Текст книги "Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств"

Автор книги: Сергей Волков

Соавторы: Вячеслав Рыбаков,Дарья Зарубина,Николай Романецкий,Игорь Минаков,Тим Скоренко,Владимир Васильев,Инна Кублицкая,Сергей Лифанов,Андрей Чертков,Шейла Кадар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Наш Режиссер, – Рада подчеркнула интонацией слово «наш», – разбирается не хуже, можете мне поверить!

– Ага, – хмыкнул Пришелец, – и поэтому решил взять на роль Щекна эту толстую ленивую псину, что околачивается в окрестностях?

– Как вам не стыдно! – возмутилась Рада. – Говорить такое о милом, симпатичном существе… Вы его просто не знаете!

– И не стремлюсь.

– Ну-ну, – лукаво улыбнулась девушка. – Будем надеяться, что вы такой смелый не только со мною, Инозвездный Пришелец.

– Как вы меня назвали? – спросил он.

– А-а, это такая песенка, очень сейчас у нас популярная… Она так и называется: «Баллада об Инозвездном Пришельце», – пояснила «гид». – Приличествует случаю, не правда ли?.. Сейчас я ее поставлю!

Рада отошла к стойке, а когда вернулась, по буфетной поплыла медленная мелодия с легким оттенком грусти и тревоги.

– Ну что же вы? – Девушка капризно надула губки. – Пригласили бы даму на танец.

Пришелец, не зная, как совладать с ослабевшими вдруг ногами, поднялся, едва не опрокинув столик. Шагнул к Раде. Она положила руки ему на плечи.

– Признаться, я незнаком с вашими танцами, – пробормотал он.

– Не смущайтесь вы так, – тихо, словно вокруг было полно других танцующих, сказала она. – Это очень простой танец. Его фигуры способен освоить любой гуманоид, примат, обладающий способностью к прямохождению… Обнимите меня за талию. Да не бойтесь, я не стеклянная. Скорее, наоборот…

– Стоять! – раздалось за спиной Пришельца на чистом русском языке. – Не оборачиваться! Руки за спину!

– Что за шутки?..

– Молчать! – приказал незнакомец.

– Молчу, – проговорил Пришелец и метнулся в сторону.

Он еще падал, снося легкие столики и стулья, когда протрещала короткая автоматная очередь, зазвенели осколки чего-то стеклянного и истерично завизжала Рада. Перекатившись через голову, Пришелец рванул стрелявшего за широкие, испятнанные камуфляжем штаны на себя. Видимо, странный русский не ожидал столь решительной контратаки, потому что не успел оказать сопротивления. Пришелец насел на противника, одной рукой прижимая к полу, другой – занося над ним автомат.

Опустить тяжелую железяку на светловолосую голову красивого, непонятно чему ухмыляющегося парня Пришелец не успел. В следующую секунду он был сметен стремительным прыжком огромного зверя. Взметнулась широкая, мягкая с виду лапа, и автомат отлетел в сторону, глухо звякнув о никелированную колонку барной стойки.

– При-шерь-з… из Коз-мо-за! – рявкнул зверь и, распялив в хищной ухмылке черные с розовым губы, добавил: – Dumkopf! Rotznase!

– Щекн, как вам не стыдно, – сказала Рада. – Выражаться при даме, фи!

Голован оставил Пришельца, подошел к девушке и уселся возле ее ног как ни в чем не бывало. Он уже опять напоминал пусть огромную, но в остальном самую обыкновенную собаченцию. Даже язык вывалил из клыкастой, слюнявой пасти.

Светловолосый парень поднялся и протянул Пришельцу

– Прости, дружище, за несколько неудачный экспромт, – сказал парень. – Но ты тоже хорош… Мы думали – шпион!

В разгромленную буфетную вбежал запыхавшийся рыжебородый.

– Массаракш… – пробормотал он и добавил уже по-русски, но с заметным акцентом: – Вот это кино!

– Да уж, перестарались, – покачал коротко стриженной головой светловолосый. – Кто же знал, что он окажется таким прытким, Зеф?

– Ладно, – отмахнулся Зеф. – Сто бед, один обед!

– Ответ, профессор, – с укоризной поправила Рада.

– Да, мой прелестный магистр, – согласился рыжебородый. – И ответ этот нам предстоит держать сейчас перед шефом. Идемте, друзья. Странник велит предстать пред его зеленые очи.

– Я никуда не пойду, – сказал Пришелец, – пока мне не объяснят, что здесь, черт возьми, происходит!

– Если коротко: вы влезли в чужой монастырь, – сказала девушка. – А подробнее, надеюсь, вам объяснит Странник.

– Зачем вы устроили этот… этот балаган? – спросил Пришелец, когда они вошли в небольшой домик того, кто назвался Помощником Режиссера. – Не могли сразу объяснить, в чем дело? Я бы понял.

– А что вы, собственно, хотите, чтобы вам объяснили? – подвигав острыми, как у животного, ушами, сказал «Помреж». – Вы столь внезапно появились в расположении нашей… гм… экспедиции, что мы поначалу не знали, что и думать. И в самом деле, откуда здесь, на Саракше, взяться обыкновенному землянину, если ГСП давно упразднена, а туристические маршруты еще не проложены? Признаться, мы уж было решили, что это внеочередная инспекция Мирового Совета, но своим нелепым поведением вы выдали себя с головой… Кстати, как вы сюда попали?

– На «Пингвине». Собственно, у меня туристическая виза для Пандоры, но я опоздал на прямой рейс и попросился на тот, что шел через Саракш. А потом… удрал.

– Совсем распустились, – буркнул «Помреж». – Любой мальчишка…

– Мальчишка – лучше и не скажешь, – промурлыкала Рада, калачиком свернувшаяся в глубоком кресле и треплющая с машинальной ласковостью большое мягкое ухо Щекна. – Выдавать себя за известного сценариста и не знать, что русский язык входит в так называемую гигандийскую метагруппу языков?! Представляете, Странник, – обратилась она к остроухому, – я ему предлагаю прочесть «Введение» Ругга, которое изучают еще на первом курсе филологического, а он – ничего, внемлет… Я уж не говорю о том, что настоящий специалист по голованам сумел бы отличить разумного киноида от обыкновенной собаки!

Щекн мотнул лобастой головой, освободил ухо и с невообразимым презрением заявил:

– Тебе прекрасно известно, Рада, что только земляне называют нас голованами. Южные выродки называют нас упырями. А в устье Голубой Змеи нас зовут мороками. А на Архипелаге – «цзеху»…

– Знаю, знаю, – бесцеремонно перебила его Рада. – Голован способен заморочить даже специалиста, но тем не менее…

– А драться он здоров! – сказал рыжебородый Зеф. – Это я вам как бывший каторжник говорю. Если бы не Щекн, этот молодец запросто пробил бы тебе тыкву, Мак. Думаю, что уже сегодня ты бы узрел Мировой Свет…

Светловолосый парень в камуфляже, который скромно уселся в сторонке, только усмехнулся. В его руке внезапно появился и тут же исчез здоровенный тесак. Пришелец посмотрел на него с благоговейным ужасом: неужели это тот самый легендарный Мак Сим?

– Будьте любезны, профессор, воздержаться от уголовной лексики, – холодно произнес «Помощник Режиссера». – Мы сейчас говорим о вещах более чем серьезных.

– Прошу прощения, Странник.

– Я уже запросил КОМКОН на предмет поиска злоумышленника, слившего в БВИ информацию о месте проведения наших «киносъемок», – продолжал тот, кого называли Странником, – но они пока что не дали вразумительного ответа. Как бы там ни было, теперь наша легенда основательно подмочена. Следует позаботиться о новой. Но для начала решим судьбу этого юноши. Как, говорите, вас зовут?

– Тойво, – вздохнул самозванец и, вдруг подскочив, встал навытяжку. – Абалкин Тойво Львович!

– Вольно, – отмахнулся Странник. – Так вот, Тойво, во избежание дальнейших утечек информации я, как руководитель экспедиции, принимаю решение включить тебя в число ее участников. Работать будешь наравне со всеми. Никаких поблажек. Станешь ныть – отправим на полярную базу. Там холодно и скучно. На Землю попадешь не раньше, чем мы здесь закончим. С твоей мамой, Майей Тойвовной Глумовой, я попрошу поговорить Атоса. Понятно тебе?

– Понятно! – ответил Тойво и, подумав, добавил: – Экселенц.

– Вопросы есть?

– Есть… – Тойво помялся. – Это правда, что когда-то вы… вы стреляли в моего отца?

Странник побледнел, вернее, побледнело его лицо, а острые уши и лысина, напротив, побагровели.

– КТО СКАЗАЛ ТЕБЕ ЭТУ ЧУШЬ?

– Я-а… я ч-читал, – с трудом выдавил из себя Тойво.

– Чтобы я больше не слышал об этом! – рявкнул Странник. – Ясно?

– Та-а-ак точно, Экселенц!

– Ступай! – велел тот. – И не смей называть меня Экселенцем!.. Младший координатор Гаал, введите юношу в курс дела и найдите ему работу. Мне не нужны бездельники на полигоне.

Рада перышком слетела с кресла:

– Слушаюсь, шеф!

– Только пусть сначала примет душ и как следует выспится. Напоминаю всем, что ночью внеплановый проход полигона.

– А сценарий, Павел Григорьевич? – спросил Мак. – Мы же вроде все отработали.

– Сценарий – Абалкина, – ответил Странник. – Не пропадать же добру. Еще вопросы?

– Уровень достоверности? – поинтересовался Зеф.

– Приближенный к боевой. Имперсонация максимально возможная.

– А мне можно участвовать? – подал голос Тойво.

– Нужно, – буркнул Странник. – Но пока отдыхайте… рядовой!

– Да я нисколечко… – начал было Тойво, но, получив от Рады чувствительный тычок в спину, вылетел за дверь кабинета руководителя экспедиции.

– Какой же я все-таки идиот! – проговорил Тойво, едва они снова оказались под полуденным небом. – Я-то ведь и вправду решил, что на Саракше взялись экранизировать «Жука в муравейнике».

– Думал, что раз в Стране Отцов однажды сняли «Обитаемый остров», – сказала Рада, – то почему бы им не заняться «Жуком», не так ли?

– Ага, – качнул светлым чубом Тойво. – Мне всегда хотелось побывать здесь, увидеть Голубую Змею, развалины Крепости, Последнюю Башню… Откуда мне было знать, что информация в БВИ – липа?

– Не липа, а деза, – поправила его девушка. – Дезинформация то есть. Разбрасывание камней по кустам. Потому-то и сценарий твой приняли. У нас, если по секрету, дефицит свежих сценариев…

– Слушай, – сказал Тойво, – а ты и вправду та самая Рада Гаал?

Рада расхохоталась:

– Скажешь тоже! Я действительно уроженка Страны Отцов, а остальное – плод авторского вымысла. Не хватало еще, чтобы все, что описано в романах, происходило на самом деле!

– Просто камень с души, – обрадовался Тойво. – Значит, ты не любишь Мака?

– Ростиславского, что ли?

– Ну да, легендарного Мака Сима!

– Нисколечко, – помотала стриженой головой Рада. – Мы с ним коллеги, друзья, но и только. Видишь ли, здесь у нас полигон. Мы готовим проникновение нашего резидента на территорию Островной империи. Для этого и существуют все эти декорации, которые довольно точно воспроизводят архитектуру укрепрайона на Южном архипелаге. Мы обыгрываем все мыслимые и немыслимые варианты развития событий, чтобы подготовить группу проникновения к любым неожиданностям. Ну и, разумеется, фиксируем все это, чтобы устраивать потом разбор полетов. Так что в каком-то смысле мы здесь действительно снимаем кино. Тебе нынче тоже довелось поучаствовать в одном… гм… эпизоде, хотя и не совсем добровольно. Злая шутка нашего великого Режиссера!

– Я так и не понял, кто здесь режиссер? Экселенц?

– Нет, милый мой Инозвездный Пришелец, не Экселенц – Щекн!

– Голован?!

– Да, голован Щекн – психократ и имперсонификатор высшего класса. Его задача – подсадка одной личности в другую. Возвратный метемпсихоз – временное переселение душ. Точнее, подселение… Эй, чего приуныл?

– Да так, – смутился Тойво. – Вспомнил солдата, который мечтал оказаться на Синем побережье и встретить там одну девушку.

– А разве он уже не встретил?

Тойво внимательно посмотрел в ее темные, как безлунные ночи Саракша, глаза и сказал:

– Встретил!

Вячеслав Рыбаков
СТАЖЕРЫ КАК ПРЕДЧУВСТВИЕ

Сцена 1. Инт. Режиссерская. День

– Да не буду я пидора играть!

– Ты какие слова говоришь, урод?! Ты гомофоб?

Обвиняющий взгляд ожег, будто крапивой по глазам. Кипятком в лицо.

– Гомофоб… – пряча глаза, буркнул Юра.

Слово-то страшенное какое… Когда я был совсем маленький, подумал Юра, наверное, вот так же припечатывали: враг перестройки… Сталинист. И голова у припечатанного сразу уходила в плечи, а плечи – в подмышки. Юра попытался хоть слегка приподнять ушедшую в плечи голову. Никогда нельзя терять чувства собственного достоинства, говорила мама.

– При чем тут гомофоб? – неубедительно пробормотал он. – Я их не трогаю… Но и меня пусть не трогают!

Смешной пацан. Нужный. И прямой, и застенчивый. И возмущается, и сам же этого смущается. Именно так представляли себе юношей светлого будущего в темном прошлом. Фактура буквально прет. И не женоподобная смазливенькая немочь для жантильных комедий типа «жена уехала в командировку», и не накачанный костолом для военно-патриотической кровищи. Юный ангел-стахановец: за спиной крылышки, но в руках – отбойный молоток. В советские времена его буквально растаскали бы по идейным картинам. Теперь такие типажи не очень-то и нужны, нечего им играть сейчас; да, собственно, их уж и не видно, исчезли, вымерли, днем с огнем не найдешь.

А я вот нашел.

– Никто тебя не будет трогать. Кому ты нужен. Едрись с кем хочешь, хоть всех статисток перетрахай, твои дела. Ты будешь просто работать по специальности. Играть роль. Не один, между прочим, а с серьезными, крупными актерами, которых знает и любит вся страна. Они же не тушуются.

– Так вот именно что их вся страна знает, – плачуще сказал Юра.

Он чувствовал полную беспомощность. Идя на эту судьбоносную встречу, он был уверен, что готов на все, лишь бы понравиться и зацепиться, но оказалось, не совсем на все.

– Про них-то сразу понятно, что они играют. А я – первый раз… На мне же потом всю жизнь клеймо останется!

– Если ты будешь залупаться еще хоть минуту, на всю жизнь на тебе останется одно-единственное клеймо. Клеймо дебила. Сиречь – лузера. Могу гарантировать. Есть такая профессия: кем велели, тем и становись. Вспомни, был недавно замечательный американский фильм про двух ковбоев-пи… нетрадиционной ориентации. Ребята выложились, сыграли на ять. И не то что клеймо, наоборот, – «Оскаров» хапанули! Теперь играют суперменов.

– Так то в Америке… – уныло сказал Юра.

– Значит, так, деточка, – теряя терпение, сказал демиург. От этого обращения Юра дернулся, точно его в зад уже кольнули. Шилом. Ржавым, гнутым и зазубренным. – Поверь, если бы ты по внешности и повадкам не попадал стопроцентно в тот образ, какой мне нужен, в то, как я представляю себе этого молодого энтузиаста Бородина, – я бы тебя уже давно послал на. Охотников ТАКОЕ сыграть отыщется и без тебя по самые помидоры. Я, заметь, тебя уламываю, как целку. Но всему есть предел. Мое терпение безгранично, но может лопнуть. Вот тебе жесткий, мужской, вполне традиционной ориентации выбор. Или ты после выпускных рулишь обратно в свой Мухосранск с перспективой до самой пенсии играть в местном драмкружке зайчиков и червячков на детских утренниках, или сейчас с благодарностью говоришь мне «яволь» и вкалываешь, как карла, но с перспективой получить «Оскара», «Золотую ветвь» и прочие позарез нужные всякому талантливому человеку бздюлечки. Выбирай. Время пошло.

Если так сформулировать, выбор действительно получился вполне жестким. Более того – однозначным.

– Хорошо. Только… Мне надо… с одной девушкой посоветоваться. С… с невестой. Как она отнесется…

– Если ты ей толком все растолкуешь, можешь не сомневаться как. На то она и невеста, чтобы соображать быстро и правильно. Долго у вас принято советоваться?

– Сегодня вечером…

– Стало быть, завтра я тебя жду. Жизнь короткая, времени мало, и поэтому пахать надо очень энергично.

– Так а когда же сценарий прочитать?

– Хрен тебе в карман, а не сценарий. Я работаю по методике Тарковского. Начинается съемочный день, я объясняю концепцию эпизода, втолковываю, кому что говорить, – и в атаку с песнями.

– Поня-атно… – упавшим голосом протянул Юра.

Это вообще был тихий ужас.

Но тут не поспоришь.

– А скажите… в книжке он у них тоже пи… нетрадиционной ориентации?

Казалось, вопрос был совершенно невинным. Даже намекал на полную и безоговорочную капитуляцию, дайте, мол, только предлог – не денежный, а все-таки еще и из духовной области повод для самооправдания. Даже не повод – крохотный поводочек. Тоненький, как для левретки. Но демиург ни с того ни с сего вспылил, будто Юра всем весом наступил ему на любимую мозоль.

– А тебе какая разница?! Ты что, читатель? Ты историк древней литературы, академик Лихачев твоя фамилия? Да мало ли что полвека назад намуячили два худака? Нам СЕЙЧАС работать! В НАШЕМ мире, с НАШИМ материалом. И чтобы я не слышал больше про книжку! Я тебе и книжка, и отрыжка!

– Понял… – совсем сник Юра. Помолчал. – Я вообще-то… я ничего… Я и не читал их совсем… Фамилии, понятно, на слуху, борцы там за демократию и всякую свободу мысли, но…

– Мало ли чьи фамилии на слуху. Ты еще Гомера полистай! – ядовито посоветовал демиург. – В подлиннике, грамотей хренов. А потом приди к Кончаловскому и спроси возмущенно: а почему это у вас Калипсо – негритянка?

– Надо говорить: афроамериканка, – потупился, но не смог смолчать Юра.

– Если есть слово «задница», это не значит, что слова «жопа» больше нет, – отрезал демиург.

– Но тогда и пи…

– Ты еще здесь, деточка? – жестко пресек аналоги демиург. – Невеста ждет!

Сцена 2. Инт. С достройкой. Кафе «Петушки». Вечер

Заведение называлось «Петушки», с намеком на знаменитое литературное произведение ушедших лет, в миниатюре отразившее, как утверждали специалисты, всю Россию со всеми ее проблемами и бедами, и стилизовано было соответственно.

При входе, например, живописно громоздилась, напоминая выпущенные из левиафана кишки, полуразмотанная катушка вечно мокрого кабеля, а в зале по стенам круглый год буйно цвел и благоухал искусственный жасмин. В красном же углу, слева от барной стойки, там, где, как считалось, во времена Венички принято было ставить переходящие красные знамена и доводить до сведения посетителей какие-нибудь важные тогдашние истины, типа «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», рдела рельефными большевистскими буквами слегка сокращенная цитата из первоисточника: «Лучше оставьте янкам внегалактическую астрономию, а немцам – психиатрию. Пусть подлец-африканец строит свою Асуанскую плотину, пусть, все равно ее ветром сдует. А мы займемся икотой».

И кормили тут только с общепитовских, живописно обколотых по краям, будто обгрызенных голодными совками, тарелок; и поили только из якобы треснутых граненых стаканов с несмываемыми мутными отпечатками пальцев и напыленными чуть ли не посредством пресловутых нанотехнологий следами губной помады; и разливали исключительно напитки, по названиям совпадавшие с теми, что удостоились упоминаний на страницах энциклопедии русской жизни. Правда, какое отношение здешняя «кубанская» имеет к тогдашней «кубанской» и какое здешний «вермут розовый крепкий» – к одноименному вермуту конца шестидесятых годов прошлого столетия, уже не мог сказать никто. Парадоксальным образом пожилой народ не очень-то ходил сюда ностальгировать, а укоренилась в «Петушках», совсем наоборот, продвинутая молодежь, ибо пили здесь в основном коктейли. Но тут уж хозяин заведения ничего не смог поделать – названия коктейлей пришлось-таки осовременить, ибо, скажем, «Инесса Арманд», «Дух Женевы» или «Ханаанский бальзам» ровным счетом ничего не говорили потребителю первого десятилетия двадцать первого века и оттого не возбуждали любопытства въелдонить. Может, были и иные причины, скрытые и не столь исполненные заботы о ближнем потребителе; поговаривали, например, что владелец заведения просто-напросто решил хоть тут дать волю собственному остроумию и посостязаться с сотворившим великий текст народным героем.

Юра взял для себя и для любимой по «Ксюхе-демократке». Официальная легенда гласила, что от этого коктейля у пацанов потом стоит, как утес, а девчата, едва накатив, выпрыгивают из всего и запрыгивают на всё. Злые языки, впрочем, язвили, что это не более чем известный еще с коммунистических времен простенький «Секс», то есть «Вана Таллин» в произвольном сливе с «Советским шампанским»; в «Петушках», однако, считалось, что этот коктейль смешивается на базе «Дом Периньон» в точно выверенных секретных пропорциях с целым букетом изысканных французских же ликеров. Стоил один коктейль столько же, сколько, наверное, мог стоить целый винный магазин во времена Венички. Особую пикантность напитку придавал плавающий поверху плод габаритом с небольшую сливу, мармеладной какой-то консистенции, поразительно сладкий на вкус. Русского названия он не имел вовсе, ибо и близко от Руси не водился – его возили в «Петушки» самолетами откуда-то из южных провинций Китая, и, если уж надо было его как-то называть, надлежало произнести неудобоваримое слово «лунму»; утверждалось, что в переводе с китайского это значит «глаз дракона». Плод и впрямь напоминал выдавленное из глазницы глазное яблоко: круглый, полупрозрачный, с просвечивающей темной, вроде зрачка, сердцевинкой. Если его потыкать мизинцем или, паче того, соломинкой, он начинал скользко вертеться, юлить и подпрыгивать на коктейле, но зрачок просвечивал в любом положении, вертясь, не отворачивался, и оттого не отделаться было от жутенького ощущения, будто пропитанный дорогущим алкоголем глазок-смотрок из своего мутного стакана неутомимо пялится на фамильярничающего потребителя, срисовывает и составляет список примет. Большой брат – ик! – видит тебя!

Впрочем, судя по названию коктейля и его социальной функции, непотопляемый лунму должен был являть собою символ не офтальмологический, а генитальный. Но это уж кому что видится.

Пригубили.

– Ну и чего ты мне хотел сказать? – спросила она, шустро слизнув кончиком языка капельку коктейля, оставшуюся на сладкой нижней губе.

– А вот чего, – проговорил он, с удовольствием ощущая, как теплый сгусток первого глотка, точно грузный жизнерадостный парашютист, неторопливо плывет от горла вниз. – Выходи за меня.

– Чего?

– Не чего, а замуж.

Она помолчала и после некоторой паузы вновь задумчиво пригубила. Глядела она мимо. Только соблазнительный лунму глядел Юре прямо в глаза. За соседним столиком, вразнобой потряхивая сложными прическами, серьезно и доверительно делились пережитым две совсем молодые девчонки, старшеклассницы наверное, – с грязными, битыми стаканами в тоненьких пальчиках, украшенных фирменными, крапчатыми накладными коготками. Пока любимая молчала, Юра отчетливо расслышал полный удивленной детской обиды голосок одной: «И я ей говорю: „Мама, ну разве можно бить ребенка железной херней по голове?"».

– Опять тебя заколбасило, – нежно сказала любимая.

– Точно, – с готовностью признался он.

Тогда она, не оборачиваясь, молча, но очень красноречиво показала большим пальцем себе за спину. Там ничего особенного не было, только темное окно. Но Юра знал, что любимая имеет в виду. За окном, за темной слякотью, наполненной томительным падением вялых, как тонущие клецки, хлопьев октябрьского снега, за нескончаемым шествием тяжелых мокрых черепах, с карнавальной монотонностью сверкающих поворотными и габаритными огнями, среди ошпаренной пляски реклам торчал на той стороне проспекта популярный билборд. Впрочем, он много где торчал. Молодая красотка в обтягивающем черном платье с гипнотической неотрывностью, будто двумя лунму, глядела на зрителя, грациозно держа на весу точеную руку с полураскрытой ладонью, на которой смутно сияла какая-то ценность. Метровые буквы подписи гласили:

«Любишь? Докажи!»

– Ну и докажу, – сказал Юра. – Только так, что тебе мало не покажется.

Она улыбнулась:

– Гонишь?

– А вот и нет. Прикинь, у меня такая хрень заваривается… – смущенно начал он. Помедлил немного, а потом, окончательно решившись, без утайки и прикрас рассказал о сегодняшнем предложении.

Любимая посмотрела уважительно, но без большого удивления.

– Да, у тебя срастется, – веско сказала она. – В масть вымутил.

– Но, понимаешь, как-то… нелепо… Боюсь, приклеится потом – не отдерешь. Ты же первая хихикать будешь.

– Да, и чего?

– Ну… тут момент такой… чувствительный. Я же тебя… ну…

Она презрительно поджала губы.

– Если бы мне сказали: вот прикинь Офелию, но на шару или прикинь какашку, но дадим еврики – я бы ни фига не парилась.

– А мне как-то… не по себе.

Она задумчиво прихлебнула изрядный глоток «Ксюхи-демократки» и разумно сказала:

– Мы живем в обществе потребления. Мы потребляем, нас потребляют… Обмен. Круговорот. Это нормально. Муйня начинается, когда ты лох и позволяешь, чтобы тебя потребляли бесплатно, а сам не рубишь и все потребляешь только втридорога. Это нельзя. Остальное – глюки.

Он постарался мужественно расправить плечи, приосанился, как умел, и положил ногу на ногу.

– Тогда я соглашаюсь, – решительно сказал он. – Только ты помни: ты обещала.

– Ага, – сказала любимая. И напутствовала: – Не облажайся на бабосах.