Текст книги "Тайна распятия"

Автор книги: Сергей Владич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Глава 10
Перстень святой Катерины

Пока Сергей Михайлович изучал сокровища монастырской библиотеки, Ганс Мюллер и ризничий Афанасий осматривали базилику Преображения, представляющую собой поистине великолепное зрелище. Редко какой храм может похвастаться таким убранством. Вход в нартекс базилики украшают резные двери из ливанского кедра, изготовленные еще в период крестовых походов, а двери в главный неф храма являются ее ровесниками. Над входной дверью помещена надпись по-гречески, из Псалмов: «Вот врата Господа: праведные войдут в них», – и икона Преображения. Двенадцать массивных гранитных колонн отделяют центральный неф от боковых. В каждой из них, в специальном углублении, закрытом бронзовой пластинкой с крестом, замурованы мощи святых, и на каждой из колонн помещено по минейной иконе XII века. Колонны увенчаны коринфскими капителями и соединены арками, выше которых расположены окна. Потолок базилики выполнен из ливанского кедра и расписан звездами на синем фоне. С потолка свисает более пятидесяти серебряных, медных, хрустальных и бронзовых лампад и светильников, а вдоль стен расположены многочисленные византийские, русские, грузинские иконы. Всего в храме насчитывается более двух тысяч икон.

Мюллер и Афанасий подошли к алтарной части базилики, где расположена знаменитая мозаика VI века, выполненная мастерами императора Юстиниана. Центральная композиция преображения Господня на горе Фавор окружена шестнадцатью медальонами с портретами пророков и апостолов. Афанасий, который сносно говорил по-английски, с вдохновением и нескрываемым удовольствием рассказывал Мюллеру об особенностях мозаичного оформления алтаря, различных стилях написания икон и других элементов оформления храма. Он и не заметил, что Мюллера все эти прелести вовсе не интересуют. Тот с нескрываемым любопытством и нетерпением поглядывал в ту часть базилики справа от алтаря, где находилась рака с мощами святой Катерины, и намеренно потихоньку продвигался в ее направлении. Наконец Афанасий сам предложил гостю взглянуть на главу и десницу святой великомученицы. Они подошли к раке, и Афанасий бережно, с благоговением приоткрыл крышку. Находящиеся в ней мощи были искусно убраны серебром и бархатом с атласной вышивкой, украшены каменьями, однако никаких перстней в раке не было.

* * *

Когда Сергей Михайлович с Елизаром подошли к базилике, Трубецкой не сразу понял, что храм расположен прямо перед ними. Они оказались на уровне крыши боковых нефов, и, чтобы войти вовнутрь, необходимо было спуститься по довольно крутой лестнице вниз. Сергей Михайлович лишь на секунду остановился у входа, взглянул на надпись и прошел вслед за библиотекарем внутрь.

В базилике было очень тихо, прохладно и… безлюдно. У Трубецкого тревожно заныло под левой лопаткой. Он был уверен, что Ганс Мюллер должен был быть здесь, в базилике, вместе с Афанасием, но храм был совершенно пуст. Сергей Михайлович попросил Елизара разузнать, куда подевались ризничий и Ганс. Елизар также был встревожен и, оставив Трубецкого в храме, отправился на поиски. Теперь уже Сергей Михайлович имел возможность осмотреть великолепное убранство базилики. Он переходил от иконы к иконе, от колонны к колонне и вдруг заметил, что на одной из них бронзовая табличка с изображенным на ней крестом и двумя греческими буквами AK отогнута, а небольшое углубление за ней – пусто. Это было трудно объяснить, учитывая царивший повсюду идеальный порядок, и он решил обратить внимание хозяев на эту странность. Прошло еще минут десять, в течение которых Трубецкой, очарованный окружавшими его древностями, рассматривал алтарную мозаику. Наконец Сергей Михайлович услышал за спиной шаги и обернулся. В храм вошли Елизар и Афанасий.

– Ваш друг покинул нас, – произнес, пожав плечами, Афанасий. – Он сослался на какое-то срочное дело и, как я понимаю, сейчас находится уже за пределами монастыря. Я думал, вы в курсе.

Удивлению Трубецкого не было предела.

– Как это покинул? – переспросил он. – Он мне ничего не сказал… Впрочем, бог с ним, ладно. Я потом попробую его разыскать. Только хотел сообщить вам об этой колонне. С ней что-то не так.

Сергей Михайлович указал Елизару и Афанасию на отогнутую бронзовую табличку. Монахи подошли поближе. Увидев инициалы на табличке, Елизар побледнел, пошатнулся и, едва не упав, оперся рукой на стену базилики, а Афанасий, который был помоложе, развернулся и, выговорив шепотом «О Боже!», стремглав выскочил из храма. Сергей Михайлович подхватил Елизара и усадил его на ближайшую скамейку. Бескровные губы пожилого монаха шептали какую-то молитву, слов которой Трубецкой разобрать не мог. Он лишь услышал в конце слово «перстень» и только тогда вдруг вспомнил рассказ Бестужева о перстне святой Катерины, который в строжайшей тайне хранился в монастыре. Неужели похищена именно эта реликвия?

– Вы в порядке? – спросил он Елизара. – Я могу чем-то помочь?

Монах будто очнулся и пришел в себя. Он вцепился костлявой старческой рукой в запястье Трубецкого и заговорил торопливым шепотом:

– Понимаете, за этой пластинкой вместе с перстом святой Катерины хранился ее перстень. Этот перстень не просто монастырская реликвия. Его сам Спаситель надел на руку святой Катерине, избрав ее в свои невесты. Перстень этот обладает способностью исцелять любые недуги, но лишь тогда, когда исцеляемый чист душой и помыслами, а сам перстень находится вблизи горы Хорив, вдали от нее он теряет силу… Человек, укравший перстень, видимо, не знает этого.

– Уже знает, – раздался за спиной Трубецкого голос Афанасия, который вернулся в базилику. – Грешен я, грешен, – с горечью в голосе произнес он, подойдя к ним. – Я даже не знаю, как это произошло… Я рассказывал ему о храме, он задавал какие-то вопросы, потом мы перешли к легенде о святой Катерине и о перстне… Но я не говорил ему, Боже меня сохрани, о том, что перстень хранится здесь, у нас. Я и представить не могу, откуда он это узнал…

– Вам удалось установить, где сейчас находится господин Мюллер? – спросил его Трубецкой.

– Да, я как раз этим и занимался. Он уехал час тому назад от монастыря на машине по направлению к Каиру. У нас нет транспорта, чтобы его настичь, но у нас есть прихожане, работающие в каирском аэропорту. Мы попробуем остановить его там.

– Почему бы вам просто не обратиться в полицию?

– Видите ли, – ответил на это Елизар, – существование перстня является тайной для всех, в том числе и для местных властей. Нам нечего им сказать по поводу этой кражи. С точки зрения закона этот перстень не существует.

– Ну что ж, я все понял. – С этими словами Сергей Михайлович встал со скамейки. – Мне пора. Я вам очень признателен за помощь с рукописью. Простите, что так вышло с этим Мюллером, если бы я только мог знать, какие злодейские мысли роятся у него в голове, никогда бы не привел его сюда! Простите, Христа ради, – сказал он и перед тем, как откланяться, оставил Афанасию номер своего мобильного телефона, попросив позвонить, как только станет известно, куда направляется Мюллер. – Если я могу что-то сделать, чтобы вернуть перстень, я к вашим услугам.

Сергей Михайлович покинул монастырь с тяжелым сердцем. Ему было крайне неприятно и обидно, что он стал частью, говоря простым языком, преступления, которое, очевидно, было задумано Гансом Мюллером или как там его настоящее имя, с самого начала. Сидя в автобусе, который направлялся в Каир, Трубецкой еще и еще раз прокручивал в голове все, что с ним произошло за последнюю неделю, и пришел к выводу, что его заманили в ловушку просто мастерски. И тут он снова вспомнил разговор с Бестужевым, рассказавшим ему о перстне. К сожалению, тогда Трубецкой не придал этому разговору особого значения – мало ли, какие существуют легенды о христианских святых. В то же время в его голове вдруг всплыло: «Синай – гора Хорив – Хоревица – Лысая гора – Киев. Как это говорил Артур: Хорив на древнееврейском означает „сухость, пустынность“, а Хоревица – это как раз и есть Лысая гора? – размышлял он. – Но ведь и это не все, как же я об этом не подумал раньше? Ведь бог Хор в древнеегипетской мифологии как раз и ассоциируется с горой, поскольку „Хор“ – это „высота, небо“, и, по-видимому, не случайно именно гора Хорив у иудеев называется Божьей горой. Кроме того, Хор выступал в трех ипостасях – как владыка небес, царь богов, бог Солнца, а также как земной царь, фараон. Хор уже был настоящей троицей – небесный царь, земной царь и сокол. И есть целый ряд ученых, которые утверждают, что именно из этого египетского мифа выросла легенда об Иисусе Христе и о троице… О Господи! – Сергей Михайлович даже вздрогнул, настолько новая мысль, возникшая у него в голове, показалась ему необыкновенной. – Но ведь Иисуса распяли на Голгофе, а Голгофа – это ведь та же самая Лысая гора…И в Киеве на Лысой горе совершали казни… Не слишком ли много случайных совпадений?» Автобус уже подъезжал к Каиру, когда размышления Трубецкого были прерваны телефонным звонком. Это был Афанасий. Взволнованным голосом монастырский ризничий сообщил Сергею Михайловичу, что по данным сотрудников аэропорта Ганс Мюллер только что покинул Египет. Он был на борту самолета, направляющегося в Киев.

Глава 11
Встреча на Лысой горе

Сергей Михайлович вернулся домой со смешанными чувствами. С одной стороны, ему как профессионалу доставило удовольствие разоблачение гениальной фальсификации Бекендорфом Синайского кодекса, а с другой – было крайне противно ощущать себя своего рода участником похищения такой удивительной реликвии, как перстень святой Катерины. Он рассказал Анне в деталях все подробности случившегося с ним в монастыре и, как обычно, не пожалел.

– Давай найдем ответ на вопрос, – сказала Анна. – Почему Мюллер направился в Киев? Это же совершенно нелогично. Перстень, если именно перстень ему был нужен, лучше всего спрятать в Германии, на своей, так сказать, территории, но отнюдь не в Киеве… Минуточку, – вдруг воскликнула она, – у меня появилась одна мысль!

Анна направилась к стопке журналов и газет, скопившихся в передней, и вернулась с каким-то календарем, на обложке которого была нарисована икона святого Николая.

– Что это? – поинтересовался Трубецкой.

– А это нам в почтовый ящик кто-то бросил церковный календарь на будущий год. Секундочку, дай-ка я посмотрю. – Анна в задумчивости листала страницу за страницей. – Вот! – довольно произнесла она. – Есть!

– Что есть? – Трубецкой поднялся с кресла и подошел к ней.

– Смотри, 25 ноября – это, кстати, завтра – православная церковь отмечает день памяти великомученицы Катерины. Я думаю, что путешествие Мюллера в Киев с перстнем как-то связано с этой датой.

Сергей Михайлович стукнул себя рукой по лбу.

– Ну как же я раньше не догадался! Лысая гора! Если его где-то нужно искать, то именно на Лысой горе – Хоревице. Это ведь прямо по легенде! Монах мне сказал, что перстень имеет силу, пока он вблизи горы Хорив. Но, как я тебе уже рассказывал, тут есть какая-то мистическая параллель между Божьей горой на Синае и нашей Лысой, которая ко всему же еще и на Голгофу смахивает. Толком я и сам не до конца понимаю смысл этой цепочки ассоциаций, однако нутром чую – неспроста на Лысой горе древнее языческое капище в свое время устроили и до сих пор избавиться от него не могут.

– Конечно же, неспроста. Ты разве не знаешь, как в представлении древних славян был устроен мир: якобы землю опоясывает змей, который сам себя кусает за хвост – символ вечности и бессмертия природы, и происходит это как раз в районе Лысой горы. Так что место это особенное и без всяких там ведьм. Впрочем, ладно, хватит о сказках. Что будем делать?

– Ты, Анна Николаевна, если не возражаешь, будешь ждать ребенка, а я отправлюсь завтра вечером на Лысую гору, посмотрю, что там за место такое необыкновенное… – Сергею Михайловичу очень хотелось поступить по-настоящему, по-мужски. – А то ведь стыдно признаться – я вроде потомственный киевлянин, а в таком знаменитом месте никогда не был.

* * *

Черный, как сама ночь, «фольксваген-туарег» подъехал к горе с севера, отбрасывая в лунном свете огромную тень на простирающийся за шоссе лес. Несколько мгновений – и автомобиль остановился как вкопанный. Фары погасли. Машина слилась с ночью и стала невидима. Лысая гора! Самое подходящее место для черного «туарега» и его пассажиров…

Из автомобиля вышли двое. Случайный свидетель, если бы таковой оказался по какой-то неизвестной причине на Лысой горе этой ночью, был бы немало удивлен появлению тут двух изысканно одетых мужчин, с трудом пробирающихся по замерзшей ноябрьской тропинке к отдельно стоящему на склоне горы дому. Достигнув цели, один из путников постучал. Дверь отворилась, пропуская их вовнутрь. Там вошедшие даже не скинули плащи, а один из них сказал:

– Вам известно, кто мы и зачем здесь?

– Да, меня предупредили, – ответил хозяин дома, которого, по причине полной ничтожности, трудно было и заметить.

– Проведите нас к нужному месту, – сказал тот же гость. Второй хранил молчание.

– Пойдемте. – Хозяин дома встал и накинул плащ. – Надеюсь, вы знаете, что делаете…

Все трое вышли из дома и побрели вверх, на гору. С Днепра дул холодный ветер, но небо было чистым. Полная луна освещала гору холодным светом, облегчая поход на ее вершину. Именно там еще с древних времен было устроено языческое капище. Шли столетия, менялись боги и князья, а капище никуда не хотело уходить с горы. Люди сначала пробовали убрать его, строили там что-то, но ничего у них не получалось. Оказалось, что не приемлет гора никаких построек, как их ни назови и ни приспособь, а скидывает их каждый раз, словно прошлогоднюю листву. Так она, увенчанная капищем, как короной, и стоит до сих пор…

Пассажиры «туарега» добрались наконец до вершины. Там один из них сказал сопровождающему:

– Прошу вас, возвращайтесь, здесь нам следует побыть одним.

Тот ничуть не протестовал и через минуту уже скрылся в темноте. Вдруг ветер стих и наступила пронзительная тишина. Их теперь окружали лишь луна, звезды и вершина горы.

Один из пассажиров – а это был Ганс Мюллер – достал из кармана перстень и протянул второму.

– Вот, господин председатель, это то, что вы просили. Перед вами перстень святой Катерины.

Второй взял его в руку и принялся рассматривать в лунном свете.

– Обыкновенный, ничего особенного, – после паузы произнес председатель. – И что с ним нужно делать?

– Прошу прощения, господин председатель, как раз это мне неизвестно. Вы просили добыть перстень – вот он. А каким образом он действует – это мне спросить было не у кого, – ответил Мюллер. – Я лишь знаю, что он имеет силу только в правильном месте, а их два: Божья гора на Синае и эта, называемая местными жителями Лысой горой.

– Так вы бы у меня спросили, что делать с перстнем, господин Мюллер, – вдруг раздался за их спинами голос, – я бы вам все рассказал.

Мюллер обернулся. В нескольких шагах от них стоял Трубецкой.

* * *

– Кто это? – Председатель нашелся первым. Вопрос, разумеется, был адресован Мюллеру.

– Это профессор Сергей Михайлович Трубецкой, специалист по древним рукописям, – стараясь держать себя в руках, ответил ему Ганс и спросил, теперь уже обращаясь к Трубецкому: – Что вы здесь делаете, Сергей Михайлович?

– Потрясающий вопрос, – усмехнулся Трубецкой. – Я-то дома. Я здесь живу. А вот что вы забыли на Лысой горе поздним вечером 25 ноября? По вашей милости я стал соучастником кражи. Ваш коллега Бекендорф украл в монастыре часть листов Синайского кодекса, а вы – и того хуже – перстень, которому не то что цены нет, а даже о его существовании никому не известно. Вернули бы вы его обратно, от греха подальше.

– Как же можно украсть то, что официально не существует? – Голос Мюллера звучал насмешливо и цинично. – Вы ведь не сможете ничего доказать, так что прошу вас, оставьте нас в покое.

– Я-то могу оставить вас в покое, а вот гора… Боюсь, вы плохо себе представляете, с какими силами и энергиями имеете дело. Есть реликвии, которые лучше не трогать, а перстень, дарованный самим Иисусом Христом, – это ведь не просто реликвия, это выбор самого Бога. Подарив Катерине этот перстень, Он дал понять, что сам выбрал себе невесту, и кто знает, что этот перстень принесет человеку, владеющему им не по праву.

Председатель, который молчал все это время, вдруг вскрикнул:

– Боже, да он же горячий! – И указал на перстень, который лежал на ладони его правой руки. – Просто раскаленный!

Трубецкой и правда увидел даже на расстоянии нескольких шагов, как над открытой ладонью кричащего по-немецки незнакомого ему человека появилось легкое красноватое свечение, как будто от тлеющего уголька. Человек снова закричал, выронил то, что лежало в его руке, и затряс ею в воздухе, как от сильной боли. Мюллер опустился на колени, пытаясь подобрать предмет, который упал на землю, но тот как сквозь землю провалился.

Трубецкой, засунув руки в карманы плаща, с нескрываемым удовлетворением наблюдал всю эту суету.

– Ганс, я, конечно, понимаю ваше разочарование, но это вопрос традиции. У тех, кто первый раз здесь, Лысая гора любит отнимать всякие мелкие предметы, такие, как кольца, монеты, это вам любой киевлянин подтвердит. А уж если гора что-то взяла – забудьте, никогда не отдаст! Но зато она вас теперь отпустит живыми и невредимыми. Так что вам в каком-то смысле даже повезло, поскольку могло быть и хуже. Прощайте, – сухо сказал он, приподнимая шляпу, – надеюсь, мы с вами больше никогда не увидимся.

Он развернулся, чтобы уйти, но потом на секунду остановился и произнес в сторону двух хорошо одетых джентльменов, которых нелегкая занесла ночью на Лысую гору:

– И мой вам совет, Ганс, или как там вас по-настоящему кличут, – не показывайтесь больше никогда в монастыре Святой Катерины, а то как бы чего с вами там не приключилось.

Сергей Михайлович с легким сердцем отправился домой. Его больше не интересовала ни дальнейшая судьба Ганса Мюллера, ни второго иностранца, который был с Мюллером на горе. Он лишь надеялся, что перстень сам найдет себе дорогу домой. Поэтому Сергей Михайлович даже не удивился, а скорее обрадовался и уж точно вздохнул с облегчением, когда на следующий день ему позвонил ризничий Афанасий и сказал, что в монастыре свершилось необыкновенное чудо: в раке, где хранились глава и десница великомученицы Катерины, на одном из перстов появилось то самое кольцо, которое было украдено. Монахи расценили это событие как великий знак милости Всевышнего и по этому поводу отслужили торжественную службу и еще один особый молебен, в каноне которого была предусмотрена молитва за православного воина Сергия. По заслугам вашим да воздастся вам!

Глава 12
Последнее письмо Синельникова

После возвращения Сергея Михайловича из Египта прошло чуть больше месяца. И вот настал день, когда в установленные Тем, Кто Знает Все, сроки, как раз в канун православного Рождества, Трубецкой отвез Анну в больницу. Там его успокоили, что рожать она будет еще не скоро, и ему ничего не оставалось, как вернуться домой и ждать. Письмо в стандартном продолговатом конверте пришло в тот же вечер. Трубецкой едва не выкинул его в ящик для мусора вместе с кучей других похожих конвертов, в которых по случаю приближающегося праздника рассылались стандартные напыщенные поздравления политиков всех мастей и расцветок. Оно было адресовано странно – сразу им обоим, ему и Анне, и Сергей Михайлович вскрыл его. Письмо оказалось от Синельникова.

«Дорогие мои Анечка и Сергей Михайлович, – Трубецкой начал читать прямо в коридоре, и от предчувствия чего-то нехорошего у него вдруг заломило в висках. – Я ухожу, – писал Иван Степанович. – Очевидно, пришло мое время, и письмо это я рассматриваю как естественный процесс очищения перед встречей с вечностью, которая, а я в это верю, ведет не в небытие, но к новому, просто пока неизведанному качеству. Как говорил Сократ, мне было интересно жить и не менее интересно умирать. Однако, поскольку я не уверен, что общение в земном понимании этого слова будет мне доступно и по ту сторону бытия, спешу напоследок открыть вам тайну, которую храню в себе уже много лет.

Дело в том, что я видел те фрагменты Синайского кодекса, которые остались в России и хранились в Санкт-Петербурге. И не просто видел – я их прочитал. И это я изъял их из библиотеки и уничтожил.

Да, я полностью осознаю, что мое признание будет для вас шокирующей новостью. Уничтожить древний и бесценный артефакт, возраст которого оценивается как минимум в полторы тысячи лет, для историка равносильно самоубийству. Мне крайне тяжело было сделать это, но я и сейчас не жалею, что те несколько фрагментов уже давно стали пеплом. Однако я хочу рассказать вам, и только вам, почему я совершил этот поступок.

Дело в том, что упомянутые фрагменты вовсе не были просто какими-то случайными обрывками Синайского кодекса. На самом деле это были шесть вполне прилично сохранившихся страниц текста, и они составляли отдельный от кодекса документ, написанный на языке коптов. Очевидно, именно поэтому они и остались в России – ни в свое время Бекендорф, ни те советские деятели, которые затеяли продажу Синайского кодекса Британии в 30-х годах, не оценили их важности, ибо прочитать их в стране рабочих и крестьян оказалось некому. Они, видимо, сочли, что это несущественные для полноты кодекса списки, и, поскольку написаны они были на языке, который большевики даже распознать не смогли, их попросту отложили в сторону.

Так вот, в том коптском документе утверждалось, что римский префект Иудеи и Самарии Гай Понтий Пилат вовсе не казнил Иисуса Христа, а спас и затем отпустил его. И сделал он это потому, что сам уверовал в Иисуса Христа и в Новый Завет с Всевышним, который Спаситель принес в этот мир.

В документе также говорилось, что вместо развития истинной, изначальной концепции христианства, в основе которой лежала сама божественная сущность Спасителя, его проповедь покаяния и Царства Божьего на земле, идеалов всеобщей любви, высокой духовности и самопожертвования, император Константин и его мать царица Елена способствовали становлению выгодной им византийской веры, опиравшейся на императорскую волю и власть. Якобы именно с этой целью и был созван Никейский собор, на котором были утверждены основные догматы христианства, включая символ веры, церковные правила и композицию писаний Нового Завета. Но собор не представлял большинство общин, решения на нем принимались только те, которых хотел император, и тем самым христианская вера была уложена в прокрустово ложе императорской воли. От нее были отсечены все те элементы, которые могли бы помешать замыслу Константина объединить империю. В этой конструкции не было места инакомыслию, да и вообще какому бы то ни было „мыслию“. Все вольнодумцы типа александрийского пресвитера Ария были объявлены еретиками и изгнаны за рамки создаваемой государственной христианской церкви. Однако при этом сам Константин оставался язычником и принял крещение только перед кончиной.

Неизвестный автор включил в документ и краткое повествование о том периоде земной жизни Спасителя, который обойден молчанием в Новом Завете, – с двенадцати до тридцати лет. Так вот, он утверждал, что годы эти Иисус провел в Египте, в одном из храмов Александрии, где изучал премудрости египетских жрецов. Якобы именно там Сын Божий в его земной ипостаси готовился к будущему служению, формируя свое понятное для людей учение с учетом иудейской и египетской религиозных традиций.

Я был потрясен, когда прочитал все это… Нет, не так! Я был не просто потрясен, я пришел в ужас от того, что может случиться, если подобного рода документальные свидетельства, а их почтенный возраст был подтвержден углеродным анализом, станут достоянием научной общественности, а значит – всего мира. Будут поколеблены основы самой христианской веры, чего ни один здравомыслящий человек допустить не может. Ведь для сотен миллионов людей вера в Иисуса Христа является единственным спасением для души и последней надеждой на чудо, она служит успокоением в горе и источником духовного вдохновения в радости. Я очень долго думал, могу ли я взять на себя такую ответственность и сорвать солидный куш славы, опубликовав свое открытие. И я решил, что это – то самое искушение, которое хоть раз в жизни, да случается с каждым человеком. Кого-то пытаются соблазнить деньгами, кого-то – властью, кого-то – удовлетворением самых низменных желаний. Меня пытались искусить славой. И тогда я сжег эти списки! Не знаю, может, все написанное там было просто злобной выдумкой неведомого автора, ведь доподлинно известно, что копты ненавидели Византийскую империю и в свое время охотнее сдались мусульманам, чем согласились жить под греками. Автор документа вполне мог сознательно вложить эти страницы среди листов Синайского кодекса, чтобы как-то передать свое послание последующим поколениям… Я не знаю ответов на все вопросы, и теперь добывать истину уже предстоит другим. Я лишь молю Всевышнего, чтобы и им хватило крепости духа в нужный момент сделать верный выбор, каким бы сильным ни было искушение.

Прощайте, дорогие мои, теперь совесть моя чиста. Я посылаю вам мой стариковский привет и благословение. Если доведется и мне свидеться с Творцом, я замолвлю за вас словечко.

Искренне ваш,

Иван Синельников».

В письме имелся также постскриптум.

«P.S. На днях я наткнулся в газете на одну прелюбопытную заметку, и я прилагаю ее к письму. Видимо, лавры Бекендорфа до сих пор не дают спокойно спать тем, кто жаждет славы. Но нынешние, с позволения сказать, ученые пошли дальше предшественников. Теперь возраст старинных манускриптов определяется по их фотографиям. Скоро, очевидно, это будут делать на слух. Бог им судья».

В конверт действительно была вложена вырезка из газеты. Заголовок статьи гласил: «В египетском монастыре найден самый древний фрагмент Библии». Вот ее текст:

«Исследователи случайно натолкнулись на один из старейших фрагментов греческой Библии, рассматривая фотографии манускриптов, хранящихся в библиотеке монастыря Святой Екатерины в Египте. Британский ученый Николя Саррис обнаружил ранее неизвестные части Синайского кодекса, когда изучал фотокопии рукописей, собранных монахами монастыря еще в XVIII веке. Найденные пергаменты датируются примерно 350 годом н. э., пишет газета The Independent.

Синайский кодекс Библии – список Библии на греческом языке, в настоящее время считающийся древнейшей пергаментной рукописью Библии. Синайский кодекс позволяет текстологам воссоздавать оригинальный текст новозаветных книг. Рукописный греческий кодекс на пергаменте поделен между четырьмя учреждениями, включая монастырь Святой Екатерины и Британскую библиотеку, где находится самая большая часть древней Библии, после того как Советский Союз продал свою коллекцию в Великобританию в 1933 году».

Сергей Михайлович прошел в кабинет, положил бумаги на стол и устало плюхнулся в любимое кожаное кресло. Рука сама потянулась к телефону, но еще до того, как набрать знакомый номер, его взгляд упал на конверт. Санкт-Петербургский почтовый штемпель был проставлен неделю тому назад. «Поздно, – подумалось ему, – очевидно, уже слишком поздно… Стариков нужно любить при жизни. Мы молоды, пока они стоят между нами и вечностью, а после их ухода мы – следующие». Сергей Михайлович встал, прошел в кухню и налил себе приличную порцию виски из открытой бутылки. Он мысленно помянул замечательного ученого и человека Ивана Степановича Синельникова и выпил по славянскому обычаю за его память до дна. Анну же он решил до поры до времени не беспокоить. И лишь перед тем как погрузиться в тяжелый от избытка эмоций сон, он наконец осознал смысл письма Синельникова. Выходило так, что в монастыре Святого Георгия Анна обнаружила копию тех самых шести удивительных страниц неизвестного коптского автора, которые хранились сначала в монастыре Святой Катерины, а затем через Бекендорфа попали в Санкт-Петербург. Впрочем, теперь ни оригиналов, ни копий этих страниц уже не существовало. Бесследно исчезли даже ксерокопии, переданные Анной для публикации в редакцию институтского журнала, а без документальных доказательств вся эта история из потенциального научного открытия превращалась просто в исторический анекдот…

Наступило утро, а вместе с ним в мир пришел не только новый день, но и новая жизнь. Все остальные проблемы вмиг перестали существовать, когда Трубецкому по телефону сообщили о рождении дочери. Он кинулся за цветами, затем – в больницу, ибо мужчине суждено осознать приход новой жизни, лишь конкретно взяв эту жизнь в свои руки. Весь день он провел с Анной и дочуркой, имя для которой они выбрали без долгих размышлений. Они решили назвать ее в честь той Силы, которая была дарована нам Создателем для того, чтобы мы могли жить вместе и выжить, той самой Силы, которая всемогуща и непостижима, как сам Бог, той самой Силы, которая не только творит чудеса, но и является великим чудом. Они назвали ее Любовь.