Текст книги "Тайна распятия"

Автор книги: Сергей Владич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава 3
Посланник императора Тиберия

Тиберий Цезарь, сын Божественного Августа, Великий Понтифик, император Великой Римской империи, народный трибун и консул, когда-то в молодости слыл мудрым и смелым полководцем. Однако из-за долгого пребывания в тени других претендентов на трон и ожесточенной борьбы за власть характер его испортился. С возрастом он стал жесток, крайне подозрителен и боязлив. Ныне Тиберий с большим почтением относился к астрологам и магам, интересовался разнообразными мифами, не гнушался запретных развлечений с юными мальчиками и девственницами и всячески избегал публичной политики. Именно этим и объяснялось его странное для столичной знати решение удалиться из Рима на остров Капри, где на его восточной возвышенности в изумительном парке был расположен хорошо охраняемый дворец Юпитера, ставший резиденцией императора. Случилось это в 26 году, и как раз перед тем, как покинуть Рим, Тиберий еще успел назначить некоего Гая Понтия Пилата наместником в одну из римских провинций, включающую земли Иудеи, Идумеи и Самарии. Пилат этот происходил из сословия всадников, и император лично его не знал и даже никогда не видел, но ему пришлось принять во внимание настойчивую рекомендацию командующего преторианской гвардией Луция Элия Сеяна, которого Тиберий уважал и даже несколько побаивался.

С 15 года Сеян единолично возглавил гвардию, состоящую исключительно из всадников, и сумел значительно приумножить то умеренное влияние, которым традиционно пользовались преторианцы. Прежде всего он свел ранее разрозненные когорты в один общий лагерь. Замысел Сеяна был прост: сконцентрировать силы всадников в одном месте, чтобы в случае необходимости можно было сразу ими распорядиться и чтобы их численность и мощь внушали им самим уверенность в собственной силе, а всем прочим – страх. Тиберий не мешал ему в этом и был внешне до того расположен к Луцию Элию, что не только в частных беседах, но и в сенате, и перед народом неоднократно превозносил Сеяна как своего единомышленника. Он даже допускал, чтобы в театрах, на городских площадях и в преториях, а также в расположении легионов почести воздавались статуям префекта преторианцев наряду с его собственными статуями.

При этом Сеяну, как и многим другим окружающим его «соратникам», Тиберий до конца не доверял. Он скорее терпел их, поскольку ему нужны были союзники в традиционном для императоров противостоянии с сенатом. А Сеян был очень удобен: он сам происходил из сословия всадников и по закону не мог стать сенатором, что изначально предопределяло сложный характер его взаимоотношений с римской элитой. Именно Сеян убедил кесаря расквартировать гвардию в Риме и назначать наместников в римские провинции исключительно из всадников. По его мнению, такая конструкция государственной власти обеспечивала необходимый баланс между влиянием сената в центре и конкурирующими с сенаторами префектами и прокураторами на местах. Кроме того, это позволяло поставить под контроль всадников основные денежные потоки империи, ведь именно от наместников провинций зависело, какую часть взимаемых налогов следует направить в государственную казну, а какую – мимо нее. Для префекта преторианцев дополнительные средства были весьма важным подспорьем, ибо, как говорится, служба службой, а денежки – врозь.

Однако долгое отсутствие императора в Риме и его кажущееся равнодушие ко всему, что не касалось магов и астрологии, сослужило Сеяну плохую службу. Однажды, потеряв осторожность, он слишком увлекся политикой и в 31 году добился для себя назначения соконсулом Тиберия. Его стремление к власти стало всепоглощающим. После этого заклятым «друзьям» префекта преторианцев не составило труда донести в уши увлеченного мифами, предсказаниями и ночными оргиями кесаря нужную им интерпретацию намерений Сеяна, обвинив последнего в заговоре с целью узурпации трона. Надо признать, что инстинкт потери власти у Тиберия был развит чрезвычайно: Сеян был тут же арестован, мгновенно приговорен сенатом к смерти и казнен. Казнили даже его детей. Поговаривали, что немаловажную роль в этом странном деле сыграл и Гай Юлий Цезарь Германик – будущий император Калигула, который не без умысла на протяжении нескольких лет разделял показное одиночество императора Тиберия на Капри и за это время сделал немало, чтобы расчистить себе путь к трону.

Командующим преторианской гвардией вместо Сеяна был назначен некто Невий Серторий Макрон, который, как и следовало ожидать, немедленно невзлюбил всех тех наместников римских провинций, которые были назначены по протекции его предшественника. В империи это было традицией – при назначении на высокие посты исходить не из заслуг, опыта и авторитета потенциальных кандидатов, а в первую очередь из степени их личной преданности, и даже не столько императору, сколько его приближенным. По этому вопросу Макрон и Калигула быстро нашли общий язык.

* * *

Тиберий был крупным крепким мужчиной с отменным здоровьем, хотя время от времени, особенно когда на него накатывали приступы страха или раздражения, его внешность уродовала отвратительная сыпь. Ходил он, наклонив голову, твердо держа шею, с суровым лицом, обычно молча. С окружающими разговаривал лишь изредка и медленно. Он хорошо видел в темноте, был жесток и мрачен, считал недостойным императора делиться с подданными своими мыслями и разъяснять им мотивы своих поступков. В то же время его очень пугал гром, который император приписывал гневу богов.

Именно гром однажды бушевавшей над Капри грозы разбудил его ночью весной 36 года. Лежа под невесомым одеялом ангорской шерсти на огромном ложе в дворцовой спальне, он старался собраться с мыслями. Его крайне беспокоил полученный накануне вечером доклад о странном происшествии, случившемся несколько лет тому назад в Иудее. Из донесения начальника тайной полиции в Ершалаиме, некоего Афрания, следовало, что с легкой руки римского наместника – всадника Гая Понтия Пилата – все эти годы в Иудее и Самарии происходили и продолжают происходить удивительные, даже мистические события, о которых ему, императору, до сих пор ничего не было известно. Этот самый Пилат посмел утаить от него необыкновенную историю, которая могла бы развлечь кесаря и стать достойным украшением его коллекции мифов и чудес.

По словам Афрания, история эта началась три или четыре года тому назад, когда в Иудее, Галилее и Самарии объявился некий бродячий философ по имени Иешуа, родом из Назарета Галилейского, который начал по всей территории вверенной Пилату провинции проповедовать неведомую доселе веру в единого Бога, всемилостивого и вселюбящего. При этом упомянутый Иешуа призывал к покаянию, предвещал скорое наступление Царства Божьего, творил всякие чудеса, а именно: исцелял больных, воскрешал умерших, изгонял бесов, превращал воду в вино, чем снискал немалую славу среди простого народа. Кроме того, он называл себя Сыном Божьим и в конце концов неминуемо вступил в конфликт с иудейскими книжниками и фарисеями, в том числе вызвал гнев и самого иудейского первосвященника Иосифа Каифы. Последний лично приказал арестовать смутьяна, способствовал осуждению его судом синедриона и постановил добиться его казни через римскую власть. Предварительно Каифа заручился также поддержкой царя Ирода Агриппы, вовсе не заинтересованного в смущении умов богоизбранного народа иудейского проповедями какого-то мага и софиста, которого из-за производимых им чудес стали величать чуть ли не царем иудейским. Более того, распространились слухи, что этот Иешуа происходил из рода царя Давида и был не кем иным, как мессией, приход которого предсказан иудейскими пророками и который должен принести народу долгожданное освобождение от захватчиков.

Освобождение! Это уже попахивало заговором против Рима!

Такие новости нельзя было игнорировать.

Тиберий встал, взял со стола пергамент с донесением, поднес его к факелу и стал читать.

«За то, что он своим учением обличал книжников и вождей иудейских, в особенности же за то, что весьма многие делались последователями его, эти книжники и фарисеи так ожесточились против него, что, наконец арестовав его и осудив судом синедриона, представили его Пилату Понтийскому и настоятельно потребовали у него согласия отдать Иешуа Назарейского на распятие.

Понтий Пилат питал тогда вражду к Ироду, царю иудеев, и к Каифе, первосвященнику Ершалаимского Храма, но потом, когда бродяга Иешуа со связанными руками был приведен к нему на суд, Пилат допросил его, чтобы точно узнать, чего он хотел относительно народа иудейского. Ибо в представленных бумагах было сказано, что Ирод Агриппа боялся наречения Иешуа земным царем, которым тот может быть низложен со своего царства. Каифа же опасался еще более худшего – что тот станет духовным пастырем для народа, который оставит учения иудейских пророков и перестанет платить подати в Храм. Пилат же, по замыслу Каифы, Ирода и окружающих их иудеев, должен был предать его на смерть…»

Афраний привел также описание означенного Иешуа из Назарета.

«Он был человеком высокого роста и благородной наружности, важного и выразительного вида. Глядя на него, нельзя было не восторгаться им и вместе с тем не бояться его. Волосы у него были волнистые и кудреватые, немного темнее и сильно блестящие там, где они спадали на плечи. Они разделялись на две стороны по обычаю назареев. Чело у него было гладкое и чудесно спокойное; на лице его не было ни морщин, ни каких-либо пятен, а румянец делал его щеки прекрасными. Нос и уста его были совершенны. Он имел густую коричневатую бороду в цвет его волос, недлинную, ровно остриженную. Глаза у него – яркие и как бы имели различный цвет в различное время. Он страшил фарисеев своими угрозами, был спокоен в своих проповедях к тем, кто внимал ему, человек любящий и любимый, бодрый, но постоянно серьезный. Никто и никогда не видел его смеющимся, но часто видели скорбящим. Руки и другие члены тела его отличались совершенной гармонией, а речь его была ровна и важна…»

«Ничего себе, бродячий философ, – подумал Тиберий, – Афраний описывает его как самого важного вельможу или даже бога». Он стал читать дальше.

«Невзирая на то что во время судебного разбирательства все обвинения были доказаны, Гай Понтий Пилат, сговорившись с писарем префектуры в Ершалаиме Марком, задумали Ирода и Каифу обмануть и на крест отправили осужденного в один день с Иешуа из Назарета и схожего с ним разбойника Вараввана. Бродячий же проповедник был ими спасен, помещен под стражу, но преступно упущен на третий день. Однако упомянутый Иешуа Иудею не покинул, а явился своим ученикам, число коих теперь множится день ото дня, чтобы сказать им, что он жив. Лишь когда в народе начались волнения и слухи разные распространились повсеместно о распятом и воскресшем после смерти мессии, уразумел Пилат, что сотворил он, и означенный Иешуа был силой отправлен за пределы Иудеи, где следы его затерялись. Иные же твердо уверовали, что то был истинно Сын Божий, который исцелял хвори, оживлял усопших, говорил с Богом и ныне взят им на небо. Именуют себя оные христианами, по данному ими упомянутому бродяге прозвищу Иешуа Христос, что означает – мессия. Слухи о мессии распространились теперь за пределы Иудеи, и ныне последователей Христа можно встретить повсюду – от Сирии до Египта.

Афраний, покорный и верный слуга великого кесаря, прилагает к этому уверения в том, что свидетельствует обо всем правдиво и во славу Рима. Да пребудет великий кесарь вечно в добром здравии…»

Ну как тут можно уснуть! И так с этой вечно мятежной провинцией, будь она неладна, постоянные проблемы, а теперь там еще какой-то мессия объявился, да и Пилат к этому руку приложил… Это же надо такое выдумать: был распят и воскрес! Такие события требовали его личного вмешательства.

Начинало светать. Тиберий попробовал прилечь снова, но сон никак не шел к нему, и он только промучился до первых лучей восходящего солнца. Лишь тогда император наконец встал, накинул тунику и позвал слуг.

* * *

Тит Валерий Туллий был одним из тех немногих близких ко двору императора людей, которым Тиберий доверял. Его редкая, особенно для римлянина, биография говорила сама за себя. В прошлом воин, показавший себя с наилучшей стороны в боях с германцами и галлами. Затем, после тяжелого ранения, – знаток языков, философ и астролог. Надежный человек, преданный императору и Риму. Именно на него пал выбор Тиберия, когда он решил лично разобраться в деле, о котором писал Афраний. Римская армия не боится никаких врагов, но Сын Божий, объявившийся в Иудее, и его культ, распространяющийся теперь от Сирии и Малой Азии до Египта, смущающий умы подданных империи уже на протяжении трех лет, были доселе неведомой угрозой устоявшемуся в империи порядку. Никто не должен и не смеет посягать на божественную сущность императоров Рима и на владения империи! Из донесения же следовало, что префект Иудеи, Идумеи и Самарии, всадник Гай Понтий Пилат, мог легко решить эту проблему в самом начале, казнив самозваного мессию, но по неизвестным и пока непонятным причинам не сделал этого. Поступки Пилата очень смахивали на какой-то заговор. «Надо бы еще проверить, не был ли этот Понтий Пилат как-то связан с Сеяном и не оказывал ли он поддержку префекту преторианцев в попытке узурпировать власть», – мелькнуло в голове Тиберия.

– Приветствую тебя, великий кесарь! – Эти слова, прозвучавшие неожиданно громко в тишине дворца, прервали ход размышлений императора. – Да пошлют тебе всемогущие боги здоровье и процветание!

В зал, где возлежал император, вошел Валерий Туллий; среднего роста, коренастый, с коротко остриженными кудрявыми волосами, он был подтянут, как и подобает старому солдату. В нем с трудом узнавался человек образованный, если бы не широкий лоб и умные, щедро сдобренные философскими размышлениями речи, которые Тит Валерий произносил мастерски.

– Здравствуй, друг мой, – приветливо произнес император. – Я пригласил тебя по одному очень странному и важному делу. – Тиберий кратко изложил Туллию суть полученного донесения. Однако он воздержался от того, чтобы показать его Титу Валерию, как и от того, чтобы назвать имя автора. – Я хочу, чтобы ты поехал в Ершалаим и лично во всем разобрался. Ты должен установить: что помешало Гаю Понтию Пилату просто казнить этого Иешуа из Назарета? Насколько широко распространилось ныне вредное для римской власти учение? Какова действительная ситуация в Иудее? Кто такой был этот бродяга и почему, как мне доносят, его имя теперь на устах множества людей, которые почитают его как Бога?

Тит Валерий Туллий молча и с благоговением, как и полагается подданному, выслушал императора.

– Все ли тебе понятно? – спросил Тиберий.

– Да, кесарь. Я отправляюсь в Ершалаим без промедления.

Глава 4
Почти библейская история

Профессор Сергей Михайлович Трубецкой, известный киевский специалист по древним рукописям, не очень-то любил засиживаться на работе. Было около семи часов вечера, и он уже почти собрался идти домой, но решил еще раз внимательно перечитать начало Евангелия от Луки: « Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен…» [1]1
  Лука, 1:1–4.


[Закрыть]«Удивительно, как много информации сосредоточено в одном этом отрывке! – отметил Трубецкой про себя. – Во-первых, „многие начали составлять повествования“,то есть евангелист признает, что таких, как он, было много. „ Как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами“– значит, Лука сам не был свидетелем и не имел полной информации о служении Иисуса, а пользовался „переданными“ рассказами очевидцев. Наконец, „по тщательном исследовании всего сначала“– выходит, он имел возможность сравнивать и анализировать рассказы разных людей и судить об их достоверности по наличию или отсутствию противоречий. Однако как все это странно! Ведь мы даже не знаем, кто он был, этот Лука. Говорят, он происходил из греков и был врачом… Но почему именно его евангелие вошло в Новый Завет? Вопросы, вопросы…»

Наконец Трубецкой отодвинулся от бумаг и с удовольствием потянулся в кресле. Его долговязая фигура с трудом умещалась за стандартным офисным столом, и он, без сомнения, предпочел бы работать дома, но документы, лежащие сейчас перед ним, нельзя было выносить из института ввиду их чрезвычайной ценности. Сергей Михайлович снял очки, положил их на стол и прикрыл глаза. Несколько последних дней, особенно после отъезда Анны на Святую землю, он напряженно работал над крайне интересной и неожиданной проблемой – переводом Библии. Дело было в том, что ему в руки по случаю попало редкое средневековое издание Вульгаты – одной из первых попыток перевода Библии с греческого на латинский язык. Для начала Трубецкой провел сравнительный анализ древнего и современного текстов и обнаружил, что одобренный Церковью и используемый ныне вариант Святого Писания, во всяком случае, в части Нового Завета, весьма заметно отличается от его средневековой трактовки. Отличия были настолько разительными, что их никак нельзя было объяснить только сложностями перевода. Это было странно и требовало дополнительного анализа имеющихся текстов. Ведь в своей работе Сергей Михайлович уже давно не ограничивался исследованием только лингвистической составляющей рукописей, но старался детально вникать в их содержательное наполнение – было бы время. А сейчас его было хоть отбавляй, поскольку Анна Николаевна Шувалова, супруга и по совместительству коллега Трубецкого, была в отъезде. В прошлом сотрудник Санкт-Петербургского университета и специалист по средним векам, ныне она с увлечением занималась библейскими сюжетами. Через каких-то своих знакомых эмигрантов, которые уже давно и прочно обосновались на Земле Обетованной, она узнала о существовании собрания уникальных рукописей, которые не так давно были найдены в православном монастыре Святого Георгия, затерянном среди скалистых каньонов Иудейской пустыни на полпути из Иерусалима в Иерихон. Именно туда она и отправилась в надежде раскопать что-нибудь этакое. Трубецкой не возражал против ее поездки, но теперь, когда от нее уже несколько дней не было вестей, он был не на шутку встревожен, хотя и старался гнать зловредные мысли прочь.

Он взглянул на фотографию Анны, стоящую здесь же, на столе. Со снимка на него смотрела необыкновенно привлекательная женщина со смеющимися глазами и копной развевающихся на ветру волнистых каштановых волос. Сергей Михайлович в точности помнил тот день и место, где был сделан этот снимок, – на набережной Невы, в редкий для Санкт-Петербурга солнечный осенний полдень. Мысль об Анне всколыхнула в его душе теплую волну воспоминаний, и он вдруг ощутил, как сильно по ней соскучился. В зрелом возрасте восторженных влюбленностей уже практически не бывает, и их чувство, возникшее из случайного знакомства в Санкт-Петербургском университете, прошло путь от обыкновенной взаимной симпатии до настоящей, искренней и глубокой любви. Это чувство было удивительным, совсем не похожим на то мимолетное влечение, которое Сергей Михайлович испытал однажды в молодости, когда любовь вспыхнула, как порох, обожгла до самых корней и ушла, оставив лишь едва тлеющие искры воспоминаний о нескольких мгновениях счастья… С Анной все было как-то иначе, по-взрослому: меньше пылких слов и порывов страсти, зато значительно больше взаимопонимания и острого ощущения радости от того, что рядом с тобой любящий и нежный друг.

Сергей Михайлович снова ощутил растущее где-то в груди беспокойство. Он знал, что мобильная связь вблизи монастыря, где сейчас находилась Анна, практически не работала, но она все же умудрялась время от времени подать весточку, чтобы он не волновался. В последний раз Анна позвонила откуда-то несколько дней тому назад и, явно возбужденная, сообщила, хотя и без подробностей, о какой-то своей сенсационной находке, которую намеревалась исследовать, а после того звонка – пропала… Трубецкой попытался взять себя в руки. Он поставил фотографию на место и вернулся к размышлениям о работе. Ведь оказалось – и совершенно для него неожиданно, – что проблема перевода Библии, как Ветхого, так и Нового Завета с древних языков, на которых они были написаны, имела длинную и полную удивительных поворотов историю. И помог ему приоткрыть завесу над необыкновенными приключениями Библии старый знакомый Трубецкого – протоиерей Валентин Флоровский из Киевской духовной академии, в далеком прошлом – одноклассник Сергея Михайловича по киевской средней школе № 206. Несмотря на высокий сан, Валя и в рясе сохранил присущие ему с детства критичность и глубину ума, предпочитая не спорить с особо упрямыми фактами, а просто интерпретировать их по-своему. Однажды теплым осенним днем они встретились в кафе на Михайловской площади, и вот что Валентин рассказал Трубецкому.

* * *

– Прежде всего, Сергей, я хотел бы сказать, что проблема перевода Библии имеет совершенно различный контекст в истории христианства западного и восточного обрядов. Дело в том, что первоисточники как Ветхого, так и Нового Завета были написаны на древнееврейском, арамейском и греческом языках, причем до нас в наиболее полном виде дошли именно греческие списки. Восточная церковь, основу которой составляли греки, пользовалась как раз ими. А вот западная церковь для своей проповеди нуждалась в переводе на латынь. При этом потребность в едином и достоверном тексте латинской Библии, на котором западная церковь могла бы основывать свое учение, впервые возникла лишь примерно к концу IV века от Рождества Христова, хотя есть отдельные свидетельства и о более ранних попытках перевода на латынь. Именно к этому времени христианство уже в достаточной степени укоренилось как государственная религия Римской империи. Эта задача была поручена некоему монаху Иерониму Стридонскому, крупнейшему по тем временам знатоку Библии. Иероним прекрасно владел греческим языком, латынью и имел значительные познания в иврите. Он работал над переводом более двадцати лет. Иероним начал с Нового Завета и перевел его с греческого на латынь. Для работы же над Ветхим Заветом он использовал списки на греческом языке и иврите. Сделанный им перевод Библии и был положен позднее в основу нормативного латинского текста Библии, получившего впоследствии название Вульгата. Кстати, как раз к этому варианту Библии впервые была применена общепринятая ныне разбивка священных текстов на главы и строки, так называемая конкордация, что диктовалось нуждами христианской теологии. Самая ранняя из них была создана около 1244 года.

Так вот, почти двенадцать веков этот перевод Иеронима оставался вне канонического употребления верующими, поскольку переводов Библии на живые языки не существовало. Лишь в конце XVI века профессор Оксфорда, некто Джон Виклиф, сделал первые рукописные переводы Вульгаты на английский язык. Это был, без преувеличения, героический и, можно сказать, революционный поступок. Один из последователей Виклифа, чешский проповедник-реформатор Ян Гус, активно поддерживал его идею о том, что люди сами должны читать Библию на понятном им языке. За такие речи, а также за свободомыслие в 1415 году Яна Гуса сожгли на костре, цинично используя для растопки перевод Библии Виклифа.

Следует сказать, что в тот период Библия вообще была практически недосягаема для широких масс католиков и оставалась привилегией лишь немногих избранных священнослужителей. Не говоря уже о светской публике, даже рядовые церковники не имели доступа к полным текстам Библии, а для еженедельных проповедей им в лучшем случае выдавались отдельные отрывки. Только в 1450 году Иоганн Гутенберг напечатал Библию на латинском языке сколько-нибудь заметным тиражом. Однако, невзирая на это, было издано постановление о том, что легально иметь Библию могут только дворяне и владельцы собственности, а проповедовать и обсуждать Библию публично разрешается исключительно священникам. Когда же английский богослов Уильям Тиндейл в 1525 году сделал новую попытку издания выполненного им английского варианта Библии, это вызвало бурю возмущения в ортодоксальных кругах духовенства, книга была запрещена, все ее экземпляры беспощадно уничтожены, а сам Тиндейл казнен.

Примерно в эти же годы переводом Библии на немецкий язык занимался Мартин Лютер. Его главным переводческим принципом был «приоритет смысла текста над буквальностью». Он считал, что в переводе должны найти отражение принципиальные богословские взгляды переводчика. В результате в своем переводе Лютер по собственному усмотрению изменил библейский канон: кое-что исключил из Ветхого Завета, кое-что, например «Послание к евреям» и «Послание Иакова», удалил из Нового Завета.

Все это неудивительно, так как еще в 1079 году Папа Григорий VII отказал в переводе Библии на живые языки, заявив: « Тем, кто часто над этим размышляет, ясно, что не без причины Всевышнему Богу угодно, чтобы Священное Писание было в некоторых местах тайной, потому что, если бы оно было понятно всем людям, возможно, его бы не ценили и не уважали; или его могли бы неправильно истолковать необразованные люди, и это привело бы к ошибке».

Так или иначе, но лишь Тридентский собор в 1546 году утвердил перевод монаха Иеронима, и он вошел во всеобщее употребление на Западе. Впервые Вульгата была издана в 1590 году при Папе Сиксте V под заглавием «Biblia sacra vulgatae editionis»; затем она сличалась и переиздавалась Григорием XIV, Климентом VIII и другими епископами Рима. В течение веков Вульгата служила источником всех переводов Библии на западноевропейские языки. Однако это не спасло утвержденный текст от недоразумений. Например, в известной библейской истории об исходе из Египта евреи, преследуемые воинами фараона, вовсе не перешли Красное море по дну, когда Моисей проложил им дорогу своим посохом. Все оказалось гораздо прозаичнее, и на другой берег евреи перешли в месте, носящем название Горькие озера или Тростниковое море («ям суф» на иврите), которое и само по себе неглубокое, и переходили они его во время отлива. А остановил египетских солдат именно начавшийся прилив. Все дело в том, что в свое время Джон Виклиф правильно перевел на английский язык название Тростникового моря как «Sea of Reeds», но спустя три века Лютер перепутал это название с «Red Sea», что на английском означает Красное море. Его ошибка жива и по сей день, хотя я встречал сообщения в прессе, что в самых последних западных изданиях Ветхого Завета ее уже исправили. Кстати, хочешь верь, хочешь нет, но католическая церковь разрешила использовать в литургии национальные языки, а также рекомендовала выполнение новых библейских переводов с языков «оригинала» лишь в середине ХХ века.

Валентин сделал паузу.

– Я тебя еще не утомил всеми этими подробностями? – спросил он Трубецкого.

– Нет, что ты, это весьма неожиданно и очень интересно. Я так понимаю, что с латинянами все ясно. А как же ситуация обстояла среди православных христиан?

– А среди православных, то есть на востоке Европы, ситуация была совершенно иной. Еще в девятом столетии Библия была переведена на язык, понятный жителям Древней Руси. Перевели ее славянские первоучители и просветители Кирилл и Мефодий. Они использовали старославянский язык, являющийся не чем иным, как вариантом староболгарского языка, на котором разговаривали в их родной Солуни. Для списков они использовали кириллицу. Копии с кирилло-мефодиевского перевода постепенно распространились среди восточных славян, что способствовало развитию христианства на Руси. Однако к настоящему времени не сохранилось ни одного экземпляра какого-либо библейского текста с первоначальным переводом Кирилла и Мефодия. И это весьма прискорбно, поскольку нет сомнения, что их перевод оказал огромное влияние на все последующие.

Следует признать, что со временем в переписываемой от руки Библии накапливались как ошибки перевода, так и возникали пропуски, толкования и пояснительные вставки, замены некоторых слов русскими аналогами и тому подобное. Например, тебе, очевидно, будет интересно узнать, что именно в ошибке перевода кроется объяснение странной поговорки, которую Иисус якобы сказал своим ученикам: «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в Царство Небесное». Дело в том, что у греков наряду со словом kamelos («верблюд») имелось kamilos («канат, толстая веревка»). Вероятность подмены тем больше, что долгое «е» произносилось как «i», kamelos звучало как kamilos, и поэтому правильнее было бы сказать: «Легче канат протянуть через игольное ушко», а вовсе не верблюда…

– Подожди-ка! – воскликнул Сергей Михайлович. – Как я теперь понимаю, именно при переводе с греческого на старославянский и была сделана одна из самых удивительных ошибок в Новом Завете, когда в первой строке Евангелия от Иоанна греческое понятие «логос» было переведено как «слово», и появилась эта знаменитая фраза «В начале было Слово…». Хотя «логос» – это скорее «разум» или некая высшая сила, которая управляет миром, но никак не «слово».

– Хочу тебя успокоить, – ответил Валентин. – Если это и ошибка, в чем я лично не уверен, то она была сделана задолго до Кирилла и Мефодия, поскольку и в Вульгате, то есть на латыни, и в последующих английских переводах «логос» тоже был интерпретирован как «слово». Так что это вопрос весьма и весьма дискуссионный.

Как бы то ни было, но время беспощадно, и на протяжении веков многие священные книги бесследно исчезли. Поэтому в середине XIV века перевод Нового Завета на старославянский язык был выполнен заново. Некоторые книги переводились даже с текста на иврите. В XV веке архиепископ Геннадий поставил задачу собрать все книги Священного Писания в единую Библию на славянском языке. Он организовал поиск частей славянской Библии по монастырям и соборам, однако некоторые книги найти так и не удалось, и их перевел с латинской Вульгаты некто монах Вениамин. Экземпляр Геннадиевской Библии сохранился до наших дней. Ныне используемая православной церковью в богослужении в России и других славянских странах Библия отличается от текста Геннадия лишь мелкими, хотя и многочисленными исправлениями.

На протяжении столетий русский язык развивался и изменялся, но древний славянский перевод Библии в течение многих веков по-прежнему оставался в употреблении. Язык этой Библии стали называть церковнославянским и с появлением на Руси книгопечатания книги Священного Писания печатали именно на этом языке.