Текст книги "Последний рубеж"
Автор книги: Шэрон Пенман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Когда Ричард зевнул, она поняла, что возможность поговорить пугающе быстро тает: вскоре муж перекатится на свою половину и заснет. Но даже если сейчас не время для серьезного разговора, есть кое-что, о чем она имеет полное право знать.
– Как надолго ты сможешь остаться?
– Только до понедельника. Я не могу сосредоточиться на устранении пожаров в Нормандии, пока не сокрушу мятеж в Аквитании. Пока я сражался на Святой земле, Жоффруа де Рансон и виконты Ангулемский и Броссе постоянно мутили воду. А когда меня захватил в плен этот напыщенный болван Леопольд, они стали еще наглее. Так что за ними накопился должок, и сейчас настал момент его истребовать.
Больше Беренгария не слушала, потому что после слов «Только до понедельника» остальное уже не доходило до нее. Он задержится всего на два дня и две ночи? Все, что у нее есть после двух лет разлуки – это два несчастных дня? Ее ошеломило, что они проведут так мало времени вместе, но следующее открытие было еще хуже. Он приехал в Пуату не для того, чтобы повидаться с ней, а чтобы расправиться с этими южными мятежниками! Его визит в Пуатье лишь нечто попутное. Как и она сама.
Первой ее реакций стала вспышка гнева, что так редко случалось с ней. Но она сдерживала обиду, стараясь посмотреть на все с его точки зрения. Вполне ожидаемо, что для него первостепенное значение имеет подавление мятежа, грозящего потерей власти над герцогством. В Святой земле Беренгария научилась принимать тот факт, что она всегда на втором месте после кампании против сарацин. Но уступать Богу было легче.
– Мне очень жаль, что тебе нужно уезжать так скоро, – спокойно сказала она. – Может, мне стоит подумать о том, чтобы обосноваться в Нормандии – тогда тебе станет удобнее меня навещать.
Слова еще не успели сорваться с ее губ, когда она поняла их полное значение. Навещать. Какой муж навещает свою жену? По-видимому, тот, что у нее. Получается, вот что ее ждет? Брак по принципу «бери, что дают», и Ричард будет заглядывать к ней, лишь когда ему это удобно?
– Нормандия… Да, возможно, это неплохая идея, – согласился король и снова зевнул.
Беренгария решила, что больше не станет думать об этом сегодня ночью. После его отъезда будет куча времени поразмыслить о будущем. Теперь она только хотела спать с мужем, как это делают жены по всем христианском мире, и, по крайней мере, на одну или две ночи притвориться, что все в порядке. Она потянулась за подушкой, когда Ричард внезапно сел, а затем свесил ноги с кровати. Думая, что он хочет воспользоваться горшком, Беренгария начала расправлять простыни, смятые их близостью. Но Ричард собрал одежду, разбросанную по полу, натянул брэ на бедра и начал надевать льняную рубашку.
– Ричард? Куда ты?
Он одевался поспешно, словно боясь лишиться одежды, и уже натянул тунику.
– Для меня приготовлена опочивальня. – Он предпочел бы на этом остановиться, но сидящая в постели жена выглядела такой растерянной, что он вернулся к кровати. – Я давно уже толком не сплю, – неохотно объяснил он. – И не хочу помешать спать тебе, Беренгуэла.
Она все еще силилась его понять.
– Я вовсе не против.
– Но я против. – Ричард натужно улыбнулся. – На моей совести и без того грехов хватает, чтобы еще и тебе не давать спать, моя голубка.
Супруг нагнулся, быстро поцеловал ее и ушел прежде, чем она смогла что-то ответить.
Дверь за ним закрылась, и Беренгария еще долго сидела не двигаясь. Короли с королевами всегда имели собственные опочивальни. Ричард приходил к ней, когда хотел исполнения супружеского долга, как, по ее мнению, поступали и прочие короли. Но до сих пор никогда после этого не покидал ее ложа после близости. Ошеломленная его внезапным уходом, она ощущала утрату, чувствовала себя отверженной, словно получила пощечину. Беренгария вдруг поняла, что он в первый раз назвал ее любимым ласковым прозвищем, своей голубкой. И когда? Собираясь ее оставить. Она бросилась на постель, уткнулась лицом в подушку и спустя какое-то время залилась слезами.
* * *
Филипп смог в некоторой степени возместить позорное поражение при Фретвале, нанеся Джону столь же унизительный удар во время пребывания Ричарда в Аквитании. Джон и граф Арундель осаждали крепость Водрей. Узнав об этом, Филипп предпринял впечатляюще быстрый бросок из Шатодена к Водрею, покрыв сто миль всего за три дня. Прибыв на рассвете, он застал Джона и Арунделя врасплох. Принц с графом бежали вместе со своими конными рыцарями, но Филипп взял в плен пехотинцев, захватил припасы и осадные орудия.
У Ричарда кампания развивалась более успешно, чем у его младшего брата. Двадцать второго июля он написал Губерту Вальтеру: «Милостью Господа, который всегда на стороне правых, мы захватили Тайбур и Марсильяк, все земли Жоффруа де Рансона, а также города Ангулем, Шатонеф-сюр-Шарант, Монтиньяк, Лашез и все прочие замки и земли графа Ангулемского».
Он с простительной гордостью хвастался, что завладел городом и цитаделью Ангулема за один вечер, взял в плен три сотни рыцарей и огромное число солдат, и подписался: «Руку лично приложил в Ангулеме, 22 июля».
Несмотря на огромный успех на юге, Ричард согласился на перемирие, возвращающее статус кво: он и Филипп удерживали территории, которыми владели по состоянию на 23 июля. Такие условия оказались довольно выгодны для Филиппа, так что стали распространяться слухи, будто Лоншан действовал по собственной инициативе, и Ричард недоволен своим канцлером. Однако Лоншан не предпринимал ничего, неугодного своему королю. Хотя Ричарду не слишком нравились условия перемирия, ему требовалась передышка, ведь хотя мятеж в южных владениях удалось подавить легко, было ясно, что настоящая война разразится в Нормандии, а из-за огромного выкупа, который он принужден платить, Ричард впервые обладал меньшими ресурсами, чем король Франции. Согласно условиям договора в Тийере, перемирие должно было продлиться до ноября следующего года. Однако все понимали, что ни Филипп, ни Ричард не намерены его соблюдать.
* * *
Смерти Танкреда и его сына Роже обезглавили сопротивление сицилийцев, и, войдя в Италию, Генрих не встретил противодействия. К тринадцатому августа Неаполь открыл перед ним свои ворота. После этого император жестоко отомстил Салерно, чьи горожане три года назад схватили его супругу и передали Танкреду. Взяв город штурмом, он отдал его на поток армии, результатом чего стал кровавый разгул насилия, убийств и грабежа. Оставшиеся в живых салернцы были отправлены в изгнание, и Генрих приказал срыть городские стены. Отчаявшаяся вдова Танкреда бежала с дочерьми и маленьким сыном в Кальтабеллотту, а адмирал Маргаритис договорился о капитуляции сицилийского правительства перед германским императором.
Многим в тот год казалось, что Генрих удачлив, как сам Люцифер: огромный выкуп, стребованный им с английского короля, снабдил его средствами для вторжения на Сицилию, а смерть Танкреда обеспечила ему победу. Потом, к изумлению всего христианского мира, давно бесплодная сорокалетняя жена Генриха забеременела, и пока он планировал в Палермо свою коронацию, Констанция готовилась к родам в маленьком итальянском городке Ези.
Но если в лето Господне 1194 все, к чему прикасался Генрих, обращалось в золото, от герцога австрийского фортуна отворачивалась все сильнее. В июне папа Целестин приказал Леопольду вернуть заложников английскому королю, возвратить свою долю выкупа, а после отправляться в Святую землю для искупления грехов и провести на службе Христу столько времени, сколько пробыл в заточении король Ричард. Когда Леопольд категорически отказался принимать эти условия, папа повелел архиепископу Веронскому отлучить от церкви австрийского герцога и наложить интердикт на его владения.
Глава V
Замок Шинон, Турень
Декабрь 1194 г.
У Ричарда шло шуточное соревнование с матерью, у кого из них самый лучший шпион. Алиенора настаивала, что никто не может превзойти Дюрана де Керзона, которого она внедрила в свиту Джона, приглядывать за заблудшим сыном. Однако Ричард был уверен, что нет никого лучше человека, называвшего себя Люком. Он верно служил английской короне больше двадцати лет и перешел к Ричарду по наследству от Генриха. Когда королю сказали, что его аудиенции просит человек, назвавший потаенное слово, обозначавшее Люка, Ричард тут же прервал совет и поспешил прочь из большого зала, чтобы перемолвиться со своим лазутчиком с глазу на глаз.
Отсутствие государя затянулось, и люди в зале стали проявлять нетерпение. Гийом де Лоншан попытался обсудить церковные вопросы с архиепископом Руана и епископом Линкольнским, но архиепископ Готье осаживал канцлера при каждой возможности, а затем демонстративно встал и отошел. Лоншану оставалось только кипеть от злости. Были у них разногласия и с епископом Линкольнским, но епископ Гуго хотя бы обращался с ним с вежливостью, как полагалось в беседе прелата с прелатом. Благодаря Всевышнего за то, что ему не придется больше ступать на землю невежественного островного королевства Ричарда, Лоншан вел любезную беседу с коллегой, когда взрыв громкого хохота заставил его нахмуриться.
Собравшись у открытого очага, виконт де Туар, Гуго де Лузиньян и Вильгельм де Форс, граф Омальский, обменивались непристойными шуточками насчет неправдоподобной беременности императрицы Генриха. Ги, брат виконта Эмери, слушал с нарастающим неудовольствием, но пока держал язык за зубами. Ги покровительственно относился к женщинам, настолько, что брат прозвал его «истинной душой рыцарства», и это в его устах был вовсе не комплимент. Ги считал неправильным высмеивать женщину, которой вскоре предстояло столкнуться с опасностями деторождения на пороге сорокалетия. Но будучи младшим братом, привык уступать Эмери и знал, что если возразит, то станет объектом насмешек вместо Констанции. После особенно грубого комментария графа Омальского, Ги заметил, что они привлекли неодобрительное внимание епископа Илийского, и потихоньку отошел, не желая, чтобы о нем судили по его друзьям.
– Подобные комментарии совершенно неуместны, милорды, – холодно заявил Лоншан. Он не любил женщин, но делал исключения для своих родственниц, удивительной матери короля и императрицы Констанции.
Мужчин его отповедь совершенно не смутила.
– Что же из сказанного нами не соответствует действительности, милорд епископ? – ухмыльнулся Эмери. – Мы всего лишь удивлялись, как бесплодная женщина чудесным образом вдруг забеременела.
Но когда граф Вильям сравнил чрево Констанции с сушеной грушей, Лоншан вскипел.
– Если бы вы потрудились изучить Священное Писание, то знали бы, что Сара, жена Авраама, родила сына спустя десятки лет после того как ее детородная пора осталась позади. Женщина может зачать в любом возрасте, коли на то будет Божья воля.
Эти слова заставили замолчать Эмери и Гуго де Лузиньяна, но Вильгельм де Форс не собирался терпеть отповеди от какого-то калеки.
«Митра епископа не делает тебя мужчиной, уродливый карлик», – со злобой подумал он, а вслух скептически заметил:
– Что ж, если императрица и вправду беременна, это станет одним из величайших чудес Божьих.
Лоншан применил более опасное оружие, чем нравоучение священнослужителя:
– Неплохо бы тебе вспомнить, милорд граф, что императрица Констанция очень дорога королеве Джоанне, любимой сестре короля.
Даже этого было бы недостаточно, чтобы укротить графа, но епископ Гуго поддержал Лоншана, напомнив де Форсу, что негоже смертным ставить под сомнение промысел Всевышнего. Хотя он говорил довольно мягко, присущий епископу ореол святости придал этой расхожей ремарке весомость, и де Форс впал в угрюмое молчание, в равной степени дуясь на обоих прелатов.
Ги, вернувшись к привычной роли миротворца, попытался повернуть разговор в более безопасное русло, спросив, где сейчас владетель Шатору: он знал, что Андре де Шовиньи неотлучно находился с королем с момента освобождения последнего. Ответ ему дал подошедший погреться к огню Вильгельм Маршал, сказав, что Андре проводит Рождество в замке Деоль с беременной женой и маленьким сыном.
Благонамеренное вмешательство Ги только раздосадовало де Форса, потому как он не любил ни Андре де Шовиньи, ни Уилла Маршала. После восшествия на трон Ричард наградил всех троих браками с богатыми наследницами. Изабелла де Клари, внучка ирландского короля, принесла Маршалу земли в Нормандии, Англии, Южном Уэльсе и Ирландии. Женитьба Андре на Денизе де Деоль обеспечила ему баронство Шатору, сделав одним из могущественнейших лордов пограничного региона Пуату – Берри. А де Форс женился на Хавизе, графине Омальской, которой принадлежали огромные поместья в Нормандии и Йоркшире. Хотя де Форс и завидовал удаче Маршала, он все равно радовался возможности стать графом Омальском и заполучить такие богатства.
Но вскоре его удовольствие померкло, потому как наряду с приданым он сделался обладателем недовольной жены. Гордая стерва отказывалась выходить за него замуж, ее к этому принудил король. Вильгельма подобное нежелание взбесило, ведь он происходил из старой и уважаемой пуатусской семьи, был командиром флота Ричарда в войне против сарацин. Он обнаружил, что для женщины Хавиза возмутительно откровенна, упряма и безрассудна. Даже вынудив его задать ей заслуженную трепку, она оставалась непокорной. Кровь капала у нее из носа и рта, но Хавиза вызывающе посмотрела на него и предупредила, что если он когда-нибудь ударит ее снова, то поплатится за это жизнью. Разумеется, де Форс рассмеялся, указав, что слабая женщина не может тягаться с сильным мужчиной. Но Хавиза холодно улыбнулась ему, сказав, что у жены есть куча способов избавиться от нежеланного мужа: он может заболеть, съев что-то за обедом, его могут подстеречь разбойники, когда в темную ночь он будет выходить из таверны, или свалиться с лошади, когда подпруга внезапно лопнет. Хотя в ответ он снова презрительно рассмеялся, но был действительно потрясен и больше не бил графиню. В ее пользу говорило хотя бы то, что она смогла выполнить главную обязанность жены и дать ему сына. Но не отстали от нее и Изабелла де Клари и Дениза де Деоль, а де Форс был уверен, что они к тому же еще и правильные жены: послушные и почтительные.
Обиженно глядя на Маршала, который лишил его удачи – ведь вместо Хавизы ему могла достаться Изабелла де Клари, он, хохотнув, сказал:
– Де Шовиньи пусть проводит скучное Рождество у семейного очага, а я предпочитаю рождественский двор короля в Руане. Благодарение Господу, жен туда, слава Богу, вряд ли пригласят.
Де Форс сразу понял, что зашел слишком далеко, поскольку все недружелюбно воззрились на него: Уилл Маршал, Лоншан, этот ханжа епископ Линкольнский, сварливый королевский клерк мастер Фульк, ничтожные рыцаришки, бывшие с Ричардом в Германии и теперь беззастенчиво извлекающие из этого выгоду: валлийский щенок, Варин Фиц-Джеральд и Гийен де л'Этанг. Даже граф Честерский посмотрел на него неодобрительно, а все знали, что Честер за много лет не обменялся со своей бретонской мегерой ни единым ласковым словом. И все же он понимал, что король может не так понять его комментарий, поскольку вряд ли согласится с ним по части постылых жен. Посмеет ли кто-нибудь из этих лизоблюдов донести государю? Обуреваемый этой неприятной мыслью, де Форс даже подпрыгнул, когда в распахнувшуюся дверь вместе с холодным вихрем ворвался король.
Пригласив присутствующих вернуться к столу, Ричард рухнул в кресло, переводя взгляд с Вильгельма Маршала на Лоншана.
– Я надеялся получить известия о Лестере, – сказал он. – Я отправил одного из лучших моих агентов разузнать, как обращаются с пленником в Этампе, но ему не повезло. Лазутчик говорит, что к графу не допускают посетителей, а его стражники молчат, как глухонемые. Даже выпивка в местной таверне не развязала им языки.
Присутствующие попытались уверить короля, да и себя самих, что французский король с уважением отнесется к высокому рождению, положению и заслугам Лестера в Святой земле, но собственный опыт заставлял Ричарда усомниться. Однако в данный момент он не хотел погружаться в раздумья о судьбе графа, поэтому уже повернулся к канцлеру с намерением возобновить совет, как Вильгельм Маршал вскочил с радостным криком:
– Балдуин!
Несколько человек вошли в зал. Было только двенадцатое декабря, но Ричарду показалось, что уже наступило Рождество – так как он обрадовался, увидев среди них Балдуина де Бетюна. Король вскочил так же стремительно, как и Уилл, и оба бросились навстречу фламандцу. Остальные участники совета тоже поднялись с мест.
– Я знал, что Леопольд отпустит заложников, как только его отлучат! Остальные с тобой? Где Вильгельм?
Ричард перевел взгляд на лица спутников Балдуина, но ни одно не было ему знакомым. Снова посмотрев на друга, король почувствовал, как радость его тает от печали, угадываемой в чертах гостя.
– Леопольд не сдался, сир. Стоит на своем. Я здесь, потому что он доверил мне срочное сообщение. Герцог приказал передать тебе, что если ты немедленно не отправишь свою племянницу и Деву Кипра в Вену, он казнит всех заложников.
– Господи! – Ричард в изумлении смотрел на Балдуина, разрываясь между ужасом и неверием, ведь он никогда не слышал о том, чтобы заложников предавали смерти. – Он обезумел?
– Не обезумел. Он отчаялся.
Балдуин внезапно почувствовал всю меру своей усталости и был благодарен, когда епископ Линкольнский взял его за руку и отвел к теплу очага, где он смог опуститься на стул и вытянуть окоченевшие ноги к огню.
– Плохой для Австрии выдался год, сир. Сначала сильное весеннее наводнение после таяния снегов. Затем разрушительные лесные пожары, вызванные молниями, сожгли деревни и фермы. Когда разразился мор, люди стали шептаться, что, похоже, Бог наказал их правителя за захват короля-крестоносца. А затем архиепископ Веронский наложил на Австрию интердикт, а самого Леопольда предал анафеме.
Кто-то подал Балдуину кубок, и он осушил его жадными глотками.
– Леопольд пока пользуется поддержкой народа и, пусть не слишком охотно, духовенства. Но герцог не дурак и понимает, как быстро все может измениться. Если нельзя хоронить покойников, нельзя жениться и ходить на мессу, через какое-то время люди начнут задавать себе вопрос, почему они должны страдать за грехи Леопольда. Он уже потратил двадцать пять тысяч марок на укрепление стен Вены, Хайнбурга и Винер-Нойштадта. У него осталось всего четыре тысячи марок, и их не хватит на уплату штрафа, назначенного папой. Гогенштауфен загнан в угол и знает об этом. Леопольд и так всегда был упрямым и сердитым, а теперь еще больше озлобился. Я не знаю, что ему так сдались эти браки. Хочет вознаградить сыновей, доказать, что он не марионетка Генриха, наказать тебя, показать австрийцам, что его не запугать ни королю, ни императору, ни папе? Могу только одно сказать, я думаю, что, говоря про убийство заложников, он на самом деле собирался это сделать. Может быть, за исключением мальчишки. Я верю, что Бог не даст его безумию зайти так далеко. Но остальных… Да, думаю, их он казнит.
Когда Балдуин замолчал, воцарилась гнетущая тишина. Ричард отвернулся, стараясь обуздать захлестывающую его волну ярости. Как может Бог допустить такое? Он больше не в плену, почему же все еще так бессилен?
Уилл положил руку фламандцу на плечо. Жест, вызвавший усталую улыбку на лице Балдуина. Улыбку, мгновенно пропавшую, когда Вильгельм де Форс сказал, что ему сильно повезло. Рыцарь вскинул голову и посмотрел ему в глаза.
– И почему это, милорд граф? – спросил он, угрожающе тихим голосом.
– Почему? Потому что ты здесь и в безопасности, в отличие от остальных бедняг, запертых в ловушке в Вене.
Балдуин встал, и хотя обычно он бывал невозмутимым и не скорым на расправу, Уилл приготовился вмешаться на случай, если его друг вцепится де Форсу в глотку.
– Я дал слово чести, – произнес Балдуин медленно и с расстановкой, словно разговаривал с ребенком или слабоумным, – что вернусь с королевским ответом. И собираюсь сдержать это слово.
Графа поразила глупость фламандского лорда. Но он так же почувствовал гнев этого человека, даже если не до конца понимал его причину. Де Форс видел, что Маршал разделяет этот гнев, и хотя Уилл ему особо не нравился, граф опасался задевать его, так как в прошлом Маршал часто бросал вызов людям, оскорбившим его гордость. Так что граф был благодарен, когда Ричард снова обратил внимание на себя.
Не придавая значения стычке между Балдуином и графом Омальским, Ричард оглядел зал в поисках людей, которым можно безоговорочно доверять. И глаза его остановились на валлийском кузене и Гийене де л, Этанге.
– Морган, я хочу, чтобы ты и Гийен доставили девушек из Руана.
После того как те заверили его, что отправятся в путь в течение часа, он с натужной улыбкой подошел к Балдуину.
– Все идет к тому, мой верный друг, – сказал он, – что тебе предстоит еще одно долгое путешествие.
Снова севший фламандец улыбнулся в ответ, хотя и не слишком убедительно.
– Могло быть и хуже, сир, – промолвил он. – По крайней мере, мне не придется снова ступать на палубу корабля.
– Остальные заложники… Они знают об угрозе Леопольда?
– Твой племянник нет, остальные да. – Балдуин выказал себя знатоком чужих душ, тихо добавив: – Но они не боятся, сир. Потому как уверены, что ты никогда не позволишь причинить им вред.
– Верно, – мрачно подтвердил Ричард. – Не позволю. И этот сукин сын Леопольд прекрасно это знает, чтоб ему провалиться.
Затем король посмотрел на графа Честерского и сказал:
– Расскажи своей жене о том, что произошло, Рэндольф.
Он не сомневался, что Констанция во всем будет винить его, но в данный момент это его волновало меньше всего. Каша заварилась крутая, но надо ее расхлебывать, другого пути нет.
Никогда и ни о чем не мечтал Балдуин так, как о том, чтобы получить сейчас горячий ужин, теплую ванну и мягкую постель. Но он не забыл и про свой австрийский эскорт и начал подниматься со словами, что Леопольд послал с ним священника, говорящего на латыни для того, чтобы он мог общаться со своей охраной. Балдуин улыбнулся, когда епископ Линкольнский вызвался объяснять австрийцам, что происходит, ведь это значило, что пока можно посидеть и не шевелить ноющими конечностями. Эскорт беспокойно ждал у дверей, и австрийский священник нерешительно вышел вперед, когда Гуго поманил его, нервно опустился на колени и поцеловал кольцо епископа. Но стоило Гуго сказать несколько слов, как клирик просветлел и, повернувшись к своим людям, заулыбался. Похоже, они боялись, что английский король может выместить на них свою ярость.
Поступить так никогда не приходило Ричарду в голову, но как только священник заговорил с остальными австрийцами, он застыл. Гортанный звук немецкого языка пробудил в нем воспоминания такие яркие, такие сильные, что на одно тягостное мгновение он словно покинул зал в Шиноне. Он снова находился в той лачуге в Эртпурхе, услышал крики солдат на неведомом ему языке, понимал, что выхода нет и они в ловушке, и что знакомый ему мир уже никогда не будет прежним. Как и в тот декабрьский день два года назад, он услышал свое хриплое дыхание, почувствовал холодный пот, стекающий по ребрам. Развернувшись, он схватил ближайший стул и ударил им об стену с такой силой, что полетели щепки. Затем обратился к залу, с вызовом вскинув голову. К его облегчению, соратники восприняли эту вспышку как естественную бурную реакцию на вымогательство, и не более того.
* * *
Короли оглашают пути перемещений на недели вперед, чтобы вассалы и подданные знали, где будут рассмотрены их судебные дела или прошения. Едва узнав, что Ричард намерен держать свой рождественский двор в Руане, Джоанна постаралась убедить невестку сопровождать ее в этот город. Беренгария наотрез отказалась, говоря, что никуда не поедет, пока Ричард за нею не пошлет. Однако Джоанна не сдавалась и, получив в середине декабря письмо от Алиеноры, где упоминалось, что Ричард находится в Шиноне, убедила Беренгарию провести Рождество в этом замке в долине Луары. Она напирала на то, что это позволит ей встретиться с матерью, поскольку от Шинона до аббатства Фонтевро всего десять миль. Джоанна не чувствовала вины за то, что вмешивается не в свое дело – ей было ясно, что брак ее брата нуждается в «починке», а как это сделать, если охладевший муж и жена проживают на расстоянии сотен миль друг от друга?
Однако даже самый продуманный план может нарушиться, и по прибытию в Шинон Джоанна обнаружила, что Ричард уже переместился в Нормандию. Кроме того, они с Беренгарией пропустили прощание с Анной: девушки отбыли в Австрию с Балдуином де Бетюном двумя днями ранее. Как только Беренгария выяснила, что Ричард был в Шиноне, то против своего обыкновения резко упрекнула Джоанну. Поэтому, отправившись следующим утром верхом в Фонтевро, Джоанна вполне готова была узнать, что мать уехала вслед за Ричардом в Руан, к его рождественскому двору – ведь если не везет, то во всем. Но ошиблась.
* * *
– Я так рада, что ты до сих пор здесь, матушка. Боялась, что ты уехала с Ричардом.
– Мои старые кости не рады такой дальней дороге в разгар зимы. Поскольку за то время, что Ричард пробыл в Шиноне, мы уже виделись с ним несколько раз, я решила отпраздновать Рождество здесь. В конце концов, Ричард тоже не планирует пышного торжества. Полагаю, его пребывание в Руане будет больше похоже на военный совет, чем на рождественский двор.
Джоанне казалось очень странным, что Ричард не пожелал провести первое после возвращения Рождество в собственных доменах.
– Для него это был бы подходящий случай, чтобы представить свою королеву вассалам и жителям Руана, – сказала она, но мать лишь пожала плечами.
Глядя, как Алиенора гладит Исеулт, свою новую прекрасную борзую, Джоанна поняла – как бы ни любила она мать, быть ее снохой ей бы очень не хотелось. Она тут же постаралась подавить эту кощунственную мысль, напомнив себе, что Алиенора была очень ласкова с Маргаритой, супругой Хэла. Но Маргарита росла при их королевском дворе, а когда повзрослела настолько, чтобы стать Хэлу законной женой, Алиенора была пленницей Генриха. Супруга Джона не в счет, поскольку они со свекровью виделись редко. Оставались Констанция и Беренгария. Алиенора сполна платила бретонке враждебностью за враждебность. К испанке неприязни она не проявляла, но Джоанне стал совершенно очевиден факт безразличия матери по отношению к избраннице венценосного сына.
– Этим вечером я обедаю с настоятельницей Ализой, и, конечно, теперь ты присоединишься к нам, Джоанна. Я очень привязалась к Ализе. При том что она с тринадцати лет в аббатстве, аббатиса не утратила живого интереса к миру за стенами этого монастыря, и ей нередко удается меня рассмешить. Как и тебе, дорогая.
Алиенора так ласково улыбнулась Джоанне, что та ощутила угрызения совести за недобрые мысли о матери. Она обрадовалась, когда Алиенора перевела разговор на безопасную тему, делясь семейными новостями. Джон продолжал вести себя наилучшим образом, делал то, о чем просил Ричард, хотя и проводил в его обществе мало времени, что, без сомнения, устраивало обоих. Жофф сеял вокруг себя неразбериху. Минувшим летом Губерт Вальтер конфисковал его поместья, но когда Жофф обратился к Ричарду, тот вернул их, простив ему последнюю провинность в обмен на обещание выплаты одиннадцати тысяч марок. Алиенора получила еще одно письмо от Марии из Шампани и, очевидно, была очень рада, что связь с дочерью восстановлена – они не виделись со времени развода королевы с Людовиком Французским, то есть уже более четырех десятков лет. Джоанна тоже очень обрадовалась, когда Алиенора дала ей прочесть письмо Марии. У той сложились замечательно хорошие отношения со сводными братьями, особенно с Ричардом. Но с Джоанной им еще предстояло встретиться, и Джоанне была очень интересна много повидавшая старшая сестра, о которой она слышала множество любопытных историй от ее сына Генриха во время их пребывания в Святой земле.
У Алиеноры имелись новости и о самом Генрихе Шампанском. Ричард получил письмо от племянника как раз перед тем, как отбыл из Шинона в Нормандию. Генрих сообщал, что сыновья Саладина затеяли распри друг с другом, и Ричард обругал французского короля в выражениях, от которых даже моряк покраснел бы: так он злился, что лишен возможности сражаться вместе с Генрихом за Иерусалим, как поклялся. Рыцари-госпитальеры освободили отца Анны из плена, как того требовал герцог Австрийский, и Исаак немедленно подтвердил все слухи о своем сговоре с сарацинами, поскольку направился прямиком в Румский султанат в Анатолии[6]6
Румский (также известен как Конийский или Сельджукский) султанат – средневековое тюркское государство на территории современной Турции.
[Закрыть]. По словам Генриха, деспот плел заговор против византийского императора, явно понимая, что шансов отобрать Кипр у Ги и Амори де Лузиньянов у него нет.
– Однако у Генриха есть кое-какие хорошие новости, Джоанна. У них с Изабеллой родился первый совместный ребенок, дочь. Поскольку дочь Изабеллы от предыдущего брака уже носила имя Мария, в честь матери Изабеллы, они называли крошку на французский лад Мари, в честь матери Генриха, чем очень ее порадовали. – Потом улыбка Алиеноры померкла. – Решение Генриха остаться в Утремере и вступить в брак с Изабеллой стало большим ударом для Марии, ведь она понимает, что теперь они с сыном вряд ли свидятся снова.
Джоанна порадовалась за Генри и Изабеллу. Она любила племянника, и ей нравилась его молодая жена. Она почувствовала легкий укол зависти при мысли о том, как повезло Изабелле так легко забеременеть, и вспомнила о долгих бесплодных годах своего брака после смерти младенца-сына.
– Да, есть еще интересная весть из Тулузы, Джоанна. Дьявол призвал к себе тамошнего графа.
Джоанне показалось, что сердце пропустило удар.
– Отца, не сына?
– Конечно, отца. Я не считаю Раймунда одним из прислужников Дьявола, хотя с Церковью мы, возможно, тут расходимся во мнениях.
Джоанна вспомнила про яростную враждебность кардинала Мелиора к Раймунду и согласилась с матерью. Значит, теперь Раймунд стал графом Тулузским. Удивляясь, что ей так приятно это слышать, Джоанна приписала это той мысли, что из молодого человека выйдет куда лучший правитель, нежели его родитель.
Вернувшись в Шинон, она поделилась новостями с Беренгарией. Та тоже обрадовалась и выразила надежду, что теперь, когда Раймунд получил власть над Тулузой, он станет менее терпим к еретикам. Она считала, что им следует написать Раймунду и, памятуя о том, как он был любезен с ними во время долгого путешествия из Марселя до Пуатье, выразить свое сочувствие. Джоанна согласилась, и тем же вечером продиктовала писцу краткое письмо с соболезнованиями, хотя сомневалась, что Раймунд сильно расстроен смертью отца. Но потом она забрала письмо и собственноручно сочинила постскриптум, написав, что Раймунд был прав. «Иногда я чересчур поспешно принимаю решения, как тем сентябрьским вечером в саду в Бордо». Джоанна была уверена, что Раймунд поймет это завуалированное извинение. Она представила, как он улыбнется, читая письмо, и мысль об этом заставила улыбнуться и ее тоже.
