Текст книги "Последний рубеж"
Автор книги: Шэрон Пенман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Да, с удовольствием.
Наблюдая, как он тянется за кувшином, она пыталась решить как себя вести. Испанка хорошо понимала, чего от нее ждут – ее с колыбели учили, что жены должны проявлять почтительность и покорность. Разве не говорится в Писании, что мужу надлежит подчиняться, как самому Господу?
– Ричард, епископ сказал, что неделю назад ты был очень болен, – вымолвила она наконец.
Он помедлил, потом принялся разливать в кубки вино.
– Несколько дней у меня была лихорадка, – небрежно бросил король.
Она не знала, что отвечать, пока не услышала собственный голос, звучащий странно холодно и спокойно:
– Но лихорадка достаточно серьезная, чтобы ты даже раскаялся в прошлых грехах. Мне не хотелось бы, чтобы ты раньше времени подвергал свое здоровье опасности, исполняя супружеский долг. Господь поймет, если ты решишь отложить искупление до тех пор, пока полностью не поправишься.
Его рука дрогнула, вино, как кровь, растеклось по снежно-белому льну.
– Искупление? – удивился он. – Зачем ты так говоришь, Беренгария? Почему тебе это приходит в голову?
– Ты и правда не понимаешь, Ричард?
Он не мог поверить, что из всех ночей она выбрала именно эту, чтобы устроить ссору.
– Уверяю тебя, я не считаю, что спать с тобой это искупление, голубка.
Она вздрогнула. Ласковое слово, когда-то столь приятное ее ушам, сейчас казались жестокой насмешкой.
– Я тебе не верю, – сказала она и, судя по тому, как порозовели щеки мужа, поняла, что задела его. – За год после твоего возвращения из Германии ты весьма болезненно дал мне понять, что я не нужна тебе: ни как королева, ни как жена, ни как любовница. Ты не позвал меня с собой в Англию, не пригласил на церемонию возложения короны в Винчестере.
– Христос распятый! Я ведь подавлял мятеж, женщина!
К своему удивлению она поняла, что ее не пугает его ярость. Что ей терять, в конце-то концов?
– Я не так хороша в политике, как твоя мать или сестра, Ричард. Но я не дура, так что прошу обращаться со мной подобающим образом. Если твоя госпожа мать может сопровождать тебя при осаде Ноттингема, то почему не может жена?
Она видела, что у него нет ответа, но успокаиваться не собиралась.
– Затем ты вернулся в Нормандию, но прошло два месяца прежде, чем мы встретились. Два месяца! Ты не приехал ко мне, даже когда умер мой отец.
– Я вел войну! У меня есть серьезные сомнения, что французский король согласился бы на перемирие, чтобы я смог нанести своей жене супружеский визит.
– Но вы с Филиппом заключили перемирие в ноябре. А потом ты провел без меня рождественский двор. Ты унизил меня перед всем христианским миром…
– Я не хотел тебя обидеть, Беренгария!
Разозленный тем, что оказался загнан в угол, он взбесился и внезапно смахнул все со стола яростным взмахом руки. Она вздрогнула, когда кувшин и кубки с грохотом упали на пол, но не отступила.
– Ты знаешь, когда мы последний раз были вместе? Я знаю – восемь месяцев и пять дней назад. Я думала, что что-то изменится, когда ты встречался с герцогиней Бретонской в Анжере. Но ты не приехал ко мне. Анжер всего в пятнадцати милях от Бофор-ан-Валле, но ты не нашел времени. – Беренгария гордилась своим самообладанием, тем, что смогла противостоять мужу сдержанно и без слез. Но сейчас, когда она заговорила о самой большой своей обиде, ее голос звучал уже не так ровно. – А потом ты зовешь меня к пасхальному двору, и как я узнаю, ты это сделал лишь потому, что дал обед Господу искупить грехи. Чтобы призвать к себе жену, тебе нужно было испугаться вечного проклятия!
– Я сыт по горло этой чепухой. Я не буду больше обсуждать это, пока ты столь неразумна и безрассудна, – отрезал Ричард и зашагал к двери.
– Если ты не скажешь, чем я оскорбила тебя, как же я смогу это исправить?
Он остановился, взявшись за дверную ручку: это был крик искренней боли, от которого он не мог отмахнуться, даже несмотря на гнев. Повернувшись к ней, Ричард хрипло сказал:
– Ты ничего не сделала, я клянусь в этом!
Они никогда раньше не слышала таких сильных чувств в его голосе и не сомневалась, что они подлинные.
– Если дело не во мне, то в чем? – Беренгария подошла к мужу и умоляюще посмотрела на него: – Прошу тебя… скажи мне.
Ричард молчал так долго, что она потеряла надежду услышать ответ. Но тут Ричард подошел к ближайшему креслу и тяжело опустился в него.
– Все эта проклятая война, – едва слышно промолвил он. – Она не дает мне покоя ни днем, ни ночью. Люди считают, что я побеждаю, потому что одержал ряд блестящих побед, но они мало что значат в долгосрочной перспективе. У Филиппа по-прежнему остаются крепости, такие, как Жизор, Водрей, Паси, и Нонанкур. В его руках Нормандский Вексен и большая часть Нормандии к востоку от Сены. И впервые французы могут собрать больше ресурсов. Выкуп… Господи Иисусе, он высосал из казны всю кровь. Чтобы продолжать войну, я должен все время повышать налоги, и люди возненавидят меня за это. Но если ничего не сделать, анжуйская империя рухнет, и дело жизни моего отца развеется, как пыль на ветру.
Беренгария не прерывала, пока Ричард врал ей. Она знала, что муж лжет. Ей не составляло труда поверить, что он одержим победой над французским королем, но не в то, что это стало причиной их отдаления. Что могло быть важнее, чем отобрать Иерусалим у мусульман? Она прекрасно знала про то, какой груз он взвалил себе на плечи во время кампании в Святой земле, про непомерные требования к нему, про постоянную борьбу с вероломством французов. Но он не отворачивался от нее тогда. Так почему же это случилось сейчас? У Беренгарии не было ответа, она лишь понимала, что между ними что-то ужасающе разладилось, и не знала, как это исправить. И глядя на изможденное лицо мужа, его заостренные усталостью и недавней схваткой со смертью черты, сомневалась, что у него есть средство, способное помочь.
– Мне жаль, – сказала она, потому как и впрямь о многом сожалела.
Ричард провел рукой по волосам, прижал пальцы к пульсирующим вискам. Когда он начал говорить, Беренгария села на стоявший рядом сундук, юбки ниспадали вниз шелковым каскадом. Она казалась ему очень хрупкой и совсем юной, неяркий свет свечей подчеркивал бледность кожи.
– Говорят, что Пасха – это время начинаний, Беренгуэла. Давай тоже начнем все заново. – Когда она кивнула, Ричард взял ее за руку: – Что скажешь, если мы вместе купим дом? Только для нас.
Идея пришла внезапно, и он понял, что сам Бог ниспослал ее. Лицо жены просияло.
– Я была бы очень рада, Ричард!
Поднявшись на ноги, он помог встать и ей.
– Тогда отправляйтесь с Джоанной на поиски дома, и как только найдете подходящий, я куплю его для нас.
Ее улыбка немного померкла.
– Я думала… думала, что мы станем искать его вместе.
Ну где ему взять время на это? Напомнив себе, что он пообещал начать все заново не только жене, но и Богу, Ричард сказал:
– Ладно, вы найдете дом, и я приеду посмотреть его вместе с тобой. Так годится?
Она внимательно посмотрела на него и снова кивнула:
– Да. Годится.
* * *
Беренгарию физически и душевно измучила эта ссора, и она провалилась в сон почти сразу же после их близости. Но проснувшись пару часов спустя, больше уснуть не смогла. Она лежала тихонько, стараясь не потревожить Ричарда, перебирала в памяти все случившееся этой ночью и пыталась найти объяснение. «Клянусь, ты ничего не сделала!» Ей так хотелось поверить мужу. Однако молодая женщина не могла понять почему, если это правда, он отталкивал ее? Казался таким чужим, таким озабоченным. Нельзя сказать, что им удалось особенно сблизиться за время, проведенное в Святой земле. Воистину, им придется начинать все заново, и потому ей следует сделать усилие, простить причиненную ей боль. По крайней мере, теперь они станут жить как муж и жена, как предназначил Господь. И если будет на то Его милость, она сможет исполнить свой долг королевы и подарит Ричарду сына.
Беренгарию снова стала одолевать дремота. Но в опочивальне похолодало. «Должно быть, очаг погас», – подумала женщина, погружаясь в сон, и, чтобы согреться, скользнула поближе к мужу. Его половина кровати оказалась пустой. Она осталась одна.
Глава VII
Аббатство Фонтевро, Анжу
Август 1195 г.
Сидя на затененной скамеечке в саду аббатства, Алиенора пристально смотрела на мужчину, расположившегося в траве у ее ног. Ричард часто навещал ее с визитами, когда проезжал по делам мимо Фонтевро, но Джон приехал сюда впервые. Она была удивлена и даже обеспокоена, но пока что все шло гладко. Джон, если хотел, умел быть приятным собеседником, и к тому же, проведя весну и лето рядом с Ричардом, хорошо знал о молниеносной череде последних событий, подтверждающих то, что хрупкое перемирие между Ричардом и Филиппом стало уже просто дурным воспоминанием. Сын дипломатично начал с истории, апеллирующей к ее материнской гордости: о рейде, который Ричард и Меркадье предприняли в Берри в начале июля. Тогда они взяли город и замок в Иссудене. Затем Ричард вернулся в Нормандию, оставив Меркадье сеять хаос среди мятежников в Оверни.
Джон был мастер рассказывать с красочными деталями, и в данной его истории французский король представал в таком дурном свете, что вскоре Алиенора уже смеялась. Ричард так мощно насел на гарнизон замка Водрей, что Филипп потерял надежду удержать крепость и скрепя сердце предпочел срыть ее, лишь бы она не досталась анжуйцам. Чтобы выиграть время, он вступил в переговоры с Ричардом о сдаче замка, и две армии ждали наготове, пока короли обменивались послами.
– Но оказалось, что инженеры Филиппа перестарались, подрывая стены замка, и одна из них обрушилась в облаке пыли прямо в разгар переговоров. – Джон ухмыльнулся своим воспоминаниям. – Ричард тут же понял, что случилось, и, пообещав, что «сегодня некоторые седла опустеют», отдал приказ атаковать. Но Филипп уже сбежал. Для него в порядке вещей уклоняться от последствий предпринятых им действий.
Алиенора ничего не сказала, но Джон подметил элегантный изгиб брови.
– Да, полагаю, то же можно сказать и обо мне, – признал он, обезоруживающе улыбаясь. – Конечно, так было, пока я не раскаялся в своем греховном прошлом.
– Конечно, – сухо огласилась она. – Так что случилось дальше?
– Филипп смог перебраться через Сену и оказался в безопасности, но с несколько подмоченной репутацией. Мост, по которому он перебирался с войском, не выдержал веса такого количества лошадей и людей, и все они рухнули в воду. Филипп смог выбраться на берег, но, по словам очевидцев, напоминал мокрую крысу.
Джон снова ухмыльнулся и продолжил:
– Это событие резко улучшило настроение Ричарда, и он вернулся в Водрей, захватил замок и французских солдат, брошенных своим королем. Заявив, что «замок наполовину разрушенный – это замок, наполовину построенный», брат приступил к завершению строительства. Так что коварство не принесло Филиппу никакой пользы, только в реке искупался.
Их прервал слуга, принесший вино и вафли. Джон любил собак и отломил кусочек вафли, чтобы угостить борзую Алиеноры. Стараясь казаться равнодушным и беспечным, на самом деле он волновался, нанося матери этот незваный визит: даже до опрометчивой связи с Филиппом его отношения с ней не были такими непринужденными, как у Ричарда и Джоанны. Причина была ему ясна: он вырос и стал мужчиной за шестнадцать лет, проведенных ею в заточении. Но все равно ревновал и чувствовал обиду за то, что у брата и сестры есть то, чего никогда не будет у него – любовь этой грозной женщины. Бросая борзой кусочки угощения, принц изо всех сил старался развлечь Алиенору придворными сплетнями.
– Поговаривают, что примирение между Констанцией и графом Честерским уже идет ко дну, – весело сообщил он.
А затем с удовольствием поведал, что попытка Филиппа найти другую немецкую невесту ни к чему не привела, поскольку его заточенная королева Ингеборга отбрасывала длинную тень.
– Еще говорят, что я делю ложе с твоей подругой графиней Омальской, Это якобы началось, когда ее недоброй памяти покойный муж, Вильгельм де Форс, находился в Святой земле. Де Форс заслуживал рогов, как никто другой, и я не виню графиню, если она наградила его ими. Но если Хавиза это и сделала, то не со мной.
Джон не возражал, если бы рогоносцем стал и новый муж Хавизы, ведь Балдуин де Бетюн обвинял Джона в том, что он бросил в Шиноне умирающего отца. Принц не стал признаваться матери в этом и сменил тему, сказав, что Ричард и Беренгария купили дом в Торе, к северу от Анжера. Первоначальное отчаяние из-за их воссоединения улеглось: Джон понял, что Ричард никогда не станет заботливым мужем, так как любит войну, а не женщин. Он не станет проводить в постели Беренгарии достаточно времени, чтобы зачать ребенка, да и для Джона была очевидна ее бесплодность, и он горячо благодарил Господа за это.
Джон этого не знал, но Алиенора уже начала разделять его пессимизм насчет шансов Беренгарии подарить Ричарду наследника. Однако королева не собиралась делиться своими подозрениями с кем-либо, и менее всего с младшим сыном, больше всех выигрывающим от бесплодия Беренгарии, и потому не стала комментировать известие о покупке дома в Торе. Вместо этого Алиенора посмотрела на сына спокойным, испытующим взглядом.
– Почему у меня такое чувство, что ты не все мне рассказал, Джон?
Джон моргнул. Иисусе, не ясновидящая ли она? В стремлении положить их разговору удачное начало, он придержал новости, которые непременно испортили бы ее настроение.
– Ты как всегда права, мама. В прошлом месяце до Ричарда дошли вести о германском императоре. Генрих вернулся после покорения Сицилии и уже лезет в дела Франции и Англии. Он послал Ричарду золотую корону, напоминая о клятве верности, и добавил предупреждение, что если ему дороги заложники, ему следует поступать, как велено. Генрих – человек в высшей степени деликатный.
Алиенора прищурилась.
– Как велено, – повторила она, и Джону показалось, что по летнему саду пронесся холодок. – И что же, скажи на милость, велено делать Ричарду?
Джону не понравилось то, как она бросилась на защиту Ричарда: он точно знал, что для него она никогда так не сделает.
– Ничего такого, чего бы Ричард и сам не собирался, – холодно ответил он. – Генрих хочет, чтобы он развернул полномасштабную войну против Филиппа.
– В самом деле?
– Так он сказал. Даже предложил Ричарду помощь, «дабы отомстить за ущерб, нанесенный Филиппом нам обоим». Именно так и сказал. Полагаю, ты можешь догадаться, как поступил Ричард.
Алиенора обозвала Генриха таким словом, что Джон взглянул на мать с восхищенным удивлением – он и не догадывался, что ее запас ругательств так богат.
– Что Ричард собрался делать?
– Уже сделал. Должен признать, он придумал умный план. Ричард отправил в Германию Лоншана, велев выяснить, какую именно помощь собирается предложить Генрих. Поскольку он не может открыто противостоять императору, пока заложники в опасности, это позволяет ему выиграть время, а страх короля Франции будет расти с каждым часом. – Джон злорадно улыбнулся. – Ричард сказал, что скорее солнце взойдет в полночь, чем Генрих действительно двинет войска против французов – он хочет, чтобы эту войну вел за него Ричард. Но Филипп, похоже, знает Генриха не так хорошо. Один из наших шпионов при французском дворе дал знать, что при мысли об англо-германском союзе, направленном против Франции, Филипп запаниковал. Он даже попытался схватить Лоншана, когда тот проезжал через Францию, но безрезультатно. Так что возмутительное вмешательство Генриха можно простить, раз оно не дает французскому королю спать спокойно.
Алиенора не разделяла это мнение. Она уже поняла, что каждое напоминание о прошлой беспомощности бередило еще не затянувшуюся рану Ричарда.
– Генрих чересчур прямолинеен для человека, которого считают таким ловким политиком. К чему требовать того, что и так произойдет? Все знают, что мирная передышка между Ричардом и Филиппом тонка, как паутина, которую унесет прочь любое дуновение.
– На самом деле, в свете известий, полученных из Испании, они могут заключить настоящий мир.
Поняв, что мать еще не слышала, Джон улыбнулся. Ему всегда нравилось приносить важные новости. Сам он не считал их тревожными, но знал, что другие думали иначе, поэтому в нескольких словах сообщил, что калиф Марокко вторгся в Испанию, и зять Алиеноры, король Кастилии, был разбит в битве при Аларкосе. Английские и французские прелаты тут же подняли крик, что не гоже христианским королям воевать друг с другом, когда Испании угрожают сарацины.
– Ричард готов к ним прислушаться, – с легким удивлением продолжил Джон.
А вот Алиенору это вовсе не удивляло – она знала, каким виноватым чувствует себя Ричард из-за того, что война с французами мешает ему исполнить обет возвратиться в Святую землю и вырвать Иерусалим из рук сыновей Саладина.
– Сомневаюсь, что Филиппу есть хоть какое-то дело до судьбы Кастилии, – продолжил Джон, – но он находится под сильным давлением французской церкви и уже попал в немилость к папе из-за скандала с Ингеборгой. А еще Капет не хочет показаться менее озабоченным мусульманской угрозой, чем Ричард. И потому на этой неделе ведутся «мирные переговоры», и я слышал, что епископы ратуют за брак между сыном Филиппа Людовиком, и Энорой, которая так кстати не вышла за сына Леопольда. Посмотрим, сколько продлится такой мир. Братец Ричард не успокоится, пока не вернет все замки, захваченные Филиппом, пока он был в плену, а Филипп… Ну, этот жаждет Нормандию так страстно, как иные мужчины жаждут женщину.
Алиенора согласилась. Любой мир между Ричардом и Филиппом будет в лучшем случае непрочным. Однако брак, способный в один прекрасный день сделать Энору королевой Франции, не так плох, даже Констанция будет довольна. Между тем, королева дала себе слово сегодня же написать дочери в далекую Кастилию. Но бесцеремонное вмешательство Генриха в жизнь ее сына волновало ее даже больше сарацинского вторжения в Испанию.
В тот вечер Алиенора в одиночестве отправилась в храм аббатства и, стоя на коленях перед алтарем, молилась о душах мужа и детей, взятых смертью так рано. Затем она помолилась о том, чтобы Бог наказал германского императора, как тот заслуживает, чтобы он пострадал подобно Леопольду. Она не сомневалась, что ее духовник сочтет подобные молитвы кощунственными, поскольку знала, что сказано в Писании о прощении: «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный»[9]9
Матфей 6:14.
[Закрыть].
Она знала, что ответил Иисус, когда Петр спросил, сколько раз прощать брату, согрешающему против него: «Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз»[10]10
Матфей 18:22.
[Закрыть]. Но в Писании также сказано: «Как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия»[11]11
Псалтирь 67:13.
[Закрыть]. А кто же более нечестив, чем человек, поднявший руку на короля, принявшего крест?
* * *
К удивлению многих, посланники Ричарда и Филиппа договорились о мире, основав его на браке восьмилетнего сына Филиппа и одиннадцатилетней племянницы Ричарда. Поскольку Ричарду надлежало обсудить вопрос с союзником, императором Германии, до 8 ноября было объявлено перемирие, за время которого следовало закончить подготовку договора. Единственным немедленным результатом мира стало возвращение леди Алисы под опеку брата, короля Франции – спустя двадцать шесть лет после того, как ее в возрасте девяти лет отослали ко двору Генриха Английского.
* * *
Филипп часто мечтал быть единственным ребенком, ведь сестры не приносили ему ничего, кроме неприятностей. Мария и Алиса были гораздо старше него и испорчены кровью Алиеноры. В начале царствования Филиппа Мария объединилась с его врагами. Самую младшую сестру Филиппа, Агнессу, в восемь лет отправили в Константинополь, выдав за сына византийского императора. В том же году ее одиннадцатилетний супруг занял трон, был свергнут и убит амбициозным кузеном, который позже заставил Агнессу выйти за него. Хотя Филипп и сочувствовал ее злоключениям, помочь сестре он ничем не мог. Но жестокое обращение с Агнессой впоследствии оказалось для Филиппа источником затруднений, поскольку его бездействие сравнивали с поведением Ричарда, спасшего свою сестру Джоанну на Сицилии, и Филипп был убежден, что Ричард отчаянно старался облегчить бедственное положение Джоанны только ради того, чтобы на его фоне Филипп выглядел бледно.
Но из всех сестер больше всех отягощала его Алиса. Генрих постоянно находил поводы отложить ее брак с Ричардом, что само по себе было неприятно. Но потом пошли слухи, будто промедление старого короля вызвано тем, что он брал Алису к себе на ложе. Филипп так никогда и не узнал, правдива ли эта сплетня. Судя по тому, что он знал, Генрих был любвеобилен, как олень в гоне, но при этом далеко не глуп, а соблазнять французскую принцессу, да к тому же помолвленную с его сыном – сущее безумие. Тем не менее, Филипп нашел прекрасную возможность воспользоваться этими слухами – ему требовался способ настроить Ричарда против отца, как прежде он настроил его братьев. Поэтому Капет постарался, чтобы Ричард услышал сплетни, уверенный, что не даст им с Генрихом помириться, как это частенько случалось в прошлом. Но вместо этого Ричард, став королем, обратил это оружие против самого Филиппа, заявив, что не может взять в жены женщину, прослывшую наложницей его собственного отца.
Спустя четыре года после их стычки в Мессине Филипп все еще злился при этом воспоминании об одном из самых унизительных моментов своей жизни. Его союз с Ричардом всегда выглядел сомнительно – они были слишком разными для искренней дружбы. Но когда Ричард отказался от Алисы, ненависть Филиппа к английскому королю стала всепоглощающей. И хотя он понимал, что это несправедливо, часть этого гнева изливалась на Алису, живое напоминание о том, как эти проклятые анжуйцы унизили и оскорбили французскую корону. Конечно, Капет продолжал настаивать на выдаче сестры. Вот только что ему теперь с ней было делать?
* * *
Стоя перед своим шатром, Филипп высматривал на горизонте облачко пыли – предвестие приближения эскорта сестры. Телохранители, видя озабоченность короля, держались рядом, но вперед не лезли. Епископ Бове не проявил подобной чувствительности и подошел к Филиппу.
– Уже совсем скоро, да? – сказал он. – По-моему, невежливо будет спрашивать напрямик, спала ли она со старым королем.
– Весьма, – сухо ответил Филипп.
Он был признателен кузену за все, что тот сделал, чтобы осложнить Ричарду жизнь в Святой земле и за помощь в избавлении от Ингеборги. Кроме того, король ценил епископа как великолепного воина, который чувствовал себя на своем месте скорее на поле боя, чем перед алтарем. Но юмор Бове по временам доводил его до белого каления.
– Да шучу я, кузен, – примирительно ответил Бове, хотя не удержался и закатил глаза, думая, что Филипп не разглядит хорошей шутки, даже если споткнется об нее на дороге. – Чтобы спрятать все сложности, нет лучше места, чем за стенами женского монастыря. Могу посоветовать парочку обителей, если желаешь.
– Этого не понадобится. Я решил, что брак станет для нее лучшим выходом, чем принятие святых обетов.
– Удачи с поисками жениха для нее. Была твоя сестра наложницей Генриха или нет, она все равно товар порченый, да к тому же немолода.
– Вообще-то, я уже нашел одного. – Филипп позволил себе чуть ухмыльнуться. – Гийом, граф де Понтье.
– Понтье? Как тебе удалось? Она ему в матери годится!
– Она еще и сестра короля Франции. А я обещал дать за ней в приданое графство Э и замок в Арке, что показалось жениху весьма привлекательным.
– Не сомневаюсь. Но я думал, ты дал согласие отказаться от всех претензий на Э и Арк в свете мирного договора с Ричардом.
Филипп пожал плечами:
– Как-то вылетело из головы.
Бове рассмеялся.
– Семья считает меня циничным, но сдается, кузен, даже мне есть чему у тебя поучиться!
Брови Филиппа сдвинулись – он не считал свой поступок циничным, просто поступал, как должно, как лучше для Франции. А если Алиса не сумеет дать Понтье наследника, то тем лучше, тогда земли графа отойдут короне.
Раздался крик, извещающий о приближении всадников.
– Оставайся встречать ее вместе со мной, – приказал собеседнику Филипп. – Когда ее отослали к анжуйскому двору, мне было всего четыре, так что она чужая мне во всем, кроме крови. Надеюсь, мне хотя бы удастся ее узнать.
– В этом я сумею тебе помочь, – ответил Бове, когда показался эскорт. – Там только три женщины. Одна для Алисы слишком стара, другая слишком некрасива. Взгляни на этот скошенный подбородок, на сжатые губы. Ты можешь представить, чтобы Генрих возжелал такую? А вон та милашка в зеленом плаще и есть, надо думать, твоя сестра и моя кузина.
Его правота подтвердилась через пару минут, когда женщинам помогли спешиться. Едва сойдя с дамского седла, Алиса отвесила грациозный поклон.
– Милорд король, – промолвила она.
Однако то, что она сделала потом, Филиппа смутило. Презрев приличия, сестра бросилась обниматься.
– О, братец, как я счастлива снова быть дома!
Он похлопал ее по плечу.
– Я тоже рад, что ты дома, Алиса.
Он представил сестру кузену, она снова присела в поклоне и почтительно приложилась к епископскому кольцу. Наступила неловкая пауза, которую Филипп поспешил прервать, сказав:
– Ты, наверное, голодна. В моем шатре для тебя накрыт стол.
К ним присоединились несколько лордов, и Филипп оказал Матье де Монморанси честь сопроводить Алису и ее спутниц в шатер. Бове поплелся за ними, бормоча, что Понтье счастливее, чем заслуживает, поскольку Алиса казалась покорной и выглядела намного моложе своих тридцати пяти. Филипп тоже подумал, что она ведет себя не по годам – может быть, оттого, что так долго жила, как птичка в позолоченной клетке, вроде как в миру, но не в настоящем.
Обед прошел лучше, чем ожидал Филипп – главным образом благодаря галантности Матье де Монморанси, который окружил Алису вниманием и не давал прерваться беседе. Тем не менее Филипп испытал облегчение, когда с едой покончили, ведь на самом деле им с сестрой почти нечего было сказать друг другу. Ее рассказ о годах, проведенных в роли невесты, заложницы и пешки в королевской игре, определенно не представлял для него интереса.
Когда Филипп неожиданно объявил, что намерен сопроводить Алису в приготовленный для нее шатер, она выглядела разочарованной, однако не возражала, и он подумал, что Бове не ошибся, сочтя ее податливой, и это говорит в ее пользу. Сопровождаемые Матье, Дрюоном де Мелло и парочкой других лордов, они привлекали к себе внимание, ведь всем хотелось взглянуть на сестру короля, женщину одновременно несчастную и с дурной репутацией. После того как Алиса высказала удовольствие по поводу обстановки шатра, Филипп простился с ней, покорно чмокнув в щеку, и сказал, что сестре нужно как следует отдохнуть, ведь утром они выезжают в Мант.
– Мант? – Алиса выглядела изумленной, и Филипп понял, что она ничего не знает о географии Франции. – Это по дороге к Парижу, братец? Мне не терпится снова увидеть Париж, ведь, признаюсь, воспоминания со временем потускнели.
Лучше сразу с этим покончить.
– Что ж, уверен, твой супруг будет счастлив повезти тебя в Париж, сестрица.
– Мой супруг? – Алиса пришла в замешательство, как ребенок, и Филипп в душе поежился.
– Да. Я рад сообщить, что нашел для тебя прекрасную партию. В Манте ты выйдешь замуж за графа Понтье.
– За кого?
– Он тебе понравится, Алиса, – поспешил заверить Филипп. – Он знатен, красив и молод…
Тут Бове фыркнул, но Филипп постарался не обращать на это внимания. Он наклонился к Алисе и снова быстро поцеловал в щеку.
– К сожалению, я не могу остаться с тобой подольше, – извинился он. – Но понимаю, у тебя много вопросов о будущем муже. Наш кузен будет счастлив задержаться и ответить на них.
Бове не находил это таким уж забавным. Прежде чем он или растерянная Алиса успели что-либо возразить, Филипп приложился к ее ручке и, улыбнувшись уголками рта, нырнул под полог шатра. Пусть Бове станет тем, кто скажет его сестре, что ее выдадут за юнца, которому нет и семнадцати.
* * *
Лоншан вернулся в конце октября. Генрих не в восторге от перспективы мира, доложил он. Однако Лоншан в очередной раз доказал Ричарду, что несмотря на свою репутацию человека высокомерного и бестактного, ради блага короля канцлер мог быть настойчивым и дипломатичным. Ему удалось убедить Генриха в естественности их с Ричардом союза против французского короля, но только если император покончит с угрозами и выкажет добрую волю. К большому изумлению Ричарда, Лоншану удалось уговорить Генриха освободить нескольких заложников и простить оставшиеся семнадцать тысяч марок выкупа в качестве компенсации Ричарду за то, что он потерял по вине французского короля за время своего плена. Вместе со своим сияющим от гордости за выполненную миссию канцлером, Ричард готовился встретиться с Филиппом для ратификации мирного договора, в прочности которого оба короля сильно сомневались.
* * *
Утром восьмого ноября Ричард поднялся рано, поскольку встреча должна была начаться в девять. Вскоре после того, как они покинули лагерь, их встретил архиепископ Реймсский, дядя французского короля, объяснивший, что Филипп проводит совет и просит отложить встречу на пару часов. Ричард вернулся в свой лагерь и ждал, но когда день начал склоняться к вечеру, потерял терпение и приказал своим людям седлать коней.
Уже показались шатры французского лагеря, когда им навстречу выехали всадники. Ричард крепко стиснул зубы при виде их предводителя, возможно, единственного человека, которого он ненавидел сильнее, чем французского короля. Епископ Бове осадил своего жеребца и выкрикнул:
– Тебе ни к чему ехать дальше. Мой господин, король Франции, не желает с тобой встречаться и обвиняет тебя в вероломстве и лжи. Ты клялся ему, что будешь здесь в третий час дня, а теперь уже час девятый.
Ричард и его люди слушали, не веря своим ушам. Некоторые начали возражать, напоминая, что их задержал собственный дядя Филиппа, но Ричард поднял руку, призывая к молчанию.
– Скажите Филиппу, что ему незачем устраивать такие нелепые выходки, чтобы сорвать переговоры. Если он желает войны, я ее с радостью ему устрою.
Однако Ричард не повернул назад, а поскакал прямо к епископу, рука которого инстинктивно потянулась к рукояти меча. Долгую минуту Ричард пристально смотрел на противника.
– Настанет день, Бове, когда от тебя отвернется удача. Ты встретишь меня не в подземелье в Германии и не на переговорах о мире, а на поле боя.
Епископ не испугался.
– Жду с нетерпением, – ухмыльнулся он.
Ричард оскалил зубы, отнюдь не в улыбке.
– Тогда ты еще глупее, чем я думал, – сказал он.
Наблюдая вспышку ненависти между этими двумя людьми, остальные уже готовы были кинуться разнимать их. Но Ричард, уверенный, что день расплаты придет, соглашался подождать. Он благодарил Бога, сразившего Леопольда Австрийского, и надеялся, что кара Господня обрушится и на Генриха. Зато с королем Франции и епископом Бове Ричард намеревался расправиться сам.
