Текст книги "Объект «Зеро»"

Пролог

Космос – пуст и мертв. Нет, с точки зрения науки он, конечно же, наполнен материей во всех ее агрегатных состояниях. Космос изменчив, неоднороден, в его глубинах полыхают мириады звезд, вокруг них длят свой вечный бег планеты; частицы вещества прошивают его призрачную плоть, мчатся по орбитам кометы и астероиды, вальяжно дрейфуют бескрайние облака газа, звездный ветер колышет космическую пыль, и черные дыры пожирают все, что попадает в сферу их притяжения.

Но по человеческим меркам космос – это Великое Ничто, пустыня, царство мрака, враждебное всему живому. Космос – тюрьма, во множестве камер которой ростки жизни навечно заперты за неодолимыми засовами планетарных атмосфер.

Лишь разум, порожденный земной эволюцией, сумел взломать эти засовы. Сквозь пространство и время сыны олд-мамми идут и идут – в бесконечность, раздвигая границы своего мира до самых далеких звезд.

И везде, везде ищут они не только пригодные для жизни планеты, не только новые знания, но и разум, подобный собственному.

Ищут, но так и не могут найти…

* * *

Когда тебе девяносто пять, на многие вещи начинаешь смотреть по-другому. Власть, слава, деньги, женщины, выпивка, удачный выстрел на охоте, удачная застольная шутка – все это из разряда «смысл жизни» переходит в разряд «пустая трата времени». Когда тебе девяносто пять, ты не можешь разбрасываться, разбазаривать себя на ерунду. Вечность уже стоит у тебя за плечом, и кто-то незримый шепчет в ухо: «Поторопись».

Так или примерно так думал командующий Объединенных флотов Великой Коалиции адмирал Саймон О’Дэрри, прозванный подчиненными «Дремлющий Бык». Адмирал, облаченный в белый халат из биоволокна, отдыхал в своем кабинете после утомительной процедуры редживинации, которой дряхлый организм О’Дэрри вынужден был подвергаться каждый месяц.

Проклятые медики с их не менее проклятыми штуковинами всякий раз так выматывали адмирала, что ему приходилось сутки отлеживаться в специальном ложементе, кряхтя и потягивая особый коктейль, смесь легко усваиваемых белков, витаминов и ферментов.

С другой стороны, не будь редживинации, воинский мемориал на Атланте давно уже украсился бы плитой черного гранита, на котором золотом горели буквы, что-то вроде: «Саймон О’Дэрри (2109–2204). Верному сыну от благодарной Родины».

Хотя, возможно, написали бы и по-другому. Тем паче – где она, эта Родина? Осталась за сотнями световых лет, на старушке Земле…

Адмирал скрипнул зубами и тут же скривился – заново выращенные, непривычные после имплантатов, они отозвались забытой и такой натуральной болью.

Земля, Земля… Великая Коалиция потерпела там постыдное и сокрушительное поражение, но зато взяла реванш в космосе, после чего Федерация вынуждена была пойти на переговоры. Плодом их стало подписание на нейтральном Гермесе соглашения о разграничении сфер влияния и «неконфликтном сосуществовании». Слово-то какое – «сосуществование»! Мерзкое слово. Гражданское. Дипломатическое…

О’Дэрри пошевелился, устраиваясь поудобнее. Красный, как вареный рак, он ощущал себя беспомощным, точно после ранения, и от этого злился еще больше. Конечно, можно было бы взять вполне законный отпуск, убраться на Феб и провести дней десять в праздном ничегонеделании, тем более что это советовали ему врачи.

Однако именно сейчас покидать Штаб Объединенных флотов было никак нельзя. Адмирал ждал новостей, от которых зависело не только его будущее, не только будущее Великой Коалиции, но и судьбы всего человечества.

Залитый приятным зеленоватым светом кабинет, полки с папками и книгами, овальный рабочий стол натурального дерева, мерцающая сфера объемника, панели связи, полушария плафонов на потолке, ворсистый ковер под ногами – все тут было устроено по вкусу адмирала, который с максимальной точностью постарался воспроизвести свой старый, вашингтонский кабинет.

«Я еще вернусь туда», – с непонятной грустью подумал О’Дэрри. Его мысли прервал мелодичный звонок. В призрачной сфере объемника возникло точеное лицо референта:

– Сэр, на связи полковник Бэнсон. Прикажете соединить?

– Валяй! – прохрипел адмирал, с помощью сенсора приводя ложемент в сидячее положение.

Роджер Бэнсон числился в ведомстве О’Дэрри на должности помощника по связям с общественностью. Фактически же полковник занимался делами куда более важными и секретными.

Хитрое лицо потомственного коммивояжера, безупречный пробор, гражданский костюм, в меру строгий и в меру изящный, безукоризненные манеры и хорошо поставленный голос – полковник Бэнсон всегда казался адмиралу героем старинного фильма.

– Сэр! – звук немного искажался, мешало еле слышное шипение. – Колодец вырыт, сэр! Прикажете прислать счет?

– Да, Роджер, и распишите все поподробнее. – О’Дэрри сдвинул кустистые брови, пристально вглядываясь в лицо полковника, точно хотел разглядеть в его глазах ответы на невысказанные вопросы.

– Уже, сэр. Высылаю немедленно. Но хочу сказать сразу…

Бэнсон выдержал секундную паузу, а может быть, виноваты были помехи?

– …Нескольких землекопов завалило.

– Приношу свои соболезнования! – прорычал адмирал и отключился.

Некоторое время О’Дэрри сидел молча, обдумывая услышанное. Полковник поведал ему следующее: «Разведывательная миссия вернулась с планеты Медея. Есть погибшие». Стало быть, интуиция не обманула адмирала. С этой Медеей все очень, очень непросто…

Зажурчал принтер, из узкой щели полезла распечатка доклада Бэнсона, пришедшая по закрытому каналу. О’Дэрри, начинавший службу почти восемьдесят лет назад, всю жизнь считал, что важные документы нужно читать на пленках, глазами – так лучше воспринимается смысл написанного.

Наморщив лоб, адмирал по привычке ухватил себя за острый подбородок, поморщился – редживинированная кожа болезненно реагировала на любое прикосновение – и принялся читать.

Закончив, он шумно выдохнул, уничтожил пленку с распечаткой и вызвал референта.

– Стью, слушай внимательно: на три часа назначаю совещание. Пригласить Фицгера, Нишиму, Вильсона и этого… кто у нас теперь ведает снабжением, как его бишь?

– Бригадный генерал Глен Харагаунт, сэр! – молодцевато отрапортовал референт.

– Вот-вот, и его. Это – во-первых. Во-вторых: подготовь письмо к президенту по поводу проекта «Медея». Содержание – проект можно запускать. Оформи на свой вкус. И третье: Тода Баркинса ко мне немедленно!

– Слушаюсь, сэр! – референт коротко козырнул и исчез.

А уже три минуты спустя в кабинет адмирала вошел осторожной походкой хищного зверя начальник разведки Объединенных флотов вице-адмирал Баркинс. Грузный, высокий, с маленькой головой на вислых борцовских плечах, он в последнее, «мирное» время был правой рукой О’Дэрри.

– Слышал? – вместо приветствия спросил адмирал.

– И доклад об экспедиции читал, – в той же манере ответил Баркинс, усаживаясь на стул у стены.

– Теперь главное – чтобы они клюнули.

– Не волнуйтесь, адмирал. Наш крот сидит достаточно высоко, чтобы провести среди высшего руководства Федерации достойную пиар-кампанию. Тем паче они своими игрищами в демократию и всеобщее равенство подложили сами себе жирную свинью и теперь готовы ухватиться за любую возможность, дабы доказать, что не даром едят хлеб. Но для правдоподобности неплохо было бы действительно направить туда корабли…

Адмирал иронично улыбнулся:

– Тод, дружище, неужели же ты думаешь, что судьбу такого проекта я возложу только на твоих агентов? Наши транспорты пойдут на Медею. Наши капитаны будут очень стараться. Они даже почти догонят федералов. Но те никогда не узнают, что в трюмах транспортов – всего лишь пустота. Пусть Федерация разобьет свой лоб о Медею, а заодно и сдерет с нее шелуху. Когда это произойдет, мы окажемся поблизости и наконец-то посмотрим, что же там за ядрышко. Кстати, сколько человек ты планируешь внедрить в число колонистов?

Баркинс сделал неопределенный жест рукой.

– Посылать хороших агентов на заведомо обреченное дело – бессмысленно. Посылать плохих – неэффективно. Думаю ограничиться тремя-четырьмя…

– Нет, Тод! – О’Дэрри нахмурился, снова ухватился за подбородок. – Проклятье! Ты пошлешь лучших, ты понял меня? Лучших агентов. Тех, кто сможет выжить, разобраться во всем и принести нам информацию. Это приказ.

Начальник разведки встал.

– Я все понял, адмирал. Будет сделано, сэр.

– Иди. Держи меня в курсе. Если нам удастся то, что мы задумали, если ЭТО… черт возьми, если ЭТО действительно существует, то мы приберем его к рукам. И тогда федералам придется уносить свои тощие задницы куда-нибудь подальше. Например, в соседнюю галактику.

И адмирал О’Дэрри сочно захохотал.

Дневник Клима Елисеева

Приветствую тебя, неизвестный мой читатель! С этих строк начинается печальное повествование о трагической и многотрудной одиссее колонистов и экипажа эвакуационного транспорта «Русь», что волею случая и вследствие причин загадочных и неведомых потерпел крушение при посадке на планету Медея, обращающуюся вокруг звезды Эос, каковая известна еще под именем Зоряной звезды.

Во времена оны я мог бы воззвать к силам света и тьмы, к Всевышнему и ангелам его, вверяя им свою жизнь и жизни моих добрых товарищей, но ныне я могу уповать лишь на милость Их Величеств: Теории Относительности, Теории Вероятности и Теории Сингулярности.

Впрочем, ждать милости от кого или чего бы то ни было не входит в число человеческих добродетелей. А посему, отринув страх и уныние, я добровольно возлагаю на себя тяжкое бремя летописания всех важнейших событий и происшествий, случившихся на Медее в году две тысячи двести четвертом от Рождества Христова, с месяца августа, числа тридцать первого – и в последующее время.

Теперь пришел черед оставить столь модный ныне среди пишущей братии на Земле и на иных планетах Федерации Свободных Государств вычурный старомодный слог и перейти на обычный разговорный язык начала двадцать третьего века, дабы тебе, читатель, не пришлось утруждать себя, выискивая среди нагромождений словоформ и вязи языковых оборотов зерна истины и крупицы фактов…

31 августа 2204 года

Наверное, неправильно, что я поставил эту дату. Но… тяжело. Даже сейчас, спустя столько времени, я ощущаю тот ужас, что охватил меня после того, как эвакуационный транспорт «Русь» подошел к Медее и попытался высадить на нее колонистов. Слишком много смертей, слишком ярки в памяти страх и боль…

И все же, поскольку я буду писать о катастрофе, дата должна быть верной – 31 августа 2204 года. Тогда все и случилось. Надеюсь, у меня получится точно и непредвзято описать произошедшее в этот день, описать без лишних эмоций, тем более что я собрал немало воспоминаний очевидцев. Стало быть, картина гибели посадочных модулей «Руси» получится более полной, и читатель сможет взглянуть на катастрофу не только через призму моего восприятия, а как бы глазами многих и многих.

Ну, довольно предисловий. В моей чернильнице достаточно аспидовой крови, а знаменитой «самолепленной» бумаги хватит, чтобы десять раз переписать Устав Военно-Космических сил, со всеми его приложениями и дополнениями.

…Итак, по среднеземному времени стояло раннее утро 31 августа 2204 года, когда огромный эвакуационный транспорт «Русь» с миллионом колонистов на борту выпал из абсолютного поля во мрак ординарного космоса на орбите планеты Медея.

Впрочем, мрак – это для красного словца, никакого мрака я не помню. В отличие от подавляющего большинства пассажиров «Руси», я не смотрел сладкие сны в гипносиуме, а нес вахту у сферического иллюминатора левого борта как постовой визуального контроля.

Свет Эос, звезды, вокруг которой вращалась Медея, бил мне в глаза, и пришлось задействовать поляризатор. Отсюда, с орбиты, планета напоминала исполинский спортивный мяч. «Русь» шла вдоль экватора, и под нами тянулся бурый, будто заштрихованный карандашом, узкий материк, делящий планету пополам. В северном полушарии, залитом светом, среди бирюзового океана виднелись крупные пятна островов, южное же было погружено во тьму, густо-синюю тьму вечной ночи. Я не знаю, в какие виды спорта играют вот таким сине-бирюзовым мячом, но почему-то в тот момент мне подумалось, что такой спорт обязательно есть и он числится у местного бога среди любимых.

Визуальный контроль на наших кораблях ввели после инцидента у Аппо, когда приборы тяжелого крейсера «Гренландия» не заметили вражеский смерть-зонд, изготовленный с использованием технологии «туман». Тогда погибло полторы тысячи человек, в основном элита Военно-Космических сил Земли, возвращавшаяся после переподготовки на корабли Первой Галактической эскадры.

В мои обязанности входило наблюдать за пространством и в случае обнаружения любого объекта доложить о нем в Командный пост. Не знаю, за какие заслуги получили свои назначения остальные визуальщики «Руси», я же этой чести удостоился, поскольку уже имел опыт военного корректировщика. Впрочем, об этом факте своей биографии я написал в другом месте.

На Медею я летел в составе экипажа «Руси», но с билетом в один конец. Если ты – стерил, если тебе за тридцать пять, то на Земле впереди тебя ждет только работа, холостяцкие будни и одинокая старость. И когда я ясно и четко осознал все это, то решился. Другая планета, другой мир, мир, познавать который я буду всю оставшуюся жизнь. Не знаю, как для других стерилов, но для меня это все же был лучший выход, нежели выстрел из лучемета в голову, который неминуемо произойдет когда-нибудь похмельным осенним утром…

Сомнительная уникальность Медеи заключалась в том, что эта планета смотрела своим северным полюсом в центр Эос, с небольшим отклонением в три или четыре, не помню точно, градуса. Естественно, что в северных широтах стоял вечный полярный день и вечная же жара, а в южном полушарии царствовали мрак и стужа. Такой вот дуалистический мир. Тут белое, там черное. Средневековые богословы визжали бы от радости, попадись им Медея под руку в нужный момент. Само собой, рай разместился бы на светлой стороне, ад, вместе с ледяным озером Коцит, – на темной, а посредине человечество влачило бы свои жалкие дни, зарабатывая достойное посмертие.

Впрочем, ну их, средневековцев… Наворотили они немало, и мы, неблагодарные потомки, не в силах расхлебать всю эту кашу, попросту наказали ретивых предков забвением. Грустно это или неизбежно – кто знает…

Вернемся к Медее. Единственный континент, шириной от пятисот до двух с небольшим тысяч километров, опоясывал, как я уже писал, планету по экватору и был вполне пригоден для жизни. Правда, Северный океан Медеи регулярно поставлял сокрушительные тайфуны с проливными дождями и ураганными ветрами, так как высокие широты являли собой естественный планетарный испаритель. Южный же океан, скованный многометровыми льдами, не менее регулярно «выдыхал» холодные циклоны, которые проносились над континентом, щедро одаривая его снегами и туманами.

Однако многочисленные горные цепи и хребты, возвышающиеся повсюду, создавали немало естественных оазисов в виде уютных горных долин с комфортным микроклиматом. В них наши колонии могли и должны были существовать, развиваться и процветать без особых проблем.

Впрочем, даже если бы проблемы и возникли, правительству Федерации на них было плевать, так как все колонисты, спокойно спящие в гипносиумах «Руси», вызвались полететь на Медею добровольно. По крайней мере тогда, 31 августа, я думал именно так…

Командир группы визуального контроля вышел на связь около шести утра по среднеземному времени. Я доложился, получил стандартный приказ продолжать наблюдение и вновь приник к иллюминатору. Согласно полетному расписанию, в Командном посту «Руси» в это время шел мониторинг околопланетного пространства на предмет обнаружения кораблей противника и проверялись данные, полученные со спутников слежения за поверхностью планеты. Перемирие перемирием, а бдительность на кораблях ВКС – основа основ.

В шесть сорок по внутренней связи прозвучало: «Внимание! В связи с отсутствием на орбите станций планетарного контроля всему экипажу перейти на усиленный вариант несения службы! Повторяю…»

И буквально спустя минуту в отсеках раздался рев сирен, а из динамиков загрохотало: «Боевая тревога! Боевая тревога! Два транспорта противника с эскортом обнаружены в шестистах тысячах, сектор «Бета-12-37». Приготовиться к экстренной посадке».

Помню, я тогда аж зубами заскрипел от злости – ну надо же! Столько усилий, и все псу под хвост. Впрочем, мы-то уже на орбите, и пока пузатые лайбы грейтов доплетутся сюда, посадочные модули «Руси» успеют нырнуть вниз. Должны успеть…

Имелся у нас и козырь. Грейтовские транспортники садиться в атмосферу не умеют, стало быть, выгружать колонистов им придется при помощи стационарного портала на поверхности планеты, а этот портал еще надо туда доставить и собрать.

Командование ВКС потому и выбрало эвакотранспорт для высадки колонистов, что три посадочных модуля «Руси», два малых, пассажировместимостью по сто пятьдесят тысяч человек, и большой, в котором помещается семьсот тысяч, могли опускаться «на грунт» и взлетать с него.

Но в любом случае нам следовало торопиться. Грейты – мастера на различные каверзы. К примеру, какой-нибудь из их кораблей эскорта запросто мог «плюнуть» из ионной пушки в хвост «Руси», сбив нас с хода, и пока огромный эвакуационник восстановил бы работу реактора, пока на малой тяге вновь вышел на расчетную орбиту, прошло бы не менее трех часов.

Вводные и приказы различным службам корабля звучали теперь беспрерывно. Наконец эта предпосадочная лихорадка закончилась стандартным оповещением:

– Внимание экипажу! Объявляется минутная готовность до отделения посадочных модулей. Включить компенсаторные системы ложементов. Группе визуального контроля – повысить бдительность! Докладывать каждые пять секунд.

Помню, я усмехнулся. Все бодрствующие на борту «Руси» сейчас укладываются в ложементы, и мягкие лапы компенсаторов обхватывают их, точно заботливые материнские руки. Нам же, визуальщикам, эта роскошь не положена. Пока модуль не войдет в плотные слои атмосферы и не снизится до двенадцати тысяч метров, мы будем таращиться в наши обзорные сферы, покрытые паутиной разметки. Витька Крюков называет эту позу «бабушка в окошке». Подмечено точно, с одним только «но» – под задницей у «бабушек» лишь жесткие стулья-«вертуны», а единственная защита от болтанки – поручни по сторонам от иллюминатора, в которые я немедленно вцепился, точно клещ.

Мой отсек совсем крошечный – семьдесят сантиметров на полметра, и два метра в высоту. Экономия пространства на эвакотранспорте вполне понятна, но у такой клаустрофобической тесноты есть и иное объяснение. Если вдруг произойдет нештатная ситуация, выстланные бугристым пенокомом стены не дадут мне разбиться.

Счет пошел на секунды. За это время я успел одиннадцать раз доложиться в Командный пост. Медея синела внизу – «Русь» сместилась к южному полюсу, заходя под углом к экватору, чтобы посадочные модули нырнули вниз по гравитационной «горке».

Отделение произошло незаметно. Просто в какой-то момент я увидел слева ослепительно-белый борт первого малого модуля, уходящий вбок, а спустя несколько мгновений наверху возник базовый корабль с ходовым отсеком. После отделения огромных пеналов посадочных модулей выглядел он смешно и нелепо – крохотная сфера Командного поста, поблескивающая спица оси, на конце которой серел цилиндр реактора, опоясанный кольцом «дырокола».

«Русь» была построена по схеме «ромашка», и сейчас три титанических лепестка этого цветка оторвались от сердцевины, отправляясь в самостоятельный полет.

Первый малый модуль, шестисотметровый белый брусок с зализанными гранями, опоясался венцом голубого пламени – это включились маневровые двигатели, уводящие его на посадочную траекторию. Второй малый я не видел, но знал – сейчас он выполняет точно такой же маневр по другую сторону от нас.

Наш же космический левиафан, без малого полтора километра длиной, восемьдесят метров высотой и триста пятьдесят метров шириной, садился по несколько иной схеме. Мы просто проваливались вниз, а сотни корректировочных двигателей по периметру удерживали модуль «на струне». Когда плотная атмосфера вокруг модуля начинала вызывать нагрев обшивки, под брюхом у нас должны были включиться одноразовые «батареи Лиманова», создающие гравитационную подушку, этакий парашют вверх ногами. На нем модуль медленно опустится на поверхность, не растряся свой драгоценный груз в семь сотен тысяч человек, а также запасы продовольствия, техники, расходных материалов, вспомогательные механизмы, походное жилье, комплексы связи, системы безопасности, и прочее, прочее, прочее…

Первый малый и базовый модули пропали из поля зрения. Мы все глубже проваливались в атмосферу Медеи. На нимбе планеты красиво светилась рубиновым блеском тонкая полоска терминатора, а внизу разлились жемчужные переливы облачных полей, из-под которых густо синели льды южного океана.

Неожиданно мне показалось, что там, где алый нимб переходил в чернильную тьму космоса, на мгновение вспыхнула крошечная искорка. Это мог быть банальный метеор, каменная пылинка, сгоревшая в атмосфере планеты, а мог быть и отблеск света Эос на иглах смерть-зонда.

– Командный, вызывает сорок седьмой! На сто тридцать четыре полста два объект, – сообщил я, уткнувшись лбом в холодную полусферу иллюминатора.

– Понял вас, сорок седьмой, – немедленно откликнулся командир визуальщиков Бертран Коши. – Объект замечен, классификация – С-2. Спасибо за бдительность.

«Классификация С-2» – это значит, что радары уже засекли мою искорку и определили ее как фрагмент искусственного сооружения, попросту – космический мусор, болтающийся на орбите. Возможно, речь шла об обломке одной из планетарных станций слежения, не обнаруженных нами.

Бертран замешкался с отключением, и я услышал, как кто-то из пилотов сказал: «Второй малый, у вас сбоит канал телеметрии. Перейдите на резерв…» И тут же раздался низкий голос капитана «Руси» вице-адмирала Старыгина: «Большой, пора! Будите вэвэшников, к моменту посадки они должны…»

Дослушать мне не удалось – Командный пост отключился. «Что за вэвэшники? – подумал я. – И чего они должны?»

И тут наш модуль первый раз тряхнуло. По ощущениям это напоминало езду в старинном колесном автомобиле, наскочившем на кочку. Мне хотелось бы написать тут, что именно тогда меня посетило нехорошее предчувствие, и так далее, но не буду врать – не было никакого предчувствия. Все шло штатно, мы явно обошли грейтов и к обеду вполне могли прогуляться по поверхности Медеи, которая к тому моменту де-юре вошла бы в планетную семью Федерации.

Наверное, нужно прояснить один важный момент: согласно Большому соглашению, подписанному на Гермесе, любая планета земного типа, лежащая на расстоянии одна плюс-минус 0,3 астрономические единицы от своей звезды, признается подпадающей под нашу или грейтовскую юрисдикцию в случае наличия на ней колонии численностью в миллион человек.

Другими словами, и мы, и они, дабы застолбить права на новый и, что особенно важно, пригодный для жизни мир, должны забросить на его поверхность миллион человек. Что и проделывалось с момента подписания Большого договора не раз и не два. Конечно, на первый взгляд это очень затратно, но война, как показывал печальный опыт последних десятилетий, намного затратнее…

Пока грейты преуспели, обходя нас на две планеты. Удачное заселение Медеи сокращало разрыв, и самое главное – эта планетка находилась в стратегически важном районе нашей Галактики, из которого можно было впоследствии двигаться к ядру, к звездным скоплениям, доселе нам недоступным.

После экспресс-сканирования геофизических параметров и трехдневной работы на поверхности исследовательской станции «Биосфера» Медею признали годной для колонизации с весьма высоким индексом комфортности. Аппараты Великой Коалиции также изучали планету, и вердикт грейтовских планетологов не отличался от нашего.

Диаметр планеты незначительно уступал земному, по массе Медея тоже отставала от нашей олд-мамми, вследствие чего сила тяжести там была немного меньше, чем на Земле. Имелись также отличия в газовом составе атмосферы – углекислого газа оказалось на полтора процента меньше, а вот кислорода в медейском воздухе было больше, чем в земном, на два процента.

Впрочем, эти мелочи специалисты по адаптации и акклиматизации посчитали незначительными. Климат в экваториальной зоне вполне соответствовал земным субтропикам, хотя и не имел четко выраженных сезонных колебаний.

Жизнь на планете развивалась, как следовало из краткой памятки колониста, по вполне привычным и понятным для нас эволюционным законам, от простого к сложному. В настоящий момент на Медее царили покрытосеменные растения, имелись грибы и водоросли. Вершиной эволюции животного мира считались крупные сумчатые, как травоядные, так и хищные. Численность первых оказалась довольно велика, так как на материке, несмотря на преобладающий горный рельеф, существовали обширные травянистые равнины, похожие на земные прерии или саванны.

Океанские глубины были заселены разнообразнее и обильнее, чем суша, что неудивительно для планеты, на три четверти покрытой водой. Но из-за нехватки времени провести более-менее масштабное изучение гидросферы не удалось, и в памятке по этому поводу имелась короткая фраза, выделенная красным: «Колонистам рекомендуется воздерживаться от посещения водоемов!»

Я потер глаза и глотнул тоника из трубки, выведенной к иллюминатору. Черт возьми, нет ничего хуже для наблюдателя, чем экскурсы в недра собственной памяти. Из глубин подсознания следом за информацией о Медее начали всплывать какие-то посторонние образы, и я едва не отвлекся от наблюдения, что было бы равносильно сну на боевом посту.

Большой модуль продолжал снижаться. Чернота наверху подернулась голубоватой дымкой, звезды потускнели, а облака внизу приблизились, и в их разрывах явственно проглядывали темные ледовые поля Южного океана Медеи.

– Клим, ты как? – неожиданно прозвучал в моем отсеке голос Лехи Кудрявцева. Леха, грузный, габаритный парень, мой приятель еще по довоенным временам, значился в нашей группе тридцать первым номером.

– Норма, – ответил я. – Ты чего эфир засоряешь? Внизу поговорим.

– Это вряд ли, – вдруг бухнул Леха, но, соблюдая режим «чистого эфира», отключился. Забегая вперед, скажу, что он оказался абсолютно прав – больше поговорить с ним мне так и не удалось…

Освещение отрубилось на двадцать четвертой минуте посадочного интервала. Затем, буквально через долю секунды, свет вспыхнул – и вновь погас. Одновременно пропала индикация на панельке связи слева от обзорной сферы, и страшная, воистину мертвая тишина воцарилась в моем отсеке.

Я попытался соединиться с КП по резервной частоте, но связь отсутствовала. Модуль тряхнуло, потом еще и еще. Меня подбросило, впечатав в переборку, и вдруг навалилась страшная тяжесть, от которой буквально затрещали кости. Через иллюминатор я видел, как поверхность Медеи встала дыбом, потом оказалась сверху. Я не мог вдохнуть, не мог пошевелить не то что руками – даже пальцами!

Началась дикая свистопляска. Огромный модуль вертело, словно щепку. Из-за переборки я слышал грохот и крики. Перед глазами плыли багровые пятна, сорвавшийся с крепежей «вертун» прижал меня, точно в нем была тонна веса.

Сильный удар! Гром ударил по ушам, и корпус застонал в ответ. Иллюминатор заволокло серой мглой. Я рухнул на пол, больно ударившись ногой. Перегрузка по-прежнему не давала возможности пошевелиться. Точно помню – страха не было, хотя я отчетливо понимал, что спустя несколько минут погибну. И еще: я представил тогда, что творится в других отсеках, каково сейчас экипажу модуля, и почему-то мне стало страшно за сотни тысяч колонистов, спящих в блоках гипносиума. Казалось бы, сама судьба пощадила их, подарив легкую и безболезненную смерть во сне. Но именно то, что они умирают в неведении, и заставило меня сожалеть не о себе, а об этих несчастных.

Еще более мощный удар перевернул модуль, бросив его вниз. Меня стошнило. Вцепившись в поручни, я ударился спиной о переборку, сполз на пол и вдруг почувствовал, что стало легче дышать и двигаться. Мы больше не падали – мы, получив ускорение, летели по косой дуге вперед и вниз.

Кое-как встав на четвереньки и упершись спиной в дверь отсека, я сунулся головой в полусферу иллюминатора. Сквозь разрывы туч внизу проносились горные вершины. Сплошное месиво из камня и льда, сулившее нам скорую смерть. Но я вдруг неизвестно почему обрадовался: «Хорошо, что не в океан!»

В тот момент я еще не знал, что после обесточивания всех систем модуля водород продолжал поступать в камеры сгорания планетарных двигателей. Когда модуль упал на девять тысяч метров и оказался в плотных слоях атмосферы, насыщенных кислородом, в камерах образовалось достаточное количество гремучего газа. Два удара, сотрясшие модуль, были взрывами, разворотившими кормовую часть. Но именно эти взрывы и спасли нас.

Модуль выровнялся, слегка задрав носовую часть, а поскольку площадь его была колоссальной, мы начали нисходящий и как бы планирующий полет к поверхности. Я пишу «как бы», потому что планер опирается на воздушные потоки, а мы из-за огромной массы продавливали их, со страшной силой трамбуя воздух. В какой-то момент, когда до гор оставалось несколько сотен метров, этот воздушный тромб ударил о ледник на склоне безымянного хребта, сорвав сотни тонн снега и льда. Нас подбросило. Словно выпущенный из катапульты снаряд, модуль полого перелетел через скалистый гребень, зацепил его кормой и разломился на две неравные части.

Меня бросило вперед, и началась такая тряска, в сравнении с которой все предыдущее оказалось детскими качелями. Если бы не пеноком на стенах отсека, думаю, я погиб бы, как погибли сотни и сотни колонистов.

Задняя часть модуля, в которой находились вместительные кормовые трюмы с техникой, припасами, сырьем и несколько отсеков гипносиума, осталась за гребнем, и там почти сразу же начался сильный пожар, сопровождающийся взрывами. Впрочем, об этом после, скажу лишь, что все люди, находившиеся в отсеках и гипоносиумах на корме модуля, а это без малого полторы сотни тысяч человек, погибли.

Пробороздив по пологому склону огромную канаву, передняя часть выехала на каменистое плато, ударилась о покатую скалу и наконец замерла. Конструкции корпуса не выдержали нагрузки, и модуль попросту распался, вспучив обшивку. Отовсюду повалили клубы дыма, в недрах гигантского сооружения трещало пламя. Грохот стоял неимоверный, пыль заволокла все вокруг, и оранжевая Эос казалась грозным оком древнего божества, гневно взирающего на нас.