Текст книги "Были давние и недавние"

Автор книги: Сергей Званцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

«Дело обстоит не так уж плохо, – думал он, бодро шагая по улице. – Да какой черт плохо?! Как-никак я превратился из немощного старика в молодого человека… Ну, правда, не совсем: что-то у меня не сработало. Нет, не зубы, хотя как я мог о них не подумать с самого начала?! Не зубы только, а что-то в психике, что ли. Кстати, а сколько мне сейчас лет? Так сказать, физиологически? Скажем, двадцать… Нет, в этом возрасте я чувствовал себя иначе, да и мир воспринимал по-другому. Веселее, что ли? Не знаю. И головная боль осталась. Неужели сыворотка бессильна именно против старения центральной нервной системы? Это было бы совсем плохо. Да нет же! Тут все дело сводится к тому, что я не довел до конца эксперимент с включением в материал также и стимулятора подкорковой области…»

Им овладело страстное желание вот сейчас же пойти и продолжать оставленные опыты. Он вдруг почувствовал, что на улице, несмотря на май, стало прохладно. А он был лишь в костюме. «Ничего, у меня есть вполне приличное пальто», – подумал было он, но тут же вспомнил, что и пальто, и – что было поважнее – все записи и заметки лежат в его комнате. Надо было во что бы то ни стало отправиться домой, и если уж не поселиться там, то хотя бы взять необходимое!

Ехать в троллейбусе ему предстояло немало, и по дороге Линевич придумал план, который показался ему гениальным. Соседи не пускают его в комнату? Отлично! Он привезет им разрешение, написанное рукой старого доктора!

Линевич вышел на остановке и огляделся, куда бы ему зайти, чтобы написать записку-пропуск в собственную квартиру. На углу он увидел скромное кафе.

– Чашечку кофе, – попросил он официантку, заняв единственный свободный столик.

Тотчас в кафе зашла девушка в синем костюме и, беспомощно оглядевшись вокруг, видимо, решилась. Она подошла к столику Линевича и смущенно спросила:

– Можно?..

– А? Что? – вскинулся Линевич, обдумывавший текст записки. – Да-да, пожалуйста! – спохватился он.

Девушка уселась напротив Линевича и, стараясь не смотреть на него, попросила официантку.

– Пожалуйста, чай и пирожное с заварным кремом… Нет, два, пожалуйста! – И кинула быстрый смущенный взгляд в сторону Линевича: как-то этот странный рыжий парень отнесся к ее заказу?

Линевич вежливо сказал:

– С заварным – это очень вкусно.

Девушка покраснела, не зная, как ей следует поступить: одернуть этого юнца, вздумавшего с ней разговаривать, или пропустить реплику мимо ушей.

Она от смущения сделала неверный ход, ответив на сделанное замечание, так сказать, по существу.

– Если так, почему себе не закажете? – спросила она.

– Я? – удивился Линевич. – Старики не едят пирожных!

Он вдруг спохватился: как он мог забыть, что у него внешность не старика, а юноши? Что подумает эта милая девушка? Может быть, примет его за пьяного?

Но девушка звонко рассмеялась. Ей показалось, что ее сосед – веселый шутник и умеет отпускать шутки с совершенно серьезным лицом.

– В таком случае и я – старушка, – весело сказала она, невольно втягиваясь в разговор. – На много ли вы старше меня?!

– Если вам, как я думаю, восемнадцать, то ровно на сорок девять, – улыбнувшись, ответил Линевич. Улыбка его относилась к тому, что его собеседница примет и это заявление за шутку. Но девушка неожиданно обиделась.

– Значит, вам… шестьдесят семь? – нахмурившись, сказала она. – Вы что? За дурочку меня принимаете?!

Она даже перестала есть второе пирожное. (Первое она съела быстро, но грациозно. «Как котенок», – подумал Линевич, с удивлением уличая себя в неожиданном интересе к этой незнакомой ему… студентке? продавщице?)

Ему вдруг захотелось рассказать ей свою странную судьбу. Даже не только рассказать – пожаловаться, увидеть на этом милом лице сочувствие, желание помочь… Но он не решился.

– Уверяю вас, я далек от шуток, – грустно сказал Линевич. – И я вовсе не хотел вас обидеть. Простите, я вот… записку…

Он огляделся в поисках, где бы добыть листок бумаги. Авторучка у него была.

Бумаги не оказалось. На столе был лишь листок с едва заметной машинописной копией меню. «А черт с ним!» – почему-то рассердившись, подумал Линевич и написал на оборотной стороне меню:

«Уполдома по Сиротскому пер., 5. Прошу вас пустить моего племянника, которого, как и меня, зовут Петр Эдуардович Линевич, в мою комнату. Разрешаю ему распоряжаться в ней. Я выехал на месяц. Забытый мною паспорт прошу выдать ему для отсылки мне. П. Линевич».

Дату? Дату надо поставить для правдоподобия более раннюю. Так. Готово. Вообще здорово придумано. Он поднял глаза. На него с любопытством смотрела девушка.

– Надеюсь, вы пишете не предсмертную записку? – весело спросила она.

У Линевича вдруг заныло сердце. Очень сладко заныло. Ага, знакомое чувство! Вот такое испытывал он давно-давно, в молодости, он тогда легко влюблялся в девушек с синими глазами. А у этой именно синие. Кажется, редкость. Жалко уходить. Да, но уходить надо. Предстоит нелегкое объяснение с управляющим дома и с соседками. Но, с другой стороны…

– Как вас зовут? – дрогнувшим голосом спросил Линевич.

– Майя, – ответила девушка.

Положив на мрамор стола деньги за пирожные, она встала и, как показалось Линевичу, с каким-то сожалением посмотрела на него:

– А вас?

– Петр Эдуардович… Петя, – сбивчиво сказал Линевич и тоже встал. – Я в сторону Сиротского, нам по дороге?

Не отвечая, Майя пошла рядом с рыжим парнем, вызывавшим в ней любопытство. Вызвать в девушке любопытство – это большое дело для парня!

– Вы здесь живете? – спросила Майя.

– Да… Жил, – снова не очень уверенно ответил Линевич.

– А теперь? Теперь где живете? Линевич беспомощно развел руками.

– Пока нигде.

– Вы ушли от семьи? – строго, даже сурово спросила Майя, метнув в него синюю молнию.

– Нет, что вы! – удивился Линевич. – У меня не было семьи. – Он чему-то улыбнулся. – Вот разве племянник..

– Племянник не считается, – быстро заметила Майя и вдруг решилась задать вопрос, который давно вертелся у нее на губах: – В каком институте учитесь? Я – в медицинском!

Она сказала это с гордостью. Линевич вздохнул и сказал рассеянно:

– Я тоже кончил медицинский. Только тогда это называлось не институт, а факультет.

– Когда это – тогда? – удивилась Майя. Линевич опомнился:

– Я шучу. Я тоже недавно поступил. Сейчас на втором курсе.

– А почему не участвуете в команде КВН вашего курса? Я в команде всех знаю: и Васю Курочкина, и Стебелькова, и Машеньку Дробязго… Но лучше всех отвечает на вопросы Леня Дутиков. Очень, очень начитанный парень, – добавила она «взрослым» голосом слова, которые она, видимо, слышала от других. – Умница.

– Умница? – спросил Линевич. – Вызубрил парочку вопросов и ответов из викторины, вот и все!

«Я становлюсь идиотом, – ужаснулся в душе Петр Эдуардович. – Я, кажется, приревновал эту незнакомую девицу к неизвестному мне молодому человеку!»

Однако Майе, видимо, понравился оттенок реплики «рыжика», так она уже называла про себя Линевича. Она милостиво сказала:

– Вы направо? Я дальше. В общем, приходите завтра на репетицию вашей группы КВН, я, наверно, тоже буду. До свидания!

И она быстро перешла дорогу. Линевич растерянно посмотрел вслед, хотел было последовать за ней, но раздумал и завернул за угол.

– Нет, это не его подпись, – глубокомысленно сказал эксперт криминалистической лаборатории прокурору. – Не тот угол в букве «е» и наклон не в ту сторону. В общем, ничего общего.

– Значит, вы даете заключение, что почерк этого рыжего малого, выдающего себя за доктора Линевича, не совпадает с почерком старика? – переспросил педантичный прокурор и отвел руку с зажатой папиросой в сторону, хотя явно собирался затянуться. Выводы эксперта ему не понравились. Почему-то в глубине души он надеялся, что этот странный юноша – и в самом деле омолодившийся старик. Это было нелепое предположение, но прокурор не раз убеждался за двадцать лет работы, что чаще оправдываются именно нелепые предположения. А откуда у юноши взялся паспорт Линевича? Почему он не убежал, если и в самом деле паспорт добыт преступлением? И что за преступление совершено? Убийство? Для того чтобы захватить комнату убитого? Чепуха! На «убийце» костюм «убитого»? Тем более он не убийца: кто же выставит напоказ такую улику?!

Словом, прокурора устроило бы, окажись молодой человек и в самом деле омолодившимся стариком. Такое разрешение странной загадки устранило бы все неясности. Но тогда, надо думать, почерк гоноши должен был сходиться с почерком исчезнувшего старика. Хотя… почему, собственно? Разве с годами почерк не меняется? Не становится к старости дрожащим и нечетким?

Да, конечно. Выводы эксперта, собственно, ни к чему не ведут, разве только лишний раз подтверждают, что на свете все меняется, в том числе и почерк.

Прокурор наконец поднес ко рту папиросу и с наслаждением затянулся. Эксперт подумал, что тот именно такой экспертизы и ждал. Эксперт и на этот раз ошибся. Впрочем, дальнейшее нормальное течение сцены и выяснение взаимных позиций собеседников было прервано стуком в дверь кабинета и появлением Степана Демьяновича. Он был сумрачен, на его чисто выбритом, несколько отекшем лице застыло привычное уныние.

– Разрешите доложить, – отнюдь не молодцевато начал с порога участковый, – новая неприятность от этого… рыжего гражданина, не знаю, как его величать.

Прокурор вопросительно на него смотрел.

– Явился в квартиру с запиской… Вот!

Участковый протянул записку, написанную на оборотной стороне меню.

– Биточки по-казацки, сорок пять копеек, – прочел прокурор и без улыбки обратился к эксперту: – Недорого, ведь верно?

– Просьба читать на обороте, – сказал участковый, – записка, должно быть, писалась в столовой номер пять нашего района.

– Догадка обоснованная, – иронически заметил прокурор, разглядывая записку. – Тут и штампик столовой. Ну, а что на обороте?

Он прочел вслух записку Линевича и свистнул:

– Вот это здорово! Вот все и стало на свое место. Сходство семейное, бывает, что племянник больше похож на дядю, чем на отца. Надо вот только сравнить эту записку с образцом подписи доктора Линевича. А ну-ка, Антон Дмитриевич. Будьте так добры.

Эксперт с любопытством, составлявшим главную его особенность, взял бумажку, повертел и вышел в соседний кабинет-лабораторию. Тем временем участковый приблизился к прокурору и доложил тихим голосом (он-то знал любопытство эксперта и его чуткий слух!).

– Соседи бунтуют, не признают! – уныло произнес Степан Демьянович. – Говорят, отроду доктор никуда не выезжал, почему бы именно теперь ему выехать? И почему им ни слова перед отъездом не сказал? Да и вообще вел себя в последнее время престранно: избегал людей, отворачивался при встречах…

– А что, племянник с этой запиской приходил на квартиру? – спросил прокурор.

– Именно. Да он и сейчас там. Меня вызвали, я записку взял – и сюда. А он ждет моего возвращения. Говорит, пустите меня в комнату, дядя обещал мне стол и дом, я потому и приехал. И насчет паспорта: отдайте, мол, мне паспорт, я дяде отошлю, он человек рассеянный, с него Маршак книжку писал!

– Тут другое интересно, – задумчиво сказал прокурор, – почему молодой человек оказался без документов?

– Забыл вроде, – вздохнул участковый. – У нас, говорит, забывчивость – это семейная черта.

Разговор был нарушен появлением эксперта.

– Да, он прав! – возбужденно воскликнул эксперт. – Вот это уж бесспорно почерк доктора Линевича! Тот же наклон букв, те же углы у «е» и «к». Да, эту записку писал доктор Линевич!

Эксперт протянул прокурору записку, написанную на обороте меню. Прокурор взял листок и еще раз кинул на него взгляд.

– Позвольте! – сказал он. – Записка датирована пятнадцатым мая, а в меню столовой ясно видна дата – двадцать второе. Так что же это выходит: доктор Линевич располагал пятнадцатого мая меню, написанным через неделю!

Эксперт перегнулся через письменный стол и впился в бумажку, которую продолжал держать перед собой прокурор. Да, дата меню не оставляла сомнений: двадцать второе мая. Почему же на обороте записан текст, датированный пятнадцатым? Любопытно, черт возьми, крайне любопытно!

– Вот что, – решительно сказал прокурор. – Записка, бесспорно, написана рукой доктора Линевича, владельца комнаты. Дату – проверим. Нет никаких разумных оснований оставлять его племянника на улице. Вы, Степан Демьянович, велите парня пустить в комнату. Если он у нас будет, так сказать, под руками, это даже облегчит решение всех загадок. Может быть, они окажутся так же просты, как и главная загадка – появление молодого человека с паспортом старика. Кстати, вы не спрашивали, почему он оказался в костюме дяди?

– Спрашивал, – ответил участковый. – Говорит, дядя подарил мне перед своим отъездом. Уж очень, мол, я ходил оборванным, пожалел дядя.

– А откуда он приехал? – не утерпел сгоравший от желания принять участие в расспросах и расследовании интересного дела эксперт.

– Говорит, из Северогорска.

– А где это?

– Наверно, где-нибудь на Севере, – предположил эксперт.

– Вы удивительно догадливы, – заметил прокурор и сказал участковому, возвращая ему записку. – Передадите управляющему домом и пустите парня в комнату Линевича. Да возьмите с него подписку, что все в комнате к приезду его дяди будет в целости и что он не претендует на жилплощадь. А Северогорск запросим. Все!

Если бы автор этих строк был поэтом, он обязательно сложил бы поэму в честь участкового: право же, многосторонняя его деятельность этого заслуживает.

Как много значит для человека человеческое обращение! А человеческое обращение – это прежде всего отсутствие формалистики. Да, конечно, законность прежде всего, по ведь недаром римляне, эти знатоки права, утверждали, что там, где применено слишком много законов, налицо беззаконие. Степан Демьянович не упоминал параграфы и статьи обязательных постановлений, нарушенных молодым рабочим, которого для смеха напоили дружки постарше в первый раз в его жизни. Участковый приходил рано утром на квартиру к родителям плохо проспавшегося парня и тихо вел разговор и с отцом, и с матерью, и отдельно с сыном. Он не говорил грубых или обидных слов, он говорил, как должен был бы говорить отец парня. Да вот беда: у отца накипело, ему тяжело и стыдно, он не может говорить спокойно. А Степан Демьянович может. И он через час уходит, оставив если не полностью утихомиренную атмосферу в квартире, то, во всяком случае, внеся изрядное успокоение.

Словом, хорош Степан Демьянович при тихой погоде. Не шелохнет, не прогремит.

Но на этот раз погода была совсем не тихая. Перед участковым стояла задача: объяснить многочисленным жильцам (это было еще не так трудно) и жилицам (вот тут-то и закавыка!), что молодой человек с рыжей шевелюрой никакой не авантюрист и не убийца, а законный племянник уехавшего на курорт дяди и что им надлежит не чинить препятствий к проживанию молодого человека в дядиной комнате.

Участковый подошел к дому, где ему предстояло произвести нелегкую операцию, и увидел у входной двери понурую фигуру Линевича, который, впрочем, очень оживился, завидев в свою очередь Степана Демьяновича. Он уже думал, что тот не вернется! А день клонился к вечеру, и проблема, где ему ночевать – неужели снова на вокзале?! – вырастала перед доктором с каждым часом.

– Да, они меня выставили, – ответил Линевич на молчаливый вопрос участкового. – Говорят, что в комнату не пустят!

– Слушайте, а куда, собственно, уехал ваш дядя? – спросил Степан Демьянович. – В Кисловодск?

– Да нет… – промямлил Линевич. – Он мне сказал – еду побродить с ружьем. Что-то, кажется, упомянул о лесах Белоруссии.

– Охотник, значит? – чуть оживился участковый. – Я и не знал этого за вашим дядей. Я сам любитель. А позвольте… Сезон охоты еще не наступил.

«На каждом шагу ловушка», – с отчаянием подумал Линевич.

– Вот этого я уж вам не скажу. Я лично не охотник. Терпеть не могу. Стрелять по невинным птицам – безобразие!

– Ну, не скажите, – возразил участковый, – если по дрофе, да к тому же если она на взлете… Впрочем, виноват, – спохватился он, – идемте в квартиру, я вас вселю.

– Да? – обрадовался Линевич. – А если они все-таки будут возражать?

– Не выйдет, – уверенно (в душе этой уверенности не чувствуя) сказал участковый, поднимаясь по лестнице.

Линевич механически вынул из кармана ключик от входной двери. Однако осторожный Степан Демьянович, подумав, попросил спрятать ключ в карман и нажал кнопку звонка.

– Входить надо с предупреждением, – наставительно сказал уполномоченный. – Особенно если противодействие.

Дверь открыла гражданка Апфельгауз-Титова. Несмотря на серьезность момента, Линевич, стоя за широкой спиной милиционера, заметил, что почтенная вдова за недолгие часы расставания успела перекрасить волосы в приятный голубой цвет.

При виде участкового она расплылась в улыбке. Тут же она заметила Линевича, и улыбка сменилась злобной гримасой, сразу же состарившей ее на десять лет, которые она тщательно пыталась многими усилиями стереть со своего лица.

– Степан Демьянович, – воскликнула она, – только не навязывайте нам этого авантюриста! Какой он племянник? Жулик он, а не племянник! Пусть скажет, куда он увез тело несчастного Петра Эдуардовича.

Она зарыдала. В коридоре появились соседи и соседки. Все обступили участкового и жавшегося к нему Линевича. Все что-то кричали. И вот тут-то Степан Демьянович и проявил себя.

– Граждане, тихо! – скомандовал он, и наступила тишина, столь же удивительная в создавшихся обстоятельствах, как внезапный переход ураганного ветра в тихий, ласковый муссон.

– Прокуратура установила самоличность этого гражданина, – продолжал Степан Демьянович, легонько подталкивая упиравшегося Линевича вперед. – Установлено, граждане, что этот товарищ действительно приходится племянником уехавшему доктору (тут Степан Демьянович покривил душой, но это была ложь во спасение!) и что зовут его, как и дядю, Петром Эдуардовичем. А по фамилии – тоже Линевич. Понятно?

Никто не отвечал. Как зачарованные, все смотрели оратору в рот. Ободренный работник милиции продолжал:

– Записку писал действительно дядя. Он пустил к себе в комнату племянника. Какое же вы имеете право препятствовать? Никакого. – Он решительно кончил: – Иначе оштрафую!

Он сделал шаг вперед. Все расступились. Держа Линевича за руку, он в полнейшей тишине дошел до двери спорной комнаты и, открыв ее, втолкнул (правда, очень деликатно и скорее символически) рыжего парня, сумевшего достичь положения, небывалого дотоле: он приходился самому себе племянником и одновременно дядей.

Участковый вошел следом и закрыл за собой дверь.

– А теперь дайте подписку, что берете на себя сохранение всех вещей вашего дяди, – с облегчением вздыхая, сказал он.

Линевич сел за стол, уверенно полез в ящик, вынул листок и написал требуемую бумагу. Степан Демьянович взял ее и, аккуратно сложив, спрятал в брезентовый портфель.

– До свидания, – вежливо попрощался он.

Но в этот момент спокойное течение событий было прервано вновь возникшим в коридоре оживлением. Кто-то энергично постучал в дверь. Линевич крикнул: «Войдите!» И в комнату вошел молодой человек в плаще, в синем берете. Линевич тотчас узнал журналиста Беседина.

Происшествие с омоложенным врачом захватило Беседина. Это было чертовски интересно. Но… В прокуратуре, куда его повела ниточка расследования, прокурор ошеломил Беседина сообщением, что рыжий молодой человек – никакой не омолодившийся доктор Линевич, а просто Линевич – племянник доктора, приехавший погостить и воспользовавшийся разрешением дяди пожить в его комнате по такому-то адресу. Выходило, что заведующий приемной был нагло обманут своим посетителем. А ведь этот рыжий парень так искренне рассказывал о своем бедственном положении омоложенного научного деятеля, так убедительно жаловался на равнодушие признанных ученых к его великому открытию! И эта десятка, которую он взял взаймы… Дешевый авантюрист, вот кто он! Словом, Беседин был не первый и не последний, павший жертвой внешне убедительных улик.

– Вы меня, надеюсь, узнаете? – несколько театрально спросил Беседин.

– Да, конечно, – пролепетал Линевич, сразу поняв, что теперь он пропал. В открытые двери заглядывала Апфельгауз-Титова. От острого любопытства она даже помолодела.

– Что вам угодно, гражданин? – строго спросил участковый. Но это не произвело никакого впечатления на журналиста. Он прикрыл за собой дверь.

– Это комната вашего дяди? – спросил он Линевича, оглядываясь. Письменный стол, заваленный бумагами и книгами. У другой стены – стол обеденный, на котором стояла неудобная посуда; тощая кровать аскета, прикрытая потертым одеялом, в углу – плетеная корзина с крышкой, полки с книгами и отдельно – полка с ретортами, спиртовой лампой, дорогим микроскопом и какими-то блестящими инструментами, свидетельствующими со всей убедительностью, что хозяин комнаты – старый холостяк и ученый, притом ученый, не добившийся ни высоких премий, ни признания.

– А что вы желаете? – несколько нетерпеливо спросил участковый.

Беседин протянул ему свой корреспондентский билет и сказал:

– У нас тут с товарищем должен состояться небольшой разговор. Я обожду, пока вы не кончите вашего дела.

– Я уже закончил, – несколько суетливо сказал участковый. Появление товарища из газеты его смутило. С этими газетчиками не оберешься беды! Он-то честно выполнял свой долг, но разве мало примеров, что и это не спасало от придирчивости? Такой фельетон запустят, поди потом оправдайся.

– До свидания, – неожиданно сказал Степан Демьянович и вышел, аккуратно и бесшумно прикрыв за собой дверь. В коридоре его поджидала одна лишь Апфельгауз-Титова. Остальные, видимо, примирились с вселением рыжего племянника в комнату доктора и разошлись.

– Только что приехал и уже у него гости? – сгорая от любопытства, спросила она шепотом.

Степан Демьянович сказал с несвойственным ему раздражением:

– Прошу не вмешиваться в частную жизнь других жильцов. – Немного помедлив, он закончил: – В общем… прошу не нарушать!

Очень строго посмотрев на обомлевшую вдову и четко отбивая шаг, он ушел.

А в комнате доктора происходила драматическая сцена.

– Стало быть, вы – племянник? – недобрым голосом спросил Беседин. Он уселся верхом на стул, отчего стоявший перед ним Линевич почувствовал себя пехотой, атакованной на близком расстоянии кавалерией в строю. Петр Эдуардович сжался, ожидая разгрома. – Ну, отвечайте! Племянник? Да вы не смущайтесь. Наполеон Третий только потому сделался императором, что был племянником Наполеона Первого… Может, и вам предстоит… стать Линевичем-вторым!

– Да, племянник, – выдавил из себя Петр Эдуардович. – А что мне оставалось делать?!

В его словах прозвучало искреннее отчаяние, и чуткое ухо журналиста это сразу услышало.

– То есть как прикажете вас понимать? Не хотите ли вы сказать…

– Вот именно, хочу сказать, – Линевич вдруг заговорил отрывисто и решительно. – Я вам уже объяснил. Мною после тридцати лет работы найдено такое сочетание микроэлементов… Несет мощное стимулирующее начало. – Петр Эдуардович увлекся и уже, кажется, забыл, что его приперли к стене, уличают в авантюре, в попытке втереть очки – и ради чего? Ради получения десятирублевого займа! Он уже весь был во власти своей идеи. Он уже не сидел, а метался по комнате, жестикулируя и хватаясь за голову.

Неожиданно гость прервал его, спросив не то иронически, не то всерьез:

– Омоложение все-таки? Но вы знаете… – Беседин критически оглядел Линевича: – Вы знаете? Хотя, судя по шевелюре и гладкому лицу, вам можно дать лет двадцать от силы, но… Простите, есть что-то стариковское в вашем облике.

– Походка? – Линевич круто остановился. – Да, вы правы. Я еще не разобрался. Однако ясно: склеротические явления в позвоночнике не совсем исчезли. Отсюда и шаркающая, нетвердая походка. А не угодно ли посмотреть полость рта?

Линевич разинул перед ошеломленным Бесединым рот, и тому сразу стало ясно, что это не рот юноши: там и сям торчали корешки стертых зубов, как пни срубленного леса.

– Поняли? – грустно сказал Линевич. – Зубы остались мои прежние, тут ничего не поделаешь. В общем, над проблемой обратимости надо еще много работать. И я вас об этом и прошу: помогите! Напишите об ученых-тупицах, не желающих мне помочь.

В сущности, доверие человека к другому человеку, к тому или другому явлению иногда зависит от каких-то неуловимых ощущений и часто незначительных фактов. Может быть, не присмотрись в этот момент Беседин к его шаркающей походке, у него и не возникла бы вдруг твердая уверенность в том, что этот смешной человек говорит истинную правду. В общем, вполне понятно, почему ему понадобилось выдать себя за собственного племянника! И почему он писал за подписью «дяди», то есть за своей собственной подписью, записку о том, что он просит предоставить свою же комнату самому себе. Беседин, встав, торжественно заявил:

– Я верю. Верю на сто процентов в вашу немыслимую историю. И готов помочь.

Он театрально пожал руку Линевичу и снова уселся.

– А почему бы вам не попробовать еще и еще раз поговорить с вашим народом в институте? – предложил Беседин. – Они поймут, что к чему! А поймут – стало быть, помогут довести ваше средство до ума. А?

– Что же… попробую, – ответил без всякого энтузиазма Линевич. – Вот разве Котов? Но учтите, ученые больше всего боятся быть заподозренными в ненаучности мышления, что ли. Я даже думаю, что многие великие открытия тормозились и тормозятся именно из-за этого.

– Ну, едва ли, – сказал Беседин, вставая. – Раз уж дело у нас пошло на оживление умерших да на замену сердца… Какое уж тут недоверие!

Линевич только вздохнул. Беседин простился, договорившись, что доктор будет держать его в курсе:

– Вы когда будете в институте? Завтра? Отлично, а я пойду туда позже.

– А зачем? – удивился и обеспокоился Линевич.

– Прощупаю ваш строптивый народ, – неопределенно ответил Беседин и вышел.

Уходя, он громко сказал:

– Кланяйтесь дяде!

Сразу же открылись две-три двери в коридоре. Дверь Апфельгауз-Титовой открылась первой. Любознательная вдовица подбежала к шарахнувшемуся в сторону Беседину и, захлебываясь, спросила:

– Он и в самом деле племянник? А вы его раньше знали?

Беседин на ходу солидно ответил:

– Еще бы! И дядю и племянника. Земляки!

У Апфельгауз-Титовой и двух других дам, стоявших в коридоре, вытянулись лица.

– Это интересно! Это чертовски интересно!

Котов потирал руки и то хохотал коротко, то хватал за плечи Линевича, точно опасаясь, что он убежит или растает в воздухе. Пожалуй, именно этого последнего больше всего и опасался доцент, ему почудилось что-то необычное, что-то даже не совсем реальное в, казалось бы, обыденной фигуре посетившего его рыжего молодого человека.

– Нет-нет, не требуйте от меня немедленного ответа. Верю я или не верю? Знаете знаменитую молитву историка профессора Соловьева? «Верую, господи, помоги моему неверию». Но, дорогой мой… Собственно, как вас величать?

– Линевич я, – угрюмо ответил Петр Эдуардович. По совету своего нового знакомца, веселого журналиста Беседина, он пришел сюда, в институт, чтобы попытаться договориться со своими бывшими сослуживцами…

– Слушайте! – Котову вдруг пришла блестящая мысль. – Вы можете вспомнить, какого именно больного я демонстрировал в клинике в позапрошлом году и что за скандал получился по этому поводу? Если только «вы» – этот перевоплотившийся доктор Линевич?

Петр Эдуардович на минуту задумался, и лицо его просияло:

– Помню! Он был болен склеротическими спазмами конечностей. По крайней мере, таков был диагноз профессора. И вы утверждали, что сочетанием витамина B₁ с витамином В₁₂ можно добиться улучшения. А профессор при этом сказал – и при больном! – что склероз способен только ухудшаться, что же касается улучшения, то пока никому ничего в этой области добиться не удалось. Верно?

– Да-да! – радостно подтвердил Котов. Он замялся: – Этого еще мало. Видите ли… Я отнюдь не пытаюсь выведать у вас суть вашего открытия, но я хотел бы… Надо бы… В ваших же интересах!..

– Рассказать, в чем, собственно, заключается мой метод? Вполне естественное требование, и, собственно, за этим я и приходил к профессору. Но он оказался чересчур возбудимым. Словом, я очень прошу вас выслушать меня.

– Даю слово, что не употреблю ваше доверие во зло! – несколько книжно воскликнул Котов, но Линевич, собираясь с мыслями, как будто даже и не слышал его.

– Собственно, первое слово сказали здесь Штейнах и Воронов, – медленно начал Линевич. – Именно они, каждый со своих позиций, придали решающее значение в проблеме омоложения органам внутренней секреции. Старение – вовсе не угасание, не просто обратное развитие, а особое состояние организма, при котором, между прочим, повышается чувствительность ткани к ряду гормонов. Известно также, что некоторые фосфорное соединения и некоторые нейтропные вещества стимулируют восстановительный процесс в клетках организма. Это особенно важно! И отнюдь не мной открыто, что огромное значение и здесь имеют нуклеиновые кислоты, которые как бы складывают из отдельных кирпичей – аминокислот – сложные белковые молекулы. При старении наступают изменения в процессах синтеза белка, организм старика как бы начинает «ошибаться» и воссоздавать белковые молекулы более ломкими. Стало быть, прежде всего надо было отыскать вещества, которые резко улучшили бы обмен нуклеиновых кислот и белков. Кажется, мне это удалось, хотя… Не думаете ли вы, что было бы целесообразным зачитать доклад на ученом совете? – прервал самого себя Линевич.

– Ни в коем случае! – быстро ответил Котов. – Сначала надо, так сказать, подготовить позиции…

Тут в кабинет вошел низенький толстый человек с пышной шевелюрой и острыми ушами, которые производили впечатление настороженного радара.

Это был проректор Курицын; заместитель, как это нередко бывает, держал курс на занятие должности шефа и потому подсиживал его умело и настойчиво, соблюдая, однако, внешнее приличие.

– Виноват, у вас посетитель. – Курицын недружелюбно покосился на Линевича… – А, олицетворение весны, милая Майечка!

В вошедшей следом девушке Линевич тотчас узнал знакомую из кафе. Она в свою очередь покосилась на Линевича, и, кажется, с неудовольствием.

– Папа, – сказала она Котову, – ты занят? Здравствуйте, Анатолий Степанович.

Она кивнула Линевичу.

– Ты с ним знакома? – с недоумением спросил Котов.

– Да нет… – почему-то ужасно смутился Линевич. – Случайно оказались за одним столиком в кафе. – Он не заметил грозного предостерегающего взгляда синих глаз, а когда заметил, было уже поздно.

Вероятно, у людей существует специальная мозговая извилина, ведающая тщеславием. У одних она развита меньше, у других – больше. В иных случаях она глубока, как траншея для прокладки газовой трубы, и требует, жаждет питания! Вынь ей да положь новое высокое назначение, портрет в газете, лавровый венок лауреата. Вот и Курицын, видно, страдал гипертрофией извилины тщеславия. В душе он это знал, зряшная выдумка древних, будто бы человеку трудно, даже невозможно «познать самого себя». Человек отлично знает себе цену!