Текст книги "Русские поморы на Шпицбергене"

Автор книги: Сергей Обручев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Всех к пробавлению жизни средств вдруг изобрести не можно, но обыкновенно отворяет нам глаза нужда и приводит на ум такие вещи, которых бы в другом случае совсем и вздумать не можно было. А что сие примечание справедливо, то многими опытами изведали сии люди. Они принуждены были нарочито долгое время есть почти совсем сырое мясо и притом без соли, которой совсем у них не было, и без хлеба. Безмерная стужа в сей стране и разные неуютности не дозволяли им надлежащим образом варить мясо: в хижине у них была только одна русская печь, следовательно, в ней не можно было ставить котлов. С другой стороны, претерпевали они великий недостаток в дровах и потому не могли топить двух печей; ибо ежели бы разводить им огонь и на дворе, то бы от того не могли пробиваться дровами для своей хижины. Наконец, беспрестанный страх и опасение от белых медведей препятствовали им стряпать кушанье на дворе; но, положим, что они, несмотря на все сии препятствия, и приняли бы сие намерение, однако не могли бы того продолжать, как разве малую часть года, ибо, представив безмерную стужу, которая почти всегда в сем климате стоит, долговременное отсутствие солнца, которое погружает несколько месяцев все в глубокую темноту, невероятное множество снегу, который здесь зимою почти всегда выпадает, и продолжающийся иногда дождь; о коих обстоятельствах я после говорить буду, без сомнения принудили бы их в скором времени переменить свое намерение, ежели бы они то и приняли. Итак, чтобы отвратить недостаток в дровах, который их принуждал есть сырое мясо, вздумали они обвешивать оным свою хижину, которая, как я уже упомянул, каждый день была наполняема дымом, восходящим вверх почти на ровень с сидящим человеком, и как она служила им некоторым образом вместо коптильны; то развешивали они мясо на палочках, в верхней части кровли укрепленных так что медведи не могли его доставать. И так висело оно у них все лето на вольном завсегда воздухе, от чего так хорошо высохло, что заступило место хлеба, и тем способнее было им есть другое мясо, которое надлежащим образом не уваривалось. Сделав сей опыт и приметив, к великому своему удовольствию, что он по их желанию удачен, продолжали таким образом и во все свое пребывание умножили свои запасы, сколько можно было».

Ели они все, что удавалось убить – и оленей, и лисиц, и песцов, и медведей, которых находили не хуже говядины. Пили только чистую воду. Однако, снабженные топливом, жилищем и пищей, наши поморы все же не могли считать себя спасенными: им угрожал еще самый, самый злой врат – цинга.

«Цинга есть такая болезнь, которою обыкновенно одержимы бывают мореплаватели, причем примечено, что она имеет свое действие тем сильнее, чем ближе подъезжаешь к полюсу, причину ж тому должно приписывать или стуже или другим неизвестным нам обстоятельствам. Но как бы то ни было, однако сии бедные люди, будучи подвержены оной скорби и пришед совсем в отчаяние, не пренебрегли того средства, которое почитается за способное к отвращению оного лютого недуга.

Сей способ показал своим спутникам Иван Гимков, которому много раз случалось зимовать на западном берегу Шпицбергена. Он говорил им, что должно: 1) есть сырое и мерзлое мясо, разрезавши его на мелкие кусочки, 2) пить совсем теплую оленью кровь, как скоро его убьешь, 3) делать сколько можно движение телу, 4) есть сырой ложечной травы (Cochlearia), по стольку, сколько можно будет, ибо сие растение одно токмо, да и то в нарочито малом количестве здесь попадается. А можно ли помощию сих средств освободиться от цинготной боли, о том пусть доктора врачебной науки рассуждают, что ж касается до движения, то каждому известно, что оное надлежит иметь тем, кои должны опасаться сей болезни или оною уже одержимы; впрочем, всяк знает, что ложечная трава имеет сильное действие в излечении цинги, но какого бы свойства дело сие ни было, однако опыт доказал, что помянутое средство имеет над сею немощию свое действие. Трое матросов, употребляя оное, избавились совершенно от сей скорби, а понеже они действительно гонялись часто за сайгачами и лисицами, то и привыкли ж скорому беганию, особливо ж Иван Гимков, младший из них, приобрел такую легкость, что он выпереживал самую быструю лошадь, что я видел своими глазами.

Четвертый, по имени Федор Веригин, показывал всегда непреодолимое отвращение от оленьей крови; сверх же того он был непроворен и весьма ленив и оставался всегда почти в хижине. С самого начала прибытия его на остров впал он в сию болезнь, а в следующее время усилилась оная в нем так жестоко, что он почти шесть лет в бессилии и несносном страдании препроводил. В последние годы своей жизни лежал он беспрестанно в постели, у него недоставало больше сил, чтобы встать прямо, и ниже он не мог привесть рук ко рту. Сие принудило его спутников кормить его до самой смерти, подобно как новорожденного младенца».

Леруа пытается выяснить на основании современной ему медицины, насколько правильно лечение цинги, применявшееся Гимковым; он сомневается, чтобы употребление сырого мяса и крови было полезно, и предполагает что главное – это пребывать в непрестанном движении. Он приводит и следующее курьезное мнение одного эксперта:

«Но сие еще не все; как я издаваемое теперь в публику свое сочинение прочел г. доктору Батигну, то он мне при сем случае сказал, что звериная кровь, ежели ее пить совсем теплую, может быть способна не токмо к охранению от сей болезни, но и к излечению оной, потому что она летучим своим свойством густую влажность и соки может отвратить и разбить. Он говорил, что сия скорбь происходит от недовольного обращения влажности и соков, кои, испортившись, самую кровь заражают».

Удивительно, как практика поморов предвосхитила заключения, к которым медицина смогла прийти только в XX в., после открытия витаминов!

К сожалению, я не могу за недостатком места полностью привести ряд страниц, где Леруа описывает, как поморы должны были хранить все время огонь и сделали из глины сосуд, в котором непрерывно горело у них оленье сало. Но сосуд протекал, и они придумали обмазать его тонким слоем муки. Светильню делали они из своих порток и рубах. Постепенно пришлось им начать выделывать сапоги, шубы и платье из шкур оленей, сделав для этого иголки и шилья, сучить нитки из жил – проделать, одним словом, всю обычную робинзониаду.

Но их жизнь отягчалась посещениями медведей, привлеченных оленьими тушами, лежавшими у дома; очень часто обильный снег заваливал избу до крыши, так что они вылезали через отверстие в кровле передней горницы. Правда, их развлекало северное сияние, «кое много способствует к прогнанию страшных мечтаний, от густой мглы происходящих, которая в сих местах в столь долгие ночи все покрывает».

«Ежели бы не уныние, которое обыкновенно спутешествует уединенной поневоле жизни, и ежели бы не обеспокоивали их чинимые иногда размышления, что их оное преодолеть может и, следственно, они неизбежно от того умереть будут должны, то бы они имели причину быть довольными все, кроме одного штурмана, у которого была жена и трое детей; он как-то сам мне сказывал, ежечасно думал об них и тосковал о разлучении с ними».

Но все же житье поморских Робинзонов не было так радужно – ведь солнца не было видно со дня св. Дмитрия (26 октября) и до начала великого поста. Леруа точно выяснил путем подробного расспроса, как велика продолжительность полярной ночи на Малом Бруне, и, сверив с астрономическими данными, увидал, что цифры, сообщенные Гимковым, достаточно точны и подтверждают пребывание его на острове. Еще много подробностей о рельефе острова, о животном мире его, о промыслах сообщили Леруа поморы, но мы перейдем к последней главе – их спасению.

«Несчастливые сии люди прожили почти шесть лет в сем печальном жилище, как упомянутый уже Федор Вериги и умер, который перед смертию только был слаб и претерпевал жестокое мучение. Сия смерть, которая хотя и избавила их от старания ему служить и его кормить и лишила печали, чувствуемой, видя его страждуща без помощи, однако ж была для их весьма чувствительна. Они усмотрели также, что число их уменьшается, и осталось их только трое. Но как он умер зимою, то выкопали в снегу такую, яму, какую им сделать можно было, и положили его тело в нее, укрывши хорошенько, дабы не пожрали его белые медведи.

Наконец, думая каждый из них оказать сей последний долг и прочим своим товарищам или от оных себе получить, усмотрели они противу чаяния 15 августа 1749 года российское судно.

Сие судно принадлежало некоторому купцу, находящемуся в числе таких людей, кои последуют, как они говорят, старой вере и потому староверами называются. Сие почитается в России великою ересью, и сообщники оной называются у россиян раскольниками, что означит отступивших от веры.

Хозяин оного судна прибыл в Архангельский город, отправил его в Новую Землю, чтобы перезимовать, но, по счастию наших матросов, предложил господин Вернецобер ему отослать оное лучше к Шпицбергену для зимования, которое предложение наконец он по многим отговоркам и принял.

Как они находились в пути, то ветер сделался им противен, судно не могло приехать к тому месту, куда оно назначено было, а прибило его к той стороне Шпицбергена, где наши несчастливцы обитали. Сии, усмотрев его, поспешили разложить огни на возвышенных местах, находящихся не в дальнем расстоянии от их жилища, и прибежали к берегу с копьем, на коем воткнута была сайгачья кожа. Те, кои на оном судне находились, приметив сей знак, заключили, что на сем острову находятся люди, кои просят у них помощи; чего ради и остановились перед оным.

Тщетно было бы описывать радость, которую почувствовали сии бедные люди, увидя нечаянно свое освобождение. Они начали говорить с начальником сего корабля, вступили к нему в службу и уговорились заплатить ему 80 рублей, когда отвезет со всем их имением в отечество. Таким образом положили они на корабль 50 пудов сайгачьего сала, множество кож, как сих зверей, так и белых и черных лисиц, и те десять, кои они содрали с убитых ими медведей. Они не позабыли взять с собою свой лук, стрелы, копья или рогатины, также негодный топор, испорченный нож, шилья, иглы, которые лежали в костяной коробочке, ими искусно помощию ножа сделанной, жилы белых медведей и сайгачей, словом, все свои пожитки.

Они прибыли благополучно 28 сентября 1749 года в город Архангельский, прожив шесть лет и три месяца в том уединенном месте…

Прибытие в оный город штурмана едва не сделалось пагубным его жене да и самому ему. Оная в то время стояла на мосту, как судно приставало, и узнала своего мужа, коего она нежно любила и коего, не видя долгое время, почитала уже мертвым и оплакивала. Вышед из терпения и не дождавшись, пока он сойдет с судна, скочила она по неосторожности с мосту в воду, дабы поспешить в его объятия, но едва тут не утонула…

В заключение сего должен я упомянуть, что сии люди, кои толь долгое время без хлеба жили, с трудом могли оный есть. Они жаловались, что оный тяжело раздувает брюхо. То же самое говорили они о напитках и пили только для того чистую воду».

Вернецобер, директор конторы при сальном торге, отослал все вещи, сделанные поморами, графу Петру Ивановичу Шувалову, «коему блаженныя и вечнодостойныя памяти государыня императрица Елисавет Петровна пожаловать соизволила китову ловлю» и от которого зависели промышленники. Шувалов передал все Леруа, и надо надеяться, что где-нибудь сохранились эти любопытные памятники русской выдержки и выносливости.

Эти красочные эпизоды из жизни груманланов на Шпицбергене дают нам яркое представление о мужественных русских людях, которые вели борьбу с суровой природой на угрюмых, холодных островах, в пургу, в ненастье, не оставляя своих плаваний и походов за зверем.

Нам зримее, понятнее становится их тяжелая жизнь, их скромный героизм и незаметные ежедневные подвиги.

Как начались мои исследования

Несколько лет тому назад я с большим интересом прочел новую книгу Холанда «Исследования Америки до Колумба». В ней критически рассмотрены материалы, касающиеся средневековых путешествий исландцев, норвежцев и датчан <в Гренландию и вдоль берегов Северной Америки, а также внутрь материка. Холанд посетил на побережье Америки места, где высаживались норманны, побывал и в Скандинавии, чтобы ознакомиться с постройками XII–XIV вв. В захватывающей эпопее проникновения смелых мореходов европейского севера к берегам Америки, эпопее, изучением которой занимались многие исследователи, остается еще много неясных и спорных моментов. Холаяду удалось, как будто удачно, разрешить важнейшие из них. Но вместе с тем он в отдельных случаях очень смело привлекает в подтверждение своих выводов факты и документы, которые беспристрастный исследователь должен безусловно расценить совсем иначе.

Среди таких весьма шатких доказательств мое внимание привлекла выдержка из письма от 14 июля 1493 г. некоего доктора Монетариуса из Нюрнберга королю португальскому. Как пишет Холанд, в своем письме Монетариус отмечает, что герцог Московии «немного лет назад открыл большой остров Гренландию, берег которого тянется более чем на 300 лиг и на котором до сих пор находится многолюдная колония подданных герцога». По мнению Холанда, письмо это написано от имени М. Бехайма и ясно указывает на экспедицию Сколвуса (1472 или 1476 гг.), которая на пути к Гудзонову заливу прошла несколько сот миль вдоль побережья Гренландии. Указания Монетариуса о принадлежности Гренландии России Холанд считает ошибкой, вызванной тем, что на своем глобусе Бехайм поместил Гренландию к северу от России, следуя картам Николая Германуса (Holand, 1956).

Холанд дает сведения об экспедиции Иоанна Сколвуса. Об этой экспедиции есть только краткие упоминания в нескольких книгах и рукописях. Из них можно извлечь лишь указания, что Сколвус побывал в Южной Гренландии, дошел до Лабрадора и Эстотиланд. Утверждение же Холанда, что «наиболее раннее сохранившееся до нас указание на экспедицию 1476 г.» находится в письме Монетариуса, является чрезвычайно спорным.

Можно ли безапелляционно отвергать как грубую ошибку такое точное указание автора письма, что под властью герцога Московии, т. е. великого князя московского Ивана III, находится многолюдное поселение на полярном острове? Можно ли отнести этот единственный во всей литературе о Гренландии документ так легко – я бы сказал, так легкомысленно – к экспедиции, о которой мы ничего не знаем, отнести только потому, что 1493 г. следует за 1476 г.?

Мне захотелось самому познакомиться с письмом Монетариуса, узнать, почему оно написано, и что оно содержит, кроме этой фразы.

Кто такой Монетариус? Несомненно, это латинизированная фамилия какого-то немецкого гуманиста XV в. В то время считалось модным переводить фамилии на латинский язык или брать себе латинское прозвище, связанное с местом рождения.

Какие отношения связывают Монетариуса с Михаилом Бехаймом, создателем наиболее древнего из сохранившихся до нашего времени нюрнбергского глобуса? Почему Монетариус написал письмо португальскому королю?

Такие вопросы и ряд связанных с ними сразу намечали несколько путей для поисков. Прежде всего следовало обратиться к тем источникам, на которые ссылался Холанд: о Сколвусе он многое заимствовал из замечательной двухтомной сводки Ф. Нансена по истории исследования Арктики «На родине туманов» (Nansen, 1911). С письмом Монетариуса Холанд познакомился по книге Равенстейна о М. Бехайме. Первый путь был самый быстрый и легкий – у меня дома была монография Нансена, и я тотчас же мог проверить, что заимствовал и чем пренебрег Холанд. Оказалось, что у Нансена можно узнать о Сколвусе несколько больше.

Имя и прозвище Сколвуса пишутся различно, его называют участником норвежской экспедиции или датчанином и датским лоцманом (pilotus). Наконец, в двух документах он именуется Polonus (поляк). Но сведения об этой экспедиции очень скудны. Нансен приходит к выводу, что Сколвус принял участие в качестве лоцмана в экспедиции

1476 г., снаряженной под начальством Пининга и Потхорста при короле Дании и Норвегии Кристиане I. В качестве руководителей этой экспедиции в документах скандинавского происхождения указаны два этих морехода, в то время как более поздние документы, происходящие из Южной Европы и Англии, упоминают лишь лоцмана Сколвуса. Экспедиция 1476 г., по-видимому, достигла Гренландии. В южных документах конечной целью экспедиции указана страна Лабораторис (Лабрадор); тогда это название относили к Гренландии. Эстотиланд – это одно из названий, помещенных на апокрифической карте Дзено на материке Северной Америки.

Нансен считал, что экспедиция 1476 г. – последняя, достигшая Гренландии перед большим перерывом, продолжавшимся до 1605 г., когда датская экспедиция вновь достигла берегов Гренландии. Однако плавания в Гренландию прекратились в 1410 г. Тогда в Европу вернулся очередной корабль, отплывший в Гренландию в 1406 г.

Холанд идет в своих предположениях о Сколвусе значительно дальше, чем Нансен. Он не упоминает о польском его происхождении, и отмеченное Нансеном в двух источниках название polonus передает как pilonus (т. е. как искажение слова pilotus – лоцман). Он нашел имя Skolp в норвежских записях XII в., и основываясь на этом, строит весьма фантастическое заключение, что Сколвус из южных документов и Потхорст из северных – одно лицо: в награду за экспедицию 1476 г. король Кристиан будто бы возвел его в рыцари и дал ему имя Потхорст… Прежнее прозвище – Сколвус – позже уже не упоминалось как плебейское. Все это – очень необоснованные построения, и они заставляют нас еще более осторожно относиться к выводу Холанда о письме Монетариуса.

В недавно появившейся истории открытия и исследования Северной Америки И. П. Магидовича (1962) несколько страниц посвящены Сколвусу, Пинингу и Потхорсту. Автор привлекает еще ряд материалов об этих экспедициях и приходит к выводу, что достоверных сведений о том, где побывали эти три моряка, нет и что даже нет доказательств, что Сколвус участвовал в экспедиции Пининга и Потхор-ста. Несомненно лишь, что в 70-х годах XV в. Ян из Кельна, поляк, состоявший на службе у датского короля, совершил путешествие в гренландские воды. Поляка Яна некоторые рьяные скандинавские историки хотят выдать за скандинава – выходца из старинного дворянского рода. В свою очередь немецкие историки (Д. Коль и Р. Хенниг) пытаются доказать, что Пининг и Потхорст – не скандинавы, состоящие на датской морской службе, а немцы и, следовательно, немцы открыли Америку до Колумба (Ма-гидович, 1962). Р. Хенниг в своей четырехтомной монографии о загадочных и малоизученных фактах доколумбов-ских путешествий уделяет 40 страниц выяснению вопроса о путешествиях Сколпа, Пининга и Потхорста. Но ему не удается установить реальные факты самой экспедиции, кроме краткого сообщения, что такая экспедиция была (Hennig, 1956) и что в конце XV в. (с 1478 до 1491 г.) в Исландии был статхальтер Дидрик Пининг.

Вряд ли стоит присоединять к этой неясной истории письмо Монетариуса как еще одно доказательство, притом совершенно шаткое, путешествия Сколпа и других в Гренландию. В письме ведь весьма ясно говорится о связи поселения на берегах Гренландии с московским государством, и необходимо опровергнуть или подтвердить это утверждение реальными фактами.

Прежде чем отправиться в Публичную библиотеку им. Салтыкова-Щедрина и ознакомиться с книгой Равенстейна, я попытался узнать что-либо о Монетариусе. В энциклопедиях, даже в немецких, я не нашел этой фамилии, и по совету знатока старых книг библиографа Библиотеки Академии наук М. М. Гуревкча (к помощи которого я прибегал не раз впоследствии) я обратился к специальным словарям, прежде всего к французскому словарю исторических источников средних веков, составленному Шевалье. Здесь, а затем в немецком «Словаре ученых» 1813 г. я нашел, что Монетариус – это псевдоним нюрнбержца Иеро-нима Мюнцера, и дальнейшие поиски, таким образом, значительно облегчились.

Книга Равенстейна (Ravenstein, 1908) сразу подсказала мне несколько новых путей для исследования и пробудила новые мысли и соображения. Посвящена она жизнеописанию М. Бехайма («богемца») – известного создателя первого сохранившегося до нас глобуса, который был сделан М. Бехаймом в 1492 г. в Нюрнберге. В его изготовлении принимал участие и Иероним Мюнцер – доктор медицины и географ, которому Равенстейн посвятил также несколько страниц. Равенстейн поместил в своей книге и письмо Мюнцера королю португальскому Жуану II, датированное

14 июля 1493 г. Мюнцер предлагал Жуану II от имени Максимилиана I, короля Римского, организовать плавание к берегам Катая через Атлантический океан и в качестве участника экспедиций (как представителя Максимилиана) называл М. Бехайма.

К сожалению, интересующая нас фраза о князе Московии, хотя и приведена полностью, но не заключает ничего такого, что может решить вопрос об острове Гренландия и о его положении. Но у Равенстейна указано, где опубликован старинный португальский перевод письма, с которого сделан английский перевод. Холанд, как выясняется, в своих выводах о письме Мюнцера многое заимствовал у Равенстейна. В частности, Холанд также отрицательно отнесся к тому, что Иван III (в то время великий князь московский) мог быть повелителем колонии в Гренландии. Равенстейн в примечаниях к письму Мюнцера писал: «Иван III, умерший в 1505 г., сделал большие территориальные завоевания, но никогда не приближался к Гренландии». Гипотеза о том, что фраза эта относится к экспедиции Скольвуса, также заимствована у Равенстейна: «Это может относиться к путешествию Сколни [3]3
  У Равенстейна «Szkolny» – по-польски надо читать «Школьны».


[Закрыть]из Колно, который в 1476 г. по приказу Кристиана I датского побывал в Гренландии».

Мюнцер-Монетариус постепенно приобретал живые черты. У него появилась биография: я узнал о его поездке в Португалию в 1494 г., о встречах там с королем Жуаном II и с тестем Бехайма. Но вопрос о многозначительной фразе из его письма по-прежнему оставался темным. Можно ли доказать, что речь идет совсем не о Гренландии, а о Шпицбергене – Груманте или Груланде русских поморов?

Необходимо было изучить первоначальный португальский перевод письма и тот латинский оригинал первой его половины, который в начале этого века открыл Р. Штаубер в Мюнхене. И надо поискать, нет ли у немецких историков каких-либо более детальных сведений о Мюнцере. Может быть, у них я открою что-либо о связях Мюнцера с московитами, у которых он мог узнать о поселениях на Груманте?

Первые издания португальского перевода мне увидеть, конечно, не удалось: издание начала XV в., о котором пишут европейские и американские историки, хранится в одном-единственном экземпляре в Эворе, бывшей столице португальских королей. Другое издание (тоже начала XV в.) было найдено в начале нашего века также в одном только экземпляре в Мюнхене. Приходится довольствоваться повторным воспроизведением португальского текста в монографиях Равенстейна, Харриссе и Виньо и у немецких исследователей.

Латинский оригинал первой половины письма, найденный немецким библиографом Р. Штаубером, не содержит нужной нам фразы – текст обрывается на середине. Португальский перевод очень важен для нас: Гренландия названа в нем Груланда (Grulanda), т. е. в необычной для карт того времени транскрипции, очень близкой к русскому названию Шпицбергена.

Этот этап исследования открыл новые пути для поисков. Требовалось изучить карты севера XV и XVI вв. и установить, не отразились ли в них сведения Мюнцера о Груланде – либо в рисовке островов, либо в названиях Гренландии. Необходимо было изучить связи Нюрнберга с Московией. Очень важно было выяснить: почему Мюнцер написал это письмо – ведь в марте 1493 г. Колумб уже вернулся из своего первого путешествия. Все это вызывало необходимость продолжать поиски материалов о Мюнцере и Бехайме.

Так все более и более расширялась тема, вначале ограниченная одной фразой из письма XV в.!

Было бы интересно изложить материалы, обнаруженные мною, в том порядке, как я с ними знакомился. Это позволило бы читателю как бы самому пройти весь путь исследователя. Но факты удавалось находить в таком беспорядке и часто в таком отрывочном виде, что такая передача их носила бы очень сумбурный характер. Приходится изложить их в окончательном, систематизированном виде, к которому я пришел после трех лет поисков.