бы быть.
– Не жди от меня благодарности, – сказала она наконец.
Маркиз криво усмехнулся:
– А я и не жду. Я ведь не сделал ничего заслуживающего благодарности. Доброй ночи, леди Тремейн. Увидимся завтра ночью.
