Текст книги "Графиня Кейт"

Автор книги: Шарлотта Янг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Глава III
Жизнь на Брутон-стрит

Прошло некоторое время, и Кейт постепенно привыкла к порядкам дома на Брутон-стрит. Дни здесь были до того похожи один на другой, что девочке иногда казалось, что она живет здесь целую вечность.

В половине восьмого она всегда была уже на ногах. Француженка Жозефина, горничная, которую подыскали Кейт тетки, приходила в семь часов и помогала девочке умыться и одеться. Все это делалось по возможности без шума, чтобы не рассердить леди Барбару, которая хоть и вставала гораздо раньше, но ревниво охраняла утренний сон леди Джейн. Тетка Барбара обладала ушами летучей мыши, которые способны слышать малейшие шорохи.

В половине восьмого Кейт отправлялась к миссис Лейси в классную комнату. Там она читала псалмы и выучивала несколько ответов из катехизиса[5]5
  Катехизис – книга, излагающая основы христианского учения в форме вопросов и ответов.


[Закрыть], которые должна была по воскресеньям повторять наизусть тетке Барбаре. Как же не похожи были эти воскресенья на наивные мечтания Кейт об игре в карты и поездках в экипаже! «Тетки, – думала теперь маленькая графиня, – соблюдают воскресенья почти так же строго, как священники, даже строже. Ведь папа позволял нам говорить ответы из катехизиса своими словами и никогда не требовал, чтобы мы заучивали их наизусть!»

– Я и прежде хорошо знала все эти ответы, – заметила однажды Кейт. – Только теперь меня зачем-то заставляют учить разные высокопарные фразы слово в слово. Это просто мучение!

– Леди Кергвент, так выражаться нехорошо! – строго одернула ее миссис Лейси.

Но Кейт рассердилась и надулась, дав волю своему дурному характеру. Зубрежка казалась ей пыткой! Мистер Вардур наверняка сумел бы объяснить девочке, что, несмотря на высокий слог, эти тексты были вполне понятными и чрезвычайно полезными, но, увы, он теперь был далеко.

После катехизиса миссис Лейси давала Кейт урок музыки, к которой ее ученица испытывала отвращение. Девочка рассказала теткам о том, что Мэри в течение шести недель билась с ней совершенно напрасно, что папа в конце концов был вынужден прекратить уроки музыки, ибо «таланта вынудить нельзя», и, наконец, что Эрмин полагал, будто у Кейт музыкальных способностей столько же, сколько у индюка. Однако леди Барбара строго заметила, что раньше мистер Вардур мог решать как ему угодно, но теперь графиня Кергвент обязана заниматься тем, чего требует ее положение.

– Какой толк в этом учении? – воскликнула Кейт почти в отчаянии. – Ведь пользы из этого не выйдет никакой, тетя Барбара!

– Это не помешает мне исполнять свои обязанности! – холодно парировала леди Барбара.

Прямой обязанностью леди Барбары было заставлять ребенка, отданного на ее попечение, учиться тому, что требовалось для молодой леди. Пусть Кейт никогда и не приобрела бы таких познаний в музыке, чтобы доставлять ею удовольствие другим, но сидеть за уроком ей было полезно – не столько для улучшения музыкального слуха и неверного голоса, сколько для укрощения дурного характера.

Перед уроком музыки Кейт мучилась с катехизисом, но поскольку предаваться гневу над священными текстами она боялась, то вся ее досада изливалась на музыкальный урок. Бедная миссис Лейси с нетерпением ожидала девяти часов, когда она могла освободиться от своей ученицы. После урока музыки гувернантка едва двигалась, а ее печальные глаза казались совершенно утомленными. Кейт же, никогда долго не сердившаяся, вскакивала с веселым лицом и, прыгая на одной ножке, являлась в гостиную, где ожидала почту, которая могла принести письмо из дома.

В девять часов леди Барбара читала молитвы в столовой, потом поднималась в классную комнату, где пила чай вместе с Кейт и миссис Лейси, а после этого все трое направлялись в спальню леди Джейн. Там проходили серьезные и чопорные завтраки, совсем не похожие на веселые утренние трапезы в доме священника, где болтовня молодежи часто прерывалась таким громким хохотом, что Мэри приходилось добродушно замечать: «Потише!», на что ей всегда отвечали: «Брось, Мэри, это ведь и вправду смешно!»

Во время завтрака леди Барбара обычно осведомлялась о бывших накануне уроках. Кейт побаивалась этих вопросов, хотя занималась она неплохо и миссис Лейси отзывалась об успехах своей ученицы с большой снисходительностью. Но страшнее всего для девочки были разговоры о ее поведении.

По правде говоря, юная графиня Кергвент была изящно сложенной девочкой с маленькими ножками и ручками, но на свете не было ребенка более неуклюжего, чем она. И чем чаще Кейт об этом говорили, тем более неловкой она становилась. Девочка приходила в трепет, когда за столом требовалось передать чашку чаю леди Барбаре или масло гувернантке. Еще неприятнее было, когда ей приказывали повторить какое-нибудь движение несколько раз, в надежде, что оно будет исполнено грациознее. Повторение раз от разу было все хуже и хуже, пальцы сжимались все сильнее, локти делались угловатее прежнего, плечи выворачивались.

Неловкость девочки и ее дурной характер тетки приписывали ее деревенскому воспитанию. И виновата в этом была сама Кейт, хоть сама этого и не сознавала. Защищаясь от чрезмерных воспитательных речей леди Барбары, она нередко произносила: «Папа так говорил» или «Мэри так делала». И потому неудивительно, что тетки были самого дурного мнения о ее прежних воспитателях и находили, что Кейт необходимо забыть о них, и в конце концов запретили племяннице упоминать о мистере Вардуре, не говоря уже о том, чтобы называть его «папа».

Глаза Кейт засверкали от гнева и раздражения:

– Я не могу от этого отвыкнуть! И не хочу!

– Вы должны привыкнуть к тому, что прилично вашему званию, леди Кергвент. Поэтому я попрошу миссис Лейси задавать вам лишний урок всякий раз, когда вы будете называть мистера Вардура «папой»! – строго проговорила леди Барбара.

Кейт зарыдала и выбежала из комнаты. Когда же слезы высохли и всхлипывания стихли, она начала размышлять о жестокости тетки и о том, как дурно было с ее стороны развивать в племяннице неблагодарность. Девочка даже сочинила целую речь, которая начиналась так: «Леди Барбара Умфревиль! Когда несчастная сиротка была бедна и всеми забыта, мой дядя, мистер Вардур, был для меня настоящим отцом. Вы можете растерзать меня дикими лошадьми, но я не перестану называть его папой до последнего моего вздоха!»

Что юная графиня хотела выразить словами: «можете растерзать меня дикими лошадьми», осталось неизвестным, но тем не менее с тех пор стоило только леди Барбаре взглянуть попристальнее на Кейт, – и та останавливалась на первом же слоге «па…» и вместо этого дрожащим голосом говорила «дядя». Внутренне она, правда, сокрушалась и сердилась, но запрещенные теткой слова вырвались у нее всего раз или два – и то совершенно нечаянно.

Итак, именно Кейт из-за своей привычки не придерживаться истинной правды была виной тому, что тетки составили себе дурное мнение о ее друзьях. Однако мы ушли слишком далеко от описания времяпрепровождения Кейт в Брутон-стрит.

В час пополудни она отправлялась с гувернанткой гулять. Если из дома приходило письмо, девочка читала его, пока Жозефина одевала ее, как одевают кукол. Если же Кейт случалось держать в руках книгу, то она предавалась чтению до тех пор, пока миссис Лейси не заглядывала в дверь, чтобы посмотреть, готова ли она.

Прогулка по мрачным улицам или марширование вокруг садов Беркли-Сквер[6]6
  Беркли-сквер – престижный район в западной части Лондона.


[Закрыть] были далеко не таким веселым занятием, как утренние игры с Сильвией в садике возле дома в Олдбороу. Здесь Кейт чувствовала себя узницей. Другие дети в этих садах играли вместе, ей же это было строго запрещено. Смотреть на них, думать о Сильвии и Чарли, чувствовать, что в эту минуту какая-нибудь веселая игра была бы самым большим счастьем в мире, – вот и все, что оставалось Кейт.

Можно было еще, пожалуй, рассказывать миссис Лейси про Сильвию, про впечатления, вынесенные из чтения истории и разных повестей, но получаемый на все эти рассказы тихий и равнодушный ответ: «Да, друг мой», ясно показывал, что гувернантка не слышала ни одного слова. Когда же Кейт поднимала на нее глаза, то кроме черной вуали, которая всегда была спущена на лицо гувернантки, ничего видно не было. «Надо же – сущее несчастье, что именно мне попалась такая грустная гувернантка!» – думала Кейт про себя.

После прогулки наступало время учения. Кейт повторяла сперва урок, задаваемый накануне, потом к ней являлся учитель французского, приходивший два раза в неделю. Для арифметики и географии было назначено два урока в неделю, и еще два – для рисования. Эти занятия Кейт любила и даже начала делать успехи, в особенности с тех пор, как перестала приводить в пример французское произношение Мэри Вардур или ее способы решать задачи.

А еще девочке очень нравилось беседовать со своим учителем французского языка, почтенным и хорошим человеком. Она с удовольствием сочиняла письма по-французски, описывала в них тех девочек, которых рисовала, а потом эти письма, поправленные учителем, вместе с рисунками отправляла Сильвии.

Когда учителя уходили, Кейт садилась готовить уроки к следующему дню и потом читала немного с миссис Лейси по-итальянски, затем следовало чтение истории и рукоделие. Леди Барбара хотела, чтобы девочка выучилась шить и вышивать, и была немало удивлена, выяснив, как мало Кейт знает об этом.

– Я полагала, что в семействе священника тебя выучат, по крайней мере, в совершенстве рукоделию, – сказала она.

– Мэри старалась меня учить, но находила, что мои пальцы неловки, как поленья, – призналась Кейт.

Нужно заметить, бедная миссис Лейси придерживалась того же мнения.

Обедала Кейт вместе с тетками. Это было все-таки приятнее, чем утренний чай, потому что за столом присутствовала леди Джейн, которая, во-первых, уже одним своим поцелуем доставляла удовольствие Кейт, а во-вторых, всегда огорчалась, если ее сестра выходила из себя. Поэтому леди Барбара редко бранила племянницу при ней.

Леди Джейн всегда умела сказать приятное слово, даже миссис Лейси делалась не так мрачна и грустна при звуке ее голоса. Манеры леди Барбары непостижимым образом смягчались и голос становился не столь резким и пронзительным, когда она говорила или ухаживала за своей сестрой.

Впрочем, и обед для Кейт не казался веселым. Тут не было никаких толков о приходских новостях, не было шуток, к которым привыкла девочка. И хоть блюда подавались ей первой и все с ней обращались очень церемонно, юная графиня не раскрывала рта, пока к ней не обращались с вопросом. Скука была такая, что едва можно было удержаться от зевка, который тетка Барбара посчитала бы оскорблением.

Послеобеденное время проводилось не так, как в Олдбороу, когда Кейт с Сильвией могли делать, что им заблагорассудится. Конечно, и здесь юная графиня, пожалуй, могла бы располагать свободным временем по своему усмотрению, но она им не пользовалась в той мере, в какой требовала ее молодая кровь. Никто не любил здесь играть ни в жмурки, ни в прятки, и девочке оставалось только шагать через две ступеньки, взбегая по лестнице, или, спускаясь, перескакивать разом через четыре последние. Впрочем, и тут ее обычно останавливали, находя это неприличным для барышни и слишком шумным для тети Джейн. Кейт случалось иногда побегать и попрыгать так, чтобы ее никто не видел, но это делалось с угрызениями совести, которые отравляли удовольствие.

Спокойно она могла заняться только чтением, рисованием и сочинением писем к Сильвии. В эти занятия никто не вмешивался, но Кейт все-таки знала, что леди Барбара их не одобряет. Леди Джейн иногда с большим снисхождением жертвовала свое время на выслушивание длинных историй и на толкование рисунков Кейт. Она делала это с неизменно добродушной улыбкой, но, по-видимому, ничего не понимала.

Из всех прежних фантазий Кейт осуществилась только одна: полный кошелек давал ей возможность покупать всевозможные книги, огромное количество бумаги и ящики с настоящими красками. Но почему-то новые рассказы, приобретаемые теперь каждую неделю, доставляли девочке куда меньше удовольствия, чем те редкие новые книги, которые случайно попадали к ней дома. Глянцевая бумага и великолепные краски тоже не способствовали рисованию; картинки не выходили и вполовину такими красивыми, как те, что делались при участии Сильвии.

Кейт, пожалуй, и совсем бы забросила рисование и сочинение различных историй, если бы все эти произведения не посылались Сильвии и не возвращались потом назад с ее заметками. Примечательно, что в рисунках Кейт уже не появлялась леди Этелинда в оборках: ее героинями теперь были дочери священника или деревенские девушки, подрезающие сучья на деревьях и сбивающие масло.

По понедельникам и четвергам, в три часа пополудни, подавался экипаж, он отвозил Кейт с гувернанткой к одной даме, дающей уроки танцев. Тетки полагали, что эти уроки сделают из девочки девицу, более похожую на графиню, нежели она была на самом деле. Но для бедной Кейт эти дни были самыми черными днями в неделе. На протяжении каждого урока ей казалось, что кто-то держит ее ноги в тисках и выворачивает руки в противоположную сторону, к тому же ей приходилось слышать постоянные упреки – о, конечно, очень вежливые, но все-таки упреки! А еще тетка Барбара иногда лично приезжала на уроки танцев, чтобы посмотреть на успехи племянницы. Хуже этого для Кейт ничего не могло быть!

Если леди Джейн чувствовала себя довольно хорошо, целью своей прогулки тетки избирали посещение уроков танцев, после чего возвращались домой и потом посылали экипаж за Кейт. В остальные же дни, если погода была хорошей, тетки выпускали из экипажа Кейт с миссис Лейси в Гайд-парке[7]7
  Гайд-парк – королевский парк в центре Лондона; традиционное место для прогулок и проведения празднеств.


[Закрыть], а сами прокатывались вокруг него. Это развлечение, однажды потеряв прелесть новизны, стало для Кейт чуть ли не скучнее утренней прогулки. Тихое, приличное шагание было ей невыносимо, особенно в сравнении с беганьем по лугам, которому она предавалась дома.

Как-то раз Кейт выразила желание посмотреть Зоологический сад и музей. Ей ответили, что тетя Барбара отвезет ее туда, если только несколько дней подряд будет ею довольна.

Но несмотря на все старания Кейт, ожидаемое развлечение все откладывалось. Действительно, редкий день проходил, чтобы не случилось какой-нибудь беды: громкий разговор, взрывы хохота, свидетельствующие о неприличных ее званию играх с Жозефиной, прыганье и скаканье, порывистость движений, удивительная способность рвать платья – то или другое постоянно навлекало на Кейт брань и неудовольствие тетки. Если на улице было мокро, брызги грязи непременно попадали на чулки девочки; всякое кушанье оставляло какие-нибудь следы на ее новых платьях; шляпка была всегда на боку, юбки постоянно цеплялись за перила и гвозди. И хотя в доме на Брутон-стрит штопаньем одежды юной графини занималась Жозефина, а покупка новых вещей не была для семьи разорительной, но тетка Барбара смотрела на все эти проступки гораздо строже, чем Мэри, на которую дома ложились и работа, и издержки.

После прогулки Кейт всегда готовила уроки к следующему дню: стихи, историю, грамматику. Потом пила чай и, наконец, совершала свой вечерний туалет, во время которого немного отдыхала в разговорах и шуточках с Жозефиной, особенно если тетки были настолько далеко, что не могли этого слышать. Предполагалось, что Кейт приучится к французскому языку в разговорах с горничной, но Жозефина была доброй девушкой и не изводила юную графиню придирками к произношению и построению фраз. «Миледи и так непросто живется», – считала она и позволяла девочке многое из того, что возбранялось леди Барбарой.

Одевшись, Кейт спускалась вниз, в гостиную, где ожидала возвращения теток. Обычно она брала с собой свою книгу, но иногда и открывала одну из тех, что лежали на столе. В таком случае леди Барбара вырывала книгу из рук племянницы. Несмотря на уверения Кейт, что дома ей позволяли читать все, тетка строго запрещала дотрагиваться до книг без особого позволения.

Вечером тетки обычно проводили за рукоделием, леди Барбара изредка играла на фортепиано и пела. Кейт должна была сидеть с ними за вышиванием. Этого она также не любила, и если тетки за ней не смотрели, то больше трех каких-нибудь крестиков она не вышивала. Леди Джейн была искусной рукодельницей и иногда показывала племяннице различные приемы. Кейт хоть и любила сидеть возле этой милой тетки, но была такой неловкой ученицей, что леди Барбара нашла эти уроки слишком утомительными для сестры, и таким образом они прекратились.

Иногда во время пения Барбары Кейт, приютившись возле другой тетки, пускалась в различные мечтания. Например, как она вырастет и поедет домой к Вардурам или возьмет их жить к себе в дом. Или, если будет революция, как она, подобно французскому дворянству, будет поддерживать теток трудами своих рук, зарабатывая на хлеб рисованием картин.

Окончание дня было для Кейт самым худшим временем, сопровождаемым всевозможными страхами. Девочка убедила Жозефину не уносить свечу до тех пор, пока она не уснет. Но леди Барбара объявила, что одиннадцатилетняя девочка не должна позволять себе детских глупостей, и приказала Жозефине, как только леди Кергвент ляжет в постель, уносить свечу и спускаться вниз.

Тетка, может быть, и не поступила бы так жестоко, если бы знала, сколько мучений доставляет племяннице это запрещение, но она не понимала, сколько ужасных фантазий может таиться с слабом детском мозгу. Кейт иногда представлялось, что к ней вламываются воры, или что весь дом в огне, что душат ее подушками ради ее титула, или что под дом подкладывают порох… Бедная девочка, спасаясь от собственных страхов, старалась развлечь себя пустой болтовней с горничной и, вопреки запрету, удерживала ее в своей комнате под различными глупыми предлогами.

Глава IV
Лорд Лапоэр

Четверг, утро. День танцевального урока.

«Засну-ка я опять и просплю как можно дольше, – подумала Кейт. – Была бы я, маленькая графиня, в своем собственном феодальном владении, я бы поднялась тогда с восходом солнца и пошла бы собирать цветы по майской росе – фиалки, душистый горошек! Чарли говорит, что называть шиповник диким розаном очень высокопарно! Сильвия, конечно, отправилась бы со мной. О, неужели это только сон? Мне казалось в самом деле, что я в аллее с Чарли и Сильвией собираю дикие розы, вместо того выходит только, что наступил четверг и ужасный танцевальный урок!

Я теперь знаю, какое это несчастье иметь титул! Обычно говорят: „Счастлива, как королева“. А я думаю, что если королева настолько несчастливее графини, насколько я несчастливее обыкновенной девочки, то королева должна быть очень-очень несчастной! Будь я королевой, я бы положила конец тирании теток и танцевальным упражнениям, послала бы за всеми благородными сиротками, позволила бы им выбирать себе гувернанток и товарищей и разрешила им всегда жить у деревенских священников! Какая польза быть графиней, если никогда не делаешь ничего, чтобы себя позабавить, и живешь с сердитой старой теткой?!»

Все эти утренние размышления маленькой графини Кергвент сводились к тому, что у леди Барбары Умфревиль был тяжелый характер. Увы, это было действительно так. Однако тому были свои причины.

Лет сорок тому назад две маленькие сестры Умфревиль росли вместе и так друг друга любили, что составляли как бы единое существо. Младшая, Барбара, всегда была живее, сильнее, смелее и умнее миловидной Джейн, но все эти преимущества перед сестрой никогда ее не радовали. Для обеих девочек не было большего удовольствия, чем вместе играть в куклы, сочинять разные истории и гулять с гувернанткой по усыпанным песком дорожкам. У них было два старших и один младший брат, но с ними они никогда не играли. И вообще с тех пор, как сестры вышли из младенческого возраста, они никогда не бегали и не возились: Джейн росла такой болезненной и слабой, что шумные игры и шалости были для нее в тягость.

Время шло. Джейн все больше болела, Барбара же превратилась в прелестную девушку, умную и полную сил, однако она по-прежнему была нежно привязана к сестре. Когда ей сделал предложение один офицер, товарищ ее второго брата Джеймса, бедная Джейн так заболела, что доктора ручались только за один год ее жизни. Барбара слишком любила сестру, чтобы в таких обстоятельствах думать о замужестве, и потому отложила свадьбу. Всю зиму и весну она днем и ночью ухаживала за сестрой, пристально наблюдая за всеми признаками возвращения той к жизни, и только такому усердному уходу доктора приписывали выздоровление Джейн. Больная поправилась, но была так слаба, что ее не решались беспокоить разговорами о помолвке Барбары и предстоящей с ней разлуке.

Так проходили недели и месяцы, а свадьба все откладывалась. Впрочем, это было только к счастью для невесты: вскоре отец узнал, что ее брат вместе с женихом замешаны в бесчестных делах, и отказал жениху. Барбара понимала, что это совершенно справедливо, но навсегда сохранила в себе мысль, что виновником всего был ее брат Джеймс, который развратил своего друга. С этого времени девушка с еще большим усердием предалась заботам о больной сестре, но уже ни с кем другим не была ни ласкова, ни весела. Она не жаловалась, но озлобилась сердцем и думала, что судьба была к ней чересчур жестока.

С тех пор минуло больше двадцати лет, брат Джеймс и его друг давно уже умерли, но леди Барбара так и не оттаяла душой. Самой ей казалось, что она почти забыла прошлое, но по-прежнему сторонилась упоминаний о Джеймсе и его единственном сыне (отце Кейт). Собственно, это обстоятельство и стало причиной того, что леди Барбара так ретиво настраивала своего отца, лорда Кергвент-Умфревиля, против необдуманной, по ее понятиям, женитьбы сына Джеймса на сестре жены преподобного Вардура.

Джейн ничего не знала обо всем происшедшем: она в то время была слишком больна, а потом леди Барбара так и не стала рассказывать ей о своем несчастье. Больная постоянно находилась под влиянием сестры и всегда судила о людях и смотрела на все глазами леди Барбары, поэтому собственной тихой, доброй и кроткой натурой нисколько не смягчала бывшие в семействе раздоры.

Самый младший брат Джайлз все понимал и все видел, но он был настолько моложе остальных членов семейства, что на него даже после совершеннолетия еще долго смотрели как на ребенка. Он не чувствовал себя вправе заводить разговоры о постигшем сестру Барбару несчастье, старался не упоминать о Джеймсе и уж тем более не осмеливался просить за его семейство, хотя сам и делал для него все, что от него зависело. Впрочем, по долгу службы Джайлз постоянно находился за пределами Англии и мало виделся с сестрами.

После смерти отца сестры вели спокойную и тихую жизнь. Их состояние было достаточным, чтобы они могли соответствовать своему званию. Они держали экипаж для ежедневных прогулок леди Джейн, два месяца в году проводили на морских водах, а один – у старшего брата Уильяма в Кергвентском замке. В доме сестер всегда была приготовлена лишняя комната на случай приезда старых друзей. Джейн и Барбара охотно занимались благотворительностью и много тратили на приходские приюты для бедных.

Так проходил год за годом. Сестры были вполне довольны своим образом жизни до тех пор, пока не случилось большого несчастья: умер их старший брат Уильям, а вслед за ним и его единственный сын Эндрю – радость и гордость двух теток, племянник, будущее которого подавало так много надежд и представлялось столь блестящим!

Теперь Кергвентское графство должно было перейти в семейство их второго брата – Джеймса. Но единственный сын Джеймса умер, осталась только его дочь Кейт, поэтому к ней и перешли и титул и состояние. По правде говоря, Кейт приходилась сестрам Умфревиль внучатой племянницей, а они ей – не тетками, а двоюродными бабками, но на это никто не обращал внимания.

Итак, обязанность заняться воспитанием маленькой наследницы легла на двух старых дев. Обе леди детей не любили, поэтому их ужасно смущала мысль, что для девочки нужны будут и комната, и горничная, и гувернантка. Однако со всем этим сестры Умфревиль были готовы смириться, если бы в их руки попала хорошо воспитанная девочка – такая, какими они сами были в детстве и каких привыкли видеть в гостиных своих знакомых. Увы, их племянница была такой непоседой, что им и во сне не могло присниться. Эта девочка не могла пошевелиться, не наделав ужасного шума, не расстроив нервы леди Джейн и не обеспокоив леди Барбару, всегда боявшуюся за здоровье сестры. Манеры и характер Кейт приводили теток в отчаяние. Терпеть их, а еще и приучать ребенка к светской жизни, приличной званию леди, было страшной обузой для леди Джейн и леди Барбары, но они старались добросовестно исполнять свои обязанности.

Конечно, лучше было бы пораньше взять сиротку к себе, а не отдавать ее на попечение преподобного Вардура. Но тогда леди Барбара искренне полагала, что девочка находится в хороших руках, ей не казалось необходимым навязывать ребенка больной сестре, да и сама она с трудом могла подавить невольное чувство неприязни к внучке своего несчастного брата Джеймса. К тому же, пока молодой лорд Кергвент был в полном здравии и силе, никому и в голову не приходило, что маленькая Кэтрин Умфревиль может сделаться когда-нибудь первой в семействе!

Как бы то ни было, но Кейт сильно ошибалась, приписывая тетке Барбаре сердитый нрав. Эта леди умела обуздывать свой характер и следила за собой так же строго, как и за другими. Не любя шумных и беспокойных детей вроде Кейт, она тем не менее всегда старалась поступать с девочкой справедливо и позволяла ей все, что, по ее мнению, было хорошо и полезно.

Кейт особенно любила дни, когда тетка Барбара уезжала вечером к друзьям. Тогда девочке, с условием, что она будет вести себя хорошо, позволялось занимать тетку Джейн. Для Кейт это было настоящим праздником. Она давала волю своему языку и, надо признаться, часто удивляла и смущала леди Джейн.

– Тетя Джейн, расскажите мне, как вы были маленькой, – как-то попросила ее Кейт. – Какой вы были девочкой?

– Вообразите, душа моя, – улыбнулась в ответ тетка, – мне кажется, что это было совсем недавно. Время идет так быстро! Глядя на вас, на такую большую девочку, мне не верится, что вы внучка моего брата Джеймса!

– А что, мой дедушка был гораздо старше вас?

– Всего тремя годами, душа моя!

– А как вы с ним играли?

– Я никогда этого не делала, друг мой. Я играла только с вашей тетей Барбарой.

– Ах, как это глупо! В некоторые игры нельзя играть без мальчиков!

– Нет, душа моя, мальчики только мешают девочкам играть. Они такие буйные!

– Ах, нет, тетя Джейн! Плохо, конечно, если они буйные… То есть слишком буйные, но ведь играть без хорошей, лихой возни по-настоящему нельзя!

– Друг мой, таких слов я не могу выносить! – поморщилась, неприятно пораженная, леди Джейн.

– Господи, тетя! Мы в Олдбороу произносили слово «лихой» по двадцать раз в день, и никто нас никогда не останавливал.

– Вот именно потому, что вы играли с мальчиками!

– Да наши мальчики вовсе не были буянами, тетя Джейн, – продолжала Кейт, гораздо больше любившая слушать себя, чем других, – даже Мэри всегда говорила, что Чарли, особенно перед тем как идти в школу, гораздо меньше буянит, нежели я! А Эрмин слишком взрослый, чтобы буянить. Ах, Боже мой! Как бы я хотела, чтобы мистер Браун привез Эрмина в Лондон! Он говорил мне, что тогда пришел бы на меня посмотреть, а он самый лихой и прелестный малый на свете!

– Милое мое дитя! – сказала леди Джейн своим мягким, но грустным голосом. – Право, не идет молоденькой леди говорить о… о… мальчиках.

– Эрмин не мальчик, а мужчина! Он служит в конторе и на будущий год будет получать жалованье.

– В конторе? – спросила леди Джейн.

– Да, у мистера Брауна. Тетя Джейн! А вы в детстве ездили когда-нибудь в гости пить чай?

– Да, друг мой, мы с приятельницами пили иногда чай из кукольных чашечек.

– Ах! Вы и представить себе не можете, как было весело, когда мистер Браун приглашал нас к себе на чай! У него садик, самый прелестный в мире, с оранжереей и цветником. А для поливки цветов есть длинный шланг, с которым мы всегда играли. Однажды я нечаянно прыснула из него, да прямо через окно в гостиную, и сделала на полу огромную лужу! Миссис Браун подумала сперва на Чарли, но я подбежала к ней и сказала, что это я виновата. Миссис Браун меня тогда похвалила и подарила за это стеклянное пресс-папье с маленьким человечком внутри, на которого хлопьями валился снег. Теперь шар уже испортился, снег не идет, и я подарила его Лили, когда она болела коклюшем!

Леди Джейн ничего не поняла из этой болтовни, кроме того, что ее племянница провела свое детство в дурном обществе и что ей позволялись странные игры с мальчиками. Она грустно вздохнула, а Кейт, переведя дух, продолжала:

– Госпожа Браун не умеет воспитывать детей, поэтому воображает себе, что непременно надо давать награду тому, кто скажет правду. Я даже хотела ей об этом сказать, но Мэри, боясь, что она обидится, закрыла мне ладонью рот. А потом все молодые, то есть Чарли, Сильвия, Эрмин и я, пили чай на лугу. Мэри пришлось сидеть со взрослыми, а нам было так весело! Там стояло большое старое лавровое дерево. Эрмин посадил нас с Сильвией между сучьями, будто в гнездо, мы были птенцы, и он нас кормил смородиной. Потом нам захотелось выучиться летать, мы начали махать юбками, запищали, а Чарли стал под деревом и начал его трясти. Ох и непросто нам было удержаться!

Леди Джейн завороженно смотрела на племянницу.

– Эрмин начал его за это стыдить, потом прогнал и побежал за ним по всему саду, так что мы сами уже слезли с дерева и пошли на пригорок. Зеленый такой пригорок, он прямо к реке спускался и весь был покрыт дерном. Понимаете, мягкий такой дерн. Я остановилась наверху, а тут вдруг Чарли потихоньку подкрался и говорит: «Я научу маленькую птичку летать!»

Да как толкнет меня! Я и полетела вниз кубарем, Сильвия даже подумала, что я сверну себе шею! Ну, разве это не весело?

– А река-то как же, душа моя? – испуганно спросила тетка.

– Ах, перед рекой было еще ровное место, на котором я и остановилась! После еще играли, изображали морских рыб. Река там мелкая, и на дне речные раки и большие жемчужные раковины. Мы сняли башмаки и чулки, Чарли с Эрмином засучили панталоны и барахтались в воде, – отлично! Я надеялась и в самом деле найти драгоценную жемчужину, но это, вы знаете, были простые раковины…

– Вы входили в реку?! И ваш двоюродный брат вам это позволял? – ужаснулась леди Джейн.

– Конечно, а что такого? На нас были наши старые голубые штиблеты. А потом, Мэри никогда ничего не запрещала, когда Эрмин смотрел за нами. Да мы даже оставались иногда одни, а Мэри с Эрмином в гостиной пели вдвоем, если только оттуда слышно было, что мы делаем. Когда встречусь с Эрмином, я непременно напомню ему слова их песни. А может быть, к тому времени я уже выучусь петь и даже пропою ему ее, это будет гораздо лучше!