Текст книги "Последний рубеж"
Автор книги: Шэрон Пенман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Обуреваемая внезапным желанием поскорее с этим покончить, Алиенора повернулась, и когда Джон не последовал за ней, обернулась и посмотрела на него через плечо.
– Ричард внизу, в большом зале. И время подходящее – ни хуже и не лучше любого другого.
– В большом зале? – испуганным эхом отозвался Джон.
Он считал достаточным наказанием необходимость смирить свою гордыню наедине с Ричардом и сжался от необходимости унижаться перед полным залом враждебно настроенных свидетелей. Принц открыл рот, чтобы возразить, но сдержался. Как и Ричард, его мать судила других людей по стандартам, не дававшим скидку на присущие человеку слабости. Ричард оценивал мужчин по готовности пролить кровь, поставить свою жизнь под удар меча. Устраиваемые матерью проверки были более хитрыми и сложными. Она могла простить хитрость и предательство, но не слабость. И прежде всего, она ожидала, что мужчина должен отвечать за последствия своих поступков.
– Веди меня, – промолвил он с натянутой улыбкой. – Упаси нас Господь заставлять короля ждать.
* * *
Ричард восседал на помосте в дальнем конце зала, вполуха слушая архиепископа Кентерберийского. Его мысли постоянно обращались к тому, что происходит в соларе у них над головами. Когда его мать скользнула на свободное место слева от него и кивнула, он поднял глаза. По внезапно воцарившейся тишине король понял, что в зал вошел его брат. Толпа поспешно раздалась в стороны, освобождая путь к помосту. Ричард думал, что сумел потушить гнев, но угли еще тлели, и, глядя как Джон проходит самый долгий, вероятно, путь в своей жизни, чувствовал, как искра ярости разгорается снова. Будто уловив это, Алиенора осторожно положила свою руку на его, и Ричард накрыл ее ладонью, безмолвно заверяя мать, что не нарушит обещания. Он помилует Джона за то, что в их жилах течет одна кровь. Но сперва выпустит Джонни немного этой самой крови – у него есть на это право.
– Монсеньор. – Остановившись перед помостом, Джон медленно отстегнул ножны и положил их на ступени, затем опустился на колено. – Мне нечего сказать в свое оправдание, я могу лишь просить у тебя прощения, хотя я знаю, что не заслуживаю его.
Ричард изучал младшего брата, замечая пульсирующую на горле жилку, испарину, выступившую на лбу. Решив, что Джон вот-вот выскочит из собственной шкуры, король поднялся на ноги.
– Что же, ты здесь, а это кое-что значит. И наша госпожа мать просит простить тебя. Это значит еще больше. Полагаю, я должен просто порадоваться тому, что при всей твоей склонности к предательству заговорщик из тебя, по счастью, никудышный. – Он подождал, пока утихнет смех, а принц зальется краской. – Не нужно бояться, Джон. Ребенка не наказывают за то, что он послушался плохого совета. Это те, кто сбил тебя с пути, ощутят на себе мой гнев. – Ричард протянул руку, помогая брату встать.
Присутствующие послушно захлопали, и Ричард воспользовался шумом, чтобы сказать Джону на ухо:
– Может, твоя кровь и купила тебе прощение, Джонни, но за графство цена будет выше. Выше, чем ты способен заплатить. Я не верну тебе титулы и земли, пока не буду уверен в том, что ты их заслуживаешь… Если вообще когда-нибудь верну.
Встретившись с ним взглядом, Джон кивнул.
– Я понимаю, – бесстрастно сказал он. – Я запомню твою щедрость, брат. Можешь в этом не сомневаться.
* * *
Умея убедительно лгать другим, Джон редко обманывал самого себя – для этого он унаследовал слишком много анжуйской самоиронии. Да и праведный гнев не входил в число эмоций, изначально присущих его характеру. Поэтому он понимал, что дешево отделался, учитывая тяжесть его преступлений. Но это знание никак не успокаивало уязвленную гордость. Снисходительное прощение Ричарда ранило сильнее, чем унизительное покаяние в грехах, потому как напомнило ремарку брата, когда тому сообщили о стремлении Джона похитить при помощи Филиппа английскую корону. «Джон не из тех, кто способен завоевать королевство. Достаточно кому-нибудь оказать хотя бы малейшее сопротивление», – бросил тогда Ричард. Действительно ли он верил в это? А его епископы и бароны? Они все сочли его, Джона, настолько никчемным?
Он выдержал тяжкое испытание, призвав на помощь все свое мужество. Не обращал внимания на взгляды, даже улыбнулся, когда Ричард в знак королевской милости великодушно передал крупного лосося под соусом на его конец стола. Но при первой же возможности Джон сбежал из зала в относительное уединение сада, благодарный за возможность скрыться в темноте вдали от любопытных глаз. Теперь, когда больше не нужно бояться темницы или изгнания за измену, он понимал, что впереди его ждет ухабистая дорога. Есть ли надежда вернуть доверие Ричарда? Но пока этого не произойдет, ему предстоит быть нищим на чужом пиру. И более того, иметь дело с презрением не только Ричарда. Он читал насмешку в глазах других. Даже если завтра Господь сразит Ричарда, и он, Джон, сядет на трон, как долго сможет править тот, кого не уважают и не боятся?
«Куда лучше прослыть жестоким, чем бессильным», – язвительно подумал он и обернулся на звук шагов. В нескольких футах от него стояла сестра. Принц не ожидал увидеть Джоанну в Лизье и не обрадовался, что она стала свидетельницей его публичного унижения, поскольку они хорошо ладили в детстве. Воспоминания о позоре были так свежи, что его самообладание наконец дало трещину.
– Если ты пришла пожалеть меня, мне этого не нужно!
– Хорошо, потому как я не думаю, что ты заслуживаешь сочувствия.
Они молча смотрели друг на друга. Джон сразу узнал сестру, как только увидел ее на помосте, хотя прошло почти двадцать лет. Красивая девочка превратилась в красивую женщину, которая, наряду с их матерью и половиной христианского мира, считала, что его братец Ричард способен ходить по воде. Отношения Джона с семьей всегда были неустойчивыми, исполненными двусмысленности и неопределенности. Даже до того, как позор и заточение стерли ее из его жизни, мать была для него лишь прекрасной незнакомкой. Его миром правил отец, внушавший мальчику, которым Джон когда-то был, трепет, восхищение и страх. Братья были намного – на одиннадцать, девять и восемь лет – старше его, и будто жили на каком-то далеком берегу, оставив младшего цепляться за крошечный островок отцовской благосклонности. Островок, рискующий в любую минут затонуть в бурливом анжуйском море. Только с Джоанной было просто – до тех пор, пока ее не выдали замуж за короля Сицилии, лишив Джона единственного друга детства.
– Восемнадцать лет… Нам нужно многое узнать друг о друге, – сказал он, стараясь казаться спокойным и даже беспечным. – Я начну. Единственная женитьба, ни одного ребенка, рожденного в браке, и несколько вне оного, два предательства и одно очень прилюдное помилование.
Джоанну не обманул его беззаботный тон.
– А у меня брак, материнство и вдовство.
Джон удивил ее, отбросив свой щит сарказма, из-за которого появился на миг тот самый брат, которого она помнила.
– Мне следовало написать тебе, когда твой сын умер, Джоанна.
– Тебе не было и пятнадцати, Джонни.
– Все равно, я должен был написать. – Он подошел ближе к ней, выйдя из тени на лунный свет. – Почему ты пошла за мной в сад?
Джоанна подумала, как странно видеть зелено-золотистые глаза матери на другом лице.
– Ты помнишь, как я называла тебя, когда мы ссорились? Котик Джонни. Ты всегда совал нос туда, куда не следовало.
– Помню, – ответил он со слабым намеком на улыбку. – Мне это никогда не нравилось.
– Я не могла не вспомнить об этом, глядя на вас с Ричардом в большом зале. Сарацинская пословица гласит, что у кошки семь жизней. Ты поставил на кон седьмую, Котик Джонни. Ты это понимаешь?
– Черт, Джоанна, конечно понимаю!
Она не обратила внимания на вспышку этого оборонительного гнева.
– Слава Богу, коли так, – серьезно сказала женщина. – Я боялась, что ты не поймешь. Я знаю Ричарда, и знаю, что он больше не простит тебя, Джонни. Следующий раз станет для тебя последним. Ради себя самого – ради всех нас – я надеюсь, что ты этого не забудешь.
Джоанна подошла ближе и поцеловала брата в щеку. Чувствуя себя так, будто попрощалась с детством, она повернулась и пошла обратно в большой зал, оставив его в саду одного. Джон стоял неподвижно, глядя ей вслед.
* * *
Одной из причин, из-за которых Ричард проявлял такое нетерпение покинуть Портсмут, было известие, что французский король обложил осадой Верней, стратегически выгодно расположенный замок. Такую потерю Львиное Сердце допустить не мог. Уверенный в скорой помощи короля, гарнизон презрительно отверг требование Филиппа о сдаче; воины насмехались над Капетом с парапета и нарисовали нелицеприятную карикатуру на него на стене замка. Ричард собирался двинуться под Верней, как только удастся примириться с Джоном, и в день своего отъезда порадовался прибытию Меркадье, этого пользующегося дурной славой капитана наемников. С гордостью носящий зловещий шрам, прорезавший неровную тропинку от скулы к подбородку и приподнявший в ухмылке уголок рта, обладатель глаз голодного ястреба, взгляд которого выдерживали немногие, этот хладнокровный сын юга заслужил такую репутацию в мясорубках на поле бое, что она соперничала с некоторыми легендами о короле, которому он служил. Ричарда печальная известность Меркадье не волновала, для него были важны его непререкаемая преданность и полное бесстрашие. Поэтому он встретил командира рутье настолько тепло, что это встревожило клириков, по мнению которых все наемники были безбожниками, а сам Меркадье являлся отродьем сатаны.
Ричард давал указания рыцарям, которым предстояло сопровождать Анну в Руан, Алиенору в Фонтевро, а Джоанну в Пуатье, когда обратил внимание на загадочный обмен репликами между Андре и Меркадье.
– Он с тобой? – спросил у наемника Андре.
Заметив недоуменный взгляд Ричарда, его кузен хитро улыбнулся:
– У нас для тебя сюрприз, сир. Ждет во дворе.
Оглядевшись, Ричард понял, что все вокруг посвящены в тайну Андре и Меркадье, даже его сын Филипп улыбался. Первой мыслью короля было, что с Меркадье приехал граф Лестер, но тот вряд ли стал бы прятаться снаружи. Раздосадованный тем, что Андре отказывается открыть секрет, Ричард попрощался с женщинами и поспешил прочь из большого зала, посмотреть, что затеял кузен на этот раз.
Государь остановился в дверях настолько резко, что идущие следом врезались в него. Ричард не услышал их смущенных извинений, потому что все его внимание было приковано к буланому жеребцу, которого держался светящийся от радости молодой конюх. Приняв от юноши поводья, Ричард потрепал рукой бледно-золотистую холку и рассмеялся, когда в ладонь ткнулся теплый нос.
– Помнишь меня, да? – произнес он и вскочил в седло.
Андре рассказывал что-то про транспорт для перевозки лошадей, выброшенный на берег в Сицилии, а потом добравшийся-таки до Марселя, но Ричард не слушал. Он ощущал рвущуюся наружу энергию кипрского боевого коня, его готовность мчаться вперед, вспомнил свист ветра в ушах и сарацин.
– Теперь ты будешь гоняться за французами, Фовель, – пообещал он жеребцу.
Повинуясь команде, Фовель рванулся, как выпущенный из арбалета болт, и вихрем пересек двор. Вокруг рассмеялись, захлопали и поспешили к своим лошадям, поскольку Ричард и Фовель уже вот-вот грозили скрыться из виду.
* * *
Из Лизье Ричард поскакал в Тюбеф, находящийся всего в двенадцати милях от осажденного Вернея. Там он встретил рыцаря из гарнизона, которому удалось проскользнуть под покровом темноты в поисках подмоги, поскольку французские мангонели неумолимо разрушали укрепления замка. Ричард немедленно выслал отряд рыцарей, пехотинцев и арбалетчиков для усиления гарнизона, затем отрядил еще одно подразделение, чтобы перерезать пути снабжения Филиппа. Ричард благодарил Бога, что близится час расплаты с французским королем, но когда тридцатого мая он прибыл под Верней с основной частью армии, то обнаружил, что Филипп отступил, и осада снята. Государь пообещал щедро вознаградить гарнизон, хотя отступление врага подпортило ему триумф.
Захваченные в плен французы рассказывали несвязную и запутанную историю, заявив, что их король внезапно два дня назад уехал из лагеря, оставив отряд продолжать осаду замка. Но отъезд Филиппа деморализовал оставшихся, и они разбежались, едва заслышав о подходе Ричарда. Позже английский король узнал, что Филипп ускакал в ярости, узнав про судьбу Эвре. В стремлении выказать столь внезапно пробудившуюся преданность, Джон вернулся в Эвре и легко туда проник, поскольку новость о его переходе на другую сторону еще не разлетелась. Принц с легкостью завладел городом, обезглавил большую часть гарнизона, а остальных заточил в подземелья замка. Разъяренный предательством бывшего союзника, Филипп помчался к Эвре, намереваясь заставить Джона заплатить за предательство, уничтожившее все шансы французов взять Верней. Филипп отбил Эвре, но обнаружил, что Джон уже ушел, и поскольку изменник оказался вне досягаемости, выместил зло на городе и его жителях, позволив своим воинам насиловать и грабить, не щадя даже церквей. Поговаривали, что король лично поджег аббатство святого Таурина.
То был уже не первый случай, когда нрав Филиппа прорывался наружу: после разочаровавшей его встречи с Генрихом он срубил Вяз Мира, а после того, как граф Лестерский перехитрил его при Руане, приказал разломать свои же осадные орудия. Но даже французских хронистов потрясли обугленные руины Эвре, и как только распространились слухи о его участи, население Нормандии и городов к югу от нее ощутили страх. Войны всегда жестоки, а невинные и беззащитные страдают чаще остальных. Эта война, однако, обещала стать еще более кровавой, чем обычно, потому что ненависть между французским и английским королями пылала сильнее, чем пожары, истребившие большую часть Эвре.
Глава IV
Пуатье, Пуату
Июнь 1194 г.
Родители Беренгарии были счастливы вместе. Конечно, это был брак из государственных соображений, но они полюбили друг друга, и когда Санча умерла, рожая младшую сестру Беренгарии, Бланку, Санчо больше не женился. Беренгарии исполнилось всего девять, когда она лишилась матери, но отец и старший брат оживляли образ Санчи, делясь с девочкой воспоминаниями. Она понимала, что это был не типичный королевский брак и думала, что вступает в собственный с реалистичными ожиданиями. Молодая женщина довольствовалась взаимным уважением, надеясь, что со временем в их саду вырастет и любовь. Но все оказалось не так, как ей представлялось.
Беренгария волновалась, выходя за Ричарда, зная, как решительно изменится ее мир, когда она станет его королевой. С их первой встречи на Сицилии ее накрыло бурной анжуйской волной. Беренгарию растили в строгости, и поначалу девушку беспокоило, что она наслаждается поцелуями и ласками жениха – ей страшно было впасть в тяжкий грех похоти. Но Джоанна оказалась куда лучшим советчиком в вопросах брака, чем падре Доминго, ее исповедник, и заверила ее, что испытываемое ею чувства – это желание, а не похоть. А желание есть часть замысла Господня, поскольку многие верили, что женщина не способна зачать, не пережив наслаждения. Когда они с Ричардом поженились, Беренгария обнаружила, что ей нравится исполнять супружеский долг, нравится близость, нравится привлекать безраздельное внимание супруга, что случалось, похоже, только в постели.
В последние недели она перебирала в памяти все воспоминания об их браке, отчаянно пытаясь найти ответ, какой-нибудь намек, почему все вдруг пошло не так. Но не находила. Несмотря на опасности путешествия и тяготы жизни в военном лагере, большую часть времени она была счастлива. Ей нравилось быть женой Ричарда. Он главенствовал в любом обществе, всегда находясь в центре внимания. Такими, как он – отважными воинами – больше всего восхищались в их мире, и она гордилась тем, что замужем за таким прославленным полководцем, спасителем Священного города. Как ей казалось, он тоже был доволен своей юной супругой, и Беренгария верила, что, вернувшись домой, они заживут более предсказуемой жизнью, и ей больше не нужно будет бояться стать вдовой прежде, чем настоящей женой. Дома она сможет принимать его гостей, раздавать милостыню, выслушивать прошения, управлять королевским домом и исполнить главный долг королевы: рожать детей.
Это единственная змея в ее Эдеме: неспособность забеременеть. С обычной для нее откровенностью Джоанна напомнила ей, что в разгар войны у нее выдавалось не так много возможностей разделить ложе с Ричардом, и испанка сама прекрасно это знала. Ричард не упрекал ее. Напротив, когда однажды ее истечения настолько запоздали, что в ней затеплилась надежда, король сказал, что безопаснее не забеременеть, пока они не покинут Святую землю, и напомнил, что эта страна не слишком подходит для младенцев, женщин и детей, вообще для любого человека, не родившегося и не выросшего здесь.
Даже не забеременев так быстро, как ей хотелось, Беренгария не потеряла уверенности, что все случится в Богом назначенное время. Однако к концу пребывания в Утремере ее довольство новой жизнью и браком пошатнулось. Ее потрясла неудача Ричарда при взятии Иерусалима. Беренгарии не приходило в голову сомневаться в его опыте военачальника, и когда он сказал, что это было невозможно, она смирилась. Однако горевала не меньше, чем его солдаты, и испытала горькое разочарование, когда король отклонил предложение Саладина посетить иерусалимские святыни. Когда он, наконец, признался ей, что не считает себя вправе увидеть их, не исполнив свой обет, Беренгария преисполнилась гордости, что муж не принял от неверных того, чего не смог получить с Божьего благословения. Но все равно, она втайне плакала по Священному городу, который не увидит никто из них.
Возможно ли, что он ощутил ее разочарование? Почувствовал, что она винит его за неудачу в освобождении Иерусалима? Но тогда, конечно же, он сказал бы что-нибудь? Или нет? Беренгария начала задаваться вопросом, насколько хорошо знает своего мужа. Находясь почти при смерти в Яффе, он не послал за ней, и это вызывало сомнения, которые она не только не хотела взвешивать, но даже отказывалась признавать их существование. Она смогла убедить себя, что он держал ее в стороне, чтобы не подвергать опасности. Теперь его решение представало с более неприятной стороны. Как часто Ричард доверялся ей? Искал ли иной близости, кроме плотской? Да, они связаны священными узами брака, но по большей части остаются незнакомцами, делящими постель.
Так или иначе, но ни одно из этих безрадостных предположений не объясняло, почему муж вдруг решил держать ее на расстоянии. Джоанна права, они расстались в хороших отношениях. Так что же встало между ними? Если она ничем не оскорбила супруга, почему же он откладывает их воссоединение?
Кроме того, Беренгарии было одиноко: Джоанна еще не вернулась, прислав весточку, что на некоторое время задержится в аббатстве Фонтевро. Беренгария не обижалась, что золовка проведет некоторое время с матерью, но очень скучала по Джоанне, ведь в последние три года они виделись ежедневно. В начале июня к ней неожиданно нагрянул брат Санчо. Он разорял земли мятежников Жоффруа де Рансона и графа Ангулемского и сейчас направлялся на север, чтобы вместе с Ричардом осадить замок Лош. Беренгария пришла в восторг. Санчо привез долгожданные новости из дома, рассказы о ее сестрах Констанце и Бланке и весточку от младшего брата Фернандо, который написал, что при дворе императора с ним обращаются хорошо.
Но даже нежданный визит Санчо оказался палкой о двух концах. По его мнению, сестра давно должна была быть в Англии с мужем, и хоть и старался не подавать вида, был сбит с толку тем, что она еще не виделась с Ричардом. Беренгария была достаточно унижена тем, что свита знала о ее положении, но то, что теперь о нем узнала семья, ужасало намного сильнее. Однако худшее ждало впереди. Санчо отвечал уклончиво всякий раз, как только речь заходила про отца, и в конце концов признался, что Санчо-старший болен. Отец всегда отличался хорошим здоровьем, но ему исполнилось шестьдесят два – возраст, когда мужчины становятся подвержены всевозможным опасным хворям. Когда брат отправился в Лош, Беренгария передала с ним письмо для Ричарда, такое же скупое и лаконичное, как и любое из писем мужа, а затем проводила бесконечные часы, молясь о выздоровлении отца и стараясь не думать об отсутствующем супруге.
* * *
Зная, как наверняка несчастна теперь Беренгария, Джоанна чувствовала себя немного виноватой, что так надолго задержалась в Фонтевро. Но когда Алиенора получила письмо от внучки, графини Першской, Джоанна снова отложила отъезд, поскольку очень хотела увидеться с Рихенцей. Молодая женщина совсем не походила на свою мать, старшую сестру Джоанны, так как она уродилась чернявой, в отца, но обладала не меньшей красотой и обаянием, чем мать, и они с Джоанной сразу друг другу понравились. Рихенца, как и ее братья Вильгельм и Отто, выросла при английском королевском дворе. С Алиенорой и Ричардом ее соединяла тесная дружеская связь, что стало теперь для Рихенцы причиной большой печали.
Она сконфуженно объясняла Алиеноре и Джоанне, что у ее супруга просто не оставалось выбора. Не подчинившись призыву французского короля, он мог потерять все свои земли во Франции. Будь воля Рихенцы, она бы на это пошла, поскольку любила дядю, но так же сильно она любила и мужа, и юного сына. Так или иначе, решение принимала не она, а Жофре. Теперь, когда Ричард вернулся, Жофре опасался за свое будущее, и потому, когда Рихенца предложила навестить свою бабушку, охотно с ней согласился. Муж надеялся, что Рихенца сумеет объяснить своей анжуйской родне почему он бросил английского короля, однако без особого оптимизма, поскольку слышал одну из строф песни, сочиненной Ричардом в немецком плену, весьма популярной среди трубадуров и труверов:
Мои друзья, которых я любил и все еще люблю,
Властители из Перша и Кайе,
Я отвергаю недоказанные слухи —
Я вас не предавал!
Навечно запятнает вас
Позора недостойного печать,
Коль руку вы поднимете на пленника,
Сокрытого во тьме.
Рихенца старалась изо всех сил – подчеркивала вынужденность поступка Жофре и его родство с Филиппом, благодаря которому неповиновение французскому королю становилось еще труднее. Алиенора встретила ее достаточно ласково, дав понять, что не винит Рихенцу в измене Жофре. Однако бабушка не говорила о нем, и Рихенца не решалась попросить Алиенору замолвить за мужа словечко перед Ричардом. Рихенца обожала Алиенору, но знала, что бабушка далеко не так отходчива, какой была ее мать.
На второй день своего визита, прогуливаясь в саду аббатства возле покоев Алиеноры, она решила рискнуть и довериться тете.
– Мужчине так трудно служить сразу двум сюзеренам, – со вздохом сказала она. Джоанна согласилась, и это воодушевило Рихенцу продолжить: – Как думаешь, тетя Джоанна, простит ли дядя Ричард Жофре и меня?
– Тебя он простит, Рихенца. – Увидев, что племянница огорчилась, Джоанна обняла ее и увлекла к скамье. – Ты должна это понять, Рихенца. Ричард не в настроении прощать. Покинув Верней, он отобрал замок Бомон-ле-Роже у графа Меланского, который, подобно Жофре, переметнулся к Филиппу. Потом отправился в Тур, где жители без колебаний распахнули ворота перед французским монархом. Брат лишил владений каноников из Сен-Мартена, поскольку их приорат близок к Капетингам так, как Фонтевро к нашей семье, а с жителей города потребовал две тысячи марок за возвращение королевской милости. Так что, как видишь, сейчас он более склонен наказывать, чем прощать.
Рихенца оценила честность тети, поскольку всегда предпочитала смотреть трудностям в лицо. Но она не собиралась легко сдаваться, по крайней мере, пока не услышит плохую весть от самого Ричарда. Он находился на расстоянии всего пятидесяти миль, осаждал Лош. Рихенца поедет к нему туда и постарается объяснить, почему Жофре присоединился к королю Франции. Однако таких подвигов от нее не потребовалось – когда они с Джоанной ужинали с аббатисой Матильдой в ее гостевом зале, в аббатстве поднялся переполох из-за неожиданного визита английского короля.
Держась в сторонке, Рихенца наблюдала, как радостно приветствуют Ричарда его мать, сестра и приоресса Ализа Бретонская. Последняя выказывала такое восхищение, что пожилая аббатиса бросила на нее хмурый взгляд. Ализа явно нисколько не раскаивалась в своей несдержанности, и потому Рихенце тут же понравилась эта юная монашка, ее ровесница, с виду лет двадцати двух. Свиту Ричарда отправили обедать с монахами в аббатство Сен-Жан де л’Аби – уникальность устройства обители в Фонтевро состояла в том, что тамошняя аббатиса распоряжалась как женщинами, так и мужчинами. Для Ричарда же, Андре, Моргана, Гийена и мастера Фулька Матильда поспешно приказала приготовить места за ее столом. Только тогда Ричард, оглянувшись, заметил племянницу.
Рихенца затаила дыхание, пока он не улыбнулся, а когда король раскинул руки, с благодарностью нырнула к нему в объятия.
– Мне так жаль, дядя…
– Тебе не за что извиняться, девочка, – он наклонился, поцеловал ее в щеку и продолжил: – Но твоему мужу – есть.
– Знаю, – согласилась она, приободренная его деловым тоном. – Жофре казалось, что у него нет выбора, дядя. Он потерял бы свои земли в Перше, если бы бросил вызов французскому королю.
– А так он лишился земель в Англии. Я приказал конфисковать его поместья в Уилтшире и Бедфордшире в пользу короны. – Ричард взял племянницу за подбородок и приподнял ее голову. – Но земель из твоего приданого это не касается – они по-прежнему твои.
Рихенца просияла от облегчения. Если случится худшее и Жофре потеряет Перш в этой проклятой войне, ее сыну все равно останется внушительное наследство. Ричард весьма щедро обеспечил ее, устраивая этот брак.
– Чему ты так удивляешься, Рихенца? В конце концов ты моя любимая племянница.
– На этот титул не так уж много претенденток, дядюшка Ричард.
Они рассмеялись, поскольку это была их дежурная шутка: Ричард не был знаком с дочерями своей сестры Леоноры в Кастилии, а его невестка Констанция приложила все усилия, чтобы настроить Энору против всех Анжуйцев. Королю хотелось рассказать племяннице, что он планирует рано или поздно вернуть земли Жофре. Но она могла передать это мужу, намекая на будущее прощение, а Ричард твердо решил, чтобы Жофре провел несколько бессонных ночей из-за королевской опалы. Жофре нравился Ричарду, и он не собирался осложнять жизнь мужу своей племянницы, но за пошатнувшуюся преданность нужно платить.
– Пойдем, девчонка, – сказал он. – Пора обедать.
Они сели за стол, на который подали свежевыловленную рыбу из садков аббатства. Алиенора склонилась к Ричарду, чтобы спросить об осаде. Она лучше многих знала, насколько сложную задачу представляет собой замок Лош, поскольку некоторое время просидела там, попав в плен к людям мужа.
– Полагаю, твое присутствие здесь означает, что осада проходит удачно?
– А, она закончилась, – беспечно отозвался Ричард. – Сколько времени все заняло, Андре? Дня два или три?
– Два с половиной, я думаю, – также небрежно отозвался Андре, потянувшись за куском хлеба.
Алиенора недоверчиво посмотрела на них.
– Ты взял Лош за каких-нибудь два с половиной дня?
– Нет… за два с половиной часа.
Глядя на удивленные лица всех женщин, Ричард и Андре расхохотались и принялись с удовольствием отвечать на посыпавшиеся вопросы. Алиенора молча слушала, в душе у нее боролись мать и королева. Она разбиралась в войне получше большинства женщин, и то, что Ричард взял Лош за пару часов, означало невероятно яростный приступ с ее сыном в самой гуще боя.
Джоанна обрадовалась, узнав, что Ричард захватил более двухсот пленных. Юридически он имел право казнить гарнизон, поскольку замок был взят штурмом, но бойня, устроенная Джоном гарнизону в Эвре, оставила дурной привкус. Она знала, что Ричард может быть очень безжалостным, когда это необходимо: ей до сих пор неприятно было вспоминать о казни гарнизона Акры, и она боялась, что эта война с Филиппом зальет землю реками крови.
– Почему брат Беренгарии не приехал с тобой? – спросила она, потому что хотела встретиться с Санчо, который, как говорили, был ростом более семи футов; ей трудно было представить себе человека выше Ричарда на целую голову.
Улыбка Ричарда исчезла.
– Когда я добрался туда, Санчо уже уехал. Его люди сказали, что ему пришлось поспешить обратно в Наварру: по известиям оттуда, его отец серьезно болен и уже не поправится. Когда ты собираешься вернуться в Пуатье, Джоанна? Мне кажется, если ты будешь с Беренгуэлой, ей станет намного легче.
– Я уеду завтра, – пообещала она, и, когда Ричард сказал, что передаст с ней письмо для Беренгуэлы, поколебавшись, добавила: – Она захочет знать, когда ты приедешь. Что мне сказать ей?
Хотя Джоанна постаралась придать голосу нейтральный оттенок, Ричард поймал себя на том, что оправдывается.
– Скажи, что я приеду, как только смогу, – отрезал он.
Когда сестра кивнула, король нахмурился, поскольку подозревал, о чем она думает. Не кажется ли ей, что Филипп любезно соизволит приостановить военные действия, пока король английский будет навещать свою жену в Пуату? Этот подлый хорек мигом залезет в курятник, стоит ему узнать, что сторожевой собаки нет дома. Единственный способ положить конец этой войне – прижать этого Иуду к стенке и принудить к сражению.
Глядя на сестру, он сомневался, что она по-настоящему осознает, насколько пугающе трудной задачей является возврат всего, утраченного им за время плена. Поставив кубок с вином, Ричард повернулся к Джоанне и стал просвещать ее насчет суровых реальностей войны. Филипп удерживает большую часть Нормандии к востоку от Сены, включая порты Дьепп и Трепор. Теперь в его руках замки, от которых рукой подать до самого Руана. Более того, забрав у Фландрии графство Артуа, Филипп располагал более значительными ресурсами, чем его предшественники. Хотя Джоанна слушала внимательно, Ричард почувствовал, что она все еще не понимает. Не поймет и жена. Ну, так тому и быть. Его обязанности как короля главенствуют над остальными, и Беренгуэла должна принять это.
После обеда Алиенора спросила Ричарда про захват Филиппом Фонтена; это ее встревожило, потому что замок расположен всего в четырех милях от Руана. Ричарда и Андре этот факт не беспокоил: они насмехались над французским королем за то, что тот потратил целых четыре дня на взятие такой маленькой и слабо защищенной крепости и рассмешили настоятельницу Ализу, заявив, что она со своими монахинями и то управилась бы быстрее. Алиенора не удивилась, когда Ричард сказал, что завтра ему нужно вернуться к армии. Она знала, что в последние недели сын практически жил в седле, и это вряд ли изменится в ближайшее время. Королева собиралась спросить, известно ли ему о результатах вторжения Генриха на Сицилию, когда в зал препроводили гонца.
