Текст книги "Ночная ведьма"

Автор книги: Шарлин Малаваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 10

Москва,

сентябрь 2018 года

Когда Павел решился наконец выйти из своего укрытия, была ночь. На его телефоне высветилась куча непринятых звонков и тревожных эсэмэсок: от матери, от Сашиных братьев Влада и Игоря, от Ирины – конечно, та была в полном отчаянии. И от матери Саши…

Павел был не в силах никому отвечать. На сей раз у него не нашлось подходящей лжи. Он понимал, что в этой истории он не просто трус, а виновник. Каждое сообщение было для него пощечиной. «Где ты?», «Почему ты не спустился?» – возмущались Сашины братья. «Скажи мне, что случилось!» – рыдала в телефон их мать, «Что ты еще натворил?» – всхлипывала его собственная.

Ясно, что в смерти лучшего друга все обвинят его, Павла. Как он ни прокручивал в голове случившееся, Павел не сумел бы представить факты так, чтобы они хоть как-то его оправдали.

Павел не боялся ареста и суда, он знал, что всегда вывернется. Но он думал про непременный шквал в интернете, стыдился той жалости, которую вызовут они с Сашей. Стыдно снова оказаться в тисках бедности, ведь он поклялся себе, что будет сильнее нее, изворотливее своего отца. Они с Сашей решили, что убогое вступление в жизнь должно подстегнуть их на совершение безумных поступков, которые помогут одолеть судьбу. Все дети из неблагополучных семей совершают одну и ту же ошибку. Но Павел не хотел быть как все.

Он не мог думать ни о чем другом. Жизнь перед ними в долгу, значит, она должна исправить недоразумение.

Он отказывался признать Сашину смерть и свой проигрыш. Эти мысли не укладывались в его сознании. Втянув голову в плечи, Павел вышел из подъезда на улицу.

Все, чего он хотел, – остаться в одиночестве. Ему требовалось время подумать. Его вина была слишком велика, чтобы позволить судить о ней другим. Краем глаза он заметил ленту, натянутую там, куда, вероятно, упало Сашино тело. Такие ленты всегда видишь в кино на месте преступления. Павел зажмурился: взглянуть в ту сторону было выше его сил.

Лента, всплывший в памяти рисунок тряпки, которой было накрыто Сашино тело, – эти образы были так невыносимы, что Павла вывернуло на тротуар. Прохожие обходили его стороной и отводили глаза.

Павел вытер рот рукавом; гибель друга всколыхнула еще одно мучительное воспоминание. Павлу было всего пять лет, когда умер отец. Внезапно возникшая пустота когда-то покалечила жизнь Павла. Его существование заполнилось тишиной, состоящей из тьмы и одиночества, и с тех пор он старался заполнить эту тишину словами, ложью, чем попало, лишь бы ей пришел конец.

Только Сашу не могла обмануть его вечная веселость, за ней крылась неисцелимая боль. Павла ранила убогость стен квартиры, в которой он рос один на один с матерью. Мать не пыталась рассказать ему о смерти отца, говорила лишь, что тот получил по заслугам. Она сразу же без обиняков заявила сыну, что отец не вернется и это к лучшему, потому что тот был негодяем.

Вот такая голая правда. Потом мать сидела в кресле, смотрела, как Павлик играет, и плакала, забывая утереть мокрые щеки. А он в эти моменты цепенел, уставившись в телевизор, и без конца смотрел один и тот же эпизод из «Ну, погоди!». Волк с зажатой в зубах сигаретой безуспешно пытался удрать от милиции. Сейчас Павел с пугающей ясностью вспомнил, о чем он тогда, перед телевизором, думал. Его отцу тоже не удалось убежать от тех, кто за ним гнался, и сыну больше никогда не вдохнуть терпкого запаха его сигарет. Каждый раз маленький Павлик затаив дыхание ждал, что волк спасется. Эта призрачная надежда была для него важнее мутного взгляда матери, которая лишь спустя много дней заметила, что сын не меняет кассету, а все время жмет на клавишу перемотки. Малыш понял, что боль утраты должна быть окутана в тишину. Когда он отворачивался от экрана, то играл, шепча себе под нос, а если передвигался по дому, то только на цыпочках.

Траур вошел в их дом, наполнив его замогильной атмосферой, которую Павел вспоминал с дрожью. Однажды тишина в доме была нарушена тяжелыми ударами в дверь, напугавшими обитателей крошечной квартирки. Павел прижался к материнским ногам, увидев на пороге бородатого великана, наверняка выходца из тех же дремучих лесов, где проживает Баба-яга.

С Василием в дом вошли громовые раскаты голоса и громкий стук дверей. И за этот шум Павел полюбил дядю, хотя тот не баловал племянника ни лаской, ни поцелуями, малыш никогда не сидел на дядиных коленях, даже дядина рука ни разу не прошлась по волосам мальчика. Любовь Василия к племяннику была целомудренной, как у великих отшельников, она выражалась не напрямую, а исподволь и порой проглядывала в упреках. Другой любви Павел не знал, но это было лучше пустоты, возникшей после смерти отца. Правда, отец не так уж часто появлялся в жизни сына, но каждое его появление было оглушительным. Он вваливался в дом с грудой дефицитных товаров: телевизором, видеомагнитофоном, микроволновкой или электрочайником, – а мать взирала на эти вещи с опаской, будто те могли принести беду. Потом на многие недели отец исчезал.

В какой-то момент мать поняла, что сын начал забывать отца, смирилась с этим и перестала плакать.

Василий прожил с ними несколько недель. Уладив похоронные дела, он выждал, когда его сестренка оправится, племянник начнет играть шумно, как и подобает малышам, – и уехал…

Не один час Павел прикидывал, как бы ему исчезнуть с радаров, и наконец принял решение. Он не станет отвечать на звонки и сообщения, и о нем постепенно забудут. Не заходя домой, с тем, что есть в его рюкзачке, он рванет на вокзал и купит билет до Ростова-на-Дону, махнет за тысячу с лишним километров к югу от Москвы. Там-то и жил его дядя, единственный человек, которого Павел сейчас был в состоянии терпеть.

Павел включил мобильник только один раз, в поезде, чтобы предупредить Василия о своем приезде и прочесть эсэмэску Владимира, бывшего Ирининого парня: «Я жду денег». Павел нахохлился, втянул шею в воротник. Впервые в жизни у него не было ни слов оправдания, ни ценных идей.

Глава 11

Авиабаза в Энгельсе,

февраль 1942 года

Спустя три ночи учебных полетов, за неделю до проверки инструктором-экзаменатором, Аня налетала уже не меньше пятнадцати часов, все в темноте, что осложняло задачу. Они тренировались без передышки, взлетали, садились, снова взлетали. При малейшей возможности девушки старались урвать хоть полчаса сна, то прогуливая тайком занятия по навигации, то опаздывая на теоретический курс под предлогом, что заблудились на территории.

Софья проводила тренировки на пределе Аниных возможностей, ставила подругу в труднейшие ситуации, но Аня обучалась быстро, ее вели верный инстинкт и твердая целеустремленность.

После испытаний первой ночи Аня научилась разворачиваться, удерживая самолет на заданной высоте и скорости, подниматься и спускаться. Еще она тренировалась оценивать скорость машины по напору встречного ветра. Ночью, говорила ей Софья, надо уметь летать по ощущению, почти вслепую. Аня без устали нарезала круги над аэродромом: взлет, поворот на девяносто градусов на высоте ста пятидесяти метров, подъем до трехсот метров, новый поворот на девяносто градусов и полет с попутным ветром, еще два поворота под прямым углом и посадка. Каждую ночь час за часом она повторяла одни и те же маневры, совершая посадку и сразу же взлетая вновь.

Еженощные пятичасовые тренировки дали отличный результат. Зима выдалась особенно холодной и суровой, и Аня смогла освоить взлет при боковом ветре, посадку на обледенелую полосу или на заснеженное поле.

Аня не отступала ни перед какими трудностями, к большой радости Софьи, которая чувствовала, что ученица становится все увереннее и отважнее.

Софья даже подумывала перейти к фигурам высшего пилотажа, которые Аня так тяжело перенесла во время ее боевого крещения.

– Сначала тебе надо освоить основные фигуры, «бочку», мертвую петлю и штопор.

Все, что проделывала Аня до сих пор, казалось ей лихими трюками. Но, узнав с удивлением и радостью, что есть фигуры куда сложнее, она ринулась навстречу новым ощущениям.

Софья руководила ученицей со штурманского места, выкрикивая советы, поощрения и вечные указания: «Еще раз», «Следи за скоростью», «Держи высоту!», «Слишком быстро, сбрось».

– Нужен прямолинейный ориентир, чтобы по отношению к нему держать вертикаль, – предупредила Софья этим вечером. – Что ты предлагаешь?

– Мост между Энгельсом и Саратовом, – тут же ответила Аня.

У них не было возможности изучить местность днем, и единственным ориентиром, заметным в темноте среди заснеженных просторов, был мост между Энгельсом и Саратовом – белая полоса над черной змеистой лентой Волги.

Первая попытка получилась слишком медленной, вторая – суетливой, третья – неровной, поскольку Аня вдруг испугалась, но дальше она стала действовать более осознанно.

– Ну, возвращаемся. На сегодня хватит.

Приземлилась Аня лишь со второй попытки. Первая окончилась бы катастрофой, если бы Софья не завопила и не помогла выправить ситуацию. Когда мотор умолк, Софья перевела дыхание. Обучать пилотированию ночью было невероятно трудно. Когда девушки шли в казарму, Софья заметила разочарованную физиономию подруги: насупленные брови и сердитый взгляд.

– Что с тобой, Аня?

– Я должна быть готова к экзамену во что бы то ни стало. Все должно быть безупречно, а у меня полно промашек, – строго ответила она.

Софья сдержала улыбку. Видя непримиримость подруги к своим ошибкам, она еще раз убедилась, что ее подопечная – крепкий орешек.

– Для экзамена твоих навыков достаточно. Ты уже можешь стать штурманом, инструктор будет за штурвалом, а тебе нужно прокладывать путь, определять траекторию, а в нужный момент сбросить бомбу.

– Я знаю, Софья… но мне хочется не этого! Я хочу стать пилотом! И никак иначе.

– Мы продолжим тренировки, – успокоила ее Софья и обняла за плечи.

Девушки оставили сапоги и куртки при входе в казарму и пошли на цыпочках. Им нужно было поспать хоть пару часов, оставшихся до нового насыщенного учебного дня. Вдруг их остановил резкий окрик:

– Что вы тут вытворяете ночью?

Девушки аж подскочили и невольно прижались к дверям. Сиплый голос Голюка так их напугал, что они онемели. Софью политрук словно не заметил, зато так и впился глазами в Аню. Что-то в ней потрясло Голюка еще в первый день, хотя он не мог определить, что именно. Необычные черты? Юный возраст? Политруку страшно хотелось выяснить, что из себя представляет эта девушка, в чем ее загадка. И вот он потирал руки, поймав ее с поличным: теперь-то он что-нибудь да выведает.

– Отвечайте, товарищи, что вы тут ночью вытворяете?

Деревянным движением куклы-марионетки Голюк поднес руку к лицу и взглянул на часы.

– Сейчас четыре часа утра. Я хочу знать, что вы затеяли?

Он уже терял терпение.

Аня не знала, что соврать, и в эту секунду откуда ни возьмись подскочила Оксана, в наскоро надетом комбинезоне и гимнастерке, и сказала самым будничным голосом:

– Ой, подождите меня! Я тоже хочу немного размяться!

Голюк выпучил глаза.

– Товарищ политрук, нам же не запрещено ночью немного размяться, верно? – спросила Оксана.

У нее был особый статус, ее считали протеже местного начальства, и Голюку, еле скрывая разочарование, пришлось ограничиться выговором.

– Ночью полагается спать, а разминаться будете днем, – буркнул он.

– Но нам так не терпится в бой, товарищ Голюк, что мы теряем сон. А для поддержания формы лучше пробежаться, чем ворочаться с боку на бок, – парировала Оксана.

Все это она проговорила выпятив грудь, торжественно и серьезно, копируя слова и выправку собеседника, когда тот адресовал новобранцам речи, посвященные любимой Родине. Как Голюк ни силился, он не мог взять в толк, движет ли молодой женщиной трогательная искренность или неслыханная дерзость. Но на всякий случай решил, что не стоит наказывать Оксану Константинову, невесту одного из фаворитов Сталина и Жукова.

Политрук взял под козырек и капитулировал.

Аню снова поразила Оксанина самоуверенность. Даже если она из кожи будет лезть, чтобы наловчиться так врать, ясно как день, что она и в подметки Оксане не сгодится.

На самом деле самоуверенность Оксаны коренилась в ее упрямом желании стать летчицей вопреки воле близких, которые препятствовали сначала ее тренировкам в авиашколе, затем – добровольному уходу на фронт.

За три года до войны, в 1938-м, отец Оксаны воспротивился ее желанию учиться в авиашколе. Его прогрессивные идеи по поводу эмансипации женщин натолкнулись на неодолимое препятствие: он не мог вообразить свою любимую дочку на борту бомбардировщика вроде тех, что летали в годы Первой мировой.

Отец Оксаны был железнодорожником, представителем рабочего класса, одним из тех, кому советская власть пошла на пользу. Он поднялся по социальной лестнице и укрепил свое благосостояние, обеспечив семью достатком, до той поры для рода Константиновых немыслимым. Достаток породил кое-какие убеждения, и среди них такое: его дочь может не хуже мужчины освоить любую профессию, но к военному самолету даже близко подходить ей негоже.

В детстве Оксана была не только обласкана вниманием отца – тот ее просто обожал. Строгая мать смотрела косо на то, как ее муж потакает любым дочкиным капризам. Совсем малышкой дочка получила очаровательную драгоценную вещицу – музыкальную шкатулку, без устали игравшую танец Мари и Щелкунчика. Этим подарком девочка дорожила больше всего, навсегда запомнив слова, которые отец со слезами на глазах ей сказал:

– Посмотри на хорошенькую маленькую принцессу, а ведь ты куда милее и красивее нее…

Будто помогая дочке приблизиться к совершенству… И обернулся к жене в надежде на одобрение.

Отец Оксаны радовался, что германо-советский пакт о ненападении, подписанный 23 августа 1939 года Риббентропом и Молотовым в присутствии Сталина, обеспечивает России – а значит, и его любимому чаду – защиту в неминуемой войне. Но он не предусмотрел того, что его жена Ольга уступит дочери. И правда, она помогла Оксане пройти отличную школу пилотирования, рассудив, что на сей раз дочкин каприз заслуживает внимания.

22 июня 1941 года Оксана лежала на диване и читала лермонтовского «Героя нашего времени», когда из радиоприемника понеслись звуки военного марша. Увлеченная чтением, девушка не обратила на это внимания. Над Москвой висела удушливая жара, и Оксана мечтала понежиться в тени бабушкиного вишневого сада в Куйбышеве[5], в девятистах километрах от столицы, близ границы с Казахстаном.

– Оксана! Константинова! – раздался в их уютной квартире резкий возглас. – Оксана! Да где же ты?

Это была Лена, ее лучшая подруга. Девушки вместе учились и на велосипеде кататься, и на лошади скакать, вместе занимались и в авиашколе. Но, странное дело, в этот день обычно веселая подруга детства не смеялась. На ее лбу блестели капельки пота, щеки полыхали странным румянцем: Лена бежала под палящим солнцем, в духоте жаркого дня. Оксана поняла, что шутки кончились, выпрямилась на кровати и нахмурилась.

Она ничего не боялась. Высота ее пьянила. Предприимчивые, отважные мужчины ее привлекали. Будущее завораживало. Подорвать ее самоуверенность могла бы лишь потеря отца-железнодорожника, который круглый год колесил по всей стране. Из Москвы до Минска через Смоленск, затем в Казань, в узбекский Самарканд, во Владивосток, на Балтику – он объездил полсвета на своей огромной грозной машине, казавшейся маленькой Оксане огнедышащим драконом.

– Заходи, Лена. Что с тобой? – проговорила она с усилием, тревога уже сдавила ей горло.

Подруга была еле жива. В комнату вошла Ольга, тоже озадаченная странным видом гостьи. Лена по дороге даже не стащила на кухне меренгу, что нередко себе позволяла. Ольга как раз пекла пирог, который украшала меренгами.

– Пойдемте скорее! Что-то случилось. Все идут на Красную площадь, по радио передают речь Молотова.

Ольга оставила свой пирог, Оксана отложила роман, и все вместе они бросились в сторону Кремля. Когда они вышли из метро, площадь была забита народом. Люди были серьезны и сдержанны, не слышалось криков энтузиазма и радости, как бывало в праздники. Тут Оксана поняла, что летевших с утра из репродуктора военных маршей в программе быть не могло.

Столпившиеся москвичи перешептывались, обмениваясь тревожными слухами. Атмосфера на площади была столь напряженной, что, казалось, сейчас на трибуне появится Сталин собственной персоной. Но из громкоговорителей донесся мрачный металлический голос народного комиссара иностранных дел Вячеслава Молотова:

– Сегодня, в четыре часа утра, без объявления войны германские войска напали на нашу страну…

Во время речи, призванной поднять народный дух и настроить народ на битву с врагом, Лена все время думала, как же эти негодяи-фашисты нарушили германо-советский пакт, заключенный около двух лет назад; Ольга молилась – увы, напрасно, – чтобы вернулся муж, который как раз сейчас ехал рейсом Москва – Минск, лишь в нескольких километрах от линии фронта. Оксана, кусая ногти, судорожно думала, что она может сделать, чтобы помочь сорвать план «Барбаросса», самое грандиозное вторжение в истории войн, предпринятое вермахтом.

Спустя некоторое время жених Оксаны, Петр, в один голос со своим отцом пытался отговорить невесту идти на фронт. Его отец придерживался традиционных взглядов на роль женщин в военном конфликте, тем более на их прямое участие, в составе армии. Для него, главы рода, где все мужчины из поколения в поколение служили офицерами, армия была мужским братством. Здесь каждый солдат мог себе сказать, что у него есть брат, друг или отец, на которого он может положиться. Ну а женщинам в армии было не место.

– Никто не знает, как женщины проявят себя в критической ситуации… Отправлять их на войну – полная бессмыслица, – говорил отец Петра. – Нам есть чем заняться, помимо проведения социологических экспериментов. К тому же, между нами, мы прекрасно понимаем, каков будет его результат… Не нужно быть великим пророком, чтобы предугадать крах, – энергично заключал он.

Петр не мог и помыслить такой глупости: отпустить будущую невесту на фронт. Он исходил из понятий семейной чести.

– Это полное безумие, милая! Какая чушь, чтобы такая красавица, как ты… – умасливал он невесту.

Однако на сей раз Оксана жеманиться не собиралась.

– Но ты же пойдешь на войну!

– Но не в летчики же, в конце концов…

– А если я попрошу тебя не ходить на войну?

Петр нежно посмотрел на девушку со снисходительной улыбкой, какую матери приберегают для дочкиных проказ.

– Не говори глупостей, – мягко проговорил он.

Петр был старше Оксаны на пять лет, ему светила успешная военная карьера, он делал первые шаги по профессиональной лестнице. Ему и в голову не приходило отказаться вести солдат в бой или трястись за свою жизнь. Но очевидное для него не было очевидным для его невесты. Петр едва не поперхнулся, когда Оксана ему сообщила, что хочет стать пилотом Советской армии. Показав ему самолет, на котором она тренировалась несколько месяцев, Оксана торжественно объявила жениху новость.

– Но ты летаешь недостаточно хорошо, верно? – возразил он, взяв в свидетели инструктора и надеясь на его поддержку.

Оксана скрестила руки и удержалась от ответа.

Петр знал свою невесту нежной и веселой. В этот день он увидел ее с другой стороны и тут же твердо решил, что на ней не женится. Он никогда не согласился бы соединить свою жизнь с амазонкой. Не то чтобы Петр не мог вообразить, как рядом с ним по раскисшей земле ползет женщина, питая ту же ненависть к врагу, – но таких женщин в жены не берут.

Через несколько месяцев после объявления войны Москва подверглась бомбежкам – жители прятались в убежищах; казалось, что на советскую столицу вот-вот сойдет с неба адское пламя. Оксана в оцепенении смотрела, как целый город стекается в метро, заполняя вестибюли, эскалаторы, перроны и туннели, в надежде укрыться от бомб. Она мечтала лишь об одном: расстаться с этим подземным ужасом и встретиться лицом к лицу с ужасом небесным, чтобы отомстить за смерть отца и смыть оскорбление жениха, посчитавшего ее бесполезной. Невзирая на предрассудки, Оксана бросилась на войну, как уступают сердечному порыву, ведь теперь у нее были свои резоны помочь Родине.

Прошла уже неделя ее учебы в Энгельсе, дни летели за днями с головокружительной скоростью. Как и у подруг, у Оксаны голова пухла от информации, советов и распоряжений. Но она прошла отличную летную школу, и это облегчало ей жизнь. Однако жених не писал ей пылких писем, и отсутствие привычного мужского участия тяготило.

Когда Голюк вышел, Оксана широко улыбнулась Ане и Софье, не скрывая гордости.

– Ну те-с? Что вы тут вытворяете? – строго спросила она, пародируя жесткий тон политрука.

Софья вздохнула с облегчением, но ничего не ответила.

– Но я же заслуживаю какого-то объяснения, – настаивала Оксана.

Немного помявшись, Аня выложила ей все как было. Московское метро, теория летного дела, успешная вербовка.

Оксана завороженно слушала и отпускала короткие реплики, говорившие о ее восхищении смелостью одной подруги и преданностью другой. Когда рассказ окончился, она заглянула Ане в глаза.

– Думаю, что теперь ты мечтаешь быть не штурманом, а летчицей. Или я ошибаюсь?

Она узнала в Ане ту же страсть, которая полыхала в ней самой.

– Позволь, я помогу тебе ее обучать, Софья! – взмолилась Оксана, просительно сложив руки.

Лучше кого бы то ни было Оксана знала, как испепеляет желание покорить небо. Аня и Софья внушали ей симпатию, но, помимо того, Оксана неописуемо радовалась возможности неповиновения. Она уже томилась в тисках армейской дисциплины, а тут лазейка для ее нарушения открылась сама собой.