Текст книги "Гражданская война в Испании (1936 – 1939)"

Автор книги: Сергей Данилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

К тому же танки и бронеавтомобили, скопившиеся у немногих переправ, стали удобной мишенью господствовавшей в воздухе «легионарной авиации». Не успев войти в контакт с противником, они несли совершенно напрасные потери. Впервые в военной истории ВВС оказались опасным противником бронетанкового оружия.

«Легионарии» наносили непрерывные удары по переправам. Правда, разрушить их оказалось трудным делом из-за небольших размеров целей и вражеского зенитного огня. Участники сражения подсчитали, что хорошо подготовленные германские пилоты затрачивали на разрушение каждой из переправ не менее 500 бомб. Итальянские и испанские летчики попадали в переправы еще реже, а работавшие круглые сутки республиканские саперы по многу раз восстанавливали разрушенное.

Между тем республиканскую авиацию Рохо и Негрин приказали перенацелить на помощь Модесто с огромным опозданием, только на восьмой (!) день сражения – 2 августа. Одни фронтовики считали это грубейшим просчетом, другие – плодом предательства в военном министерстве.

29–30 июля победоносно начавшееся наступление Армии Эбро было окончательно остановлено националистами. К Ягуэ прибыли резервы из Кастилии и Андалузии (в том числе наваррские бригады), и силы сторон уравнялись. У перешедших к обороне Солчаги и Кейпо ставка Франко забрала в пользу фронта на Эбро всю бронетехнику и часть артиллерии.

Еще через несколько дней на стороне националистов было преимущество в живой силе и технике. На Эбро появились лучшие полевые командиры националистов – покорители Севера Алонсо Вега и Гарсиа Валино, штурмовавший Мадрид полковник Кастехон.

6 августа Ягуэ развернул ответные атаки против республиканского плацдарма, пытаясь отсечь Модесто от переправ. Ударам пехоты и танков подвергся также вырвавшийся далеко на юг 5-й корпус. Отсечь всю Армию Эбро у националистов не получилось, но под их натиском Листер должен был отступить от Гандесы, которую он так и не взял. Теперь Рохо санкционировал ввод республиканских резервов. Однако, как и под Брунете, было уже слишком поздно.

Пользуясь недееспособностью лучших дивизий националистов на Эбро, республиканцы генерала Эскобара по приказу Негрина контратаковали 12 августа в Эстремадуре и за четыре дня отобрали у противника почти половину территории, занятой Кейпо в июле. Ртутные рудники Альмадена (50 % мировой добычи ртути) остались у Республики.

Затем последовали местные успехи генерала Менендеса севернее Валенсии, атаки каталонцев у Лериды и Тремпа. Но Франко игнорировал эти разрозненные и несильные удары на отдаленных направлениях. Он лучше многих понимал, что уничтожение отборной вражеской армии важнее немедленного захвата рудников и что битва на Эбро становится решающим сражением войны.

С середины августа армия Модесто находилась в глухой обороне. Националисты наращивали силы и технические средства и вели бесконечные фронтальные и фланговые атаки. 6 сентября Ягуэ развернул второе наступление, 1 октября – третье, 30 октября – четвертое.

Особенно мучительными были многонедельные бои на измор у высот Гаэты и Сьерра-Пандольса. Сражение все более напоминало крупнейшие битвы Первой мировой войны – Верден, Сомму, Пашендель с их низкими темпами развития операций, колоссальным расходом боеприпасов и громадными человеческими потерями в траншейных боях.

Многие пехотинцы обеих сторон глохли или сходили с ума от неумолчного грохота артиллерийских и авиационных ударов. Националисты сосредочили на Эбро не менее 750 орудий (в том числе шестидюймовых), 150 бронеединиц. Над плацдармом действовало около 500 германо-итальянских самолетов и около 100 республиканских.

Тонны взрывчатки изменили даже рельеф окрестных гор. Но националисты топтались на месте или же продвигались поразительно медленно – в среднем по 300 метров в сутки. Гигантский перевес в силе огня давал им ничтожно малые плоды. «Красные» отвечали свирепыми приказами по войскам, расстрелами за самовольный отход, сильным пулеметным и гранатометным огнем, танковыми контратаками. Когда танков не стало, республиканцы оказались сильными противниками в штыковых и гранатных схватках.

«Это самый страшный фронт из всех, которые я видел, – говорил ветеран войны Модесто в разгаре сражения в сентябре 1938 года. – На четырехкилометровом участке наступает сотня танков и столько самолетов, сколько мне никогда еще не приходилось видеть в воздухе».

Позже выяснилось, что в атаках на Гаэту и Сьерру-Пандольс генерал Ягуэ применил на узком фронте 130 бронеединиц и 300 германо-итальянских самолетов, больше, чем насчитывалось тогда во всей республиканской армии. Атакам предшествовала кропотливая воздушная и войсковая разведка и многодневный массированный артиллерийский огонь. Однако республиканцы удержали высоты и в августе и в сентябре.

«Ликвидировать красных, укрепившихся на правом берегу Эбро, нелегко. Мы имеем дело не с оравами дружинников, а с крепко сколоченной и хорошо обученной армией», – писала в дни сражения италофашистская газета «Джорнале д’Италия».

О борьбе в воздухе над долиной Эбро республиканский летчик Франсиско Тарасона рассказывал в послевоенных воспоминаниях:

«Там, наверху, мы успевали только стрелять не целясь… Вражеской авиации было так много, что мы не видели неба. Ее самолеты даже мешали друг другу. Некоторые из них дежурили над нашими аэродромами, чтобы добить нас при возвращении из полета – с пустыми баками и без патронов».

Республиканское командование и Негрин требовали отстаивать постепенно сокращавшийся плацдарм южнее Эбро, рассчитывая на скорую общеевропейскую войну. Вероятность войны росла. Август – сентябрь 1938 года стали временем чехословацкого кризиса в международных отношениях. В четырех государствах прошли мобилизации и призыв запасных военных. В Бургосе опасались, что Гитлер и Муссолини должны будут сражаться с демократическими державами и оставят националистов без дальнейшей помощи.

Опасения дальновидного Франко были вполне обоснованными. В конце августа готовившиеся к борьбе с Чехословакией, Францией и СССР Гитлер и Геринг известили правительство Франко об эмбарго на вывоз оружия и боеприпасов из Третьего рейха.

По выкладкам германских и националистических штабистов, общеевропейский конфликт мог привести к крушению националистической Испании. Вступившая в войну Франция сразу атаковала бы Франко в Марокко и в Пиренеях, а Англия – на море. Озабоченный каудильо приказал спешно укреплять обе границы с Францией – в Европе и в Африке. На возведение укреплений было направлено 20 000 военнопленных.

Но общеевропейский военно-политический кризис на пике международной напряженности закончился известным четырехсторонним Мюнхенским соглашением 29–30 сентября. Формально посвященное только судьбе Чехословакии, оно нанесло тяжкий психологический удар всем сторонникам сопротивления тоталитаризму, в том числе Республике. Войны не последовало. Международная напряженность пошла на спад. Две «великие демократии» отступили перед диктаторами, расплатившись территорией и интересами третьей страны.

После Мюнхена в рядах испанских республиканцев стали неуклонно назревать деморализация и отчаяние, которые постепенно перерастали в паралич военного и политического руководства.

Многие прежние поборники борьбы с Франко – от Асаньи до анархистов, от Агирре и Компаниса до Бестейро осудили в 1938 году военные усилия Республики и довольно открыто стали домогаться прекращения войны – в том числе ценой капитуляции. Часть социалистов даже перешла в оппозицию к продолжению войны. Сомнительными считались действия генштаба и его главы – Рохо, командования армий Центра во главе с Миахой и Матальяной.

Внимательный наблюдатель событий, находившийся в Испании свыше двух лет, Пальмиро Тольятти считал мотором тайного сопротивления и открытого саботажа масонов, к которым относились многие партийные политики, провинциальные губернаторы, кадровые офицеры и дипломаты. Надгосударственные связи соединяли их с масонством Западной Европы, которое с 1931 года поддерживало Республику, а после Мюнхена взяло курс на ее ликвидацию.

Тольятти в общей форме указал и еще на одну причину паралича власти – разложение и продажность партийно-профсоюзного и военного руководства. В секретном докладе он указывал на вовлеченность многих (включая коммунистов) в спекуляцию, вымогательства, разврат.

Из других источников известно, что в 1938 году по Республике стали ходить слухи о имеющихся у ее руководителей «секретных счетах в швейцарских банках». Естественно, что нажившиеся на войне администраторы, военные и политики с ухудшением военной обстановки стремились к чему угодно, только не к продолжению военных действий.

Косвенным подтверждением «мюнхенско-масонско-коррупционной» версии Тольятти служит следующее. Вплоть до сентября 1938 года армии Центра и Юга, несмотря на все трудности, оказывали помощь Каталонии операциями на трех фронтах. Наиболее настойчивы были Миаха и Матальяна в Эстремадуре, где активные бои шли с июня до сентября. Последнее наступление республиканцев на Эстремадурском фронте завершилось 15 сентября, на Теруэльском («пятое теруэльское сражение») – 21 сентября. Мюнхенская конференция Гитлера, Муссолини, Чемберлена и Даладье закрылась 30 сентября.

После этого имевшие большие (свыше 200 000 человек) резервы армии Центра и Юга, несмотря на приказы из Барселоны, уже не проводили по собственной инициативе ни одной заметной наступательной операции. Два с половиной месяца, пока националисты уничтожали Армию Эбро, на фронтах Центральной Испании царило полное затишье. Свернул операции и республиканский флот, лишь изредка высылавший к Менорке небольшие отряды малых кораблей – эсминцев и торпедных катеров. Между тем как раз осенью 1938 года основное ядро флота снова было в строю – вышли из ремонта два крейсера, а националисты после гибели «Балеареса» и очередного выхода из строя «Серверы» действовали на море без прежнего напора.

На флоте творились любопытные события. Пока его до весны 1938 года курировал Индалесио Прието, имевший репутацию антикоммуниста, офицеры-антикоммунисты находились под подозрением и, как правило, отправлялись в отставку. А при «союзнике коммунистов» и стороннике «войны до победы» Негрине они один за другим получали в морском министерстве свидетельства о благонадежности и возвращались на корабли.

К 1939 году в высших слоях армии и флота преобладали личности, ориентировавшиеся на выход из войны. Нас теперь поражает, что многие из них в то же время поддерживали ровные отношения с Негрином, коммунистами и советскими офицерами. Нечто подобное наблюдалось и в политических кругах.

Диктаторство коммунистов принесло закономерные плоды: военные и политики, открыто противившиеся Негрину и компартии (Асенсио Торрадо, Бестейро, Кирога, Ларго, Мангада, При-ето, Рикельме, Улибарри), лишились власти. Сохранили ее и даже повысили служебный статус лица, вовремя сделавшие выводы и не возражавшие премьер-министру и коммунистам – Буиса, Касадо, Компанис, Мартинес Баррио, Миаха, Посас, Рохо, Сарабия, Хираль, Эскобар.

Многие исследователи позже обсуждали «феномен Рохо». Консервативный выходец из чиновно-офицерской среды, религиозный человек, Висенте Рохо в социально-политическом плане был неотличим от заядлых врагов Негрина, СССР и компартии – Асенсио, Кабреры, Рикельме, Убиеты. Но компартия искала (и находила!) способы сместить подобных лиц с важных постов, открыто шельмуя их «сомнительными», «подозрительными элементами», «вражескими агентами».

Рохо же, никак не связанный с компартией, словно находился под ее покровительством. Он предлагал слишком замысловатые и трудноисполнимые планы операций, препятствовал созданию «бесполезных» по его мнению укрепленных поясов (ссылаясь на опыт гражданской войны в России и тем льстя советским офицерам!). Он закулисно боролся против интербригад, однако коммунисты и советские офицеры никогда не называли его «подозрительным» и не требовали снятия его с ключевого поста начальника генштаба.

Напротив. Коммунистические газеты (даже «Правда»!) создавали Рохо рекламу. И первым рекламную кампанию в свое время начал недоверчивый по природе советский коммунист Кольцов.

Тольятти позже писал: «Рохо всегда был загадкой. Но он умел с большим искусством культивировать отношения с компартией. Как ни странно, каждый раз перед какой-нибудь военной катастрофой Рохо делал шаг навстречу партии. Перед второй фазой Теруэля он заявил, что единственной партией, в которую он мог бы вступить, является коммунистическая. В 1938 году накануне фашистского наступления („весеннего сражения в Леванте“. – С.Д.) его сын просил дать ему партбилет, а сам Рохо обращался к Негрину за разрешением вступить в компартию (Негрин ему отказал). В то же самое время он покрывал самые подозрительные элементы из всей армии – полковников Муэдру и Гаррихо, дезорганизовал генштаб… Во время боев в Леванте влияние Рохо было направлено в неверную сторону (неправильное размещение резервов, излишние перегруппировки, ввод войск мелкими пачками). Рохо несет прямую ответственность за провал операций в Эстремадуре.

Его прокоммунистические заявления кажутся на таком фоне по меньшей мере странными».

С большинством выводов Тольятти приходится согласиться. Только по зрелом размышлении можно видеть, что странного тут мало, есть понятное и закономерное.

Тоталитарная партия, ориентированная на монополизацию власти, притягивает к себе больше карьеристов и подхалимов, чем любая другая. Рохо быстрее других понял, что такое компартия и как лучше подойти к коммунистам. Таланты Рохо состояли в усидчивости, притворстве и лести, умении обхаживать коммунистических функционеров и журналистов. Клебер считал его лицемером, Тольятти – подлецом (правда, задним числом). Тем не менее за два года он превратился из майора в генерала и занял второй по значению пост в иерархии республиканской армии.

Поучительна и карьера Сехисмундо Касадо. В противоположность принципиальным республиканцам Брандарису, Молеро, Нуньесу де Прадо, Сиснеросу он остался в республиканском лагере по стечению обстоятельств.

В отличие от хорошо образованного говоруна Рохо выходец из простонародья Касадо был неотесан и неуклюж. Он не читал лекций и не писал военно-исторических трудов. На его счету не числилось побед, зато были две крупные неудачи – у Брунете и под Сарагоссой. В Брунетском сражении он грубо нарушил дисциплину – после сердечного приступа самовольно оставил корпус и уехал в глубокий тыл.

Но Касадо установил хорошие связи сразу с двумя соперничавшими между собой политическими силами – сперва с ФАИ-НКТ, а затем с компартией. Этого хватило, чтобы болезненный и неудачливый командир, не пользовавшийся доверием солдат, из майора превратился в полковника и к 1939 году стал начальником штаба Армии Центра.

Эмиль Клебер в конце 1937 года писал:

«В начале войны республиканские органы имели подозрения, что Касадо связан с противником. Брат Касадо был арестован как активный фашист (националист. – С.Д.). Благодаря своим связям он остался работать в генштабе и окружил себя подозрительными типами – якобы анархистами… Некоторые товарищи считают, что Касадо может быть приближен к компартии. Я считаю ставку на Касадо опасной ошибкой со стороны наших товарищей».

Герой Мадридского сражения Миаха к 1939 году пафосно именовался «главнокомандующим сил Центра и Юга на суше, на море и в воздухе» и жил прежней славой. В оперативные дела генерал с весны 1937 года почти не вмешивался, тайно пьянствовал и даже вызывал подозрения в наркомании. Его втихомолку прозвали «свадебным генералом».

«Я командую только сушей, морем и воздухом, – ответил Миаха однажды советскому офицеру, старавшемуся что-то выяснить, – будьте добры обратиться к Негрину или к Матальяне».

Миаха сыграл негативную роль во время «весеннего сражения в Леванте», срывая выделение резервов на помощь Восточному фронту. Но он заблаговременно вступил во все партии Народного фронта. И в результате ни одна их них не потребовала сместить неработоспособного «свадебного генерала» с поста главнокомандующего армиями Центра и Юга. Молчали и кичившиеся своей принципиальностью коммунисты.

Вероятно, простонародное происхождение Касадо и Миахи плюс их скомпрометированность (Миаха был разбит в Андалузии, Касадо имел порочащие его связи) заставляли коммунистов думать, что подобных личностей легко держать в руках и направлять…

Зато преданные «войне до победы» военные деятели – Асканио, Брандарис, Галан, Кампесино, Клебер, Рекальде, Сиутат, Фонтана, Эстрада так и застряли в средних чинах на уровне майора или подполковника. Никому из них не было суждено стать командиром корпуса, тем более – армии. Асканио, Галану, Кампесино, Рекальде, Сиутату не помогла при этом их принадлежность к компартии, Брандарису и Эстраде – к социалистической партии. Генерала Энкомиенду отстранили от дел, переведя в разгаре войны на безвластный тыловой пост. Немногим лучше была участь Хуана Модесто, которому доверили армию, когда война была, в сущности, проиграна. Энрике Листеру, чья преданность «войне до победы» не вызывала сомнений, одно время грозил военный суд.

Разложение вооруженных сил, вызванное длительным бездействием, превращалось из следствия в причину дальнейшего военного паралича Республики. К 1939 году на Андалузском и Центральном фронтах, а также во флоте большинство солдат и матросов уже откровенно не собиралось сражаться при потворстве многих командиров и гражданских властей.

Зато националисты были воодушевлены и нацелены на борьбу, несмотря на то что у непримиримого каудильо тоже были внутриполитические трудности – интриги Аранды, Кейпо, отдельных групп фалангистов, пользовавшихся усталостью населения на третьем году затяжной войны. Некоторые из них стали допускать возможность компромисса с «красными» ради скорейшего избавления Испании от германо-итальянских союзников. Сложно развивались и отношения каудильо с фюрером и дуче.

Летом 1938 года хорошо осведомленный фон Шторер доносил в Берлин о настроениях в высших слоях националистической Испании:

«Раздаются голоса, требующие окончания войны… В ставке происходят бурные разбирательства между Франко и некоторыми генералами, не выполняющими должным образом его приказов о наступлении… Выражают недовольство руководством войной, которая развивается медленно, нанося Испании большой ущерб… Требуют найти такую формулу, которая положила бы конец военным действиям».

Озабоченность судьбой страны, самоистреблением нации приняла форму требований национального примирения.

Франко недаром считал 1938 год, принесший националистам большие военные победы, «самым трудным военным годом».

Однако в миллионной армии националистов не было сопротивления и саботажа, и она оставалась опорой диктатора. Несмотря на общую усталость от гражданской войны, недовольство многих личностью высокомерного, коварного и отчужденного от публики каудильо и его образом действий, приказы Франко и его штаба по-прежнему выполнялись. Пресыщение войной в националистической Испании, как правило, не переходило в систематическое сопротивление органам власти.

При переходе же кем-либо этой грани каудильо и его ближайшее окружение (Варела, Кинделан, Мильян, Понте, Саликет, Хиль Юсте) действовали оперативно и безжалостно. Открытых оппозиционеров тут же объявляли заговорщиками и отправляли в трибуналы.

Осенью 1938 года такая участь постигла свыше 1000 активистов Фаланги. Трибуналы без весомых доказательств обвинили их в умысле против каудильо и в намерении помириться с «красными». Смертных приговоров не последовало, однако же все обвиняемые, подобно Эдилье и его двадцати соратникам, оказались за решеткой.

(Попутно отметим, что масонские ложи в националистической Испании были запрещены, а пребывание в них приравнивалось к тяжкому уголовному преступлению…)

Положение в Республике осенью 1938 года было иным. Личность приветливого и общительного Негрина не вызывала нареканий, но продолжение им войны и его зависимость от СССР и компартии стали объектом растущих нападок и причиной все большего неповиновения правительству на местах и в среднем звене аппарата.

Победивший ранее Ларго, Асанью, Компаниса и Прието, премьер-министр не мог не чувствовать, что теперь власть стала ускользать из его рук. Нахождение правительства в течение целого года вдали от основной территории Республики – в нелюбимой испанцами полуокруженной Каталонии укрепляло влияние и позиции его противников.

Пытаясь в очередной раз нащупать путь к почетному миру, Хуан Негрин в октябре 1938 года договорился с СССР и лондонским Комитетом невмешательства о роспуске созданных Коминтерном интернациональных бригад.

Через интербригады, по подсчетам националистов, за два года прошло до 125 000 иностранных граждан. Их существование вызывало раздражение многих испанцев по обе стороны фронта. Ранее покровительствовавшее Коминтерну и интербригадовцам руководство СССР к 1938 году охладело к обеим организациям, усматривая в них гнездо шпионажа.

К осени 1938 года военная ценность бригад была небольшой, и ими можно было пожертвовать. После тяжких фронтовых потерь и дезертирства в интернациональных бригадах оставалось не более 10 000 человек, многие из которых были ранены, больны или разочаровались в Республике и так или иначе собирались ехать на родину.

28 октября 1938 года после прощального парада интербригадовцев в Барселоне бригады официально перестали существовать. Вместе с большинством их бойцов Испанию покинул и «альбасетский мясник» Марти. В обмен на упразднение интернациональных бригад Комитет невмешательства добился согласия Италии на эвакуацию из Испании такого же количества итальянских добровольцев. С ними отбыл и генерал Берти.

Однако правительство националистической Испании по-прежнему не искало мира по соглашению. Речь Негрина по Мадридскому радио 2 октября, когда он открыто говорил о необходимости понимания и мира между испанцами, его осуждение «иностранного вмешательства» и роспуск интербригад не произвели впечатления в Бургосе. Та же участь постигла обнародованное 2 декабря предложение Негрина растворить все партии и профцентры Республики в новой организации – Национальном фронте.

В сущности, Негрин собирался упразднить ненавистный националистам Народный фронт, компартию и даже собственную партию. Предложение вызвало некоторый интерес у отдельных групп фалангистов, но не у верховного вождя националистической Испании. Франко видел в инициативе Негрина только судорожные маневры стороны, загнанной в угол и обреченной на поражение.

К октябрю хорошо вооруженные националисты овладели половиной плацдарма, утраченного ими ранее за пять дней, и воздушными налетами уничтожили почти все неприятельские переправы. Они наращивали наступательные усилия. Армия Модесто мало что могла им противопоставить. Она расстреляла последние боеприпасы и была физически истощена. Из прежних 60 артиллерийских батарей уцелело только шесть. Наступил холод. В ноябре в долине Эбро выпал снег.

Правительство Негрина долго не санкционировало отступления с плацдарма. Оно надеялось истощить врага и склонить его к переговорам. Оборона плацдарма южнее Эбро давала Республике иллюзию если не грядущей победы, то хотя бы военного равновесия. Но надежды не были подкреплены трезвым оперативным расчетом. Силы республиканцев иссякали быстрее, чем силы националистов.

11 ноября Ягуэ двинул войска в пятое по счету наступление. 14 ноября Барселона разрешила Модесто эвакуировать то, что осталось от его войск. Переправ более не существовало. 15–16 ноября последние остатки Армии Эбро на лодках вернулись на северный берег реки.

В 113-дневном сражении на Эбро – самой продолжительной битве испанской войны – республиканцы потеряли, по их данным, от 50 000 до 70 000 человек ранеными, убитыми, больными и пропавшими без вести. Из этого количества почти 20 000 человек составили попавшие в плен (против 5000 пленных националистов).

Армия Модесто потеряла свыше половины живой силы, то есть была разгромлена. Девять ее дивизий фактически перестали существовать, она лишилась почти всей техники, с которой пересекла Эбро (в том числе трофеев, захваченных в первые дни битвы). Погибло не менее 130 самолетов республиканских ВВС.

Националистам на Эбро досталось немало трофеев – до 200 орудий и гранатометов, 2000 пулеметов, 35 танков, 24 000 винтовок. Б о льшую добычу они ранее взяли только в Сантандерской операции. (Впрочем, б о льшая часть захваченного вооружения была разбита или в неисправном состоянии.)

Нанесенный националистам урон тоже был велик – по официальным данным штаба Франко, они потеряли не менее 33 000 человек и (по республиканским оценкам) 214 самолетов.

Официальные данные тогдашних националистических сводок о собственных потерях на Эбро были скорее всего занижены. Возможно, в них сознательно не были включены пропавшие без вести, больные и легко раненные. Находившийся на стороне националистов и имевший доступ к закрытой статистике германский генштабист Риттер фон Ксиландер повысил цифру потерь Франко до 45 000 человек (т. е. почти на треть). Республиканцы и вслед за ними советские исследователи сообщали, что противник за 4 месяца потерял на Эбро до 80 000 человек.

Обе стороны сообщили о победе. Националисты говорили и писали об уничтожении войск Модесто и о скорой гибели «всех кремлевских марионеток, засевших в Мадриде и Барселоне». Республиканцы – о спасении Валенсии и об обескровливании неприятеля.

Республиканская армия в сражении на Эбро показала очень неплохой уровень военного и военно-инженерного искусства. Бывший сержант Модесто проявил себя настоящим полководцем. В действиях Модесто с июля до ноября 1938 года трудно найти ошибки. Ночное преодоление водной преграды и взлом вражеской заранее подготовленной обороны были осуществлены неожиданно, умело и дерзко. В отличие от Брунете и Сарагоссы, опорные пункты националистов (Ампоста, Мора-де-Эбро, Рибарроха, Файон, Черта) были обойдены первыми эшелонами пехоты и затем без особых потерь заняты второй волной наступающих.

Заслуживает высокой оценки выучка 5-го корпуса. Не имея 25–26 июля необходимой бронетехники, ни воздушного прикрытия, ни даже артиллерийского сопровождения, Листер и Тагуэнья тем не менее достигли внушительных успехов. Они, почти не понеся потерь, нанесли врагу большой урон и действенно преследовали его пехотой и кавалерией.

Еще более опасным противником Армия Эбро оказалась в оборонительной фазе битвы, о чем имеется множество свидетельств националистических командиров и нижних чинов. Почти не располагая противотанковой артиллерией и минометами, получая снабжение с постоянными перебоями, она все же сумела быстро построить прочную и глубокую противотанковую и противопехотную оборону.

Но перечисленные достоинства республиканцев были перечеркнуты их уязвимыми сторонами. Речь идет о пороках высшего командования. Слабость резервов, нерешительность их применения, роковое промедление с насущно важной авиационной поддержкой обесценили искусство саперов и пехотинцев и прекрасную артиллерийскую подготовку прорыва.

Действия различных родов войск остались несогласованными. В отличие от Мадридского, Гвадалахарского и Теруэльского сражений, республиканцы не смогли эффективно использовать бронетехнику. Ее не свели в бригаду, хотя была хорошая возможность. Значительная часть бронетехники Модесто была к тому же уничтожена вражескими ВВС у переправ, никак не повлияв на общий ход сражения.

По вине республиканских руководителей армия оставалась неважно оснащенной. Тяжелой артиллерии в Каталонии после «весеннего сражения» не было вовсе. Зенитной артиллерии на всю армию Модесто и на пять переправ, особенно нуждавшихся в прикрытии, имелось 27 стволов. Зенитных снарядов было очень мало. Противотанковых орудий почти не было. Малочисленные минометы молчали из-за отсутствия мин.

Каталонская промышленность почти не производила указанных видов вооружения, а об их заказе в СССР не позаботились ни военное министерство, ни генштаб. Вместо этого они заказывали танки, орудия, бомбовозы, торпедные катера…

Националисты тоже проявили ряд неосмотрительных действий. Штаб Ягуэ не смог верно оценить данных, добытых его же разведкой. Начальную фазу сражения националисты проиграли, около двух недель (25 июля – 5 августа) они должны были подчиняться воле хуже оснащенного и недавно разбитого ими в Арагоне неприятеля. Из-за высокомерия и самонадеянности они утратили шанс овладеть Валенсией.

Во второй фазе сражения командование националистов действовало настолько шаблонно, что напрашивается вывод о его оперативной безграмотности. Потерпев неудачу в окружении войск Модесто, Франко и Ягуэ затем три месяца штурмовали сильные вражеские позиции прямолинейно, в лоб, расплачиваясь тяжкими потерями. Они ухитрились повторить ошибки «красных» в Каса-дель-Кампо, у Ла-Гранхи, Уэски, Брунете и Сарагоссы. Верховному командованию националистов в августе 1938 года не пришла в голову мысль воспользоваться уходом лучших вражеских сил за Эбро и основной удар обрушить на Каталонию с запада – на плохо защищенном фронте в долине реки Сегре.

Однако националистические армии хорошо снабжались, а их войска удачно взаимодействовали на поле боя. Танки и авиация применялись массированно, всегда после разведки и в сопровождении артиллерии и не несли больших потерь. Тщательно согласованные во времени и по месту действия ВВС, артиллерии, пехоты и бронетехники, общее материальное превосходство позволили националистам к ноябрю 1938 года превратить поражение в конечный успех стратегического значения.

Пауза после битвы на Эбро была недолгой. Во время противоборства Ягуэ и Модесто ставка Франко проработала планы дальнейших действий. Каудильо сперва вернулся к идее «финального удара» в Кастилии и занятия Мадрида. Но агентурная и воздушная разведка подтвердила, что город тщательно укреплен и прикрыт 200-тысячными силами. Поэтому 26 ноября решено было наступать на Каталонию.

Ни одну операцию за весь период войны Франко не готовил так тщательно, как Каталонскую. После огромного расхода военных материалов на Эбро и под Валенсией его армия нуждалась в переоснащении. Каудильо в ноябре пошел на громадную уступку нацистской Германии – он утвердил «план Монтана», против которого возражал около двух лет.

Немцы получили право на контрольный пакет акций в большей части испанской добывающей индустрии – от 40 до 75 процентов основного капитала различных рудников. В Испанском Марокко процент германского капитала в добывающей промышленности разрешено было довести до 100 %. На этом условии Гитлер и Муссолини сняли августовское эмбарго на вывоз оружия.