Текст книги "Читайте старые книги. Книга 1."

Автор книги: Шарль Нодье

– Сын мой, – отвечал старик, – этот гордец, принимающий странников из одного только тщеславия и желания похвастать своими богатствами, станет разумнее, а скряга научится оказывать гостеприимство. Не удивляйтесь ничему и следуйте за мной.

Задиг не мог понять, с кем он имеет дело – с безрассуднейшим или мудрейшим из смертных, но отшельник говорил так властно, что у Задига, связанного к тому же клятвой, не хватало духа покинуть его.

Вечером они пришли к небольшому, изящной архитектуры, но скромному дому, в котором не было ничего ни от расточительности, ни от скупости. Хозяин оказался философом, который, удалившись от света, целиком посвятил себя занятиям добродетельным и мудрым и, несмотря на это, нисколько не скучал. Он с радостью построил это убежище, где принимал чужестранцев с достоинством, чуждым тщеславия. Он сам встретил путешественников и прежде всего повел их отдохнуть в уютный покой, а немного погодя пригласил к опрятно и вкусно приготовленному ужину, во время которого сдержанно говорил о последних событиях в Вавилоне. <…> В ходе беседы сотрапезники единодушно признали, что события в этом мире не всегда происходят так, как того желали бы наиболее разумные из людей. Но отшельник все время утверждал, что никто не знает путей провидения и что люди не правы, когда берутся судить о целом по ничтожным крупицам, доступным их пониманию. <…> Задиг удивился, что отшельник, делавший столь сумасбродные вещи, может так здраво рассуждать. Наконец после беседы, и поучительной и приятной, хозяин проводил обоих путешественников в отведенный для них покой, благословляя небо, пославшее ему столь мудрых и добродетельных гостей. Он с такой непринужденностью и благородством предложил им денег, что они не могли этим оскорбиться. Отшельник от денег отказался и сказал, что хочет проститься с ним, так как еще до рассвета намерен отправиться в Вавилон. Попрощались они очень тепло; особенно был растроган Задиг, который проникся уважением и симпатией к этому достойному человеку.

Когда отшельник и Задиг остались в приготовленном для них покое, они долго восхваляли хозяина. На рассвете старец разбудил своего спутника.

– Пора отправляться, – сказал он ему. – Пока все спят, я хочу оставить этому человеку свидетельство своего уважения и преданности. – И с этими словами он взял факел и поджег дом.

Задиг в ужасе вскрикнул и попытался помешать ему совершить столь ужасное дело, но отшельник со сверхъестественной силой повлек его за собой. Дом был весь в огне. Отшельник, уже далеко отошедший с Задигом, спокойно смотрел на пожар.

– Хвала богу, – сказал он, – дом нашего хозяина разрушен до основания! Счастливец!

При этих словах Задигу захотелось одновременно и рассмеяться, и наговорить дерзостей почтенному старцу, и прибить его, и убежать от него. Но ничего этого он не сделал и, против воли повинуясь обаянию отшельника, покорно пошел за ним к последнему ночлегу.

Они пришли к одной милосердной и добродетельной вдове, у которой был четырнадцатилетний племянник, прекрасный юноша, ее единственная надежда. Вдова приняла их со всем возможным гостеприимством. На другой день она велела племяннику проводить гостей до моста, который недавно провалился и стал опасен для пешеходов. Услужливый юноша шел впереди. Когда они взошли на мост, отшельник сказал ему:

– Подойдите ко мне, я хочу засвидетельствовать мою признательность вашей тетушке. – С этими словами он схватил его за волосы и бросил в воду. Мальчик упал, показался на минуту на поверхности и снова исчез в бурном потоке.

– О чудовище! О изверг рода человеческого! – закричал Задиг.

– Вы обещали мне быть терпеливым, – прервал его отшельник. – Узнайте же, что под развалинами дома, сгоревшего по воле провидения, хозяин нашел несметные богатства, а отрок, который по воле того же провидения свернул себе шею, через год убил бы свою тетку, а через два – вас.

– Кто открыл тебе все это, варвар? – воскликнул Задиг. – Да если бы ты даже прочел это в книге судеб, кто дал тебе право утопить дитя, которое не причиняло тебе зла?

Произнеся эти слова, вавилонянин вдруг увидел, что борода у старца исчезла и лицо его стало молодым. Одежда отшельника как бы растаяла, четыре великолепных крыла прикрывали величественное, лучезарное тело.

– О посланник Неба! О божественный ангел! – воскликнул Задиг, падая ниц. – Значит, ты сошел с высоты небес, дабы научить слабого смертного покоряться предвечным законам?

– Люди, – отвечал ему ангел Иезрад, – судят обо всем, ничего не зная. Ты больше других достоин божественного откровения.

Задиг попросил дозволения говорить.

– Я не доверяю своему разумению, – сказал он, – но смею ли я просить тебя рассеять одно сомнение: не лучше ли было бы исправить это дитя и сделать его добродетельным вместо того, чтобы утопить?

Иезрад возразил:

– Если бы он был добродетелен и остался жить, судьба определила бы ему быть убитым вместе с женой, на которой бы он женился, и с сыном, который родился бы от нее. <…> Люди думают, будто мальчик упал в воду случайно, что так же случайно сгорел и дом, но случайности не существует – все на этом свете либо наказание, либо награда, либо предвозвестие. Вспомни рыбака, который считал себя несчастнейшим человеком в мире. Оромазд послал тебя, дабы ты изменил его судьбу. Жалкий смертный, перестань роптать на того, перед кем должен благоговеть!

– Но… – начал Задиг. Но ангел уже воспарял на десятое небо.

Задиг упал на колени и покорился воле провидения.

NB Читая корректурные листы, я заметил у господина де Вольтера несообразность. Отшельник говорит о юноше, сброшенном в реку: ”Узнайте же, что отрок, который по воле того же провидения свернул себе шею…” Утонуть и свернуть себе шею – вещи разные, но, поскольку в оригинале был младенец, которого задушили, господин де Вольтер, соединивший два события в одно, запутался; ему пришел на память ребенок из поэмы Парнелла, и он безотчетно воспользовался выражением ”свернуть себе шею”, говоря об утонувшем юноше. Надо признать, что блестящая память господина де Вольтера на этот раз сыграла с ним злую шутку.

Фрерон”.

”Письмо господину Фрерону

Вы неопровержимо доказали, сударь, что глава ”Отшельник” из романа ”Задиг” списана слово в слово из книги Томаса Парнелла. Думаю, что вам небезынтересно будет узнать о другом плагиате господина де Вольтера; я имею в виду главу ”Собака и лошадь” из того же романа. Эта глава, в которой восхищенные поклонники увидели плод неиссякающей творческой силы автора, – не что иное как подражание одному забытому сочинению, которое господин де Вольтер прочел, потому что он читает все подряд, читает не без умысла и не без пользы, обращая особенное внимание на те книги, о которых, как ему кажется, никто уже не помнит. К числу таких книг относится изданный в 1716 году маленький томик под названием ”Путешествие и приключения трех принцев из Серендипа ^{308} , перевод с персидского”. Господин де Вольтер разыскал этот рудник, нашел там драгоценный камень, отшлифовал его и украсил им своего ”Задига”, заменив – какой полет фантазии! – верблюда на собаку и лошадь. Прочтите, сударь, и судите сами! Следуя вашему примеру, я переписал оба текста.

ПЕРЕВОД С ПЕРСИДСКОГО

Три принца, покинувшие пределы своих владений, прибыли в государство, которым правил могущественный император по имени Бехрам. На пути в столицу империи они встретили погонщика, который потерял одного из своих верблюдов; погонщик спросил принцев, не видели ли они случайно пропавшее животное? Юные принцы, которым попадались на дороге следы, похожие на верблюжьи, отвечали, что видели, причем для вящей убедительности старший из принцев поинтересовался, не кривой ли тот верблюд, второй, перебив брата, сказал, что у верблюда не хватает одного зуба, а младший добавил, что верблюд хром. Погонщик узнал своего верблюда, поблагодарил принцев и, обрадованный их словами, отправился на поиски по дороге, которую они ему указали. Он проехал целых двадцать миль, но верблюда не нашел. Опечаленный, двинулся он в обратный путь и назавтра снова повстречал принцев; они отдыхали под чинарой близ живописного источника. Погонщик пожаловался, что долго искал, но так и не нашел потерянного верблюда.”И хотя вы назвали мне все его приметы, – сказал он, – я не могу отделаться от мысли, что вы посмеялись надо мной”. Старший из принцев отвечал ему: ”По названным приметам вы сами можете судить, собирались ли мы смеяться над вами, а чтобы у вас не осталось сомнений, я спрошу у вас, не гружен ли ваш верблюд маслом и медом?” – ”А я, – вступил в разговор второй брат, – скажу вам, что на вашем верблюде ехала женщина”. – ”И что женщина эта в тягости, – добавил третий брат, – судите же сами, обманываем мы вас или нет”. Услыхав эти речи, погонщик подумал, что принцы украли его верблюда.

Он решил обратиться за помощью к судье и, как только принцы въехали в столицу, обвинил их в краже. Судья приказал взять их под стражу и начал разбирательство. Император, узнав, что обвиняемые – юноши благородной наружности и, судя по всему, знатного происхождения, повелел привести их к себе; призвал он также и погонщика, чтобы услышать от него, как было дело. Погонщик рассказал все, что знал, и император, сочтя принцев виновными, обратился к ним с такой речью: ”Вы заслуживаете казни, но я милосерден и подарю вам жизнь, если вы вернете украденного верблюда, если же вы этого не сделаете, вас ждет позорная смерть". – "Государь, – отвечали принцы, – мы странствуем по свету, дабы узнать обычаи и нравы разных народов; мы начали с вашей страны и на дороге встретили погонщика, который спросил нас, не видали ли мы случайно верблюда, которого он потерял. Хотя мы не видели верблюда, мы в шутку ответили, что видели, а чтобы погонщик поверил, перечислили ему приметы потерянного животного. Не найдя верблюда, погонщик решил, что мы его украли, и потому мы оказались в тюрьме. Вот, государь, как было дело, и если это ложь, мы готовы умереть самой позорной смертью”. Император, не в силах поверить, что принцы могли так точно угадать приметы верблюда, сказал: "Вы не колдуны, и раз вы так точно назвали шесть примет верблюда, значит, вы его украли; выбирайте одно из двух: либо вы вернете верблюда, либо умрете”. Сказав это, он приказал отвести принцев в тюрьму и закончить разбирательство.

Тем временем сосед погонщика нашел заблудившегося верблюда и привел его к хозяину. Погонщик очень обрадовался верблюду, но устыдился, что юноши страдают без вины из-за его навета; он бросился к императору и стал умолять его отпустить пленников. Император тотчас отдал приказ об их освобождении; призвав принцев во дворец, он сказал, что рад убедиться в их невиновности и очень сожалеет, что обошелся с ними так сурово. Затем он пожелал узнать, как удалось принцам так точно описать животное, которого они никогда не видели. Старший сказал: ”Я понял, государь, что верблюд крив, потому что скверная трава по одну сторону дороги, которой он шел незадолго до нас, была вся выщипана, а гораздо более густая и сочная трава по другую сторону дороги осталась нетронутой; вот я и решил, что у верблюда только один глаз, иначе он никогда не променял бы хорошую траву на дурную”. Средний принц прервал его.”Я, государь, – сказал он, – понял, что у верблюда не хватает одного зуба, потому что он на каждом шагу оставлял непережеванные пучки травы, по длине совпадающие с зубом этого животного”.”А я, – сказал третий брат, – понял, что верблюд хром, потому что следы от одного из копыт не такие глубокие, как от остальных”. Ответы принцев пришлись императору по душе; ему стало любопытно узнать продолжение истории. Старший принц сказал: ”Я понял, государь, что верблюд гружен маслом и медом, потому что справа вдоль дороги сновало множество муравьев, лакомых до жира, а слева летали тучи мух, обожающих мед”. Средний продолжал: ”Я, государь, понял, что на верблюде ехала женщина, потому что в том месте, где верблюд опустился на колени, остался след женской туфельки и маленькая лужица; по резкому неприятному запаху женской мочи я догадался, откуда она”. ”А я, – сказал младший, – решил, что женщина эта в тягости, потому что заметил на песке отпечатки ее ладоней – только очень располневшая женщина будет, вставая, опираться на руки”. Император обласкал принцев, пригласил их погостить в его стране подольше, поселил их во дворце и всякий день виделся и беседовал с ними.

ВОЛЬТЕР [83]83
  Я полагаю, никто не станет осуждать Вольтера за то, что он опустил многие подробности, которые я сохранил, дабы не исказить этот любопытный текст. Если остроумный Задиг в самом деле повинен в плагиате, он достоин снисхождения: победителей не судят.


[Закрыть]

Однажды, когда Задиг прогуливался по опушке рощицы, к нему подбежал евнух царицы, которого сопровождали еще несколько дворцовых служителей. Все они, видимо, находились в сильной тревоге и метались взад и вперед, словно искали потерянную ими драгоценную вещь.

– Молодой человек, – сказал ему первый евнух, – не видели ли вы кобеля царицы?

– То есть суку, а не кобеля, – скромно отвечал Задиг.

– Вы правы, – подтвердил первый евнух.

– Это маленькая болонка, – прибавил Задиг, – она недавно ощенилась, хромает на левую переднюю лапу, и у нее очень длинные уши.

– Значит, вы видели ее? – спросил запыхавшийся первый евнух.

– Нет, – отвечал Задиг, – я никогда не видел ее и даже не знал, что у царицы есть собака.

Как раз в это время, по обычному капризу судьбы, лучшая лошадь царских конюшен вырвалась из рук конюха на лугах Вавилона. Егермейстер и другие придворные гнались за ней с не меньшим волнением, чем первый евнух за собакой. Обратившись к Задигу, егермейстер спросил, не видел ли он царского коня.

– Это конь, – отвечал Задиг, – у которого превосходнейший галоп; он пяти футов ростом, копыта у него очень маленькие, хвост трех с половиной футов длины, бляхи на его удилах из золота в двадцать три карата, подковы из серебра в одиннадцать денье.

– Куда он поскакал? По какой дороге? – спросил егермейстер.

– Я его не видел, – отвечал Задиг, – и даже никогда не слыхал о нем.

Егермейстер и первый евнух, убежденные, что Задиг украл и лошадь царя, и собаку царицы, притащили его в собрание великого Дестерхама, где присудили к наказанию кнутом и пожизненной ссылке в Сибирь [84]84
  Действие происходит в Вавилоне, а не в России, меж тем автор говорит о кнуте и о Сибири.


[Закрыть]. Едва этот приговор был вынесен, как нашлись и собака и лошадь. Судьи были поставлены перед печальной необходимостью пересмотреть приговор; но они присудили Задига к уплате четырехсот унций золота за то, что он сказал, будто не видел того, что на самом деле видел.

Задигу пришлось сперва уплатить штраф, а потом уже ему позволили оправдаться перед советом великого Дестерхама. И он сказал следующее:

– Звезды правосудия, бездны познания, зерцала истины, вы, имеющие тяжесть свинца, твердость железа, блеск алмаза и большое сходство с золотом! Так как мне дозволено говорить перед этим высочайшим собранием, я клянусь вам Оромаздом, что никогда не видел ни почтенной собаки царицы, ни священного коня царя царей. Вот что со мной случилось. Я прогуливался по опушке той рощицы, где встретил потом достопочтенного евнуха и прославленного егермейстера. Я увидел на песке следы животного и легко распознал, что их оставила маленькая собачка. По едва приметным длинным бороздкам на песке между следами лап я определил, что это сука, у которой соски свисают до земли, из чего следует, что она недавно ощенилась. Следы, бороздившие песок по бокам от передних лап, говорили о том, что у нее очень длинные уши, а так как я заметил, что след одной лапы везде менее глубок, чем следы остальных трех, то догадался, что собака нашей августейшей государыни немного хромает, если я смею так выразиться.

Что касается царя царей, то знайте, что, прогуливаясь по дорогам этой рощи, я заметил следы лошадиных подков, которые все были на равном расстоянии друг от друга. Вот, подумал я, лошадь, у которой превосходный галоп. Пыль с деревьев вдоль узкой дороги, шириною не более семи футов, была немного сбита справа и слева, в трех с половиной футах от середины дороги. У этой лошади, подумал я, хвост трех с половиною футов длиной: в своем движении направо и налево он смел эту пыль. Я увидел под деревьями, образующими свод в пять футов высоты, листья, только что опавшие с ветвей, из чего я заключил, что лошадь касалась их и, следовательно, была пяти футов ростом. Я исследовал камень кремневой породы, о который она потерлась удилами, и на этом основании определил, что бляхи на удилах были из золота в двадцать три карата достоинством. Наконец, по отпечаткам подков, оставленным на камнях другой породы, я пришел к заключению, что ее подковы из серебра достоинством в одиннадцать денье.

Все судьи восхитились глубиной и точностью суждений Задига, и слух о нем дошел до царя и царицы. В передних дворца, в опочивальне, в приемной только и говорили что о Задиге, и, хотя некоторые маги высказывали мнение, что он должен быть сожжен как колдун, царь приказал возвратить ему штраф в четыреста унций, к которому он был присужден”.

”Письмо господину Фрерону

Путешествие в далекую страну на некоторое время лишило меня, сударь, удовольствия читать ваш журнал. Теперь я вернулся домой и возобновил чтение. Только что я прочел подшивку за 1770 год. В рецензии на ”Бумаги человека со вкусом” ^{309} , составленные аббатом без вкуса, вы упоминаете остроумную басню господина де Вольтера ”Лев и марселец” и цитируете самые удачные места, в частности вот это:

 
С товаром в Африку приплыл купец марсельский.
Однажды, в местности прогуливаясь сельской,
Забрел случайно он под сень густых дерев, —
Вдруг прямо перед ним возник огромный лев…
<…> У бедного купца перехватило дух.
Недолго думая, он на колени бух! —
Не всякий ведь Геракл – и стал просить пощады.
Приятным голосом, без гнева и надсады,
Но паче прежнего купца ввергая в дрожь,
Царь леса отвечал: ”Смешной зверок! Ну что ж
(Лев, кстати, говорил отменно по-французски),
Ты хочешь, чтобы я остался без закуски, —
Так докажи, что впрямь закон на свете есть,
Где сказано, что львам нельзя марсельцев есть”.
В душе несчастного затеплилась надежда,
Он был весьма смышлен и не простой невежда…
 

Он толкует о том, что человек – царь природы, что Бог заключил со львом договор, которым

 
Смиренномудрие вам заповедал сторого:
Да не коснется лев вовек подобья Бога… —
 

на что лев отвечает:

 
”Кто видел договор между Творцом и мной?
Где был написан он? Когда и чьей рукой?
Я ж предъявить тебе сумею достоверный:
Вот этот ряд зубов (все – остроты безмерной)
И когти, чтоб тебя на части разодрать,
И глотка мощная, чтобы тебя пожрать…
Премудрость Божия не воздержанью учит,
Коль скоро нам нутро голодным зудом мучит.
Зубами мелкими ты сам терзать готов
Барашков слабеньких и глупых индюков,
Хоть созданы они и не тебе в угоду.
Желудок вялый твой, позорящий природу,
Цыпленка б не сварил, когда б – о стыд и срам! —
Ты денег не платил наемным поварам…”
”Сир, мы наделены бессмертною душою,
Из уваженья к ней не ужинайте мною!
Два сына и жена меня в Марселе ждут,
Лишь ради них, клянусь, я очутился тут.
Коль буду съеден я, несчастные сиротки
Должны носить суму… Молю вас: будьте кротки…”
”Но разве о семье печешься ты один?
Жену кормлю и я, и у меня есть сын.
Еще не по зубам ему ваш род лукавый;
Питать его – мой долг. Все жить имеют право.
Зачем покинул ты, невесть куда уплыв,
Блаженную страну лимонов и олив?
Оставил и жену, и город свой прекрасный…”
 

Сюжет и детали этой басни взяты из ”Басни о пчелах” Мандевиля ^{310} . Дабы вы в этом убедились, шлю вам копию этого аполога, переписанную из издания 1750 года, вышедшего в Лондоне у Джона Ноурса (Т. I. С. 258; примеч. 2).

”Во время одной из Пунических войн некий римский купец потерпел кораблекрушение у берегов Африки. Он сам и его раб с величайшим трудом выбрались на берег и, бродя в поисках помощи, встретились с огромным львом. Он оказался представителем той породы львов, что водилась во времена Эзопа, и не только изъяснялся на нескольких языках, но, судя по всему, неплохо разбирался в людских делах. Раб влез на дерево, а хозяин его, не полагая сию меру достаточной и будучи наслышан о великодушии львов, простерся ниц перед зверем, изъявляя все признаки страха и покорности. Лев, который в сию пору был сыт, велел купцу встать и на время отбросить страх, добавив, что не тронет его, если он сможет привести какие-либо разумные причины, по которым есть его не следует. Купец, завидев призрачную надежду на спасение, в мрачных тонах живописал кораблекрушение, жертвой коего стал, а затем, силясь пробудить жалость в сердце льва, стал молить его о пощаде со всем красноречием, на какое был способен; однако по всему было заметно, что лесть и уговоры производят на зверя весьма малое впечатление, и купец прибегнул к аргументам более солидным: он показал, что боги создали человека и даровали ему превосходство над всеми живыми существами вовсе не для того, чтобы он служил пищей диким зверям. Тут лев стал слушать купца более внимательно и время от времени даже удостаивал его ответом, так что в конце концов между ними состоялась следующая беседа:

– О суетное и алчное животное (сказал лев), из гордости и жадности покинувшее родную землю, могущую удовлетворить все твои естественные потребности! Ты блуждаешь по бурным морям, карабкаешься по опасным скалам, дабы удовлетворить потребности неестественные и излишние, и смеешь ставить свой род выше нашего?! А коль скоро боги даровали тебе превосходство над всеми существами, отчего же ты умоляешь о спасении существо, которое ниже тебя? – Наше превосходство (отвечал купец) состоит не в физической мощи, а в силе разума; боги наделили нас душой разумной, хотя и невидимой, и это – лучшая наша часть. – Мне нужно от тебя лишь то, что годится в пищу, но отчего ты так высоко ценишь себя из-за той части, коя невидима? – Оттого что она бессмертна и после смерти получит воздаяние за земные дела; праведники вместе с героями и полубогами будут вкушать в полях Елисейских вечное блаженство и покой. – Какую жизнь вел ты? – Чтил богов и старался приносить пользу людям. – Тогда отчего же ты страшишься смерти, ведь не думаешь же ты, что боги обойдутся с тобой не по справедливости? – У меня жена и пятеро малых детей; без меня они впадут в нищету. – У меня два детеныша, они еще слишком малы, чтобы самостоятельно добывать пищу; если я им сегодня ничего не принесу, они будут голодать. О твоих детях кто-нибудь позаботится, во всяком случае, если я тебя съем, им будет ничуть не хуже, чем если бы ты утонул в море. <…> Лев рождается без чувства сострадания; мы следуем своей природе; боги назначили нам питаться падалью или убивать других животных, дабы употребить в пищу их мясо. <…> Вы, люди, созданы так, что могли бы обходиться одной лишь растительной пищей, однако, повинуясь неистовой любви к переменам и новизне, вы стали без права и необходимости истреблять животных, извратив тем самым вашу природу и желания в угоду гордости и тяге к роскоши. Желудок льва способен переварить самую жесткую шкуру и самые твердые кости, следовательно, лев может есть мясо всех животных без исключения. Ваш привередливый желудок переваривает пищу так вяло, что не может справиться даже с самыми нежными кусками, если они не будут заранее приготовлены с помощью искусственного тепла. <…> Если, по твоим словам, боги сделали человека господином над всеми прочими созданиями, то что же это за жестокосердый господин, который уничтожает подданных из-за слабости собственной природы! <…> Если бы богам было угодно, чтобы человек превосходил всех других животных и правил ими, тогда тигр – да что там! даже кит и орел повиновались бы его голосу”.

Как видите, сударь, философическая идея басни или сказки о марсельце не принадлежит господину де Вольтеру; в этом жанре вообще трудно стать первооткрывателем, однако вы не станете отрицать, что поэт делается поэтом в первую очередь благодаря своим идеям, что именно в них выражается его гений, а тот, кто умеет лишь разукрашивать чужие мысли и находки, – всего-навсего литератор. Боже упаси кого бы то ни было заподозрить меня в желании умалить достоинства господина де Вольтера. Среди множества окружающих нас мастеров и подмастерьев он по праву славится умением с блеском воплощать чужие идеи.

Честь имею быть и проч.”