Текст книги "Возмездие в рассрочку"
Автор книги: Сесил Скотт Форестер
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
– О, какая же тут красота, мама? Эти цвета ужасно смотрятся вместе. Господи, а жакет у тебя! Он сзади весь в складках! Когда ты научишься наконец носить одежду по-человечески?..
– К твоему сведению, я ее ношу по-человечески. Ты бы лучше сама училась одеваться как следует. Не выпендривалась, как Бог знает кто…
Последние слова вырвались у миссис Мабл почти помимо ее воли. Слишком нервной и расстроенной она была в этот день… К тому же в семье у них, когда она была девочкой, про каждого, кто держал себя вот так же самоуверенно и фасонисто одевался, говорили, что он выпендривается.
Винни, впрочем, не очень смущало, что мать о ней так отозвалась. Она лишь фыркнула в ответ, как и полагается реагировать на подобные вещи настоящей леди. Но слово, произнесенное матерью, привлекло внимание мистера Мабла. Он тоже был настроен нервно.
– Не смей так разговаривать с матерью, Винни! – подняв голову, сказал он.
– А ты не вмешивайся! – бросила ему Винни.
Она сильно дернула за рукав злополучного жакета, поскольку была очень раздражена, и шов в одном месте с треском лопнул. Но ведь жакет все равно так ужасно сидел на матери…
Миссис Мабл растерянно смотрела на порванный рукав. Винни, конечно, не хотела ничего дурного… Но мистер Мабл вскочил на ноги.
– Поосторожней, ты! – крикнул он.
Это «ты» все и решило. Оно прозвучало слишком презрительно и грубо. Винни чувствовала, что оно возвращает ее в те мрачные времена, когда она еще не училась в Беркширской школе. Она смерила отца взглядом с головы до ног, а поскольку достойный ответ не пришел ей в голову, она сделала нечто куда более эффектное. Не говоря ни слова, она отвернулась и выпятила нижнюю губу – но не слишком, и это тоже было многозначительно: дескать, иного отец и не стоит, – и лицо ее приняло выражение, как у взрослой леди, которую оскорбили и унизили. Это было больше, чем способен выдержать нормальный человек, особенно если этот человек за минувшие дни в должной степени пропитался виски.
Мабл схватил дочь за плечи и повернул ее к себе:
– Еще слово, и ты очень даже пожалеешь об этом. Ты ведь еще не взрослая, не забывай!
– Не взрослая? – язвительно переспросила Винни. – Я – не взрослая? Так ты увидишь сейчас, взрослая я или нет… Плевать мне на ваш дурацкий дом, и на вашу дурацкую мебель, и на ваши дурацкие шляпки! Посмотрите на себя: как вы выглядите!..
Она снова смерила их взглядом, теперь уже обоих, с головы до ног. Пришло время, когда миссис Мабл должна была бы предпринять решительные шаги для сохранения мира. Это был последний момент, когда она могла встать между отцом и дочерью и не допустить развития скандала. Но она тоже была слишком рассержена. К тому же она понимала, что слова Винни насчет мебели задели отца за живое.
– Дрянная девчонка! – сказала миссис Мабл. – Как ты смеешь говорить с нами таким тоном? Ты должна благодарить нас за все, что мы сделали для тебя!
Винни не придумала ничего, кроме как повторить с издевкой: «Ах, благодарить?..» Но этого было достаточно. Важно было не что она сказала, а как. Винни и без того держалась высокомерно, а ее гортанное произношение безмерно раздражало родителей. Отцу оно неприятно напоминало времена, когда он служил в банке и все помыкали им, как хотели; у матери же оно поддерживало сознание того, что дочь справедливо критикует ее платья, у нее возникло скверное ощущение, что Винни знает, что говорит… Первым пришел в себя мистер Мабл.
– Да, благодарить! – сказал он угрожающим тоном. – И за одежду, в которую ты одета, и за школу, в которой учишься… и за все прочее… Учти это.
Винни, однако, закусила удила.
– Значит, я должна вас благодарить, да?.. Так вот, больше я вам ничего не должна, запомните. Я уйду отсюда, уйду сию же минуту, если так! Уйду – и все!..
Может быть, она думала, что эта угроза заставит их уступить. Они пожалеют, что наговорили ей резкостей… Но она не приняла в расчет состояние, в котором они находились, и то, что они не относятся к ней всерьез. И конечно, она не знала, что кое-кто в этом доме не возражал бы, если бы она выполнила свою угрозу… Кое-кто, кому было весьма неприятно охранять свой собственный сад с заброшенной клумбой от собственной дочери…
– Подумаешь, испугала!.. – воскликнул мистер Мабл.
– Уйду, вот увидишь… Уйду! О… – Винни топнула ногой, повернулась и взбежала по лестнице на второй этаж, в свою комнату. Родители слышали, как повернулся ключ в замке.
– Господи, Господи!.. – сказала миссис Мабл, когда все кончилось. – Я пойду за ней, ладно?
– Нет, – остановил ее Мабл. – Она ушла, чтобы выплакаться, вот и все. Ты ведь слышала: она закрылась на ключ.
Но Винни ушла не затем, чтобы выплакаться. Она только что приняла решение, и приняла свойственным ей образом: все взвесив – и все-таки очертя голову. Она выволокла из-под кровати свои чемоданы и лихорадочно стала укладывать в них одежду. И кончила с этим так быстро, что у нее не осталось времени для раздумий.
Потом она умыла лицо холодной водой и тщательно напудрилась. Сейчас, когда решение было принято, ничто уже не могло его изменить. Надев перед зеркалом свою самую нарядную шляпку, она спустилась вниз. Прежде чем мать, услышав ее шаги, успела выскочить в переднюю и сказать что-нибудь примиряющее, Винни вышла на улицу и захлопнула за собой дверь.
Когда миссис Мабл, вся в слезах, сообщила об этом мужу, тот кратко прокомментировал новость:
– Погулять пошла. Проветрить голову. Дождь пойдет – сразу вернется.
Винни, однако, вернулась скорее, чем они ожидали, и вернулась с такси. Родители слышали, как она открывает дверь, затем посылает шофера наверх за чемоданами. Миссис Мабл, поняв, что происходит, вышла ломая руки в переднюю.
– Винни, Винни, – рыдала она. – Мы не хотели, чтобы все кончилось этим. Винни, дорогая, не уезжай так! Уилл, скажи ей, чтобы она не уезжала!..
Но мистер Мабл молчал. Винни с гордым и независимым видом вошла в гостиную. Они слышали тяжелые шаги таксиста: он нес вниз по лестнице первый чемодан.
– Уилл, скажи ей, что так нельзя!.. – взмолилась миссис Мабл.
Но мистер Мабл и на сей раз остался нем. Он сидел в кресле, стуча пальцами по подлокотнику, и пытался рассуждать про себя, насколько позволяла путаница в голове. Во всяком случае, будет лучше, если Винни исчезнет из дома. Ведь нельзя знать заранее… ничего нельзя знать… Во всех его книгах говорилось, что преступник попадается на мелочах… Значит, чем меньше вокруг людей, которые эти мелочи могут заметить, тем лучше. Правда, дочь как будто не давала повода для опасений, и все-таки в этой ссоре было что-то настораживающее… Может, опять это семейное сходство?.. Винни слегка напомнила ему Джона – в тот момент, когда он… в тот раз… вошел в гостиную; а значит, напомнила и молодого Мидленда, а этого Мабл перенести не мог.
Шофер снова спустился по лестнице; стало тихо, затем он осторожно кашлянул перед дверью.
– Два чемодана и шляпная коробка. Правильно, мэм?
– Точно, – ответила Винни самым мелодичным и самым гортанным своим голосом.
А мистер Мабл все молчал.
– Храни вас Господь, – сказала Винни. Голос ее удивительным образом стал вдруг тоненьким и надломленным. Еще чуть-чуть – и она передумает…
Миссис Мабл смотрела на мужа, ожидая, чтобы тот хоть что-то сказал. Ей ничего больше не оставалось, кроме как заламывать руки. А мистер Мабл молчал. И Винни не выдержала. Она повернулась и выбежала из комнаты, пробежала через переднюю – к ожидающему ее такси.
– Чаринг-Кросс, – охрипшим вдруг голосом кинула она шоферу.
Когда миссис Мабл вышла на улицу, машина была уже в пятидесяти ярдах и стремительно удалялась.
Все это выглядело как огромное недоразумение. Позже казалось, разрыва можно было бы избежать. И все-таки он был неизбежен…
Глава 15
С этого дня в жизни миссис Мабл наступил самый мрачный период; последние несколько недель перед страшным концом. Над домом 53 сгущались тучи, и чем больше их собиралось, чем более гнетущей становилась зловещая атмосфера перед финальным актом трагедии, тем тяжелее было жить бедной Энни.
Винни ушла из дому бесповоротно, сомнений в этом быть уже не могло. Целую неделю они напряженно ждали, не объявится ли дочь; потом стали ее разыскивать. В газетах, в рубрике частных объявлений, появились отчаянные призывы: «Винни! Возвращайся домой! Мы все простили. Папа и мама». Больше сделать они ничего не могли. На какую-то долю секунды, когда они советовались, что предпринять, возникла мысль обратиться в полицию; но мысль эта тут же превратилась в ничто, в дуновение осеннего ветра. Они молча смотрели перед собой, боясь взглянуть друг другу в глаза.
Энни Мабл не спала ночами, тревожась о дочери и гадая, куда та могла деться. В голове у нее вырисовывалась одна возможность: Винни ведет «постыдный» образ жизни на содержании у кого-нибудь из знакомых мужчин. В эти дни миссис Мабл не раз вспоминала пожилых господ, что стаями крутились – и не просто крутились – вокруг них в отеле «Гранд Павильон». Теперь она была уверена: да, с Винни произошло именно это. Ни она, ни муж не знали, что Винни, уехав, забрала с собой все свои сбережения, и, готовые к самому худшему, не верили в здравый смысл дочери, не верили, что она, если придется, сумеет постоять за себя. Энни Мабл считала, что дочь подалась в проститутки. Это была самая горькая пилюля из всех, что пришлось ей проглотить…
Была весна, теплый ветер принес с собой эпидемию. Может быть, это была такая же эпидемия, что прошла по Англии в последние дни царствования Эдуарда III; наверняка это была та самая эпидемия, что унесла тысячи жизней во Франции в 1814 году, не пощадив даже жизни императрицы; та самая эпидемия, что бушевала в Европе в последнюю военную весну, собрав жертв больше, чем сама война; та самая эпидемия, что приходила, то почти незаметно, то показывая всю свою мощь, каждой весной. Это была болезнь, на которую многие не обращают внимания, но которая при всем том смертельна.
Она была везде, в самом воздухе, – и уже собирала свой урожай. Те, кто слишком мало думает о здоровье, кто в данный момент ослаблен, страдает депрессией или какой-нибудь душевной болезнью, – все они представляли собой потенциальные жертвы эпидемии.
Энни Мабл была в депрессии, и душа ее была больна. Она терзала себя из-за Винни, но это было далеко не единственное, что лежало невыносимым грузом на ее плечах. Уилл почти полностью вернулся к прежнему образу жизни: он снова целыми днями сидел дома, мрачно глядя на голую клумбу. Бутылка с виски постоянно стояла рядом с ним, и он все реже обращался с разговорами к жене. Редко-редко находил он в себе силы и желание обратить на нее внимание и внести в ее жизнь хоть капельку солнца… Бедная Энни!
Как-то утром Энни почувствовала себя неважно. Ее мучили головная боль и жажда. Вначале она попыталась не думать об этом: мало ли, к обеду пройдет… в крайнем случае к завтрашнему дню, – и взялась за обычную домашнюю работу. Но, не сделав и половины, поняла, что должна хотя бы ненадолго присесть. Отдых вроде бы принес ей облегчение, и она подумала, что почувствует себя еще лучше, если пройдет по магазинам. Она надела шляпку, но, когда спускалась по лестнице, почувствовала головокружение и вынуждена была признаться себе, что больна. Собрав все силы, она вошла в гостиную, где муж, как всегда, угрюмо смотрел в окно.
– Уилл! – Она упала на стул. – Мне что-то нехорошо.
Он немного пришел в себя и спросил, что случилось и чем он может помочь ей. И сам вызвался сходить в лавку – пускай жена отдохнет. Прежде чем уйти, он убедился, что она осталась в гостиной: клумба будет все-таки под присмотром.
На следующий день Энни стало еще хуже. Но даже в болезни своей она нашла некоторое утешение. Мабл был встревожен: это было видно по тому, как он ходил вокруг нее, то и дело спрашивал, как она себя чувствует, и по-мужски, неловко, пытался что-то сделать. Бедняжка Энни, видя такое внимание с его стороны, растрогалась и даже повеселела. Когда он помог ей добраться до кресла, подложил подушку под спину, там, где у нее особенно болело, и озабоченно спросил, что еще нужно, Энни была почти благодарна своему недугу. В постель она не хотела ложиться, это было не в ее характере. Пока она держалась на ногах, в постели ее было не удержать; она даже ходила – когда голова не очень кружилась. Но все-таки она согласилась остаться дома: может быть, в самом деле лучше, если за покупками сходит муж. Мабл сам это ей предложил – и тут же, взяв корзину и список того, что нужно купить, отправился в путь.
Пока его не было, Энни сидела в гостиной. Она ощущала во рту сухость и неприятный вкус, голова кружилась, контуры предметов дрожали и раздваивались. Все тело ломило, болели суставы. И тем не менее она радовалась про себя, что муж так мил и внимателен к ней.
Едва Уилл ушел, в дверь постучал почтальон и бросил в щель письмо. Это была одиннадцатичасовая почта, когда доставляли письма с континента. Энни кое-как дошла до двери, подняла письмо и вернулась с ним в гостиную. Только усевшись в кресло, она посмотрела на конверт: ноги у нее подкашивались, и вряд ли она смогла бы читать стоя. Но ее очень интересовало, что это за письмо. Вдруг там весточка от Винни.
Адрес на конверте был написан странно. Буквы были большие и клонились в разные стороны. Первая буква была заглавная А. Вторая – М. Третья – W. Письмо пришло, по всей видимости, из-за границы, потому что адрес кончался словом «Англетер». Энни знала, что на каком-то иностранном языке это – Англия.
Энни долго смотрела на конверт. А и М – это точно ей: ведь ее зовут Энн Мабл. [6]6
А – предлог во французском языке, М – первая буква слова Monsieur (месье). Английское имя Энн пишется как Anne.
[Закрыть]Мешала, правда, буква W [7]7
С буквы W начинаются имена Уильям и Винни.
[Закрыть]и еще то, что перед именем не стояло Mrs (миссис). Но кто его знает: вдруг за границей на письмах не пишут «миссис»… A W – что ж, разве это не может означать, что письмо от Винни? Энни открыла конверт и вынула письмо. Она прочитала первые строчки, и лишь тут до нее дошло, о чем идет речь, и она стала читать внимательнее, а потом в полуобморочном состоянии откинулась на спинку кресла. Письмо было написано по-английски; начиналось оно словами: «Милый, родной мой Уилл!»
Собравшись с силами, она прочла письмо до конца. Поняла она в нем не все: язвительную иронию, которой пропитано было письмо, ее затуманенный высокой температурой мозг воспринять был не в силах. Но и то, что она поняла, оказалось достаточным, чтобы разбить ей сердце. Текст был полон самых горячих, самых нежных слов, обращенных к Уиллу; там были намеки на что-то такое, о чем она понятия не имела. А в конце была просьба прислать денег: «Столько же, как в прошлый раз, дорогой».
Энни сидела, потеряв представление о времени; письмо смялось у нее в руке. Обратного адреса на конверте не было, подпись тоже была неразборчива, там стояли какие-то французские слова. Но миссис Мабл догадалась, от кого это письмо. Отчасти интуитивно, отчасти потому, что узнала стиль. Слезы, которые принесли бы ей облегчение, не могли пролиться из-за сильного жара. Она не в силах была что-либо сделать – лишь сидела, отдавшись течению обрывочных, причудливых мыслей… Итак, все мечты и надежды напрасны: Уилл не любит ее. Он пишет письма этой француженке, посылает ей деньги… Нежность, страсть, которыми он недавно («Господи, как раз после того, как уехала эта женщина», – сообразила Энни, и из груди ее вырвалось короткое глухое рыдание) так удивил ее, – все это не более чем притворство… Как ни странно, она сделала правильный вывод: муж пошел на это ради того, чтобы она была в хорошем настроении… ведь он догадался, что ей известна его тайна. В путаном круговороте мыслей почти созрело решение: при первом же удобном случае пойти в полицию. Но потом она передумала… Она слишком любила мужа. Сердце ее было разбито… Она была бесконечно несчастна.
Ей казалось, она просидела так много часов…
Наконец пришел Мабл. Услышав скрежет ключа, Энни нашла в себе силы спрятать письмо на груди. Когда муж спросил, как дела, она простонала: «Кажется, я заболела. О…» И уронила голову на грудь. Энни в самом деле была больна, очень больна. Мабл уложил ее в постель – на огромную позолоченную кровать, где по спинкам все еще ползали купидоны, а сверху, в кистях и рельефных узорах, нависал роскошный балдахин. Немного полежав, Энни собралась с силами, чтобы раздеться, но прежде чем позвать мужа на помощь, она спрятала письмо в свой тайник.
На следующий день ей стало хуже. Мабл с тревогой склонился над ней. Энни металась среди подушек на сверкающей позолотой кровати; мужа она едва узнала. Мабл был растерян и испуган. Он понятия не имел, как надо ухаживать за больными. В доме не было даже градусника. Если Энни умрет… Нет, об этом он не хотел думать. Правда, тогда его тайна будет известна только ему одному… Но минусов тут гораздо больше. К тому же, если она умрет, не получив врачебной помощи, это может заинтересовать полицию… Будь что будет, придется вызвать врача. В доме, который он так старательно сторожил, появится-таки чужой человек. Но ничего не поделаешь, иного выхода нет. Он принес жене все, что может потребоваться больному; немного подумал: не придет ли в голову еще что-нибудь? Затем тихо спустился вниз, вышел на улицу и двинулся вдоль домов, вспоминая, где он видел на парадной двери медную табличку врача. Горничная в белой наколке выслушала его и сказала, что доктор непременно будет.
Доктор Аткинсон, худощавый, неопределенного возраста, похожий на крысу человечек с песочного цвета бровями и волосами и с дружелюбным взглядом из-под пенсне, нащупал у миссис Мабл пульс, измерил температуру, прислушался к затрудненному дыханию, посмотрел, как она мечется в постели. Энни была без сознания и бредила; дважды она пробормотала нечто такое, чего доктор не понял. Повернувшись к Маблу, он спросил:
– Кто ухаживает за больной?
– Я, – ответил Мабл угрюмо.
– Вы один?
– Да. Дочь… ее сейчас нет дома.
– В таком случае хорошо, если бы вам кто-нибудь помогал. Соседка, знакомая… Нужно очень внимательно заботиться о больной, если мы не хотим, чтобы у нее было воспаление легких.
Мабл смотрел на него пустым взглядом. Пригласить кого-нибудь в помощь? Чтобы в доме болтался чужой человек? Чтобы высматривал и вынюхивал?.. Чтобы сидел возле Энни?.. То, что Энни произнесла в бреду, не понял лишь Аткинсон. Мабл же понял – и содрогнулся.
Доктор оглядел комнату, такую странную от обилия позолоты и завитушек. Он попытался прикинуть, каков же доход этого человека; он уже догадался, что на службу Мабл не ходит.
– Что если вам взять сиделку? – спросил он. – Я могу прислать ее.
Мабл вдруг заговорил, быстро и горячо. Этого он уже не мог выдержать.
– Нет-нет. Не нужно сиделку. Я сам за ней буду ухаживать. Сиделку я не хочу.
Аткинсон пожал плечами.
– Нет так нет. Но ваша супруга нуждается в очень хорошем уходе, вы должны это знать. Нужно делать следующее… – И он объяснил, что следует делать Маблу. Но, объясняя, не переставал размышлять об этом странном человеке, который живет вдвоем с женой в убогом домишке, обставленном, как Букингемский дворец, дочери у него… сейчас нет дома, сам он не работает и ни за что не соглашается, чтобы кто-то ухаживал за больной женой.
Мистер Мабл кожей ощутил этот интерес. Он проклинал доктора про себя, под рубашкой у него тек холодный пот.
– Ну хорошо. Завтра к вечеру я к вам загляну, – сказал Аткинсон.
Так он и сделал. На следующей неделе он приходил к Маблам дважды в день.
А Мабл все это время терзался страхом и едва держался на ногах под грузом навалившихся на него забот. Все обстояло куда как скверно. От одного лишь Аткинсона, который все замечал своим острым взглядом, можно было сойти с ума; а тут еще над ним вновь нависли, мучая его сильнее, чем когда-либо прежде, былые кошмары. Мабл ловил себя на том, что его беспокойный мозг изобретает все новые и новые варианты, в основе которых одна мысль: догадается ли о чем-нибудь Аткинсон или нет, поймет ли он что-нибудь в бормотании Энни?.. И что думают Аткинсон и соседи о причине отказа Мабла от помощи?.. Он знал, что все они давно заинтригованы тем, что происходит в доме; знал, что все они с завистью и злорадством обсуждают их покупки, платья Энни, великосветское поведение Винни, что их невероятно интересует, куда делась Винни… Правда, они, скорее всего, уверены, что она вернулась в интернат.
Тревожила его и Энни. Она была трудной больной. С мужем она едва разговаривала, а впадая в беспамятство, с ужасом отворачивалась от него. Она требовала постоянной заботы. Готовя ей еду, он чувствовал, что ничего более трудного ему в жизни не приходилось делать. Действительно, он никогда не стоял у плиты, не возился с кастрюлями. Варить кое-как было нельзя: чертов Аткинсон то и дело являлся и просил показать, а то и пробовал блюда, которые Мабл готовил для Энни. Маблу приходилось сражаться и с поваренной книгой миссис Битон – той самой, которую столько изучала, чтобы угодить своему дорогому Уиллу, бедная Энни; и вести переговоры с торговцами, которые в последнее время все чаще его навещали: Аткинсон был очень строг, он не разрешал ему оставлять больную без присмотра и уходить надолго. Мабл, весь в мыле, бегал из кухни то к парадной двери, то в спальню – Энни то и дело звонила в оставленный возле постели колокольчик, – потом опять возвращался к плите. Редко ему удавалось хотя бы со второй попытки приготовить что-то съедобное; плита уже снилась ему во сне…
И все время над ним висела угроза, что он сам заболеет. Тогда уж Аткинсон не станет его слушать и обоих уложит в больницу. А если он тоже начнет бредить, как Энни?.. От одной этой мысли он холодел и впадал в столбняк. Нет, он должен, как никогда, следить за своим здоровьем. Раньше он не думал об этом – и вот расплата! Мабл то и дело совал себе под мышку градусник, внимательно разглядывал себя в зеркало. Он даже от виски отказался на время, хотя безумно тосковал по нему.
Постоянное напряжение сильно мучило его. Полные забот дни, беспокойные ночи – ему приходилось часто вставать из-за Энки – невероятным грузом легли на его и без того истрепанные нервы. Не мог забыть он и о клумбе… Немудрено, что его мания завладевала им все сильнее. Часто бывало: разбуженный ночью колокольчиком Энни, он вскакивал, делал, что требовалось, а потом, крадучись, спускался в гостиную, чтобы посмотреть в окно на клумбу и убедиться, что там все по-старому. Иногда – раньше с ним подобного не было – он даже просыпался сам, мучимый неопределенным страхом, и бежал все к тому же окну.
Как ни странно, Энни поправилась. На это не рассчитывал даже Аткинсон, но главное, Энни сама не хотела выздоравливать. Просто не хотела, и все. Она хотела умереть.
Но она поправилась. Жар, не отпускавший ее много дней, спал. Она лежала исхудавшая, бледная, с изможденным, как обычно у выздоравливающих, лицом. Аткинсон отменил компрессы, которые то и дело менял ей Мабл. Она уже садилась в кровати, похожая в своей ночной рубашке, сплошь из вышивки и кружев, в халате и чепце на странную белую мумию. Доктор объяснил Маблу, что опасность еще не вполне миновала: после приступа лихорадки могут быть рецидивы. Не исключены осложнения на сердце, даже воспаление легких, так что миссис Мабл не должна торопиться вставать.
– Конечно, – добавил Аткинсон, – трудно допустить, что она встанет. Она слишком слаба, чтобы стоять на ногах.
Энни в задумчивости лежала в постели. Мысли ее были ясными, голова – чистой и свежей, как зимнее утро; такое бывает после долгих периодов жара. Но ею овладела ужасная убийственная депрессия – тоже частое следствие затяжной болезни, – которая способна омрачить даже безоблачное будущее. А у Энни будущее совсем не было безоблачным. Она слышала, как муж ходит внизу, выполняя бесконечную череду домашних дел… От одной мысли о нем у нее пересыхали и начинали болеть губы. Нет, Энни не ненавидела мужа, даже сейчас она не была способна на это. Она чувствовала, что ненавидит себя. Она потеряла его любовь, ту любовь, что ненадолго сделала мир прекрасным. Заглядывая вперед – насколько она была способна на это, – Энни не видела там никакого просвета. Сознание, что ей известна страшная тайна – известно, что находится в заброшенной клумбе, – причиняло ей боль. Нет, в будущем у нее нет ничего хорошего. Она охотно взглянула бы в глаза опасности, нависшей над мужем – и, как она хорошо понимала, над ней тоже, – если бы была уверена, что Уилл хочет этого. Но ей было ясно: он желает как раз обратного. Мабл был бы рад, если бы она не стояла у него на пути. А она?.. Она тоже ушла бы с его пути, ушла с превеликой охотой.
И тут мысли ее свернули на новую колею. Ведь сделать это легко! Конечно, было бы проще, если бы она умерла от гриппа… Но она не умерла… И миссис Мабл попыталась вспомнить, что было написано в той книге о ядовитом веществе, пузырек с которым стоит в ванной комнате, в закрытом шкафчике на стене… Смерть наступает практически мгновенно… Смерть наступает практически мгновенно…
Это значит: легкая, мгновенная смерть. Никаких забот, никаких трудностей! О, это было бы лучше всего!.. Мысли текли свободно и ясно. Уилл сейчас внизу, какое-то время он ей не будет мешать. Можно сделать это сейчас же – и сразу освободиться от всех проблем. Освободиться от невыносимой тяжести…
Энни сбросила с себя одеяло, спустила ноги на пол. И сразу почувствовала, как плохо держат ее ноги. Комната медленно, потом все быстрее закружилась перед глазами. Энни едва не упала; собрав все силы, она успела схватиться за кровать – и рухнула на нее. Прошло несколько минут, прежде чем к ней вернулось сознание. Она опять попыталась встать, двигаясь теперь осторожнее, и все равно было очень трудно сохранить равновесие. Ходить она не может, это ясно. Но это не остановило ее…
Медленно, очень медленно она опустилась на пол – и поползла на четвереньках к окну. Это было невероятно трудно, то и дело она ложилась и отдыхала. Холодный воздух и запах линолеума наполнили ей легкие, она дрожала от этого запаха и от слабости.
Добравшись до комода, она, цепляясь за ручки ящиков, подтянулась и встала, качаясь на подгибающихся ногах. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться к вертикальному положению. Один раз ее опасно повело в сторону, она едва успела ухватиться за угол комода. Потом она выдвинула один из ящиков и сделала то, что хотела сделать в течение всей болезни: вынула чужое письмо и перечитала его, насколько позволяли ей полные слез глаза. Нет, никакой ошибки!.. И никакой надежды… Оно действительно начиналось словами: «Милый, родной мой Уилл…» Иронии она снова не уловила… Слабость и головокружение навалились на нее. Она положила письмо в ящик и закрыла его.
Каким-то образом ей удалось все-таки рассуждать логично. Следующее, что было нужно, – ключ. Ключи Уилла, вздетые на колечко, лежали на трюмо. Ей пришлось добираться туда. Потом она, очень-очень медленно, доползла до двери и попала в ванную комнату. Когда она была около шкафчика, ей опять пришлось собрать все силы, чтобы подняться на ноги, но в конце концов это ей удалось. Она постояла немного, прислушиваясь, чтобы убедиться, что Уилл еще внизу. Не хватает, чтобы он поднялся и застал ее здесь. Но все было спокойно. Муж гремел в кухне посудой. Ключ легко вошел в скважину, стеклянная дверца открылась. Пузырек с цианистым калием стоял на полке, там, где она видела его в прошлый раз. Энни взяла его в руки, погладила, даже чуть-чуть улыбнулась.
На краю ванны стоял стакан, из которого она запивала лекарство… Горлышко пузырька дробно постукивало о край стакана… Она поставила пузырек обратно и, благодарная, попыталась даже сделать перед ним реверанс. Потом закрыла шкафчик.
Держась за край ванны, она постояла немного. Не хотелось умирать здесь, в холодном, выложенном голым кафелем помещении. На большой, роскошной кровати, среди купидонов, будет куда приятнее. Добираться обратно было еще тяжелее, но она решила пойти на риск… Это был долгий путь. Она ползла по полу, толкая перед собой стакан. Кольцо с ключами болталось на пальце. Путь в спальню был труден, но она справилась. Из стакана не пролилось ни капли.
Стакан стоял на полу возле кровати. Кое-как она нашла в себе силы взобраться на постель. Ей пришлось полежать, отдыхая. Теперь все было готово… Нужно было лишь привести себя в порядок. Дрожащими от слабости руками она натянула на себя одеяло, поправила чепец, кружева на шее. Затем наклонилась, взяла с пола стакан. Без колебаний поднесла ко рту и выпила. Стакан выпал из ее пальцев и укатился под кровать.
Но все оказалось не так легко, как она думала. Яд больше года стоял в растворе, взаимодействуя с воздухом и постепенно теряя силу. Смерть не была легкой, смерть не была быстрой…
