Текст книги "Оборотень"

Автор книги: Сергей Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

6.

Мячикова я застал в той же позе, в какой оставил его перед ужином. Он был бледен и выглядел неважно. Желая как-то расшевелить и приободрить его, я сразу же выложил ему все, что со мной приключилось в последние два-три часа, а напоследок объявил о предложении великого сыщика Щеглова сотрудничать с ним. Мой рассказ подействовал на него ошеломляюще. Мячиков побледнел еще больше и до крайней степени разволновался. Он судорожно тер лоб и растерянно бормотал:

– Такая ответственность, такая ответственность… Не знаю, справлюсь ли… А что он сказал по поводу моего пистолета? Не грозился привлечь?.. Ну слава Богу…

Наконец он собрался с духом и сказал:

– Я чрезвычайно польщен возможностью сотрудничать с таким человеком, как капитан Щеглов, и бесконечно благодарен вам, Максим Леонидович, за вашу рекомендацию. Пойдемте к нему, я готов предстать пред его грозные очи.

Туман дымовой завесы надежно скрывал Щеглова от наших взглядов, и мы не сразу обнаружили его на фоне темного ночного окна.

Я представил их друг другу, после чего покинул номер, решив дать им возможность побеседовать наедине. К тому же от табачного дыма у меня снова разболелась голова, и мне необходима была основательная порция свежего воздуха, чтобы не дать ей расколоться пополам. Надо будет намекнуть Щеглову, подумал я, чтобы он не дымил в номере, но только как-нибудь эдак поделикатнее, а то он, не дай Бог, обидится… Последнее, что я успел заметить, покидая номер, был неподвижный взгляд Щеглова, которым он просвечивал своего визави, и Мячикова, от смущения не находившего себе места. Он сидел на самом краешке стула, положив руки на колени, и был похож на школьника, которого вызвали к директору на «ковер». В глазах его читался испуг.

Вернулся я минут через десять. Щеглов догадался открыть форточку, и к моему приходу воздух в номере заметно посвежел. Понял, наверное, что я не переношу запаха табака. Мячиков выглядел усталым и все таким же бледным. Вообще он казался каким-то странным и явно был не в своей тарелке. Разговор между ними, видимо, уже состоялся, так как они болтали теперь о каких-то пустяках. Мое появление прервало их беседу. Щеглов поднялся мне навстречу и приветливо улыбнулся.

– Заходи, Максим. Я переговорил с твоим другом и надеюсь, что он понял меня. На мое предложение о сотрудничестве Григорий Адамович ответил согласием. Что ж, рад, искренне рад: теперь, когда нас трое, успех дела обеспечен… Что с вами, Григорий Адамович? – с тревогой спросил Щеглов. – На вас лица нет!

– Голова раскалывается, – натянуто улыбнулся Мячиков. – Вы уж меня извините, Семен Кондратьевич…

Щеглов вынул из кармана пачку анальгина и протянул ее Мячикову.

– Вот, возьмите, – сказал он. – Должно помочь.

Мячиков взял, хотя и без особого энтузиазма. Зато у меня при виде бесценных таблеток загорелись глаза.

– О, вашим запасам, Семен Кондратьевич, могла бы позавидовать любая аптека! – воскликнул я. – Разрешите таблетку, Григорий Адамович, у меня, знаете ли, с самого утра…

– Да-да, конечно, – с готовностью ответил Мячиков, – берите всю пачку, анальгин мне все равно не поможет – уже пробовал…

Судя по его кислому виду и мутному взгляду, чувствовал он себя действительно неважно. Я мысленно посочувствовал ему, отлично зная, что такое головная боль. Не меньшее сочувствие вызвал он и у Щеглова.

– Может быть, стоит попробовать другое лекарство? Что вы обычно принимаете?

Мячиков махнул рукой.

– Да не надо никакого лекарства. Я вообще противник всей этой химии, от нее больше вреда, нежели пользы. Пройдет. Лучшее лекарство – это сон и свежий воздух. Ручаюсь вам, что утром я буду совершенно здоров.

Пожелав нам спокойной ночи, Мячиков торопливо покинул номер. Какое-то время Щеглов задумчиво смотрел ему вслед и усиленно тер подбородок.

– Ну как вам Мячиков? – поинтересовался я у него, когда пауза чрезмерно затянулась.

Щеглов пожал плечами.

– Да никак. Время покажет, а пока никакого особенного впечатления он на меня не произвел.

– Честно говоря, он какой-то странный сегодня, – заметил я.

– Да? Ты находишь? – с любопытством спросил Щеглов. – А каким он бывает обычно?

– О! Обычно он – сгусток энергии и оптимизма.

– И особенно по утрам, верно?

– Да… возможно, – неуверенно ответил я, несколько обескураженный вопросом. – Собственно говоря, у меня еще не было достаточно времени изучить его. Два дня – это не слишком большой срок.

– Конечно, конечно, – согласился Щеглов. – Ладно, оставим Мячикова в покое, пусть поправляется, а мы тем временем составим план действий на завтрашний день. Согласен?

Я выразил свое согласие столь бурно, что Щеглову пришлось охладить мой пыл.

– Главное в нашем деле – спокойствие, – строго сказал он, – иначе не стоит за него и браться. Усвоил?

Я смущенно кивнул. Щеглов достал папиросу и хотел было закурить, но я собрался с духом и попросил его не делать этого. На этот раз смутился он. Извинившись, он пообещал курить исключительно в коридоре. Что тотчас же и сделал.

Так закончился третий день моего пребывания в доме отдыха «Лесной».

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

1.

Когда на следующее утро Мячиков вновь появился в нашем номере, вид у него был цветущий и пышущий здоровьем. Глаза блестели, зубы сверкали в ослепительной улыбке, а круглые щеки пылали ярким румянцем. Он весь кипел от переполнявшей его энергии и вот-вот готов был лопнуть от распиравшей его жажды деятельности. Пожелав всем доброго утра, он выразил надежду, что сегодняшний день будет для нас удачным.

Щеглов, напротив, был сдержан и, как только привел себя в порядок, облачившись в синий спортивный костюм, соответствующий его новой роли лыжного инструктора, куда-то скрылся, уже в дверях объявив, что намерен провести небольшую рекогносцировку. Мячиков пришел в восторг от этого термина и пожелал ему удачи.

К завтраку Щеглов не явился, поэтому в столовую я опять пошел один. Мячиков сообщил, что у него еще остались кое-какие припасы, поэтому в услугах местной кухни он пока не нуждается. В столовой я вновь оказался за одним столиком с тем длинноволосым типом, которого принял за священнослужителя. Рядом хмуро ковырялись в тарелках двое передовиков с Алтая, от которых за версту разило спиртным перегаром. На четвертый день моего пребывания здесь я уже начал различать этих угрюмых людей друг от друга, по крайней мере один из них – а он как раз сидел сейчас за соседним столиком – заметно выделялся из их среды. Это был верзила под два метра ростом, с крупным лошадиным лицом, массивной нижней челюстью, золотыми зубами, жесткими соломенными волосами, темно-багровой кожей, покрытой густой рыжеватой растительностью, похожей на ржавчину, и мощными кулаками, каждый величиной с голову годовалого ребенка; на правой руке у него не хватало пальца. Впрочем, его товарищи отличались в основном только размерами, в остальном же они были точными копиями этого гиганта.

Чувствуя душевный подъем в связи с приездом Щеглова и желая излить душу первому встречному, я решил завязать беседу со своим соседом по столику, который тем временем с методичностью мясорубки перемалывал похожий на подметку шмоток горелого мяса.

– Скверная погода, не правда ли? – применил я старый испытанный прием.

Из недр ниспадающих в тарелку длинных, давно не мытых волос метнулся подозрительный взгляд. Сосед что-то промычал в ответ и снова принялся за трапезу.

– Вы меня извините за назойливость, – не отставал я, – но ваш вид наводит на мысль, что вы имеете какое-то отношение к церкви. Я не ошибся?

Эта тема, видимо, представляла для него интерес, и немалый. Привычным взмахом головы мой сосед спровадил гриву за плечи, показав довольно-таки приятное лицо с неглупыми, пытливыми глазами.

– Сан я еще не принял, – хорошо поставленным иерейским баском ответил он, – но к церкви отношение, действительно, имею. Я учусь в духовной семинарии. Фома.

Я не сразу сообразил, что Фома – это его имя и что он, произнеся его, тем самым желает представиться, снисходя до знакомства со мной.

– Максим, – ответил я.

– Я возглавляю рок-группу «Пасхальное яйцо», – внезапно заявил он.

– Как-как? – удивился я.

– «Пасхальное яйцо», – повторил он, отправляя в рот здоровенный кусок чего-то зеленого и странно пахнущего. – Не слышали?

– Нет, – признался я.

– Зря, – выразил сожаление Фома. – Вы вообще к музыке как относитесь?

Я ответил, что к музыке отношусь хорошо, что музыку люблю, часто слушаю и считаю себя неплохим ее знатоком. Немного знаком с классикой и несколько лучше – с роком. Фома удовлетворенно кивнул.

– Тогда вы поймете меня. Дело в том, – глаза его загорелись огнем одержимого, – что наша музыка имеет ярко выраженную религиозную направленность. Мы – православная хард-рок-группа, синтезирующая достижения мирового рока с церковными песнопениями и духовной музыкой России. Можете себе представить такой синтез?

– Честно говоря, с трудом, – сказал я.

– Вот именно. И не сможете, пока не услышите. Знаете, – как бы невзначай сказал Фома, – для нас сам Альфред Шнитке пишет.

– Ну да! – удивился я.

– Да… Только мы обычно отказываемся от его услуг.

– Так чью же музыку вы исполняете?

– Мою, конечно, – невозмутимо ответил Фома. – Нам чужого не надо.

– А тексты вы где берете? Тоже сами пишете?

– Зачем? Тексты написаны уже две тысячи лет назад.

– Вот как! Интересно.

– Именно так. Зачем что-либо выдумывать, если существует великолепный, никем еще не тронутый материал.

– Я что-то не понимаю вас.

Из бороды Фомы выплыла лукавая улыбка.

– Священное Писание. Чем не сборник текстов? Берем, к примеру, Третью Книгу Царств и шпарим все подряд. Эффект потрясающий. А главное – несем мудрость веков и дух христианства в народ. Я вообще думаю положить на музыку всю Библию. Представляете?

– Пока не очень, – с сомнением покачал я головой.

– Ничего, вы еще нас услышите. У нас великое будущее. Слово Божие не может не дойти до ушей грешников.

– Очень хочу надеяться на это. А что, кстати, означает название вашей группы? Почему именно «Пасхальное яйцо»?

– О! – он многозначительно улыбнулся. – Мы долго шли к этому названию, перебрали уйму вариантов, спорили и даже порой ссорились, прежде чем пришли к единому мнению. «Колокол», «Трубы архангела Гавриила», «Святая Церковь», «Деяния апостолов», «Иисус Назаретский», «Рождество Христово», «Пресвятая Дева Мария», рок-группа имени Великого князя Владимира Киевского и, наконец, «Пасхальное яйцо». Почему именно «Пасхальное яйцо»? Вы знаете, есть в яйце что-то бесконечное, обтекаемое, глубоко философское, изначальное, какой-то тайный смысл, скрытый от нас, простых смертных. Словом, что-то от Бога.

– Вы верите в Бога?

– А как же! – удивился он. – И я, и все мои коллеги по группе. Нельзя же говорить о Боге, не веря в Него. Это уже будет халтура, а не музыка, поверьте моему опыту.

– Верю, – искренне сказал я.

– А в ближайшем будущем я собираюсь принять сан, получить какой-нибудь дальний сельский приход и обосноваться всей командой в тамошней церкви, а вместо нудных проповедей исполнять прихожанам нашу музыку. Я уверен, что народ, и особенно молодежь, хлынет к нам. А, как вы думаете?

– Мысль оригинальная, – сказал я. – Весьма.

– А если все пойдет хорошо, – мечтательно произнес Фома, – сыграем мы им оперу «Иисус Христос – суперстар» на церковно-славянском. Как вы на это смотрите?

2.

Я не успел высказать свое мнение по поводу этой смелой затеи. Долговязый верзила с Алтая громко и пронзительно заржал. Нетрудно было догадаться, что причиной этой великолепной имитации лошадиного ржания послужили последние слова Фомы, к которому я проникся искренней симпатией и которому желал исполнения всех его грандиозных замыслов. Фома обиженно выпятил нижнюю губу и тут же скрылся за сплошной завесой своих волос, словно за чадрой. Внезапно ржание сменилось угрожающим рычанием и яростным скрипом хлипкого стула. Я непроизвольно взглянул на долговязого. Взгляд его уперся в Мячикова, который стоял в дверях и кого-то высматривал в зале. Вот он увидел меня, и на его луноликой физиономии расцвела широкая улыбка. Приветливо махнув рукой, он двинулся через весь зал к моему столику.

– А вот и я! – весело произнес он и учтиво поздоровался с Фомой. – Чем сегодня травят?

Он стоял спиной к алтайским передовикам и потому не видел, как те буравят его затылок злобными взглядами; реакция этих мрачных людей несколько озадачила меня.

А Мячиков с любопытством разглядывал столовую и беззаботно улыбался.

– А знаете, Максим Леонидович, – вдруг сказал он, – я, пожалуй, рискну отобедать сегодня в этом чудесном заведении, тем более что запасы мои подошли к концу. Надеюсь, вы составите мне компанию.

Я ответил, что сделаю это с величайшим удовольствием. Мячиков еще пару минут повертелся возле нас и покинул зал. Долговязый тип мрачно смотрел ему вслед, мял в огромном кулаке алюминиевую вилку и ожесточенно хрустел скулами. Лицо его, и без того багровое, покрылось темно-бурыми пятнами. Его товарищ тоже кипел, но с меньшим накалом. Столь сильная буря страстей, вызванная у этих людей появлением Мячикова, не укладывалась в моем сознании. Не тот человек Григорий Адамович, чтобы возбуждать в ком бы то ни было ненависть, ярость и гнев. Была во всем этом какая-то неувязка.

3.

К двенадцати часам в номер влетел Щеглов.

– А известно ли вам, коллега, – переведя дух, спросил он, – что у этого здания имеется обширный подвал, запираемый изнутри? – Я удивленно вскинул брови. – А, я так и знал!

Он залпом выпил стакан воды, достал было папиросу, но вовремя спохватился и спрятал ее обратно.

– Обшарил все здание сверху донизу, – продолжал он. – Любопытный домик, скажу я тебе. Видеотека и зал игровых автоматов пустуют, зато в биллиардной жизнь бьет ключом. И знаешь, кто там прописался? Эти четверо алтайских головорезов в компании с твоим симпатягой доктором – и все пьяные. Алтайцы попеременно режутся в биллиард, а доктор сидит в углу и коротает время в одиночестве, молчании и самосозерцании. По-моему, они все заодно. По крайней мере, когда я вошел, алтайцы о чем-то вполголоса беседовали между собой, совершенно не замечая доктора, но при моем появлении разговор тут же оборвался и не возобновлялся до тех пор, пока я не убрался оттуда, причем их вид был настолько агрессивен, что даже мне стало не по себе, – а мне, как ты наверняка знаешь, приходится иметь дело с людьми далеко не робкого десятка. Четвертый этаж особенного интереса у меня не вызвал, но вот подвал… С подвалом несомненно связана какая-то тайна. Я обнаружил три двери, ведущие в него, и все запертые. При более внимательном осмотре я пришел к выводу, что ими часто пользуются. За одной из дверей мне даже послышались приглушенные голоса, но ручаться я за это не берусь. И если с подвалом связано действительно что-то таинственное, то об этом наверняка должен знать директор дома отдыха. Вообще, директор произвел на меня впечатление странное: какой-то запуганный, дерганый, и – главное – не чувствует себя хозяином, словно кто-то невидимый направляет все его действия. Штат у него невелик: помощник, две уборщицы, водитель, два повара, два работника по кухне, в обязанности которых входит мытье посуды, разгрузочно-погрузочные работы, уборка столовой и смежных с ней помещений, и твой приятель доктор. Итак, из восьми человек, названных мною – сюда же входит и директор, – шестеро – мужчины. Необычная пропорция, не правда ли? Да, чуть не забыл, есть среди обслуживающего персонала еще одна особа женского пола, девушка по имени Катя, только что закончившая кулинарный техникум и посланная в эту глушь отбывать практику. Очередная гримаса судьбы. Она тоже выполняет работу по столовой

Я вспомнил, что как-то раз, а то и два, видел розовощекую молоденькую девушку в белоснежном фартучке, мелькавшую меж неказистых столиков сумрачной столовой. Честно говоря, до сих пор я ни разу не задумывался о ее существовании, как не замечаем мы порой снега зимой, а травы летом.

– Я навел справки о каждом из этих восьми человек, – продолжал Щеглов, меряя комнату широкими шагами, – и выяснил любопытный факт. Обе уборщицы слегли с гипертонией, страдая от внезапной перемены погоды, водитель безвыездно торчит в гараже, ремонтирует автобус, помощник директора вообще пропал невесть куда, а четверо кухонных работников – практикантку Катю я в расчет не беру – неотлучно находятся либо в своих номерах, либо в подсобке, где до посинения режутся в карты. Доктор, как я уже говорил, в основном пропадает в биллиардной. Таким образом, из всего обслуживающего персонала дома отдыха «Лесной» мы имеем возможность лицезреть лишь одного директора, который не очень-то, мне кажется, дорожит своим местом и рад, я думаю, был бы избавиться от него. Вот, пожалуй, и все, что мне удалось узнать за эти три часа.

Я выразил свое восхищение оперативностью Щеглова и его профессиональной хваткой, на что он отмахнулся и скорчил недовольную гримасу. Его упоминание о докторе внезапно напомнило мне о моих ночных находках на кафельном полу туалета, и я рассказал ему о двух пустых ампулах, сообщив также чудом сохранившееся в памяти название лекарства. Щеглов мгновенно преобразился.

– Что же ты раньше молчал! – набросился он на меня. – Сыщик липовый!..

Я совершенно не ожидал подобного оборота и добавил, что местный врач не проявил к ампулам никакого интереса, заявив, что это обычное болеутоляющее средство со множеством, правда, побочных эффектов.

– Побочных эффектов! – передразнил меня Щеглов. – Да ты хоть знаешь, что это такое! – Он снизил голос до шепота и сильно округлил глаза. – Это сильнейший наркотик! – Я побледнел. – Да-да, не удивляйся, здесь, в доме отдыха, кто-то систематически колется, и колется преимущественно по ночам, в туалете, скрываясь от посторонних глаз.

– Да зачем же в туалете? – удивился я. – Неужели нельзя в каком-нибудь другом месте, поприличнее, ну хотя бы у себя в номере?

– Вот в этом-то весь и вопрос! – воскликнул Щеглов. – Раз он производит эту процедуру не в номере, значит, он живет не один, а с соседом, при котором открываться ему совершенно никакого резона нет.

– Так-так, – начал что-то понимать я. – И по всей видимости, этот наркоман – мужчина.

– Верно! Женщина бы в мужской туалет сунуться не решилась. Думай, думай, Максим, ты на верном пути. – Щеглов, улыбаясь, смотрел на меня.

Я напряг свои умственные способности и сумел продвинуться еще на один шаг.

– Первую ампулу я нашел в ночь убийства, – размышлял я, – значит, велика вероятность, что ее оставил либо убийца, либо убитый накануне их трагической встречи. Возможно также, что сама ссора произошла из-за наркотиков. Перед тем как выйти в коридор, я слышал шорох за дверью, а это как раз напротив туалета. Но, – я на минуту задумался, – на следующую ночь я снова обнаружил ампулу, и снова на том же месте. На этот раз убитый ее оставить не мог, значит, можно сделать предположение, что в обоих случаях ампулы оставлялись убийцей.

– Логично, – согласился Щеглов, – но не очевидно. Вполне возможно, что ампулы обронил кто-то другой. Но мы все же примем твою версию за рабочую, так как она на сегодняшний день больше всего отвечает имеющимся у нас фактам. Пойдем дальше. Из трех ночей, проведенных тобой здесь, две оказались богатыми на находки, третья же только что минула. Уборщицы еще вчера слегли, значит, в туалете никто не убирал…

– Понял! – вскочил я. – Подождите, я мигом!..

Я вылетел из номера и ринулся в туалет. Но поиски мои, несмотря на всю их тщательность, не принесли успеха: третьей ампулы не было. Покопавшись в урне, я обнаружил там ту, что бросил в первую, роковую ночь, и на всякий случай прихватил ее с собой. Не доходя двух шагов до своего номера, я увидел, как из соседней двери, оттуда, где некогда обитал Хомяков, пыхтя и отдуваясь, выплыл грузный мужчина с тремя подбородками и внушительным брюхом, подозрительно покосился на меня и вдруг хриплым, свистящим басом спросил:

– А по какой это причине вы номер сменили, а, молодой человек? Следы заметаете?

Я настолько опешил, что дал этому гражданину уйти, так и не удостоив его ответом. Во-первых, для меня был полной неожиданностью тот факт, что номер Хомякова уже заселен, а во-вторых, откуда он знал, что я переехал? Откуда такая наблюдательность и такой интерес к моей особе? Кто он? И что означают его последние слова о следах, которые я якобы заметаю? Осаждаемый этими мыслями, я вернулся к Щеглову. Не откладывая в долгий ящик, я рассказал ему все, начиная с неудавшейся попытки найти третью ампулу и кончая странной встречей у дверей номера.

– М-да, – задумчиво произнес он, – все это действительно очень странно. – Он повертел в руках ту, первую, ампулу и спрятал ее в карман. – Что ж, пора подводить итоги. В ночь совершения преступления неизвестный мужчина, пристрастный к наркотикам, случайно или по предварительной договоренности встретился с Мартыновым и смертельно ранил его ножом в сердце. Экспертиза установила, что удар был нанесен снизу острым длинным колющим предметом, от которого пострадавший скончался через десять минут после удара. То ли до, то ли после трагедии предполагаемый преступник ввел в свой организм наркотическое средство. После нанесения раны он скрылся, унеся с собой орудие преступления. Теперь о самом преступнике. Логика подсказывает, что, употребив наркотик в первые две ночи, он должен был произвести ту же процедуру и в третью, то есть минувшую, ночь. Наверняка он так и сделал, но, – Щеглов многозначительно поднял указательный палец кверху, – судя по отсутствию следов там, где им надлежало бы быть, можно смело предположить, что преступник либо нашел себе более удобное место для своих инъекций, либо от него съехал сосед, – впрочем, одно следует из другого.

Тень какой-то ужасной мысли занозой вонзилась было в мое сознание, но я тут же с негодованием отбросил ее, так окончательно и не поняв, что же это была за мысль. Следом на ум пришло нечто иное.

– Вчера увезли Хомякова, – в раздумье сказал я, – а сегодня в его номере уже обитает новый жилец. Правда, тут еще была какая-то женщина, делившая номер с Хомяковым, но о ней нам пока ничего не известно. С этим Хомяковым вообще какая-то путаница. Зато тип, сменивший Хомякова, наверняка поможет распутать этот клубок. Нужно только узнать, кто был его соседом по прежнему номеру, и как следует потрясти обоих.

– Возможно, возможно, – рассеянно произнес Щеглов, как-то странно глядя мне в глаза, – возможно, ты и прав. Поскольку же работа с людьми – дело деликатное и требует определенного навыка и опыта, позволь мне самому заняться выяснением этого вопроса. А тебе, Максим, я бы порекомендовал найти доктора и поговорить с ним по душам, тем более что вы с ним, по-моему, уже нашли общий язык. Кстати, – как бы невзначай спросил он, – ты рассказывал Григорию Адамовичу о своих находках? Я имею в виду ампулы.

– Нет, – покачал я головой.

– Почему? – спросил Щеглов и прищурился.

Я пожал плечами:

– Просто не придал им значения.

Щеглов кивнул:

– Ясно. Ладно, я сам ему сообщу. Будь добр, сходи за ним, нужно кое-что обсудить всем вместе. Впрочем, не надо…

Он трижды стукнул в стену, отделяющую наш номер от мячиковского, и буквально через сорок секунд на пороге возник сияющий Мячиков собственной персоной.

– Я к вашим услугам, господа, – весело произнес он.

Что меня больше всего поражало в капитане Щеглове, так это его способность круто менять тему разговора либо начинать новый в таком необычном ракурсе и с таких каверзных вопросов, что любой человек, попавший в лапы к гениальному сыщику, тут же пасовал перед ним и порой выкладывал такое, о чем даже сам Щеглов помыслить не смел. Как раз таким вот вопросом и встретил Щеглов вошедшего Мячикова.

– А скажите-ка, Григорий Адамович, какой калибр у вашего «Вальтера»?

Мячиков, все также продолжая улыбаться, пожал плечами.

– Понятия не имею. Честно признаюсь, никогда не задавался этим вопросом.

Он вынул из бокового кармана пиджака свой пистолет и протянул его Щеглову. Тот взял его в руки и принялся внимательно рассматривать.

– Ба! Да это вовсе не «Вальтер», а самый обыкновенный «Макаров»! И с чего это я взял, что у вас «Вальтер»?

Он вернул пистолет владельцу и какое-то время хранил молчание.

– Зачем он вам, Григорий Адамович? – спросил он наконец. – Ведь стрелять вы не умеете, и даже, как я понял, боитесь его. Может быть, отдадите мне?

Мячиков снова полез в карман.

– Если это приказ, – отчеканил он уже без тени улыбки, – то я готов беспрекословно подчиниться. Возьмите, Семен Кондратьевич, вы вправе требовать это от меня. Но, по правде говоря, с ним я чувствую себя спокойнее.

– Нет-нет, что вы! – остановил его Щеглов. – Какой там приказ! Это просто дружеский совет, не более чем рекомендация. Оставьте его у себя, раз вам так удобнее, только будьте осторожнее, и если уж придется вам применить оружие, то старайтесь делать это лишь в самых крайних обстоятельствах, когда другого выхода не будет.

– Разумеется, – снова расцвел Мячиков. – В лучшем случае я припугну им кого следует, а так – Боже упаси вообще к нему прикасаться.

В течение следующих десяти минут Щеглов вводил Мячикова в курс дела, вкратце изложив ему результаты своей утренней рекогносцировки. Мячиков внимательно слушал, весь подавшись вперед: глаза его жадно светились, придавая луноподобному лицу какое-то фантастическое выражение. Затем Щеглов остановился на ампулах, найденных мною в предыдущие ночи, но наши совместные с ним умозаключения оставил пока при себе. Реакция Мячикова на рассказ об ампулах была весьма бурной.

– Чушь какая-то! – воскликнул он, недоверчиво качая головой. – Не может такого быть! Посудите сами, Семен Кондратьевич: наркотики – и в эдакой дыре! Где же здесь логика? Что он, спрашивается, здесь забыл? Нет, нет, что-то здесь не так…

– Однако, – строго произнес Щеглов, в упор глядя на Мячикова, – ампулы существуют, и этот факт со счетов уже не сбросишь. Вот взгляните, одна из них, – и Щеглов протянул ему мою ночную находку.

Но Мячиков не взял ее и даже, как мне показалось, слегка отшатнулся от Щеглова. Лицо его стало бледным, а глаза испуганными.

– Нет-нет! – воскликнул он. – Не надо! Я вам верю, хотя о таком лекарстве слышу впервые. Омнопон… Гм… Просто я хотел увязать вашу находку с обычной логикой. Согласитесь, что это удается с большим трудом.

– Возможно, – сухо ответил Щеглов, – но в нашем деле во главу угла следует ставить факты, а уж потом обрамлять их гипотезами с привлечением этой вашей логики. Если следователь начнет отбрасывать факты и вещественные доказательства только потому, что они не подлежат логическому осмыслению – по крайней мере, с его точки зрения, – то, согласитесь, это будет выглядеть несколько странно.

Мячиков улыбнулся и опустил голову.

– Разбит, – произнес он покаянно, – разбит по всем статьям. Тягаться с вами, Семен Кондратьевич, мне явно не под силу. Согласен признать свое поражение и вашу правоту во всем, что было, есть и будет впредь. Прав был Максим Леонидович, называя вас гениальнейшим сыщиком нашего времени.

– Ну, знаете ли… – произнес было я, краснея от смущения, но Мячиков тут же перебил меня:

– Говорили, говорили, Максим Леонидович, – помните, в первый вечер нашего знакомства?

– Довольно! – строго оборвал его Щеглов. – Я этого не люблю… Итак, вернемся к нашему делу. У вас есть какие-нибудь соображения, Григорий Адамович?

Мячиков ненадолго задумался.

– Вы считаете, Семен Кондратьевич, что среди обитателей дома отдыха есть наркоман?

– Да, считаю.

– Гм… Пожалуй, я соглашусь с вами, хотя между этим фактом и убийством Мартынова пока никакой связи не вижу. Опять-таки исходя из вашей теории ставить во главу угла факты, и только факты.

– Толковать факты тоже надо уметь, – возразил Щеглов. – Ладно, давайте не будем дискутировать на эту тему. Меня интересует вот что. Прежде чем приступать к активным действиям, я хотел бы знать ваши соображения о путях наших дальнейших поисков. – Он вопросительно взглянул на Мячикова; тот лишь пожал плечами и покачал головой.

– Я пока что не готов предложить что-нибудь существенное.

– Ты, Максим, – обратился ко мне Щеглов.

Я не заставил себя долго ждать и сказал:

– Во-первых, нужно определить круг подозреваемых лиц. В этот круг, по-моему, смело можно включить все население дома отдыха, но некоторым из них, безусловно, следует отдать предпочтение.

– Кто же эти лица? – с интересом спросил Щеглов.

– Директор дома отдыха, четверо алтайцев и…

– …и врач, – подсказал Мячиков.

– Верно, – ответил Щеглов, прохаживаясь по номеру и явно страдая от моего запрета на курение, – я полностью согласен с вами, друзья. Эти шестеро действительно заслуживают пристального внимания. Дальше?

– Во-вторых, – продолжал я, – необходимо проникнуть в подвал и исследовать его.

– Вот! – воскликнул Щеглов. – Вот слова, которые я ожидал услышать от вас. Правильно, Максим, именно в подвале кроется основная тайна этого здания.

– Вряд ли, – с сомнением покачал головой Мячиков. – Вряд ли подвал скрывает что-либо интересное для нас. Скорее всего, там хранятся продукты, и вы, Семен Кондратьевич, вполне могли слышать голоса поваров или грузчиков, спустившихся вниз из кухни.

– Но почему они заперты изнутри? – тут же спросил Щеглов.

– Это их право, – ответил Мячиков. – Подвал – такое же служебное помещение дома отдыха, как и другие, и обслуживающий персонал вправе пользоваться им по своему усмотрению.

– А с вами приятно работать, Григорий Адамович, – улыбнулся Щеглов. – Слова не даете сказать, чтобы не вставить возражение. По крайней мере, заставляете шевелить мозгами. Учись, Максим, – кивнул он мне, – и не бойся спорить со мной. В споре, как известно, рождается истина. Я ведь не Господь Бог и тоже не застрахован от ошибок. И все-таки, – он снова повернулся к Мячикову, – я остаюсь при своем мнении. А потому предлагаю следующий план операции. До обеда осталось, – Щеглов взглянул на часы, – что-то около часа, а час в наших условиях – это целая вечность. Я возьму на себя самый опасный участок – подвал и постараюсь незаметно проникнуть туда, ты, Максим, найди доктора и переговори с ним: чует мое сердце, он многое может порассказать, а вам, Григорий Адамович, я бы посоветовал прощупать директора. Обратитесь к нему под каким-нибудь предлогом, разговорите его, посетуйте на судьбу, на погоду, на гипертонию, на что хотите, и так, между прочим, попытайтесь выудить интересующие нас сведения: о подвале, о его исчезнувшем помощнике, о докторе и так далее.

– Не волнуйтесь, – заверил его Мячиков, – директора я беру на себя.

– В таком случае заседание следственной группы прошу считать закрытым, – полушутя-полусерьезно заявил Щеглов и достал папиросу, собираясь закурить сразу же по ту сторону двери. – Надеюсь, этот час не пропадет для нас даром.