355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Шекеба Хашеми » Украденное лицо, Моя юность прошла в Кабуле » Текст книги (страница 4)
Украденное лицо, Моя юность прошла в Кабуле
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 01:05

Текст книги "Украденное лицо, Моя юность прошла в Кабуле"


Автор книги: Шекеба Хашеми


Жанр:

   

Прочая проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– У нее наверняка будут осложнения, это неизбежно. Возможно, она даже умрет от гинекологического заражения, а ведь этого так просто можно было бы избежать! Один укол...

Дух врача сломить очень трудно. Мы понимаем причину маминой растерянности и отчаяния: из-за декрета талибов женщина, скорее всего, погибнет от вполне безобидного заболевания. Есть от чего сойти с ума...

В начале лета 1998 года мой бедный отец оказался с двумя больными на руках: его жена-врач впала в такую тяжелую депрессию, что оказалась не способна ухаживать за недомогающей младшей дочерью. Впрочем, моя странная болезнь, вызывающая скачки температуры, все равно не в ее компетенции.

Папа уговорил своего друга-врача помочь нам. К несчастью, он мужчина и не имеет права лечить женщин и потому очень боится. Этот человек все-таки согласился прийти при одном условии: папа должен был поклясться, что будет молчать, ни плата, ни благодарность доктору нужны не были.

По поводу депрессии врач ничего посоветовать не смог, но заподозрил у мамы диабет – а ведь ей никогда не ставили такого диагноза. И мне, и маме необходимо сдать анализ крови, и доктор берет кровь, а уходя, объясняет отцу:

– Я отнесу пробирки в лабораторию и скажу, что это кровь моей дочери. Но одно могу утверждать уже сейчас: обеих необходимо как можно скорее отвезти в больницу, в Пакистан, лечение нужно начать немедленно. Латифа тоже подавлена, но главное – у нее плеврит, жидкость в легких. Долго ждать нельзя.

А ведь я болею уже три месяца, мне становится то лучше, то снова хуже, в последнее время началась лихорадка. Решено: мы отправляемся в Пешавар, но сначала нужно как следует подготовиться к путешествию, найти надежного водителя, нанять машину. Наконец все готово.

Папа собирает мамин чемодан, Сорайя – наши с ней вещи. Дауд остается караулить дом, потому что талибы всегда пытаются занять хорошие квартиры в таком привилегированном районе Кабула, как наш. В Пакистане мы остановимся в доме родителей мужа Шакилы, моей старшей сестры.

В прежние времена у нас не было бы проблем с поездкой в Пешавар, но сегодня существует официальный запрет на выезд из страны, да и дорога очень опасна. И все-таки афганцы регулярно ездят в Пакистан за товарами, а таможенники закрывают на это глаза. Главное условие – заявить, что отправляешься в Джалалабад и суметь пройти проверки на постах по дороге к границе, которую, кстати, Пакистан самовольно изменил в свою пользу. Мой старший брат часто говорил, что Пакистан давно мечтает завоевать нашу страну.

* * *

Это наше первое путешествие за два года – мы никуда не уезжали с тех пор, как талибы захватили власть в стране. Лето, погода очень жаркая, мы задыхаемся под ненавистной чадрой.

На рассвете водитель в нанятом нами легковом автомобиле ждет у подъезда дома. Не чувствуй я себя так плохо, поездка стала бы развлечением, но я испытываю только страх – из-за опасностей, подстерегающих нас в пути, из-за мамы, которая выглядит все более утомленной.

Шофер предупреждает отца:

– Помните, главное – говорить всем, что вы едете в Джалалабад.

Эта улица в окраинном районе Кабула с самого моего рождения была своего рода символом военной истории нашей страны. Повсюду – остовы сгоревших советских танков, на стенах – отметины от пуль и снарядов, оставленные во время ожесточенных боев 1992 года, когда командующий Массуд штурмовал город со своими людьми. В земле все еще лежат неразорвавшиеся мины и гранаты.

У первого же "чек-пойнта" на выезде из города нам приходится выйти из машины для проверки документов и личного досмотра. Мужчин обыскивают по всем правилам, очень дотошно. Женщин талибы поручают обыскивать совсем юным мальчикам, не старше восьми лет, – только они имеют право приблизиться к нам. Женщинам запрещено работать, так что и женщин-полицейских в Афганистане нет.

Ребенок не говорит ни слова, просто показывает жестом, чтобы мы подняли чадру, мельком смотрит на лица, проверяя, не переборщили ли мы с косметикой, скользит ладонями по юбкам. На этом обыск прекращается. Мальчик ужасно серьезен, выражение лица у него слегка презрительное, но он так горд своими обязанностями!.. Автомат, висящий у него на плече, едва ли не выше его. Боже, что за человек из него выйдет?

Начинается досмотр нашего багажа. Отец указывает на свой чемодан, охранники открывают его и тщательно обыскивают.

– Куда вы едете?

– В Джалалабад.

Мы все боимся. Почти физически ощутимый страх висит в воздухе. Талибы совершенно непредсказуемы, никто не знает, какой будет их реакция при встрече с женщиной, ожидать можно чего угодно. Мысленно я вспоминаю, что лежит в моем чемодане. Все как будто в порядке: одежда только черная или темная, никаких ярких цветов... Мама и Сорайя поступили так же. В принципе чемоданы, принадлежащие женщинам, не обыскивают – талибы не дотрагиваются до женской одежды.

Стоило отцу сказать: "Это – чемодан моей жены, эти – моих дочерей", и охранник отступил назад.

Минут двадцать мы стоим в длинной веренице машин. От тряски у меня начинает болеть спина, мама время от времени просит водителя ехать помедленнее. Солнце поднимается все выше, становится очень жарко. Мы подъезжаем к Сароуби. Дорога заняла долгих два часа. Здесь нас опять остановили для унизительной проверки, потом мы снова отправляемся в путь по извилистой дороге на Джалалабад.

На въезде в город – третья застава. Люди угрюмо молчат – страх лишает их дара речи, они стерегут малейшее движение охранников: все знают, что те могут запретить им проехать и даже бросить в тюрьму – ни за что, просто так. Достаточно, чтобы один из талибов разозлился на кого-нибудь за малейшее нарушение, и всем остальным придется расплачиваться.

Неподалеку стоит автобус, охранники обыскивают его. Они высаживают женщин, потом заставляют шофера повернуть назад.

Видя, с каким подозрением талибы смотрят на бумаги отца, я почти радуюсь, что на мне чадра, пусть даже она мешает дышать на сорокаградусной жаре.

Нам остается проехать часть пути по извилистому серпантину в горах до Самархайла, где нас в четвертый раз останавливают и все так же тщательно проверяют. Тот же страх ареста...

На подъезде к Турхаму, совсем рядом с границей, мы видим маленьких мальчиков, несущих из Пакистана канистры с бензином и маслом, мешки с сахаром, которые они перепродадут в Афганистане. На земле вдоль дороги сидят люди и предлагают проезжающим деньги: пакистанцам – пачки афгани, афганцам – рупии.

Нам понадобилось семь часов, чтобы добраться до границы, и мама совершенно выбилась из сил.

Шофер говорит нам:

– Они сейчас закроют, поторопитесь. Дальше мне ехать нельзя.

Приходится быстро выгружать вещи, звать мальчика с тележкой, чтобы он довез их до ворот, и идти оставшуюся часть пути пешком. Вот она – заветная цель: большие металлические створки ворот, черные, зловещие... Проход на другую сторону.

Папа и Сорайя поддерживают маму под руки. Она идет медленно, слишком медленно, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух. Мы не знаем, в какое точно время таможенники закрывают проход, а папе приходится к тому же следить за мальчиком – он слишком быстро толкает тележку.

Прямо перед нами – черные забетонированные ворота, по верху натянута колючая проволока. В другом месте пройти на ту сторону невозможно, разве что вскарабкаться по извилистой горной дороге. Перед воротами – вооруженные талибы, с другой стороны – пакистанские пограничники. Людей пропускают группами. Кто-то говорит, что этот пункт закрывается между полуднем и часом дня, – у нас есть еще несколько минут...

Талиб обыскивает наши вещи, изучает паспорт отца – единственный документ, подтверждающий существование его жены и дочерей. Запрещено людям покидать территорию страны или нет – ему на это наплевать. Мимо него проходят тысячи людей, и единственное, что волнует охранников, это кто перед ними: мужчина – то есть полноценный человек, или женщина в чадре, бессловесная, со склоненной головой – существо низшего порядка.

Из будки выходит пакистанский полицейский. Он явно собирается прекратить проход. Какая-то женщина позади нас кричит:

– Брат мой, пропустите нас, не закрывайте ворота!

Талиб-охранник оборачивается, подходит к пакистанцу и говорит ему что-то так резко, что тот безмолвно отступает и прячется за своей деревянной будкой, понимая, что талиб может и выстрелить в него. Даже пакистанцы боятся...

А вот моего отца пакистанец не опасается. Как только мы оказываемся по другую сторону ворот, к нам подходят двое пограничников: важный вид, на плече автомат, в руках стек.

– Ваше разрешение?

Отец протягивает паспорт. Никакого разрешения предъявлять не требуется, и пакистанец прекрасно это знает, он попросту вымогает деньги.

– Куда вы направляетесь?

– В Пешавар. Моим жене и дочери требуется лечение.

Папа сопротивляется: он ненавидит взяточничество чиновников. В действительности эта территория принадлежит нам, пакистанцы просто украли ее! Они не у себя дома и осознают это – даже пытались заставить Наджибуллу подписать официальный документ с отказом от этих территорий... прежде чем убили его. Я знаю, о чем сейчас думает отец, глядя в лицо вору-пакистанцу: "Ты у меня дома, в МОЕЙ стране, и смеешь требовать денег – у меня, афганца! Это не просто рэкет, это оскорбление, и оскорбил ты мою Родину!"

Но что сделано, то сделано. Хуже всего то, что ни одна страна не выразила протеста, даже не посочувствовала Афганистану.

В конце концов папа достает пятьдесят рупий. Пограничник отрицательно качает головой:

– Этого недостаточно, господин! Нужно по пятьдесят рупий с человека!

На этот раз отец выходит из себя и повышает на пограничника голос:

– Что это значит? Чего вы хотите? Ждете, чтобы я устроил скандал?!

Раздосадованный пакистанец вынужден сдаться:

– Хорошо, пусть будет пятьдесят... Ладно... Можете проходить!

Пятьдесят пакистанских рупий – сумма небольшая, что-то около доллара, но для моего отца это дело принципа. В занятом талибами Кабуле за все нужно платить наличными, так работает вся экономика. Все наши наличные деньги папа получает от своего поверенного в Пешаваре, который распоряжается оставшимся небольшим капиталом и ведет дела.

Папа в ярости. Отдав деньги, он бросает сквозь зубы:

– Я еду в Пакистан последний раз в жизни!

Теперь нужно найти машину, которая довезет нас до Пешавара. Симпатичный на вид шофер тут же затевает разговор. Мы от этого отвыкли – в Кабуле водители такси не вступают в беседу с пассажирами, никто никому не доверяет.

– Вы приехали из Кабула?

– Да.

– Я тоже афганец. Живу в Пакистане уже восемнадцать лет.

Машина едет по пустой дороге в свободной стране, в свободном мире, и, несмотря на жаркий климат и горный рельеф, она в гораздо лучшем состоянии, чем дороги в Афганистане. И все-таки ездить по ней опасно: мы то и дело замечаем на дне оврагов остовы разбитых машин и автобусов.

Склоны гор покрыты зеленой травой, по обе стороны дороги растут деревья и цветы. Шофер останавливает машину у небольшого озерца с прозрачной водой, ручейками стекающей со скалы. Можно наконец освежить лицо, отдохнуть. Мы с сестрой задыхаемся, ноги распухли от жары и долгой езды. Я приподнимаю чадру и умываюсь холодной чистой водой, но пить ее не решаюсь.

Короткая остановка в горах доставила нам всем невероятное удовольствие. В дороге я ничего не ела и не пила, так что капли свежей воды на разгоряченных щеках кажутся подарком Неба. Чувствовать себя свободной, находиться вдали от талибов – это как глоток кислорода... Но на всякий случай мы решаем не снимать чадру до самого Пешавара. Мало ли что...

Наш водитель разговаривает с папой:

– Я-то вас понимаю, положение в Афганистане ужасное. Талибы – плохие люди, они слишком жестоки.

Папа просит, чтобы он ехал осторожно, объясняя, что мама плохо себя чувствует, и машина трогается. Мы с Сорайей молчим, жадно разглядываем окрестности. Шофер включает приемник, музыка льется из открытых окон, и в 2 часа дня мы въезжаем в Пешавар через Кархану.

Нашим взорам открывается бесконечная вереница магазинов и лавочек, они тянутся на многие и многие гектары. Водитель объясняет, что на этот гигантский базар стекаются товары со всего мира: территория, где нет ни законов, ни пошлин, ни твердых цен, ни таможни.

– Здесь правят торговцы оружием и наркотиками, – объяснил нам водитель. – Люди продают только их товары. Вот там, чуть дальше, на "чек-пойнте", все для дома, фотоаппараты, телевизоры, радиоприемники, магнитофоны, кондиционеры... Все, что хотите!

В Афганистане практически отсутствуют таможенные пошлины, поэтому в нашу страну выгодно ввозить любые товары, в том числе оружие. Отсюда их бесплатно переправляют в Пакистан.

Наша разоренная, объятая огнем, залитая кровью, раздираемая гражданской войной страна служит Пакистану пересылочной базой. В том числе и по этой причине его правительство сразу признало талибов: с молчаливого одобрения США пакистанцы даже посылают бойцов в их армию.

Если части сопротивления не возьмут столицу, все мы погибнем. Наша страна будет раздавлена, проглочена соседом – при полном попустительстве шариатской власти.

Когда мы наконец подъезжаем к дому родителей мужа моей старшей сестры, дверь нам открывает Шакила. Она плачет, обнимая нас – мы не виделись много месяцев. К счастью, ее уже не было в Афганистане, когда пришли талибы, но все это время она сходила с ума от тревоги за семью. Шакила боялась, что ей придется уехать в Америку, не увидевшись с нами. Люди в Пешаваре в общем-то знают, что происходит в Кабуле, но сестра хочет, чтобы мы рассказали ей о нашей каждодневной жизни.

– Как вы миритесь с чадрой?

– Мы не выходим на улицу.

– Это ужасно для тебя, ты такая молодая... Так что ты делаешь дома?

– Читаю, стараюсь совершенствовать английский по книгам, которые ты мне прислала.

– Одна или вместе с Сорайей?

– Одна, в компании со словарем.

– Ты похудела. И мама тоже. Она такая слабая!

Шакила расспрашивает о дядях, тетях, кузенах, потом ведет нас к ванным комнатам. В доме их три, из кранов течет вода, и мы сможем принять настоящий душ – забытая роскошь! Шакила суетится, приносит нам салфетки, полотенца, мыло, невестка помогает ей. Потом мама ложится на диван, и сестра нежно растирает ей ноги, пока она наконец не засыпает, совершенно обессиленная.

Моя сестра скоро уедет в США. Ей не терпится присоединиться к мужу, хотя она ничего не знает о стране, где ей предстоит жить. Известно только, что муж открыл торговое дело в штате Вирджиния. Америка для нас незнакомая планета, как там живут люди, как называются их города? Один Аллах ведает... У Шакилы сердце сжимается при мысли, что она никогда больше не увидит родину, но сестра доверяет мужу и любит его.

В Америке Шакила не будет журналисткой, она сразу начнет работать в магазине мужа. Они станут соблюдать наши обычаи и под чужим небом: молясь, сестра будет надевать платок.

Шакила рассказывает мне новости о бывших подругах по лицею, которые теперь живут в Пешаваре. Им повезло – они продолжают учебу. Мы не можем переехать жить в Пакистан. Шакила скоро уедет, а мой отец слишком гордый человек, чтобы просить убежища у родителей ее мужа. Он бы не перенес подобного унижения.

На следующий день нас с мамой отвозят в больницу. Ее осматривают в одном отделении, меня – в другом. Мне делают рентген легких, и врач спрашивает:

– Почему вас не начали лечить раньше?

Думаю, этот человек знает, что женщинам в Кабуле не у кого лечиться, и все-таки он задает этот вопрос, словно я сама виновата в своей болезни.

Всю следующую неделю я провожу в больнице. Мне делают пункцию, чтобы очистить легкие, – откачивают целых два флакона странной жидкости. Еще мне дают витамин В и другие лекарства, названий которых я не помню.

Папа приходит в двухместную палату, где я лежу. У него печальное лицо.

– Они подтвердили, что у мамы очень высокий сахар в крови. Против депрессии врач прописал только снотворные препараты. Два дня мама проведет здесь, в этой больнице, потом я повезу ее на консультацию к невропатологу.

Маму выписали раньше меня, но визит к специалисту по нервным заболеваниям не принес успокоения. Папе пришлось самому объяснять врачу то, что не хотела рассказывать мама. Он прекрасно знал, что даже ему она никогда не покажет своей душевной муки. Папа не осмеливается упомянуть те нервные срывы, которые пережила мама, назвать их причину: у дверей стоит охранник-пакистанец, а ни один афганец не чувствует себя свободным в присутствии вооруженного человека, все мы боимся нажить неприятности.

Мама была очень счастливым человеком до прихода советских войск в Афганистан. Чудесная дружная семья, успешная карьера, нежная неувядающая взаимная любовь... Потом началась череда несчастий! Моего старшего брата Вахида выдали и держали в тюрьме три года. Второго брата, Дауда, семья прятала, чтобы его насильно не забрали в армию. Все ужасы гражданской войны мама видела воочию, работая сначала медицинской сестрой, а потом гинекологом. Вместе с женщинами, которых она тайно лечила после прихода талибов к власти, мама переживала их физические страдания и душевные муки... Какими словами рассказать о том, что произошло на факультете Дауда после тяжелых боев между войсками моджахедов, терзавших страну с 1993-го по 1996 год?

Ясно помню лицо мамы, слушающей рассказ брата. Мне было тогда двенадцать лет, но это было так страшно, что память сохранила все детали.

Факультет Дауда закрыли. Союзники Хекматияра, с которыми тогда сражался Ахмад Шах Массуд, использовали аудитории как казарму. Хекматияр проиграл, и, когда люди командующего Массуда захватили контроль над этой территорией, по радио передали призыв к студентам – прийти и убрать помещения, чтобы можно было возобновить занятия. Как-то утром Дауд отправился в университет вместе с другими студентами – все они пошли туда по доброй воле.

Когда брат вернулся, мама сразу поняла: что-то случилось. Дауд был смертельно бледен... не хотел ничего рассказывать. Он отказался обедать и закрылся в своей комнате. Мама настойчиво звала его из кухни:

– Иди поешь, Дауд!

– Нет, я не хочу...

– Что с тобой?

Он не отвечал. Мы с мамой встревожились и пошли в комнату брата. Он сидел на кровати, обхватив голову руками. Мама села рядом и молча ждала, пока он решится заговорить.

– Я видел что-то действительно ужасное, невозможное!

– Но что?

– Женщину... Совершенно голую... Ее прибили к створкам дверей, ведущих на факультет... они... разрубили ее пополам... На каждой створке... висела половина... А дверь открывалась и закрывалась... Это было чудовищно.

Мама заплакала, а Дауд продолжал:

– Повсюду были окровавленные руки, оторванные ноги, куски человеческих тел... Бойня, мама. Не знаю, скольких они убили, но это страшно... По радио сказали, что студенты должны привести факультет в порядок... Но там ничего нельзя было отмыть... Это сделали люди из службы безопасности, и я не хочу туда возвращаться, не сегодня! Знаешь, они послали нас туда, чтобы мы увидели, что натворили те, другие... Они хотят, чтобы мы знали...

Я ушла плакать в свою комнату. Дауд никогда больше ничего не рассказывал нам, но я уверена, что мама до сих пор думает о тех ужасах. Ее мучают и другие кошмары, о которых я ничего не знаю, но она молчит, все похоронив глубоко в душе. К слову сказать, газеты потом сообщили о событиях на факультете, не вдаваясь ни в какие детали.

* * *

Специалист посоветовал папе внимательно следить за мамой, чтобы она принимала лекарства против диабета и снотворные и ходила не меньше двух часов в день.

Проходит неделя, и мне становится лучше. Мне разрешают покидать палату, врач говорит, что я обязательно должна гулять, делать зарядку и как можно больше дышать свежим воздухом.

Помню, как папа ответил ему: "Знаете, кроме лекарств, мы немного сможем сделать..."

Вечером мы сидим в доме родственников Шакилы и разговариваем. Очень велико искушение не возвращаться, остаться здесь, бежать из Афганистана, от власти, которая отсюда, издалека, кажется нам еще омерзительнее. Увы, это невозможно. Шакила уезжает в Америку, муж сообщил ей по телефону, что все бумаги оформлены и скоро придут в Пешавар. Его родители вряд ли смогут приютить нас. Мы с Сорайей никогда не согласимся расстаться с мамой и папой, не отпустим их одних в Афганистан. В Кабуле у нас есть крыша над головой и средства – пусть скромные – к существованию. Конечно, в Пакистане мы были бы свободны, маму лечили бы хорошие врачи, я пошла бы учиться, но Шакила говорит:

– Люди здесь смотрят на нас с недоверием. Вся торговля держится на афганцах, они строят дома, заставляют работать экономику, и все-таки пакистанцы нас не любят...

Это правда.

В ожидании отъезда я наслаждаюсь свободой, гуляю, много хожу пешком. Мы купили темные ткани, чтобы сшить новую одежду, настоящую летнюю обувь черного цвета взамен теннисных тапочек, папа подарил мне новый молитвенный платок. Мы все вместе подолгу сидим в саду, иногда разговариваем до самого заката. Настоящая жизнь...

Месяц спустя начинаем собираться в обратный путь. Маме, Сорайе и мне очень трудно. Здесь остаются мои прежние подружки, они учатся в университете, смеются, свободно ходят по улицам Пешавара и Исламабада. У большинства девушек есть братья, дяди или другие родственники, живущие за границей и помогающие им деньгами. Конечно, такое существование не назовешь роскошным. Одна девочка рассказала мне по телефону, что они снимают комнату в Исламабаде всемером! Но она учится! Я очень надеюсь, что подруга понимает, как ей повезло, и все так же усердно работает: мне показалось, что она уже не так сильно хочет быть врачом. Возможно, так на людей влияет свобода...

Обратно мы едем автобусом, благо и мамино, и мое здоровье улучшилось. Снова обыски, сторожевые посты, талибы, глядящие зло, исподлобья, привычное унижение... я чувствую себя еще более подавленной, чем до отъезда.

Мама отказывается пить лекарства, прописанные ей от диабета. Папе и Сорайе приходится придумывать тысячи разных уловок, чтобы заставить ее глотать пилюли. Мы все ухаживаем за мамой, как за ребенком. Она, такая сильная, такая волевая женщина, отказывается принимать реальность, злоупотребляет снотворными и транквилизаторами, прячется в тяжелом сне. Семья не знает, что предпринять, всех нас охватывает депрессия.

Становится еще тяжелее, когда Дауд рассказывает нам, во что превратился в Кабуле его любимый футбол. Теперь талибы устраивают на стадионе публичные казни: вешают приговоренных на перекладине ворот, отрубают руки ворам, стреляют в затылок женщинам, обвиненным в супружеской измене. Чудовищное зрелище, прерываемое молитвой... Зрителей принуждают смотреть этот "спектакль" ударами кнута.

Не хочу больше ничего слышать об ужасе, царящем в городе.

Я решила не выходить из квартиры: буду смотреть на мир через кухонное окно и как можно больше спать, чтобы прогнать от себя кошмар, витающий над залитыми солнцем улицами Кабула.

Глава 4

УБИЙСТВА И ЧУДЕСА

20 часов 30 минут. Сейчас начнется передача радио Би-би-си. Папа включает наш большой приемник, максимально приглушает звук, и мы, как обычно, рассаживаемся вокруг него, совсем близко от динамика. Как-то наш сосед по лестничной клетке сказал Сорайе:

– У вашего приемника слишком громкий звук... Я слышал, что талибы...

Сорайя, не дав ему договорить, поспешила извиниться за причиненное неудобство:

– Мы с сестрой слушали музыку и увлеклись, это правда... Извините нас, прошу вас!

Больше эта тема не возникала, но мы стали гораздо осторожнее. "Мазари-Шариф, крупный город на севере Афганистана, вот уже год остается ареной ожесточенных сражений между моджахедами Северного альянса и талибами. Если талибам, которые тщетно осаждают город с самого своего прихода к власти в 1996 году, удастся взять его, падет последний оплот сопротивления на севере страны".

Би-би-си подтверждает то, о чем на всех углах шепчутся люди в Кабуле, ничего не зная наверняка. Даже если какому-нибудь журналисту удается взять интервью у представителя одного из противоборствующих движений, составить точное представление о ситуации очень трудно: вожди Северного альянса немедленно опровергают любое утверждение правительства талибов.

Иногда нам не удается поймать ни одну станцию, например между 5.30 и 7.30 утра, когда вещает иранское радио. Кабульцы считают, что талибы поступают так намеренно, потому что Тегеран симпатизирует Северному альянсу. Если человек слушает передачи из Тегерана и его ловят "на месте преступления", ему грозят три месяца тюрьмы.

В последнее время все новости плохие. В феврале 1998 года на севере страны, в провинции Талокан, на всей территории вплоть до границы с Таджикистаном, произошло землетрясение. Би-би-си сообщило об ужасных последствиях стихийного бедствия: 4 тысячи погибших.

Шариатское радио оповещает жителей страны лишь о казнях: двоим преступникам перерезали горло на Кабульском стадионе, причем сделал это собственноручно – отец их жертв, при огромном стечении народа (талибы заявили, что при казни присутствовали тридцать пять тысяч человек!). Хвала Аллаху, что им не приходит в голову использовать телевидение, чтобы "приобщить" афганцев к собственному правосудию! В подобные моменты я почти радуюсь, что нам запретили смотреть телевизор...

Мама в отчаянии: талибы выгоняют из Кабула одну из последних гуманитарных организаций, которой руководили женщины. Она была единственной надеждой афганок на медицинскую помощь... Тех, кто работал в организации, обвинили в нарушении законов ислама, запрещающих женщинам работать, учиться и даже заботиться о других женщинах. Мама потрясена такой жестокостью.

– Для нас все кончено. Навсегда. Надежды больше нет. Это геноцид. И ООН уступает шантажу этих людей!

Сорайя теперь все больше молчит. Она работает по дому, грустная, замкнутая, и напрасно папа убеждает ее в том, что профессия бортпроводницы не забывается, что однажды она снова сможет работать, – сестра безутешна, она не верит. Никто больше не интересуется жизнью афганцев, журналисты появляются так редко, что нам кажется, будто весь остальной мир забыл про нас и одобряет действия талибов.

В августе 1998 года шариатское радио, которое мы можем слушать, не опасаясь соседей, сообщает о триумфальном взятии города Мазари-Шариф, недалеко от границы с Таджикистаном и Узбекистаном. Талибы заняли священный город, где в голубой мечети находится гробница Али, зятя Пророка.

"Аллах велик, и мы наконец объединяем нашу страну! Все города на севере встали на сторону правительства!"

Иранское радио обрушивается на Соединенные Штаты, обвиняет Америку в том, что она поддерживала талибов, желая навредить исламу: в священном городе талибы убили сотни мирных жителей и взяли в заложники иранских дипломатов. Папа замечает:

– Они призывают к джихаду, но мусульманин не убивает других мусульман. Нигде в Коране не сказано, что нужно отнимать жизнь. Эти люди провозглашают якобы шариатские законы и хотят, чтобы все поверили, будто так гласит Коран, но это всего лишь выдумки безграмотных священнослужителей!

Я ухожу в свою комнату и ложусь на кровать. Сорайя спит, зарывшись лицом в простыни, несмотря на жару. Я думаю о Мазари-Шарифе и о той замечательной поездке, которую организовал для нас Вахид, когда мне исполнилось двенадцать лет: тогда я в первый и единственный раз путешествовала по Афганистану. Как я была счастлива в компании старшего брата, мамы и Шакилы – папа и Сорайя оставались дома, они оба работали! Мы должны были провести в священном городе все праздники Навруза, афганского Нового года, который начинается в первый день весны, и остаться там на месяц.

Я вспоминаю, как в одном месте, на дороге, нас остановили люди в военной форме, чтобы обыскать. Один из них спросил нашего водителя:

– Куда едут ваши пассажиры?

– В Мазари-Шариф, в главную мечеть.

Военный протянул ящик и приказал:

– Дайте нам денег!

Шофер, не говоря ни слова, положил в коробку несколько банкнот, и мы поехали дальше.

Вахид нанял машину на все время нашего путешествия и был очень заботлив.

Сначала дорога казалась пустынной и скучной. Взглянув в какой-то момент в окно, я увидела нескольких подростков лет по четырнадцать, не больше, вооруженных автоматами Калашникова. Наш водитель продолжал ехать, не останавливаясь, и тогда один из ребят кинулся наперерез машине, жестом приказывая нам остановиться.

– Почему вы не остановились?

– Никто нам этого не приказывал!

– Поставьте машину к обочине и заплатите нам!

Шофер дал им немного денег, и мы снова тронулись в путь.

– Если захотите пить, скажите мне, и я остановлюсь после перевала Соланг и тоннеля. Вода там очень вкусная, она течет с горных ледников.

Вода оказалась действительно чудесная, холодная и прозрачная, окрестный пейзаж радовал глаз. На склоне горы я заметила несколько домиков, по узкой крутой тропинке, петлявшей между деревьями, сновали люди. Мы решили поесть, и нам подали восхитительный шашлык из баранины. Шофер сказал, что нигде не готовят мясо лучше, чем на севере.

Пообедав, мы продолжили путешествие. На подъезде к Пули-Хомри я неожиданно увидела дом своей мечты, такой я рисовала, когда была совсем маленькой: на зеленой лужайке, окруженный деревьями, стоял серый каменный дом, из трубы вился дымок, неподалеку находились овчарня и колодец. Как бы мне хотелось жить в такой вот долине, среди деревьев, в тишине и покое. Это было бы чудесно... Вахид сказал, что мы проедем через деревню со смешным названием Дашти-Калигай, что по-афгански означает "банан".

– Ты часто рассказывал нам об этой деревне, тут что, действительно растут бананы?

– Нет, зато здесь много арбузов!

Через несколько минут шофер сказал Вахиду:

– Дайте мне ваши часы и часы вашей матери. Не оставляйте никаких украшений.

Мама удивилась, и он объяснил ей:

– Госпожа, доверьте мне ваши драгоценности: мы подъезжаем к такому месту, где машину могут остановить грабители и обобрать вас до нитки!

Спрятав часы и украшения в специальный железный ящичек, он продолжил свои наставления:

– Если кто-нибудь бросит камень в нашу машину, не пугайтесь, я не остановлюсь.

Мы действительно заметили на дороге автомобиль, который в буквальном смысле слова "потрошили" какие-то люди, но сами доехали без приключений.

На въезде в город путешественников встречал большой транспарант "Добро пожаловать в Мазари-Шариф!".

Люди на улицах были в основном узбеками, одетыми в традиционную национальную одежду, – плотную коричневую рубашку-гопичу и круглый и очень длинный тюрбан. Я уже встречала узбеков в Кабуле, но в тот день в Мазари-Шарифе их монголоидные лица показались мне неотличимыми одно от другого. Некоторые женщины носили чадру, у одних был на голове платок, у других – нет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю