Текст книги "Клан Инугами"

Автор книги: Сэйси Екомидзо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глаза Киндаити широко раскрылись. Он слушал рассказ адвоката и чувствовал, как кровь леденеет у него в жилах.

– Капюшона?

– Да. Мальчик застыл, оторопев, а Мацуко сказала только: «Это Киё», и быстро провела сына через вестибюль в свои личные покои. Конечно, остальные члены семьи узнали от привратника, что случилось, и пришли в страшное волнение. Это и понятно, Такэко, Умэко и их семьи просидели на вилле столько дней и с таким нетерпением ждали приезда этой пары. Они немедленно бросились в комнату Мацуко, которая расположена в дальнем флигеле дома, но она не разрешила им видеть Киё, сказав, что и она и Киё устали и поговорят с ними утром. Это было вчера ночью, но лица Киё еще никто не видел. Только один человек, служанка, видела, как кто-то, кого она приняла за Киё, выходит из ванной, но даже тогда на голове у него был черный капюшон. Очевидно, в этом капюшоне есть два отверстия для глаз, и увидев, как они сверкают, служанка так испугалась, что едва не упала в обморок.

Необычайный восторг охватил Киндаити. Что-то происходит: необъяснимая задержка Мацуко и Киё в Токио, Киё, прячущий лицо. Он чуял, что-то здесь не так, что-то ненормально. И чем сильнее становился противоестественный душок, тем больше возбуждался профессиональный аппетит Киндаити.

Киндаити восторженно почесал голову.

– Но, господин Фурудатэ, Киё не может прятать лицо вечно. Рано или поздно ему придется снять свой капюшон и доказать, что он действительно Киё Инугами.

– Конечно. Вот хоть сегодня, к примеру. Я не могу прочесть завещание, пока не удостоверюсь, что человек, прибывший сюда, действительно Киё. Поэтому я собираюсь настоять на том, чтобы он снял свой капюшон. Но когда я воображаю, что мы можем увидеть под ним, меня, знаете ли, начинает подташнивать.

Киндаити некоторое время хмурился, обдумывая ситуацию, потом сказал:

– Однако может оказаться, что беспокоиться вообще-то и незачем. Я хочу сказать, он ведь воевал, и его лицо может быть в шрамах, или что-то вроде этого. – Неожиданно он наклонился над чайным столиком. – Но перейдем к господину Вакабаяси. Вы узнали, кому он выдал содержание завещания?

– Еще нет. Полиция, кажется, тщательно изучила его дневник и тому подобное, однако ничего такого пока не обнаружила.

– Но кто из семьи Инугами был с ним в самых тесных отношениях? Другими словами, кто из них имел наилучшую возможность подкупить его?

– Ни малейшего понятия не имею, – признался Фурудатэ, нахмурив лоб. – Все члены клана оставались в Насу некоторое время после смерти старого Сахэя, и с тех пор они собирались несколько раз на поминальные службы. Так что возможность подкупить Вакабаяси была у всякого, кто этого хотел.

– Но даже господин Вакабаяси не мог продаться кому угодно. Нет ли среди них кого-то особенного, кого-то, ради кого он мог бы свернуть с пути истинного?

Вопрос был непредумышленный, но Фурудатэ словно громом поразило, у него перехватило дыхание. Некоторое время он сидел, вперив взгляд в пространство, но в конце концов вынул носовой платок и принялся нервно вытирать шею, говоря:

– Нет, нет. Этого не может быть. В конце концов, именно ей с тех пор несколько раз грозила опасность.

Пришла очередь удивиться Киндаити. Он уставился на Фурудатэ, затаив дыхание. Потом прошептал хрипло:

– Г-господин Фурудатэ, вы имеете в виду эту женщину, Тамаё?

– Ну да. Из дневника Вакабаяси ясно, что он был тайно влюблен в нее. Я уверен, он сделал бы все, о чем она ни попросила бы.

– Кажется, господин Вакабаяси побывал в доме Инугами как раз перед тем, как прийти сюда на встречу со мной. Он виделся с Тамаё в тот раз?

– Об этом я ничего не знаю, но если даже и так… такая красивая женщина, как она? Дать ему сигарету с ядом? Нет, не могу в это поверить… – Фурудатэ запнулся и вытер вспотевший лоб. – И потом, тогда в доме собрался весь клан Инугами – кроме Мацуко, конечно, которая была в Токио.

– Господин Фурудатэ, кто этот человек, которого зовут Макака? Он, кажется, крайне предан Тамаё.

– А, этот. Это… – Фурудатэ поспешно взглянул на часы и сказал: – Уже столько времени! Господин Киндаити, мне жаль, но я должен идти. Меня ждут на вилле.

– Господин Фурудатэ, – окликнул Киндаити адвоката, побежав за ним, когда тот, прихватив портфель, бросился из комнаты. – Вы сможете сказать мне о содержании завещания после того, как прочтете его на вилле Инугами?

Фурудатэ резко остановился, вздрогнув, и оглянулся на Киндаити.

– Разумеется. С этим не будет никаких проблем. Я зайду на обратном пути и сообщу вам.

С этими прощальными словами Фурудатэ, держа портфель под мышкой, быстро спустился по лестнице, словно от чего-то убегая. В этот момент Киндаити даже не подозревал, что получит возможность узнать о содержании завещания гораздо раньше.

Три фамильные реликвии

Фурудатэ ушел, а Киндаити, внешне невозмутимый, продолжал сидеть на балконе, откинувшись на спинку плетеного кресла. В этом горном районе была уже глубокая осень, и приятный ветерок веял, скользя над лазурно-зеленой поверхностью озера. Был самый полдень, и там, за дорогой, осеннее солнце сверкало на цветных стеклах виллы Инугами в европейском стиле. Мирный пейзаж, мгновение, запечатленное на гравюре. И все же, глядя на огромное здание над озером, Киндаити не мог не почувствовать, как по спине у него пробежал холодок.

В этот самый момент завещание Сахэя – завещание, содержание которого, по словам Фурудатэ, было чревато взрывом – вот-вот будет вскрыто. Что случится внутри этого элегантного дома, когда станет известна последняя воля Сахэя?

Киндаити снова взялся за «Биографию Сахэй Инугами». Он просидел так около часа, наугад листая страницы книги, как вдруг со стороны озера послышался чей-то голос, и Киндаити удивленно поднял голову. Одинокая лодка причалила к гостиничному пирсу, а в ней, маша рукой, стоял человек, которого звали Макакой. Киндаити нахмурился и перегнулся через балкон, потому что Макака, казалось, делал ему какие-то знаки.

– Вы зовете меня?

Макака усиленно закивал головой. Со странным предчувствием дурного Киндаити скатился по гостиничной лестнице к причалу.

– Что такое?

– Господин Фурудатэ велел мне привести вас, – ответил Макака в своей обычной отрывистой манере.

– Господин Фурудатэ? Что-нибудь случилось у Инугами?

– Вот уж не знаю. Он сказал, что сейчас будет читать завещание и желает, чтобы вы пришли, если вам охота.

– Понятно. Одну минуту. Подождите меня здесь, ладно?

Поспешив обратно в свою комнату, Киндаити сменил гостиничную одежду на собственное кимоно и штаны хакама. Как только он вернулся и сел в лодку, Макака ударил веслами.

– Макака, а членам семьи известно о моем приходе?

– Ага, это было приказание госпожи.

– Госпожи? Вы имеете в виду госпожу Мацуко, которая вернулась вчера ночью?

– Верно.

Фурудатэ, наверное, обратился к Мацуко, сославшись на то, что случилось с Вакабаяси в ее отсутствие, да и на свои собственные тревожные предчувствия, и предложил ей пригласить Киндаити на всякий случай, чтобы предотвратить возможные дурные последствия оглашения завещания.

Сердце у Киндаити забилось. Одному он был рад – неожиданной возможности так скоро познакомиться с кланом Инугами.

– Макака, хорошо ли себя чувствовала барышня Тамаё после происшествия с лодкой?

– Ага, спасибо вам.

– Кстати, о лодке – все Инугами плавают по озеру на этой лодке?

– Не-а, это лодка барышни. Только она пользуется вот этой самой лодкой.

Ответ Макаки встревожил Киндаити. Если этой лодкой пользуется исключительно Тамаё, тогда нет сомнений, что человек, просверливший дырку в ней, посягал на ее, и только ее, жизнь.

– Макака, вы сказали на днях что-то удивительное, будто с барышней Тамаё за последнее время произошло несколько несчастных случаев.

– Ага.

– С какого времени начали происходить эти несчастные случаи?

– С какого? Ну, наверное, где-то с конца весны.

– Сразу же после смерти господина Инугами?

– Ага.

– Кто бы это мог играть с ней такие шутки? У вас есть какие-нибудь предположения, Макака?

– Если бы я знал, – глаза у Макаки сверкнули, – уж я бы постарался, они бы от меня не ушли.

– В каких именно отношениях вы состоите с барышней Тамаё?

– Это моя дорогая, бесценная барышня. Господин Инугами велел мне охранять ее всю мою жизнь, – гордо заявил Макака, обнажив зубы в свирепой усмешке.

При взгляде на могучую, словно каменную, грудь и мощные руки этого противного великана, Киндаити стало не по себе. Без сомнения, Макака охраняет Тамаё, как верный пес, и если кто-то попытается повредить хоть волос на ее голове, он бросится на преступника и сломает ему шею.

– Кстати, Макака, я слышал, вчера ночью вернулся Киё?

– Ага. – Макака снова стал неразговорчив.

– Вы его видели?

– Не-а, его никто не видел.

– А что, Киё… – но задать следующий вопрос Киндаити не успел – лодка миновала ворота канала и скользнула в лодочный сарай поместья Инугами.

Обширный сад, в котором Киндаити оказался, выйдя из лодочного сарая, поразил его изобилием крупноцветных хризантем, растущих в горшках по всему саду. Киндаити не был тонким знатоком садового искусства, однако и он не мог не подивиться этим великолепным растениям в самом их расцвете. В углу сада была целая грядка хризантем, прикрытая от заморозков решетчатым бумажным экраном.

– Какое великолепие! Чья это работа?

– За ними ухаживаю я. Хризантемы – одна из семейных реликвий Инугами.

– Реликвий? – переспросил Киндаити, но Макака, не отвечая, поспешил дальше и провел его в вестибюль особняка.

– Здесь гость! – крикнул Макака, и откуда-то из глубин дома мгновенно появилась служанка.

– Прошу вас, входите. Вас ждут.

Она повела Киндаити по длинному-длинному коридору, который, казалось, никогда не кончится, потом дальше по лабиринту других коридоров с входами в бесчисленные комнаты, устланные татами. Но ни в одной из них не было ни души – дом как будто замер в напряженном ожидании, и было в нем тихо, как на кладбище.

Служанка наконец дошла до комнаты, где собрался клан Инугами.

– Ваш гость прибыл, – сказала она, став на колени и коснувшись руками пола, потом выскользнула за дверь.

Киндаити почувствовал, что все глаза разом устремились на него. Фурудатэ поблагодарил его взглядом и сказал:

– Благодарю вас, что пришли. Пожалуйста, садитесь вот здесь. Надеюсь, вы не возражаете против того, чтобы сидеть в задней части комнаты.

Когда Киндаити слегка поклонился и сел, Фурудатэ продолжал:

– Господа, это господин Коскэ Киндаити, о котором я только что вам рассказывал.

Каждый из Инугами приветствовал Киндаити легким кивком головы. Киндаити подождал, пока взгляды присутствующих вновь не обратились к адвокату, после чего не торопясь оглядел комнату.

Это было обширное помещение, составленное из двух в двенадцать циновок комнат, перегородки между которыми были сняты. На простом деревянном алтаре в главной части комнаты стояла фотография покойного Сахэя Инугами, украшенная крупными хризантемами. Перед алтарем сидели трое молодых мужчин в официальных черных кимоно. При взгляде на одного из них, занимавшего почетное место, сердце Киндаити смятенно забилось, – голова его была покрыта черным капюшоном с двумя прорезями для глаз. Человек этот сидел понурившись и глядя в пол, так что Киндаити ничего не удалось разглядеть за этими отверстиями. Это, должно быть, только что вернувшийся Киё.

Лица двух молодых мужчин, сидевших рядом с Киё – Такэ, сына второй дочери Сахэя, Такэко, и Томо, единственного ребенка третьей дочери, Умэко, – были знакомы Киндаити по фотографиям в «Биографии». Такэ – плотный квадратный мужчина, Томо – стройнее и, кажется, деликатного телосложения. Всем своим непроницаемым надменным видом Такэ демонстрировал презрение к миру, а глаза Томо, хитрые и лживые, бегали туда-сюда. Эти два человека были полной противоположностью друг другу.

Несколько в отдалении от трех этих мужчин сидела изящная хрупкая Тамаё. Спокойствие и сдержанность, казалось, еще больше подчеркивали ее красоту. В отличие от того дня, она была одета в черное, и только у шеи выглядывал белый кусочек нижнего кимоно. Она казалась старше, но теперь ее красота стала более одухотворенной.

Фурудатэ сидел немного в стороне от Тамаё. Лицом к Тамаё сидели по порядку: Мацуко, Такэко и ее муж Тораноскэ; их дочь Саёко; Умэко и ее муж Кокити.

Саёко тоже была весьма привлекательной особой и вполне могла бы сойти за красавицу, если бы в этой же комнате не было Тамаё. Рядом с редкой красотой Тамаё внешность Саёко страшно проигрывала. Сама Саёко, видимо, сознавала это, потому что взгляды, которые она бросала на Тамаё, были исполнены угрожающей враждебности. Ее красота скрывала шипы.

Фурудатэ, слегка кашлянув, взял толстый конверт, лежавший у него на коленях.

– Сейчас я прочту последнюю волю и завещание господина Сахэя Инугами. Но перед этим мне хотелось бы обратиться с просьбой к госпоже Мацуко.

Мацуко молча смотрела на Фурудатэ. Это была женщина пятидесяти лет, которая, казалось, привыкла сама выбирать свой путь.

– Как вам известно, – продолжал Фурудатэ, – я уполномочен открыть и прочесть это завещание только после того, как господин Киё будет репатриирован и все члены семьи соберутся вместе.

– Это мне известно. Вот он, Киё, как видите.

– Но… – проговорил адвокат несколько неуверенно, – я не могу сказать, на самом ли деле это… Конечно, я не сомневаюсь в ваших словах, но если бы я мог увидеть его лицо…

Глаза Мацуко сверкнули яростью.

– Что? Вы полагаете, господин Фурудатэ, что Киё – самозванец? – Голос у нее был глубокий и хриплый, и в нем скрывалась злоба.

– Нет-нет. Я не это имел в виду. А как все остальные? Вы будете возражать, если мы так это и оставим?

– Конечно, будем, – мгновенно вмешалась Такэко.

В противоположность своей старшей единокровной сестре Мацуко, обладавшей тонким, но, казалось, крепким, как бамбук, телосложением, Такэко, низкорослая и тяжелая, с двойным подбородком, похожа была на кочку и казалась очень энергичной. При этом в ней не было ни капли добросердечия, которое так характерно для полных женщин. Она полнилась злобой так же, как ее сестра.

– Умэко, а как ты полагаешь? Тебе не кажется, что Киё должен снять капюшон и показать нам лицо?

– Разумеется, – без колебаний ответила Умэко. Из трех сестер она была самой привлекательной, но злобности и в ней хватало.

Муж Такэко Тораноскэ и муж Умэко Кокити выразили свое согласие. Тораноскэ, приземистый человек пятидесяти с чем-то лет с цветущим лицом, выглядел надменным и взгляд имел грозный. Очевидно, что Такэ унаследовал свое тело и манеру держаться от отца. По сравнению с Тораноскэ муж Умэко Кокити был гораздо субтильней и бледней и на вид казался помягче, однако беспокойные глаза, такие же, как у его сына, свидетельствовали о том, что в мыслях его угнездилось зло. Легкая улыбка никогда не покидала его губ.

На мгновение в комнате стало тихо, потом Мацуко внезапно закричала:

– Киё, сними свой капюшон – пусть они видят!

Голова в капюшоне дернулась. Потом, после долгих колебаний, дрожащая правая рука Киё поднялась и стала приподнимать капюшон. Да, это было лицо Киё – Киндаити помнил его по фотографии в «Биографии», – но какое необычное лицо! С застывшими чертами, совершенно неподвижными. Это лицо было – если воспользоваться мрачным сравнением – лицом мертвеца. Лицо безжизненное, лишенное человеческого тепла.

Саёко вскрикнула, и комнату охватило смятение, а истерический голос Мацуко, неистовый от ярости, взвился над шумом:

– Киё получил ужасную рану, поэтому я велела сделать для него эту маску. Вот почему мы оставались в Токио так долго. Я велела сделать маску, которая выглядела бы точно так, как бывшее лицо Киё. Киё, приподними маску – пусть видят!

Киё коснулся подбородка дрожащей рукой и начал стягивать маску вверх с подбородка, словно сдирал с лица кожу. Саёко снова резко вскрикнула. Киндаити не мог унять дрожь в коленях. И желудок словно наполнился свинцом.

Из-под искусно сделанной гуттаперчевой маски появились челюсть и губы, казавшиеся в точности такими же, как на маске. Они выглядели совершенно обычными. Однако, когда Киё поднял маску выше, Саёко вскрикнула в третий раз.

У Киё отсутствовал нос. На месте носа была мягкая красновато-черная масса плоти, которая выглядела так, как огромный лопнувший нарыв.

– Киё, этого достаточно! Надень маску!

Киё вновь натянул маску, и все почувствовали, что видели достаточно. Еще немного, и от созерцания этой отвратительной, бесформенной массы плоти их просто вырвало бы.

– Итак, господин Фурудатэ, вы удовлетворены? Не может быть сомнений, что это Киё. Его лицо, возможно, несколько изменилось, но я его мать и гарантирую: это мой сын Киё. Так что, пожалуйста, поторопитесь и вскройте завещание.

Фурудатэ сидел в полном ошеломлении, у него перехватило дыхание, но слова Мацуко вдруг вернули его к реальности, он огляделся. Никто больше не осмеливался возражать. Потрясенные Такэко, Умэко и их мужья, утратив самообладание, забыли о своей обычной мелочности.

– Что ж… – Фурудатэ дрожащими руками вскрыл заветный конверт. Низким, но звучным голосом он начал читать завещание:

– «Я, Сахэй Инугами, сим объявляю, что это моя последняя воля и завещание.

Статья первая. Я отдаю и завещаю три реликвии клана Инугами – топор, цитру и хризантемы, – которые символизируют право на всю мою собственность и все деловые предприятия, которыми я владею, Тамаё Нономия на условиях, изложенных ниже».

Краска сбежала с прекрасного лица Тамаё. Остальные тоже побледнели, и их полные ненависти взгляды пронзали Тамаё, как зажженные стрелы.

Однако Фурудатэ, не обращая на это внимания, продолжал:

– «Статья вторая. Тамаё Нономия должна выйти замуж за одного из моих внуков, Киё Инугами, Такэ Инугами или Томо Инугами. Выбор принадлежит ей. В случае, если она откажется выйти замуж за кого-либо из них и предпочтет выйти за другого, она утратит свое право унаследовать топор, цитру и хризантемы».

Другими словами, вся собственность и все дело Инугами достанутся тому из трех внуков Инугами – Киё, Такэ или Томо, – кто завоюет любовь Тамаё. Киндаити охватило непонятное волнение, но завещание таило в себе еще более удивительные вещи.

Завещание, чреватое кровью

Дрожащим голосом Фурудатэ продолжал читать:

– «Статья третья. Тамаё Нономия должна избрать в мужья либо Киё Инугами, либо Такэ Инугами, либо Томо Инугами в течение трех месяцев со дня оглашения этого завещания. В случае, если тот, кого она изберет, откажется жениться на ней, он потеряет все права на мое состояние. Стало быть, если Киё, Такэ и Томо все откажутся жениться на Тамаё или все трое умрут раньше нее, Тамаё будет освобождена от условия, изложенного в статье второй, и будет вольна выйти за любого, за кого пожелает».

Атмосфера в комнате все больше накалялась. Тамаё, белая как простыня, низко опустила голову, но дрожащие плечи выдавали ее крайнее напряжение. Взгляды, бросаемые в ее сторону, становились все более откровенными и злобными. Если бы взглядом можно было убить, Тамаё умерла бы на месте.

В этой густой грозной атмосфере дрожащий, но звучный голос Фурудатэ продолжал чтение, точно выводил песнь, вызывающую злых духов из глубин преисподней.

– «Статья четвертая. В случае, если Тамаё Нономия лишится права унаследовать топор, цитру и хризантемы или если она умрет до или в течение трех месяцев после дня оглашения этого завещания, все деловые предприятия, которыми я владею, должны перейти к Киё Инугами. Такэ Инугами и Томо Инугами будут помогать Киё в управлении делами на тех же должностях, которые ныне занимают их отцы. Остальная часть моего состояния должна быть разделена Фондом Инугами поровну на пять частей, с тем чтобы по одной части было отдано Киё, Такэ и Томо, а две оставшиеся части были отданы Сизуме Аонума, сыну Кикуно Аонума. При этом каждый, получивший долю в моем наследстве, должен внести двадцать процентов этой доли в Фонд Инугами».

Сизума Аонума, сын Кикуно Аонума? Киндаити скривился – еще два новых имени. Но его удивление нельзя было сравнить с потрясением, испытанным остальными, для кого новость оказалась сокрушительной. Все побледнели, едва Фурудатэ произнес эти имена. Но сильней всего это ударило по Мацуко, Такэко и Умэко, у которых был такой пришибленный вид, будто на них обрушилась сила, способная в своей ярости свалить их с ног в самом буквальном смысле.

Но через некоторое время они обменялись взглядами, в которых читалась ненависть – ненависть, не уступающая той, что закипела в них, когда они узнали, что все наследует Тамаё.

Кто этот Сизума Аонума? Киндаити многажды и самым внимательным образом прочел «Биографию Сахэя Инугами», но ни разу не встретил этого имени. Сизума, сын Кикуно Аонума, – чем таким он был связан с Сахэем, что удостоился столь баснословной щедрости? И еще, почему Мацуко, Такэко и Умэко загорелись ненавистью, услышав это имя? Просто ли их разъярило, что кто-то посягает на часть богатства их сыновей? Нет, Киндаити был уверен, что этому есть более глубокая причина.

Киндаити сидел и рассматривал лица клана Инугами со смесью сильнейшего интереса и любопытства, а Фурудатэ тем временем откашлялся и продолжил чтение завещания:

– «Статья пятая. Фонд Инугами сделает все возможное, чтобы обнаружить Сизуму Аонума в течение трех месяцев со дня оглашения этого завещания. Если окажется невозможным обнаружить его за это время или если поиски подтвердят его смерть, вся доля моего состояния, которую он должен был бы получить, будет пожертвована Фонду Инугами. Если Сизума Аонума не будет найден живым в пределах Японии, но при этом обнаружится вероятность, что он живет за границей, указанная сумма должна храниться Фондом Инугами в течение трех лет со дня оглашения этого завещания. В случае, если Сизума Аонума вернется в Японию в течение этого времени, его доля будет передана ему; если же он не вернется, его доля перейдет Фонду Инугами».

В комнате все стихло; это была опасная немота. От злобы, которой была напоена эта мертвая тишина, кровь застыла в жилах Киндаити.

После паузы Фурудатэ продолжил:

– «Статья шестая. Если Тамаё Нономия утратит право унаследовать топор, цитру и хризантемы, или если она умрет раньше или в течение трех месяцев с даты оглашения этого завещания, и если Киё, Такэ или Томо также умрут, вся моя собственность и все предприятия, которыми я владею, должны управляться следующим образом.

Первое. Если Киё умрет, все предприятия, которыми я владею, должны перейти к Такэ и Томо на равных правах. Они будут обладать равной властью вести дела и согласовывать усилия для дальнейшего их развития. Доля оставшегося моего состояния, которая должна перейти к Киё, перейдет к Сизуме Аонума.

Второе. Если или Такэ, или Томо умрут, освободившаяся доля также перейдет к Сизуме Аонума. Если же все трое моих внуков умрут, доля, которую должны были получить покойные, перейдет к Сизуме Аонума. Эта доля будет управляться, как обозначено в статье пятой, в зависимости от того, жив или умер Сизума. Однако если Киё, Такэ и Томо все умрут, обе части моего состояния и все предприятия, которыми я владею, перейдут к Сизуме Аонума вместе с тремя реликвиями, то есть топором, цитрой и хризантемами».

Завещание Сахэя в действительности намного длиннее, точно трактат, исследующий все возможные комбинации смерти и выживания пятерых людей, названных в завещании – Тамаё, трех двоюродных братьев – Киё, Такэ и Томо и человека по имени Сизума Аонума. Опущу дальнейшие повторения, потому что это слишком утомительно и отвлекает от сути. Удовлетворимся главным – почти абсолютное преимущество положения Тамаё сразу же поняли все.

Совершенно невероятно, чтобы Тамаё, в расцвете лет и здоровая, могла умереть в течение ближайших трех месяцев. А в результате – только ей предстоит решить, кто именно унаследует все состояние и дела Инугами. Другими словами, судьбы Киё, Такэ и Томо зависели от ее решения.

Кроме власти, данной Тамаё, другая примечательная сторона завещания была связана с именем Сизума Аонума, потому что всякому, внимательно изучившему завещание, стало бы ясно, что он занимает второе место после Тамаё. Киё, Такэ и Томо могут получить часть дедова наследства независимо от Тамаё только при условии, что она утратит свои права или умрет; но если это случится, в игру тут же вступит этот самый Сизума.

Конечно, он не сможет принимать участия в делах Инугами, но при разделе состояния его доля будет в два раза больше, чем доля каждого из троих. Больше того, если Сизума умрет, Киё и оба его кузена ничего не выиграют, зато, если случится противоположное, то есть если либо Киё, Такэ или Томо умрут, доля каждого из умерших перейдет прямиком в карман Сизуме. И того больше – если Тамаё и все три кузена умрут, тогда все – все состояние Инугами и все его предприятия – перейдут к этому таинственному человеку по имени Сизума Аонума.

Короче говоря, в соответствии с условиями завещания, все состояние Сахэя и его предприятия будут сперва под контролем Тамаё, а потом – если до этого дойдет – могут полностью перейти Сизуме. По этой схеме получалось, что ни Киё, ни Такэ, ни Томо не имели ни малейшей возможности получить в единоличное владение собственность и предприятия клана Инугами. Даже если один из них выживет, а все остальные, включая Тамаё и Сизуму, умрут, он все равно не получит все состояние семьи, поскольку доля Сизумы будет отдана Фонду Инугами.

Какое странное завещание! Злое проклятье, а не завещание! Теперь Киндаити понял, почему Фурудатэ боялся, как бы оно не вовлекло членов клана в распрю, в семейную междоусобицу.

В здравом ли уме Сахэй писал это завещание? Если да, то почему он так холоден к своим кровным внукам и при этом так добр к Тамаё, даже если она и потомок почитаемого им благодетеля, да и к этому незнакомцу Сизуме Аонума тоже? Нет, не только к трем внукам Сахэй выказал пренебрежение завещанием: с их матерями и отцами он посчитался еще меньше – по сути, полностью обошел их. Мацуко, Такэко и Умэко – родные дочери Сахэя остались совершенно ни с чем.

Всем известно, что при жизни Сахэй не благоволил к своим дочерям, но чтобы его неблаговоление достигло такой степени… Киндаити, охваченный неописуемым ужасом, сидел и вглядывался в их лица.

Мертвая, противоестественная маска не позволяла Киндаити увидеть лицо Киё, но сила потрясения, которое тот испытал, очевидна: плечи дрожат, руки, лежащие на коленях, дико, как в лихорадке, дергаются и пот начал просачиваться из-под его маски, стекая по подбородку на шею.

Квадратный Такэ уставился в одну точку на полу, широко раскрыв изумленные глаза. Даже этот надменный кичливый человек, похоже, ошеломлен необычным завещанием своего деда. Лицо его тоже мокро от пота.

Томо, хитрец и лицемер, напротив, все время дергается. Качает ногой – со стороны смотреть на это очень неприятно – и перебегает глазами, заглядывая в лица остальных. Однако взгляд его, как магнит, притягивает Тамаё, тонкие губы изгибаются в легкой улыбке, выражающей и надежду, и опасения.

Саёко, младшая сестра Такэ, сидит, сосредоточив все свое внимание на Томо. Затаив дыхание, вся напружинившись, она следит за хитрыми маневрами своего кузена, посылая ему безмолвные мольбы и призывы. Но вот, не получив отклика и видя, как он вновь и вновь пялится на Тамаё, она закусила губу и грустно опустила глаза.

Мацуко, Такэко и Умэко – воплощенная ярость. Такое впечатление, что они сейчас лопнут от переполнившего их темного чувства – чувства ненависти, без сомнения, к покойному Сахэю. Однако, вспомнив, что объекта их ненависти больше не существует, они перенаправили всю свою злобу на Тамаё. Какие гневные взгляды мечут они на бедную девушку!

На первый взгляд может показаться, что Тораноскэ, муж Такэко, держит себя в руках, но его и без того багровое лицо еще больше побагровело и залоснилось от скрытого бешенства. Вид у него такой, словно его вот-вот хватит удар. Он мечет злобные взгляды, как отравленные копья, во всех, кроме собственной жены и детей.

У Кокити, мужа Умэко, глаза – как у бездомной собаки, которую били и мучили всю жизнь. Явно поджав хвост, он нервно и трусливо заглядывает в лица присутствующих. Ну да, а чуть копни, и под поверхностью обнаружится вероломная сущность, от которой нелегко избавиться. Он ненавидит всех, кроме своего сына Томо. Он даже на жену смотрит с неприязнью.

Наконец, Тамаё. Вот на нее, когда оглашение завещания наконец закончилось, стоило посмотреть. Пока Фурудатэ перебирал статьи одну за другой, она постепенно взяла себя в руки, и к тому времени, когда он кончил, была все еще бледна, но ни в коем случае не испугана и не возбуждена. Тамаё сидела совершенно спокойно, безмолвна и одинока, как прекрасная глиняная статуэтка. Неужели она не замечает взглядов ненависти, которыми клан Инугами осыпает ее, как стрелами? Она сидит, безмолвная и спокойная, но в ее глазах сияет странный свет, словно, погрузившись в транс, она видит сон.

Вдруг кто-то закричал:

– Не верю! Не верю! Подделка!

Киндаити удивился – кто бы это мог быть? Это была старшая дочь Сахэя, Мацуко.

– Нет! Нет! Это не настоящее завещание отца. Кто-то… кто-то… – Она перевела дыхание. – Это чей-то заговор, чтобы украсть состояние Инугами. Это очевидная фальшивка! – Ее резкий голос наполнил комнату.

Брови у Фурудатэ задергались, он закашлялся, одновременно что-то мямля. Но, быстро взяв себя в руки, вынул носовой платок, утер рот и произнес подчеркнуто спокойным, увещевающим тоном:

– Госпожа Мацуко, я тоже не могу не пожелать, чтобы это завещание оказалось фальшивым. А также, если оно и отражает истинные желания господина Инугами, чтобы в нем обнаружились какие-то формальные промахи и ошибки, которые сделали бы его по закону недействительным. Но, госпожа Мацуко, – нет, позвольте мне объяснить это не только госпоже Мацуко, но и всем вам, – это завещание совершенно подлинное и полностью удовлетворяет всем законным требованиям. Если у кого-то из вас имеются какие-либо возражения против этого завещания и он намерен оспорить его через суд, это ваше дело. Но хочу заметить, вы, скорее всего, проиграете дело. Это завещание совершенно обязательно для исполнения. Что бы вы ни говорили, но смыслу этого завещания должно следовать буквально и его указания выполнить полностью.

Фурудатэ втолковывал это медленно, отчетливо выговаривая каждое слово и переводя взгляд с одного члена семьи на другого, начав с маски Киё. Наконец взгляд его добрался до Киндаити. Прочитав в глазах Фурудатэ смущение, тревогу, страх и больше того – безмолвную мольбу, Киндаити слегка кивнул. Потом, еще раз посмотрев на руки адвоката, стиснувшие документ, он почувствовал невыразимый ужас. Ему почудилось, будто сквозь страницы завещания проступает кровь.