Текст книги "Русский офицерский корпус"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

В 1859 г. для военных чиновников введен облегченный порядок перевода в другие места службы: на переводы, не требовавшие объявления в Высочайшем приказе, не нужно было спрашивать разрешения, а было достаточно взаимной договоренности начальников. В 1861 г. закреплено действовавшее в течение 45 лет в виде «временной меры» правило о том. что военные чиновники могут увольняться со службы в любое время года (а не только в сентябрьской трети).

Военные чиновники отмечались теми же видами наград, что и офицеры, но с рядом особенностей. В XVIII – начале XIX в. они могли награждаться за отличия (и в мирное время, и особенно во время войны – за боевые отличия) даже военными чинами (награждение следующим гражданским чином было обычным), в том числе и генеральскими. Орденами в общем порядке могли награждаться только старшие военные чиновники, в 1821 г. запрещено представлять к орденам чиновников ниже IX класса. Награды в этом случае заменялись деньгами.

Единовременные денежные награды применялись и самостоятельно. Это была вообще наиболее распространенная форма награждения чиновников, в том числе и военных, причем нередко такое награждение носило массовый характер, когда, например, военным чиновникам какого–то учреждения или даже, скажем, всего «комиссариатского штата» повелевалось выдать «годовое по чинам и не в зачет жалованье». Кроме единовременных выдач могли даровать сверх жалованья пожизненные пенсионы (до 1824 г.), в 1824 г. эта форма поощрения заменена добавочным жалованьем на время службы в данной должности. В 1829 г. военным чиновникам, служащим в Сибири, назначалась дополнительная пенсия, выплачиваемая и при оставлении на службе: после 10 лет – ⅓ оклада, за 20 лет – ⅔ и за 30 лет – полный оклад в виде особой награды за трудные условия службы. Военные чиновники – участники обороны Севастополя получили право наравне с офицерами считать месяц службы там за год. В 1864 г. военные чиновники получили важнейшее преимущество над офицерами при получении наград: им отменены служебные аттестации, в результате чего отпали многие причины, ранее препятствовавшие получению наград.

Пенсии и обеспечение семей

Так же, как и офицеры, военные чиновники при отставке могли определяться на инвалидное содержание. Пенсии им назначались на тех же основаниях, что и всем гражданским чиновникам империи: положением 1764 г. пенсия в размере половинного жалованья назначалась чиновникам, прослужившим на действительной службе 35 лет (служба считалась не ранее, чем с 15–летнего возраста), или менее того – по болезни или увечью и не оштрафованным «за большие и бесчестные преступления». В 1818 г. пенсии положено было назначать не по окладам жалованья, а по чинам (за исключением медиков), а в 1819–1820 гг. минимальный размер пенсии установлен в 100 руб. в год (хотя бы сам оклад был меньше). На практике размер пенсии назначался по усмотрению и положение 1764 г. часто не соблюдалось. Военным чиновникам, раненым на войне, с 1793 г. полагалась пенсия в размере полного оклада. Следующим чином при отставке награждали в том случае, если был выслужен положенный к производству срок, а мундир разрешалось носить в отставке после 10 лет службы в классных чинах; и на то, и на другое требовалось особое представление о Высочайшем соизволении. Пенсии семьям военных чиновников назначались на равных правах с семьями офицеров. В ряде случаев (выдающихся заслуг мужа) вдове назначалась особая пенсия.

После издания устава о пенсиях 1827 г. к нему составлено расписание, определяющее размеры пенсий для военных чиновников. Чиновникам, не получавшим на службе жалованья, не назначались и пенсии. В 1840 г. оклады пенсий (в рублях серебром) определены следующим образом: за 35 лет службы полагался пенсион в размере полного оклада жалованья, при этом высший оклад (по 1–му разряду) составлял 1143,6 руб., а низший (9–го разряда) – 85,8; за 30 лет – ⅔ оклада (762,3 и 57,15 руб. соответственно), за 20 лет – ⅓ оклада (381,15 и 28,59 руб.). Время, проведенное в боях и походах, засчитывалось военным чиновникам, как и офицерам, в двойном размере при выслуге к пенсии. Да и вообще принципы назначения пенсий военным чиновникам совпадали с применявшимися по отношению к офицерам.

Совершеннолетним детям умершего военного чиновника пенсия не назначалась. Но в 1836 г. было установлено, что правило, по которому чиновник, пропустивший 10–летний срок подачи заявления на пенсию, лишался ее. не распространяется на его семью. Из пенсии детям умершего чиновника не могли также делаться вычеты на погашение казенного начета, если таковой был наложен на него и не выплачен до смерти. Вдовам унтер–офицеров, получивших при отставке первый классный гражданский чин, по положению 1831 г. также назначалась пенсия.

С 1869 г. военные чиновники могли получать пенсии по последней должности, только прослужив на ней не менее 5 лет. На военных чиновников и их семьи распространялись правила о причислении к комитету о раненых (т. е. признания инвалидности) и о назначении пенсий из эмеритальной кассы военно–сухопутного ведомства.

Глава 7.
Социальный облик
Происхождение

Как уже неоднократно подчеркивалось, любой офицер в России уже по одному своему положению офицера был дворянином: потомственное дворянство приобреталось с первым же офицерским чином прапорщика (с 1845 г. он приносил личное дворянство, а потомственное давал чин майора, а с 1856 г. – полковника). Поэтому, строго говоря, весь офицерский корпус всегда был только дворянским по своему составу и другим быть не мог. Обычно под «социальным составом» офицерского корпуса в литературе понимается социальное происхождение его членов, однако смешение этих понятий (не в последнюю очередь вызванное задачей целенаправленной фальсификации всех сторон жизни дореволюционной России в советский период) породило путаницу и вызвало к жизни самые нелепые утверждения на этот счет. Характерный образчик подобной нелепости содержится, например, в одной из последних (и в целом неплохой) книг. Причем авторами двигала вроде бы благая цель: они пишут, что «вопреки мнению, встречающемуся в современной отечественной военно–исторической литературе, все же некоторая часть офицерского корпуса вплоть до 1798 г. состояла из лиц недворянского происхождения» (пока Павел I не запретил производить в офицеры недворян)… »Только после этого офицерский корпус сделался чисто дворянским»{264}.

Между тем дело обстояло как раз противоположным образом. «Чисто дворянским» офицерский корпус был и оставался всегда, а что касается офицеров недворянского происхождения, то «некоторая часть» (как мы увидим позже) была довольно значительной, причем как раз на протяжении XIX в. (т. е. после 1798 г.) она особенно существенно увеличивалась (указ же Павла I, о котором идет речь, во–первых, не запрещал вовсе производить в офицеры недворян, а только ограничивал это право фельдфебелями, выслужившими полные сроки службы, а во–вторых, действовал всего один год). «Встречающееся мнение», с которым полемизируют авторы, и вовсе сводится к тому, что офицерство русское было какой–то замкнутой кастой, куда вход лицам недворянского происхождения был заказан. Впрочем, подобное суждение есть лишь частный случай общего извращения советской историографией российской истории.

При создании русской регулярной армии накануне Северной войны ее офицерский корпус комплектовался, естественно, из дворян – прирожденного военного сословия. Из дворян, кстати, комплектовался и рядовой состав целых частей, так что до 90% всех дворян тогда служили рядовыми и унтер–офицерами. В 1699– 1701 гг. существовала еще дворянская конница – реликт прежнего дворянского ополчения (1180 человек); кроме того, исключительно из дворян было сформировано 12 драгунских полков (12 234 человека), и множество дворян служили рядовыми в гвардейских и армейских пехотных полках вместе с рекрутами из крепостных. «Начальных людей» (офицеров) было 2078 человек. Если дворянская конница составляла только 1% численности армии, то дворянство в целом – около 25% всех военнослужащих{265}. Понятно, что и почти все офицеры были из дворян.

Однако уже в ходе Северной войны офицерский корпус стал быстро пополняться производимыми в офицеры унтер–офицерами и солдатами из других сословий (поскольку никаких Ограничений по происхождению не существовало), и за два военных десятилетия таких было произведено довольно много. К концу войны, в 1720– 1722 тт., офицеров недворянского происхождения (по сведениям «полковых сказок» – данных, представлявшихся командирами частей) в пехоте насчитывалось около 40%. а в драгунских полках – около 30%{266}. В последующий период, менее насыщенный военными действиями, процент офицеров недворянского происхождения несколько сократился. Обязательность дворянской пожизненной службы приводила к тому, что подавляющее большинство дворян становились офицерами.

Каждый дворянин, достигавший 16–летнего возраста, записывался в войска рядовым и если не выслуживал офицерский чин, то должен был так и служить всю жизнь рядовым или унтер–офицером (только немецкое дворянство Эстляндской и Лифляндской губерний было освобождено от обязательной службы). Встречались, конечно, случаи уклонения от службы (для чего некоторые дворяне записывались в другие сословия, в частности в купечество){267}, но их сурово пресекали и дворянам в любом случае не было иного пути, как выслужить офицерский чин. При незначительной в мирное время убыли офицеров это, разумеется, затрудняло выходцам из других сословий путь к офицерскому чину.

По данным полковых рапортов за 1755–1758 гг. (16 пехотных, 13 кавалерийских, 24 гарнизонных, 20 ландмилицких – примерно 42% всех полков русской армии), из служивших в них 3737 офицеров детей потомственных дворян насчитывалось 3116 (83,4%), недворянского происхождения – 621 (16,6%). Среди последних было 99 детей личных дворян и обер–офицеров (2,7%), 215 – солдат (5,8%), 19 – казаков (0,5%), 48 – однодворцев (1,3%), 44 – крестьян (1,2%), 14 – посадских людей (0,4%), 6 – купцов (0,2%), 23 – приказных людей (0,6%), 56 – духовенства (1,5%), 17 – разночинцев (0,5%) и 80 человек (2.1%), не указавших происхождения{268}. Вторая половина XVIII в. вообще была временем, когда доля выходцев из дворян среди офицерского корпуса была наивысшей. Когда в 1762 г. был принят Манифест «О вольности дворянства», то дарованное им право выхода в отставку в любое время не распространялось на дворян, служивших в армии солдатами, они должны были служить 12 лет без права отставки. Таким образом еще более стимулировалась выслуга дворянами офицерского чина.

Состав офицеров по происхождению мог довольно сильно варьироваться по полкам. В начале XX в. по заданию Военного министерства проведено исследование социального происхождения офицеров ряда полков, послужные списки офицеров которых полностью сохранились за полтора столетия. Полки выбраны так, чтобы выборка была представительной для всей русской армии. Исследования показали такую долю офицеров недворянского происхождения (в процентах по годам){269}:

С середины XIX в. офицерский корпус все в большей степени начинает пополняться выходцами из непривилегированных сословий, процент выходцев из потомственных дворян стремительно падает. Особенно усилился этот процесс после принятия закона о всеобщей воинской повинности и открытия юнкерских училищ, дававших армии в основном недворянский контингент. Причем процент дворян (в том числе и детей личных дворян) снизился и среди учащихся военных училищ (с 76% в 1877 г. до 62% в 1881 г.), и только в военных гимназиях он оставался высоким (95%). Генерал Н. Милорадович отмечал в 1887 г., что в результате этого «процент офицеров не из потомственных дворян начал постепенно повышаться, достигнув в иных частях ужасающей цифры в 60–70%». С 1881 по 1903 г. процент потомственных дворян сократился даже среди учащихся военных училищ (с 54 до 47%) и кадетских корпусов (с 69 до 62%). В юнкерских же училищах процент детей личных и потомственных дворян упал с 63,4% в 1886 г. до 39,8% в 1902 г. В целом на 1 января 1897 г. среди всех 17 123 воспитанников военно–учебных заведений потомственных дворян насчитывалось только 8930 человек (52,1%). В результате доля выходцев из потомственных дворян среди всего офицерского корпуса русской армии изменялась следующим образом:

Вместе с офицерами пограничной стражи к началу 1897 г. из 43 720 офицеров потомственными дворянами по происхождению были 22 290, или 51,9%{270}.

Имеются также данные о сословном происхождении офицеров частей 15 мая 1895 г., затребованные Главным штабом от командования военных округов и сведенные вместе с разделением по родам войск. Согласно им, из 31 350 офицеров (без управлений и военно–учебных заведений) детей потомственных дворян насчитывалось 15 938 человек (50,8%), детей личных дворян (офицеров и чиновников, не дослужившихся до потомственного дворянства) – 7133 (22,8%), духовенства – 1855 (5,9%), почетных граждан – 1761 (5,6%), купцов – 581 (1,9%), мещан (в том числе 28 человек детей цеховых, низших канцелярских служителей и т. п.) – 2199 (7,0%), крестьян (казаков, в т. ч. солдатских детей) – 1839 (5,9%), иностранных подданных – 44 (0,1%).

По родам войск состав офицеров существенно разнился. В основном, самом массовом роде войск – армейской пехоте потомственных дворян было только 39,6%, в кавалерии – 66,7%, в артиллерии – 74,4%, в инженерных войсках – 66,1%. Разумеется, наивысший процент потомственных дворян был в гвардии (в кавалерии – 96,3, в пехоте – 90,5, в артиллерии – 88,7%), но и здесь служили выходцы из других сословий, в том числе из крестьян и мещан (в гвардию выпускались лучшие по успехам воспитанники военных училищ, которые были самого разного происхождения, в частности, среди 75 офицеров, выпущенных в гвардию с 1898 по 1901 г. из Московского и Киевского военных училищ, потомственных дворян было только 20){271}.

В начале XX в. доля потомственных дворян в офицерском корпусе упала очень сильно, считая и гвардию, на них приходилось только 37% состава офицерского корпуса{272}, что расценивалось как весьма опасный симптом. Были приняты меры по стимулированию поступления потомственных дворян в военно–учебные заведения, в результате чего их доля в офицерском корпусе несколько повысилась. В высших эшелонах офицерского корпуса – среди генералов и полковников – доля потомственных дворян всегда была достаточно высока (эти люди начали служить, как правило, до военных реформ 60–70–х гг.) Например, среди полковников Генерального штаба (на 1.1 1904 г.) их было 74,2%, среди генерал–майоров Генерального штаба – 85,4%, среди всех генерал–лейтенантов (на 1.5 1903 г.) – 96,0%, полных генералов – 97,5%{273} Правда, представителей титулованной аристократии среди них было в это время (в отличие от XVIII – начала XIX в.) сравнительно немного. Среди полковников (на 1.5 1903 г.) таких имелось 62 человека (2,3%) – 24 князя, 11 графов и 27 баронов, среди генералов (на 1.12 1902 г.) -71 (5,1%) – 25 князей, 23 графа и 23 барона, в том числе среди генерал–майоров – 23 (2,6%), среди генерал–лейтенантов – 31 (8,0%) и среди полных генералов – 17 (13,2%). По службе они продвигались несколько быстрее остальных, но ненамного – в среднем на 3 года (а среди окончивших академии этой разницы практически не было): титулованные офицеры достигали чина генерал–майора в среднем за 27,4 года службы, нетитулованные – за 30{274}.

За годы, предшествующие мировой войне, имеются довольно подробные данные о происхождении офицеров различных категорий и родов войск. Сведенные вместе, они представлены в таблице 77{275}. Как видно из таблицы, доля дворян, почетных граждан и духовенства имела тенденцию к снижению, а доля выходцев из бывшего «податного сословия» (т. е. крестьян и мещан) – к росту, составив наконец более четверти всех офицеров и военных врачей и почти 60% военных чиновников. По–прежнему сохранялась разница в сословном происхождении офицеров по родам войск.

Считая и гвардию, в пехоте выходцев из дворян в 1910 г. было 44,3%, в казачьих войсках – 44,6%, в железнодорожных войсках – 54,3%, в инженерных войсках – 69,5%, в артиллерии – 76,8% и в кавалерии – 79,7%. Выходцев из крестьян и мещан было к этому времени довольно много. Среди наиболее массового отряда офицерства – пехотных (в том числе гвардия) обер–офицеров они составляли в 1911–1912 гг. 36–36,3% – почти столько же, сколько дворяне (41,4–40,1%), в казачьих частях выходцы из «податного сословия» (здесь это были главным образом казаки) составили среди обер–офицеров 38,3–41,2%, среди штаб–офицеров – 22,1–24,5%, тогда как дворяне – 36,6–37,4% и 55,8–59,2% соответственно. Среди пехотных штаб–офицеров (полковники и подполковники) доля выходцев из «податного сословия» поднялась в эти годы до 14,5–16,6%. В армейских пехотных полках выходцев из дворян в конце XIX – начале XX в. было очень мало, в некоторых их почти не было, так что по сравнению даже с серединой XIX в. состав офицерства по происхождению изменился очень сильно. За годы после русско–японской войны процент дворян в результате принятых мер незначительно увеличился, достигнув примерно уровня 90–х гг. XIX в., т. е. половины, но вновь обнаруживал тенденцию к снижению.

В ходе мировой войны кадровый офицерский состав, как уже говорилось, почти полностью погиб или выбыл из строя (особенно в пехоте) и был заменен офицерами военного времени (о масштабах их подготовки речь уже шла в соответствующих главах). И, конечно, состав офицерского корпуса по социальному происхождению изменился в результате коренным образом. Он практически стал соответствовать составу населения страны. Сохранившиеся в архивах личные дела выпускников школ прапорщиков и ускоренных курсов военных училищ свидетельствуют при всех колебаниях по учебным заведениям и датам выпуска (ряд наборов был специфическим – преимущественно или полностью из студентов университетов или учащихся духовных семинарий и т. п.), что абсолютное большинство всегда составляют выходцы из мещан и крестьян, тогда как дворян всегда меньше 10%, причем со временем доля выходцев из низов постоянно увеличивается (а большинство прапорщиков было подготовлено именно в конце 1916–1917 гг.). Сведения о некоторых выпусках приводятся в таблице 78{276}.

Значительное число прапорщиков производилось непосредственно на фронте из солдат и унтер–офицеров. В целом из произведенных за войну офицеров до 80% происходило из крестьян и только 4% – из дворян{277}. Во многом это был уже совсем другой офицерский корпус, однако нельзя сказать, что он чем–то принципиально отличался от довоенного: традиция воспитания офицера не прерывалась и новые офицеры в большинстве усваивали традиционные представления и ценности.

В заключение следует отметить, что степень наследственности офицерской профессии в России всегда была очень велика. Дети подавляющего большинства офицеров становились также офицерами, и среди офицеров всегда преобладали дети офицеров (в кадетских корпусах и военных училищах их доля никогда не опускалась ниже 70–80%). Офицерство, как было показано выше, никогда не было замкнутой кастой, но, став офицером, человек как бы сохранял эту профессию и для своих потомков, ибо чаще всего его дети наследовали ее. Во многих семьях все мужчины (отец, братья, дяди, двоюродные братья и т. д.) были офицерами. Это хорошо видно по «общим спискам офицерским чинам»: если в именном указателе имеются до десятка офицеров с одной фамилией (особенно не очень распространенной), то в подавляющем большинстве случаев 7–8 человек из них оказываются родственниками.

Существовали дворянские роды, представители которых из поколения в поколение служили только офицерами (вообще родов, чьи представители находились преимущественно на военной службе, было больше, чем тех, среди которых преобладали гражданские чиновники; родов, где было бы примерно равное число офицеров и гражданских чиновников, совсем мало); обычно, даже если родоначальник получал дворянство на гражданской службе, его потомки служили офицерами, и род превращался в чисто военный. Некоторые старые дворянские роды, уже достаточно разветвленные и многочисленные к XIX в., дали армии по нескольку сот офицеров (в том числе десятки генералов). В начале XX в. на службе одновременно могло находиться до двух десятков офицеров – близких и дальних родственников, носящих одну фамилию. Все это имело важное значение для формирования будущего офицера, который с детства имел соответствующий круг общения.

Национальный состав

Сведений о национальном составе офицерского корпуса очень мало, строго говоря, они практически отсутствуют, поскольку официального понятия «национальность» в России в общем–то не существовало, она не играла никакой роли и ни в каких официальных документах не отражалась и не указывалась. Понятием, до некоторой степени заменявшим национальность, было вероисповедание Вероисповедание обязательно указывалось во всех документах.

Под «русским» имелась обычно в виду не национальная, а государственная принадлежность, оно было синонимом слова «российский». Когда же слово «русские» употреблялось для обозначения именно национальной принадлежности, то всегда подразумевало и великороссов, и малороссов, и белорусов, которые всегда считались одним народом (каким и были) и между которыми в этом плане никаких различий никогда не делалось. Да и делаться не могло, поскольку официального указания на национальность человека, как уже сказано, не было, а все русские были, естественно, православными. Таким образом, слово «православный» в России тоже было синонимом слова «русский».

Большинство офицерского корпуса всегда, естественно, составляли русские. В 1695 г. из имевшихся в кадрах Иноземского приказа офицеров 1129 (86,4%) были русскими. Несмотря на очень большое число иностранцев, приглашенных на службу Петром I при формировании регулярной армии, к лету 1700 г. в новообразованных пехотных полках русских офицеров было 60%, а в драгунских полках только один офицер был иностранцем. В 1702 г. в полевой армии русскими были 847 офицеров из 1149 (или 73,8%). После 1711 г., когда началось вытеснение из армии иностранцев, офицерский состав стал еще более национальным. Процент иностранцев вновь возрос в 30–х гг., когда при Анне Иоанновне вновь был открыт широкий прием их на русскую службу. Например, в 1735–1739 гг иностранцами были 33 генерала из 79, а на 28 русских полковников приходилось 34 иностранца. Как правило, это были немцы.

В последующие периоды доля немцев среди офицерского корпуса оставалась довольно значительной, но речь шла уже не об иностранцах (прием которых был резко ограничен), а о двух категориях русских подданных немецкой национальности: иммигрантах из различных германских государств (и католиков, и протестантов), во множестве переселявшихся в Россию во второй половине XVIII в навсегда и принимавших русское подданство, и прибалтийском (остзейском) немецком (часть родов была шведского происхождения) дворянстве (лютеранского вероисповедания). Причем если первые, как правило, принимали православие, женились на русских и уже во втором, максимум – третьем поколении полностью ассимилировались (речь идет о лицах свободных профессий и служилом элементе, а не о земледельцах–колонистах), то вторые, связанные с поместным землевладением и компактно проживавшие в Эстляндской, Лифляндской и Курляндской губерниях, сохранялись как особая группа.

Из этой среды на протяжении двух столетий вышло множество военных и государственных деятелей, деятелей науки и культуры (Крузенштерны, Врангели, Беллинсгаузены, Тизенгаузены, Эссены и многие другие хорошо известные роды). С присоединением Финляндии офицерство пополнялось также выходцами из шведского дворянства (также протестантского).

С возвращением в состав России западных территорий (так называемые «девять западных губерний»: Киевская, Подольская, Волынская, Минская, Могилевская, Гродненская, Витебская, Виленская и Ковенская) в состав офицерского корпуса стали вливаться представители многочисленного польского дворянства (все помещичье землевладение в этих губерниях было исключительно польским, как в Прибалтике – немецким). Особенно много их стало после вхождения в состав России собственно Польши – Царства Польского на правах личной унии (офицеры бывших польских войск с 1815 г. стали приниматься на русскую службу в обычном порядке).

Офицеры армяно–григорианского вероисповедания – это, естественно, армяне (часто только по этому признаку их и можно отличить, так как фамилии у очень многих армян были неотличимы от русских), мусульманского – азербайджанцы, горцы Кавказа, часть татар и башкир (а также некоторые польские роды – потомки служилых татарских мурз). Грузины, которых было среди офицеров довольно много были православными.

Все это следует иметь в виду, пользуясь данными о вероисповедной принадлежности офицеров. На 1.1 1862 г. состав русского офицерства по этому показателю (по родам войск и чинам) выглядел следующим образом (в %):

В целом состав офицерского корпуса по вероисповеданию в 60–х гг. характеризуется следующими цифрами{278}:

Неравномерность вероисповедного состава офицеров по чинам, а также изменения по годам требуют некоторых пояснений. Бросается в глаза прежде всего то обстоятельство, что если среди прапорщиков один протестант (немец) приходится на 12 человек, то среди генералов – на 4 и даже менее (почти 30%), т. е. доля их вырастает в 3–4 раза; среди католиков, напротив, она падает почти в 3 раза – с 22–23% до 8–9% (причем наиболее резко падение – в 2 раза – наблюдается при переходе от подполковников к полковникам). Кроме того, всего за 7 лет общий процент офицеров–католиков сокращается почти вдвое.

Дело в том, что остзейские немцы традиционно играли большую роль в российском государственном аппарате и армии, особенно в конце XVIII – первой половине XIX в. (в это время доля их среди высшего комсостава обычно никогда не опускалась ниже трети, а в некоторых случаях доходила до половины). Они отличались высокой дисциплиной, сравнительно редко выходили на протяжении службы в отставку, держались достаточно сплоченно, к тому же очень многие из них имели высшее военное образование.

В значительной мере они сохранили свои позиции и во второй половине XIX в., хотя непропорционально высокий процент немцев среди старших и высших офицеров бросался в глаза и вызывал недовольство в армии. Широко известен, например, случай, когда генерал Ермолов на вопрос о награде отвечал: «Государь, сделайте меня немцем!» Не менее известен и эпизод с Александром III. Однажды ему представляли штаб армейского пехотного корпуса – сплошная вереница фамилий с окончаниями на «бах», «гейм» и т. п., и когда между ними встретился какой–то генерал–майор Козлов, император воскликнул: «Наконец–то!» (Александр III немцев, как известно, не любил и, случалось, умышленно не давал им ходу.)

Что касается поляков, то после польского мятежа 1863 г. их очень высокий процент в офицерском корпусе стал вызывать опасения. Речь, собственно, шла не о лицах польской национальности – никаких ограничений по национальному признаку в России никогда не существовало (в том числе и для евреев: они подвергались дискриминации не как евреи, а как люди, исповедующие иудаизм – единственную религию, приверженцам которой запрещалось быть офицерами; евреи–христиане никаким ограничениям не подвергались, равно как и караимы), а о «католиках, уроженцах Царства Польского, западных и юго–западных губерний». Ограничений на производство их в офицеры также не было, но поляки–католики при этом должны были представлять свидетельство местных властей об их политической благонадежности и «преданности России».

Ограничения для этой категории офицеров (в нее входили не только упомянутые лица, но и все прочие офицеры, женатые на католичках–польках) действовали только в отношении места службы: они не могли служить в Варшавском военном округе, на Кавказе и в крепостях Европейской России, а в пехотных полках их могло быть не более 20% (вообще число иноверцев не должно было превышать в войсках 30%).

Надо сказать, что наличие в войсках, стоявших в определенной местности, слишком большого числа офицеров – местных уроженцев считалось нежелательным и ограничивалось обычно 20% (немцев и шведов – в Прибалтике, армян – на Кавказе), но здесь опять же играло роль исключительно вероисповедание. На Кавказе, в частности, большинство офицеров составляли как раз местные уроженцы, поскольку грузины как православные в эти проценты не входили, а их было особенно много среди местных офицеров (например, в Кавказской гренадерской дивизии половина даже штаб–офицеров принадлежала к кавказским национальностям, а в 43–м драгунском полку среди всех офицеров насчитывалось только 7 русских){279}.

Во второй половине XIX в. все большее число немцев и поляков переходило в православие, поэтому определение национальной принадлежности по вероисповеданию становится все более относительным. По–прежнему практически все протестанты (лютеранского, реформатского, евангелически–лютеранского, евангелически–реформатского, аугсбургского вероисповеданий) – это немцы и шведы, католики–поляки, но немало лиц этих национальностей и среди православных. В последнем случае довольно сложно их вычислить, поскольку у многих русских офицеров немецкие фамилии остались от дальних предков, прибывших в Россию полтора–два столетия назад и сразу же ассимилировавшихся (среди всех офицеров с немецкими фамилиями 70% – православные), а, с другой стороны, даже среди офицеров с чисто немецкими не только фамилиями, но и именами или отчествами (т. е. собственно немцев) до 37% – также православного вероисповедания. В начале XX в. (1902–1903 гг.) вероисповедная принадлежность некоторых категорий офицеров выглядела следующим образом (в %):

Быстрота карьеры у представителей различных вероисповеданий различалась незначительно (лишь у лютеран она была несколько выше). Православные, в частности, достигали чина полковника в среднем через 26 лет, лютеране – через 24,5, католики – 27,4, мусульмане – 28,3, армяне – 27 лет; полные генералы названных исповеданий получили первый генеральский чин в среднем через 20,7, 20,1, 22 и 23 года, генерал–лейтенанты – 27,7, 26,8, 26,3, 37 и 30 лет, генерал–майоры – 30, 30,7, 30,1, 36 и 35 лет соответственно{280}.

Со временем доля православных в составе офицерского корпуса увеличивалась за счет перехода в православие все большего числа представителей других вероисповеданий. Процесс приобщения к русской культуре сказывался и в том, что часть лиц других национальностей считали себя русскими. Для последних лет перед мировой войной имеются данные как по вероисповедной, так и по национальной принадлежности (очевидно, за основу брался родной язык), которые приводятся в таблице 79{281}.