Текст книги "Прыжок через пропасть"

Автор книги: Сергей Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Гас в отличие от франка предпочел не менять традиционное вооружение, считая, что привычка к чему-то бывает в бою полезнее, чем оружие более сильное, которым, однако, владеешь хуже. На нем была все та же короткая, чуть ниже пояса кольчужная рубашка с рукавами до локтя. Металлические кольца крепили на запястьях толстые кожаные поручи. На кожаные штаны только по бокам бедра и спереди были нашиты металлические пластины, которые не мешают передвигаться, однако защищают только от рубящих ударов и не способны спасти от удара той же куза. Грудь Гаса в дополнение к кольчуге защищала голова волка, шкура которого, на манер римского плаща, была переброшена через плечо и каким-то невидимым образом прикреплена к кольчуге. Старинный меч в красивых резных ножнах, что привлек внимание к Гасу во время ссоры, сакс на бой не взял, вооружившись в дополнение к фрамее привычным каждому воину его народа двуручным скрамасаксом. Кожаный шлем, усиленный металлическими пластинами, и щит, почти такой же, как у франка, только совершенно плоский, довершали экипировку.

Ни тот ни другой не спешили броситься в атаку, зная, что на карту поставлена не только их собственная жизнь, но исход боя вдохновит или, наоборот, погасит боевой дух партии. Они осторожно передвигались по кругу, выискивая Момент для удара и время от времени демонстрируя ложные выпады, которые заставляли каждого из соперников реагировать и предпринимать ответные защитные действия. Зрителям подобная осторожность не могла прийтись по душе, они желали быстрейшего развития событий, не ощущая растущего напряжения боя и не умея любоваться им. Только опытные воины смотрели одобрительно, понимая, что первый же промах может обернуться для любого из соперников смертью, и откровенно восхищаясь выдержкой и мастерством воинов.

– Я начинаю думать, что игра будет интереснее, чем можно было ожидать, – сказал граф Оливье. – Оба противника прошли немало схваток перед тем, как показать нам свое мастерство.

– Странно, – отозвался король, слегка повернувшись через плечо, чтобы стало понятно к кому он обращается, – я сижу вдалеке от схватки, а каждая мышца моего тела повторяет движения бойцов. Такое впечатление, что я сам участвую в поединке.

– Это естественно, Ваше Величество, – пояснил Алкуин, с которым Карл и заговорил, – еще римские писатели описывали это состояние. Когда они наблюдали за схватка-ми гладиаторов, то уставали физически порой сильнее, чем сами «morituri» [27]27
  Morituri – идущие на смерть, в Древнем Риме обязательная формула обращения гладиатора перед поединком: «Ave, Caesar, morituri te salutant» – дословно: «Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя».


[Закрыть]. Мышцы наблюдателя сокращаются в такт сокращениям мышц бойцов. И чем больше схваток он увидит сегодня, тем больше движений воинов повторит мысленно и собственными мышцами. Все зависит от эмоциональности человека. Повышенное возбуждение дает большую нагрузку. Равнодушный устает меньше.

– Так вот почему я так устаю после каждой большой битвы! – пошутил король. – Хотя саму битву наблюдаю только со стороны.

– Я бы с большим удовольствием ощутил усталость от настоящей схватки… – со вздохом заметил граф Оливье. И тут же воскликнул: – Смотрите, смотрите, Ваше Величество… Ай, да молодцы!

Это восклицание относилось непосредственно к происходящему в ристалище. Одновременно возбужденно зашумели и берфруа. Поединок, такой спокойный вначале, резко обострился. Выбрав подходящий момент, Гас триады подряд атаковал Третьена быстрыми выпадами своей короткой фрамеи, держа ее в вытянутой руке, как кто-то мог бы атаковать мечом. Первый удар франк отразил легким поворотом щита, при втором отвел фрамею в сторону своей куза. Но третий выпад настиг все же воина, не успевшего сделать полный шаг назад. Однако Бернар не зря говорил о Третьене, как об одном из самых опытных солдат армии. Именно опыт подсказал тому, что надо сменить кольчугу на панцирь. И именно панцирь защитил грудь, тогда как кольчуга несомненно была бы пробита сильнейшим завершающим ударом. Гас вложил в выпад весь вес своего тела, надеясь пробить металлом металл, но именно это и сослужило ему плохую службу. Третьей не дал времени противнику, слегка провалившемуся вперед и находящемуся в неустойчивом положении, вернуться в исходную Позицию. Он атаковал сразу. Гас с трудом сумел закрыться щитом от бокового не слишком сильного удара копьем, но оказалось, что этот удар был только отвлекающим маневром, и сакс тут же получил повторный в лицо тяжелым и жестким древком. Такой удар, как знают все воины, не лишает сознания, но вызывает боль и мешает внимательно следить за действиями противной стороны. Это и случилось с Га-сом. Он не успел прийти в себя, когда последовал третий – по шлему окованным и шипастым ребром щита. Пробить шлем такой удар не может, однако есть у кожаных шлемов особенность, которая существенно отличает их от металлических. Металлический шлем одевается на подшлемник, причем крепится жестко только в случае, если соединен с панцирем. И если шлем выдерживает удар, то воин его практически вообще не ощущает. Кожаный же шлем прилегает к черепу плотно, и калсдый удар отдается в голове. Гас на

какой-то миг потерял ориентацию и допустил ошибку, отступив на два шага тогда, как следовало сблизиться с противником, чтобы не дать ему снова ударить, а себе позволить передышку. Только в последний момент он заметил нацеленное в горло копье и лишь каким-то чудом сумел уклониться вбок. Однако копье все равно задело сильную шею и нанесло серьезную рваную рану.

– Третьей победит, Ваше Величество, – сказал Оливье. – Я рад, что вы не повесили его. Он еще во многих походах будет служить вам верой и правдой!

– Это еще неизвестно… – из-за спины графа возразил Кнесслер. – Я знаю Гаса много лет. Он всегда, до последней минуты боя продолжает быть опасным.

– Нет, – не согласился Аббио, сидящий рядом с Кнесслером и наблюдающий за поединком так внимательно, словно изучал противника, с которым ему самому предстоит вскоре схватиться. – Третьей в каждом эпизоде бывает чуть проворнее. Он быстрее соображает, чуть раньше начинает движение и опережает в ударе и в защите. Здесь явно сказывается больший боевой опыт. Третьей, как ни прискорбно мне признать, сильнее.

– А мне нравится, как держится Гас, – сказал король, чтобы поддержать сторону Кнесслера. – И он, думаю, еще не показал всего, на что способен.

Гасу тем временем в самом деле приходилось туго. Противник, нанеся удар и понимая, что смутил этим сакса, не стал экономить силы, а, напротив, предельно ускорил свои движения. Удары сыпались на низкорослого сакса со всех сторон. Но после одного из них Гас изловчился, и сам уда? рил сбоку щитом в древко куза. Древко, внешне такое крепкое, видимо, получило трещину от предыдущих ударов и переломилось.

Франк резко отскочил на пару шагов и попытался вытащить меч. Но тут уже Гас показал свою опытность и атаковал, заставляя Третьена не рисковать, подставляя под удар открытый бок, что непременно случилось бы, ухватись он за рукоять меча. Сакс просто не позволил бы мечу покинуть ножны. И неизвестно, выдержал бы панцирь удар в бок, как он выдержал удар в грудь. На груди все панцири обычно имеют усиленную броню, тогда как по бокам их не укрепляют, чтобы не утяжелять.

Но здесь Третьен сделал то, что не сообразил сделать минуту назад Гас. Франк просто пошел на противника, отталкивая его щитом и не давая размахнуться для удара, не оставляя дистанции для выпада, когда к движению руки добавляется усиливающее движение тела. А потом и вовсе схватился рукой за край щита сакса, лишая последнего возможности маневра. И в итоге соперники сошлись вплотную, где фрамея оказалась бесполезной, и Гас вынужден был просто отбросить ее вместе со щитом. Тогда и Третьей отступил, улыбнулся своей маленькой победе, позволившей ему выровнять положение, и вынул меч одновременно, как Гас достал скрамасакс.

Воины-франки придерживаются традиционной манеры фехтования: его соперника следует отбивать щитом, а мечом его наносить. Скрамасакс же требует совершенно иной техники. Правая рука ложится под небольшой выступ, заменяющий гарду, а левая держит другой конец длинной рукоятки. И для удара скрамасаксом вовсе не требуется размах плеча – бывает вполне достаточно одновременного движения рук в разные стороны. Чем длиннее рукоятка, тем резче получается удар. К тому же отсутствие щита само собой предполагает более быстрые движения. Гас все это и продемонстрировал, нанося по пять ударов в ответ на единственный Третьена. Но лезвие меча значительно тяжелее лезвия скрамасакса, и потому даже не слишком частые удары франка Гас держал с трудом. Впрочем, он и защиту избрал соответственную. Не принимая тяжесть клинка на перпендикуляр своего оружия, он короткими боковыми ударами направлял меч франка в сторону. При этом сакс получал преимущество для атаки на то время, что требовалось Тре-тьену для возвращения тяжелого меча в боевое положение. Очевидно, франк впервые столкнулся с такой манерой фехтования, и потому был несколько обескуражен, не сумев сразу под нее подстроиться. Это стоило ему пропущенного удара в плечо. Скрамасакс угодил между защитных пластин и нанес хотя и не глубокую, но мешающую полноценно владеть мечом рану.

И неизвестно, чем бы поединок закончился, если бы эта рана не возбудила Третьена до такой степени, что он всю тяжесть вложил в один удар. Гас защитился, но скрамасакс не выдержал. Клинок переломился, и меч обрушился саксу на голову. Гас упал, оглушенный. Шлем все же спас его от смертельной раны, но продолжать бой воин не мог.

Герольд бросил между бойцами свой жезл. Это означало прекращение поединка.

– Увы, мы проиграли… – сказал король.

– А мы победили, Ваше Величество, – радостно улыбнулся граф Оливье. Он конечно же переживал за человека, которого хорошо знал. – Я надеюсь, что первая победа станет предвестницей победы в меле франкской стороны.

– А я, несмотря на искреннее к вам уважение, граф, – возразил эделинг Аббио, – надеюсь, что справедливость восторжествует. Вчера утром князь Бравлин, человек великолепной и удивительной эрудиции, – эделинг поклонился в сторону князя вагров, молча сидящего через два ряда от него, – учил нас интересным, хотя и простым истинам: если одному что-то дается, это отнимается у другого. Ни богатство, ни слава, ни победа не бывают в единственном числе, без оборотной стороны, точно так же, как не бывает дня без ночи, весны без осени, Луны без Солнца, Бога без черта. Если есть богатство, есть и нищета. Слава одного это – позор другого. Победа одного есть поражение другого. Однако окружающий нас мир представляет собой систему весов. Если все бесконечно перекладывается на одну чащу, в конце концов произойдет пресыщение, и чаша опрокинется. Поэтому равновесием и справедливостью будет победа противной стороны в меле.

– Сдается мне, – сердито покосился Карл в сторону князя Бравлина, – что наш уважаемый гость говорил все это, имея в виду не только турнир, а все государство франков. Хотелось бы мне знать, Алкуин, насколько вместительной окажется наша чаша…

– Ваше Величество, князь Бравлин правильно толкует законы существования вселенной, сформулированные еще в Древнем Египте «трижды великим Гермесом» [28]28
  Гермес Трисмегист (трижды великий) – автор памятника древней литературы «Изумрудные скрижали», рассказывает о законах существования Вселенной.


[Закрыть]. Но он не договаривает их до конца. Пресыщение наступает тогда, когда одна сторона только берет и ничего не дает взамен. Вы же несете в завоеванные страны порядок и процветание. Вы платите своей энергией за существование великого государства. Что касается чаши, я думаю, она со временем все же опрокинется. Но произойдет это тогда, когда пришедшие вам на смену правители начнут лишь брать, перестав отдавать. Это будет трагедией для всей Европы…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Рарог, казалось, замер, как замирает раненый зверь, окруженный охотниками, в надежде, что останется незамеченным приближающейся облавой. Никто не выставлял на площади торговые палатки, не бегали по улицам всегда беззаботные дети, не обсуждали положение города солидные мужи, имеющие обыкновение собираться на другой площади, что возле храмов Свентовита и Радегаста.

Люди ждали. И не знали при этом, кому принадлежит власть – князю ли, про которого одни говорили, что он уехал, другие говорили, что он убит своим двоюродным братом князем-воеводой Дражко; или боярам, которые открыто поддержали данов-захватчиков и вот-вот начнут рвать и делить между собой княжество. Данов опасались уже на протяжение многих лет, с тех пор, как конунг Готфрид убил или подчинил себе других конунгов, объявив себя королем. Тогда начала неуемно и быстро расти сила и агрессивность соседнего государства. От данов досталось и свеям, и норвегам, постоянно доставалось Англии. И Рарог, живущий у хищника под боком, ждал своей очереди. Несколько набегов данов были отбиты еще при отце Годослава. Но тогда еще Готфрид был молод и не вошел в полную силу. Сейчас мощь самообъявленного королевства стремительно росла. Но рарогча-не упорно не желали называть себя данами, дикими и безжалостными, и потому бояр потихоньку проклинали. И все были готовы поддержать князя Годослава, если он вернется, готовы собрать ополчение в помощь не слишком многочисленным дружинам, как это делалось в прежние годы, когда отбивались от разных нашествий. А многие изъявили желание даже встать на сторону Дражко, если он объявит себя единоличным правителем. Дражко в народе любили. Лишь бы не поддерживать грабителей бояр и зарубежных воров-данов…

Сами бояре заперлись в своих обширных дворах, не раскрывали ставни окон даже днем и тоже ждали. Чего ждали – непонятно. То ли нашествия короля Готфрида, то ли возвращения князя Годослава. На одного надеялись, другого боялись. Но и при первом могло произойти второе – нахлынут даны, и одновременно вернется Годослав с помощью от короля Карла. Такие ходили слухи. Это уже будет совсем новая ситуация, которая тоже несет мало хорошего, но много непонятного, потому что христианские монахи ничуть не лучше дикарей с севера. Такие же жадные и безжалостные, неуемно агрессивные.

Многое в настроении горожан зависело от мнения Тро-яла, верховного волхва столичного храма Свентовита. Бояре слали к нему гонцов, пытались сами пробиться, надеясь на поддержку, поскольку сам суровый Троял происходил из знатного боярского рода, но двери храма упорно оставались перед ними закрытыми. Простой народ это все видел, видел, как потели боярские слуги под солнцем, тащили носилки к дверям храма, слышали стук в эти двери, но не слышали скрипа петель. Тогда и последовал вывод, что Троял не поддерживает бояр. В народе поползли слухи, что верховный жрец тайно, ночью, отправил сокровища храма и драгоценные реликвии в неизвестном направлении. Должно быть, слухи эти произошли оттого, что маленький, но хорошо охраняемый караван волхвов и длинноволосых храмовых служек из города все же вышел. Но от кого Троял прятал сокровища – от данов ли, от франков – никто не знал. Если нашествие данов случится, грабежи и поджоги неизбежны. В этом не сомневался никто. И сами горожане начали прятать то, что им дорого. Кто где мог и как умел. И обязательно в тайне и в тишине. Потом новый слух прошел. Троял, будто, опасается, что Годослав вернется вместе с солдатами Карла и христианскими монахами, которые будут обращать людей в христианство: И тогда храмы старых богов будут разрушены, сокровищницы разграблены…

Но факт остался фактом – бояр Троял не поддержал. Высказаться откровенно в поддержку Годослава и княжеского семейства верховный волхв тоже не захотел. Отношения между князьями и храмами начали обостряться еще при правлении деда Годослава, который первым нарушил извечную традицию: лишил народ слова й выбора, разогнав плетьми и копьями вече, не пожелавшее его правления. Тогда было большое восстание бодричей, после чего снова, как и несколько веков назад [29]29
  Первыми вышли из состава союза бодричей русы, переселившись •далеко на восток. Это произошло еще во II веке. Следом за русами туда же, два века спустя, ушли руги. Попытки некоторых исследователей и писателей отнести русов и ругов к скандинавским народам не соответствуют действительности и отвечают только надуманной норманистской теорий в истории, но совсем не вяжутся с историческими фактами. Автор норманистской теории Теофил Зигфрид Байер, профессор Санкт-Петербургского университета, был в действительности полуграмотным немецким проходимцем, обманом, с помощью подложных документов получившим пост и ученое звание. Он даже не знал русского языка, хотя выступал по вопросам русской истории со всем, свойственным всякому «Остапу Бендеру», апломбом. Байер же ввел в обиход отождествление слов «варяг» и «скандинав», хотя исследования и давние, и особенно последних десятилетий говорят, что варягами звали русов из Старой Руссы, которые «варили» соль из многочисленных соляных источников. А Варяжское море это вовсе не Балтика, а озеро Ильмень, по свидетельству гидрогеологов, весьма полноводное в те времена. Впрочем, и эта версия русской истории остается спорной, но автор придерживается именно ее, поскольку другие версии кажутся ему еще более спорными.


[Закрыть], стали отделяться от союза племен отдельные княжества. Верховный волхв из главы вече превратился только в посредника при общении с небом.

Но и против князя идти – значит себе вредить. Даны чужих богов уважают мало, считая Одина единственно достойным. При правлении данов верховный волхв вообще потерял бы всю свою силу. То же самое произошло бы и при пришествии христиан. Троял не решался принять ни одну сторону, положившись на благосклонность Неба, и потому держал двери храма закрытыми. И ждал…

Люди несколько раз видели входящим в город отдельного волхва Горислава. Его спрашивали и простые жители, останавливая на улице, спрашивали и стражники у ворот. Горислава считали провидцем, мудрым учителем, хотя и слегка лишенным житейского разума.

– Кто видел Годослава мертвым? – в ответ спрашивал уже сам волхв. – Ты видел?

– Не видел.

– И я не видел…

Некоторые понимали это именно как призыв к ожиданию. Другие говорили, что таким образом волхв сообщает о прочности княжеской власти и о непризнании бояр и данов.

Чему верить? – спрашивали сами себя рарогчане. И тоже ждали развития событий.

Власть все равно себя проявит…

Свято место пусто не бывает…

* * *

Князь-воевода уже на следующее утро, посидев немного на скамье, заявил – он чувствует себя настолько прекрасно, что готов попробовать погулять по дворцу, чем вызвал переполох и возмущение своей матушки и почти не отходящего от княжеской скамьи Сфирки.

Сфирка, опасаясь недоверия со стороны старой княгини и активных помех в делах, которые решить все же следует, поступил мудро: он отстегнул от пояса ножны вместе с мечом и, рукоятью вперед, протянул оружие лежащему на скамье Дражко.

– Чтобы тебе, княже, пойти гулять по дворцу, надо будет сначала зарубить меня… Иначе ничего не получится.

Фраза так понравилась княгине-матери, что она умолкла, решив не вмешиваться в разговор сына с таким серьезным человеком, как разведчик-сиделка. И потому не заметила, как последний подмигивает ее сыну, подавая знак.

Дражко игру понял без слов, с усмешкой взял меч и попытался вытащить его из ножен. Усилие, очевидно, отдалось болью в плече и груди, что заставило князя ожесточенно зашевелить усами. Посторонний наблюдатель мог бы принять такое выражение чувств за гнев, хотя Сфирка хорошо знал, что Дражко просто гримасничает.

– Даже сидячий вояка из меня не получается, – с грустной усмешкой пожаловался князь и вернул оружие разведчику. – Значит, будем считать, вы уговорили меня проваляться без дела еще пару дней.

Если бы мать знала, что он уже вчера начал ходить…

– Ты уж поваляйся… – с напускной строгостью произнесла она и одобрительно глянула на худенького, на мальчика похожего фигурой Сфирку. Именно такие помощники были ей по душе. Не просто серьезные, но категоричные. Иначе с Дражко нельзя. Дюже своеволен.

Она опять провела бессонную ночь в комнате болящего сына, и потому сейчас пожилой женщине требовался отдых. Вчерашний день, когда ее заменил разведчик, к удивлению, не принес видимых огорчений. Когда княгиня вечером вернулась к раненому, он по-прежнему лежал на своей скамье. Более того, Дражко стало вроде бы легче. Даже разговаривать он стал четче и строже, без ненужных пауз, как было вначале. А перед сном даже попытался на несколько минут сесть, хотя потом пришлось все же перейти в лежачее положение. И потому княгиня понадеялась, что и сегодня днем у нее появится возможность отдохнуть.

– Так я пойду…

– Да-да, конечно… Отдыхай, матушка. Я, к твоей радости, остаюсь недвижным, словно меня клиньями [30]30
  Гвозди в те времена были редкостью и роскошью, не оправдывающей затраты. Плотники пользовались деревянными клиньями. Из-за разности в способах просушки древесины, которую клиньями крепили, со временем они делали соединение более прочным, чем сбитое гвоздями.


[Закрыть]к этой скамье приколотили.

Едва затворилась дверь за матерью и стали слышны удаляющиеся усталые шаги, князь, приняв из рук разведчика лекарство, приказал:

– Вещай.

А сам, приподняв голову, начал делать из глиняной бутыли Горислава маленькие глоточки. Удивительное, хотя и чрезвычайно горькое медовое снадобье придавало силы. Рядом с этой бутылью стояла другая, поменьше, принесенная вечером вместе с репьями. Оттуда Горислав велел пить не больше, чем по глотку в час. Сладковатая тягучая жидкость с запахом полыни и вкусом конопли. Первый глоток воевода уже сделал. И через несколько минут ему уже захотелось прогуляться по дворцу. Почти стихла боль, прибавились силы. А репьи, которые вечером принесли от отшель-ного волхва и привязали к ране, размягчили корочку и стали вытягивать из тела гной и вместе с ним болезнь. За вечер и ночь княгиня-мать несколько раз, как ей было велено, поменяла половинки крупных колючек. Уже под утро Горислав вдруг объявился во дворце сам, незваный и нежданный, осмотрел князя, рану, использованные колючки, потом положил руку воеводе на темя и держал долго, словно вслушивался. И после этого заявил, что с Дражко все будет хорошо. Но полностью выздоровеет, когда его заставят сделать это обстоятельства.

– Надо будет стать здоровым, он станет в одночасье. И на коня сядет, и за меч возьмется…

Слова волхва бы да Свентовиту в уши…

Здоровым Дражко очень надо было стать немедленно. Князя Годослава предстояло ждать еще несколько дней, а княжество бодричей все еще оставалось в опасности, и Дражко, как и все рарогчане, слепо веривший в Горислава и в его способности не только лечить, но и ведать события будущего, еще до того, как попробовал жидкость из маленькой бутыли, несколько раз пробовал напрячь мышцы, лежа на скамье. Боль в груди от этих попыток начинала пламенеть, и хотелось закрыть глаза, чтобы никто этой боли не заметил. Но это не сильно расстроило воеводу. Значит, решил Дражко, следует ждать каких-то новых событий, которые заставят его сначала встать на ноги, а потом и сесть на коня.

* * *

Сфирка начал докладывать издалека. Словно специально испытывая терпение воеводы.

– Говорят, один князь – хорошо, а два князя – лучше… – хитро усмехнулся он. Впрочем, это было излишним, потому что это было постоянное выражение его остроносого лица.

– И что сия умность значит?

Дражко попытался повернуться на другую сторону скамьи, чтобы видеть окно, и это ему удалось. Пусть маленький, но шажок вперед к обретению силы. Чуть отдохнет – и следующий шажок сделает, чтобы основательнее подготовиться к полновесному шагу.

– Ночью, княже, прискакал гонец от Годослава. Тот самый, которого княгиня Рогнельда посылала в Хаммабург, вернулся. Князь хотел вертать домой Люта, но Лют зачем-то срочно понадобился Ставру. И гонцу княгини, поспав два часа, пришлось скакать назад.

– И что?

– Доскакал. Передал, что сказано было. Годослав шибко обеспокоен состоянием в Рароге, твоим ранением и здоровьем супруги. И прислал приказ, который ты еще вчера днем справедливо посчитал выходом из положения и отдал сам. Отдал не от себя, а от Годослава.

– Какой приказ? – Дражко, как человек военный, не любил витиеватые выражения и потому спросил недовольно.

– Гонца к боярам отправить…

– Ты, помнится, отправил.

– Конечно, княже. Спервоначалу прогнал его вдоль городских стен, чтобы лошадь ладом вспотела, до пены, и сам он пылью покрылся, как старая кикимора плеснью. Для видимости, чтобы, дальнего пути. У нас тут есть особо пыльные места…

– Ас чем все-таки прибыл новый гонец?

– С тем же приказом. Вы с князем думаете одинаково, потому и поступки у вас схожие.

– Добро! Так что у нас с боярами получилось? Сфирка опять изобразил хитрую физиономию, хотя казалось, выглядеть еще хитрее невозможно.

– Будто волчий след по первоснегу читаешь… Как ты и думал… К утру обе дружины, недолго сумнявшись, выступили на север. Боярин Лавр сам с ними отправился, ничего, что дюже старый и сильно толстый, коня только придется менять чаще… Сына навестить решил.

– А остальные? – нечаянно улыбнулся радостной вести и князь. Правда, улыбку его заметно со стороны не было, только чуть задрались кверху обширные усы.

– Здесь-то самое и есть интересное. Соглядатаи только недавно опять по постам разбежались. Приходили с докладом. Говорят, по всем боярским домам переполох был. Кое-где даже обижаются, дескать, почему их подраться с Готф-ридом не отправляют. Некоторые, слышно, собирались с приличным временем к княгине идти, выказать желание послужить отечеству.

Дражко совсем по-здоровому хохотнул.

– Так даже? Это уже половина победы.

– Если не победа.

– И все так?

– Добро бы – если бы… А кое-кто зовет их опять на дворец идти. Самим, без герцога. Выручать своих же. И таких тож хватат.

– А где мой резервный полк?

– Стоит под стенами, сразу за воротами. Даже в поместье уйти им Рогнельда не разрешила. Чтоб всегда под рукой были.

– Добро… Княгинюшка все командует? – голос воеводы потеплел, будто говорил он о малом дитяти.

Однако Сфирка тут же заставил воеводу нахмурить брови.

– Нет. Сидит в светлице, запершись. Только когда приходят с вопросом, говорит. Сама во дворец не выходит. Только на галерее ее несколько раз видели. Смурная, не в себе… На закат смотрит. Годослава, будто, ждет…

Князь кашлянул, прочищая горло, где запершило от жалости к Рогнельде.

– Видно, след мне подниматься через боль. Горислав зря говорить не будет…

И приступил к следующему шажку, – Сфирка поддержал князя за спину, помогая сесть ближе к краю скамьи. Но после этого сам Дражко с подъемом на ноги не спешил. Чувствовал, что силы еще возвратились слишком малые, а боль только затаилась, как враг в засаде, с натянутым луком ждет момента, готовая выпустить каленую стрелу.

– Дальше сказывай… Какие вести с границы?

– Пока тишина – гонцов нет. Значит, там без изменений. Полкан, известно, попусту ни людей, ни коней гонять не будет. Кони и люди дюже устают в дороге. А он их любит свежими видеть. Жалеет…

– С запада что? Переправы не готовят?

– Пока не видно.

– Может, скрадно как?…

– Ставр сообщил бы… Он там весь берег уже обыскал…

– Что с Буяна?

– Тоже тишина. Как сообщили, что свей по домам разбежались, а норвеги ночь простояли, проругались, потом за ними вслед. Полк Оскол а в марш ушел. Больше ничего не было.

Воевода задумался. Он всегда больше уставал от ожидания, чем от действия, даже больше, чем от самой лютой сечи. И самое неприятное ожидание, когда нет вестей. Не может быть, чтобы в такой обстановке, что сложилась вокруг княжества бодричей, ничего не происходило. Что-то происходит. Но никто не знает – что… И это беспокоило. Так беспокоило, что хотелось по светлице ходить из угла в угол, чтобы тревогу унять. А ходить-то нельзя. Сил нет для такой нервной ходьбы.

– Что еще гонец вещает? Как у князя в Хаммабурге дела?

Голос Сфирки стал таким, словно он говорил о чем-то скучном, что можно спустить скороговоркой и между делом:

– У князя дела хороши. Сегодня он будет участвовать в меле вместе с саксами и ваграми против франков. А накануне стрелец наш Барабаш победил всех в состязании. Франки с саксами сразу отстали, с ними рядом стоять стыд. А ваг-ры стреляли тоже хорошо. Карл сам, лично наградил Барабаша. Сначала хотели приз на двоих разделить, да Барабаш обиделся. Какой-то им фокус показал, который вагр не повторил. И забрал весь приз.

– Вот это уже лучше, – дальше разведчика прочитал ситуацию воевода. – Хорошо, если бодричи будут перед глазами Карла посверкивать. Тогда Годославу самому будет с ним легче разговаривать. Еще бы и князь себя показал отменно. Франков я не боюсь, сам не однажды бивал, вот Сигурд опасения вызывает. Годославу с ним справиться будет нелегко.

Скрипнула дверь. Осторожно, словно с извинением.

Дверь расположена как раз за левым плечом, куда вошел кинжал предателя. Просто повернуться туда и посмотреть Дражко тяжело. И потому он, заметив, как подобрался и выпрямился Сфирка, встречая гостей, стал поворачиваться всем корпусом.

– Ты уже сидишь, Дражко! – вроде бы воскликнула Рогнельда, но голос оставался холодным и равнодушным, и даже удивления в нем не прозвучало. Хотя в равнодушии княгиню обвинить нельзя, иначе зачем бы она пришла сюда, откровенно беспокоясь за здоровье воеводы, когда у нее своих проблем хватает. Беспокоится… – понял Дражко с облегчением, которое сам только что по-настоящему осознал. – Волнуется… Но все внутри, только для самой себя заметно, удивляется и беспокоится, и – очень коротко, потому что большое душевное перенапряжение придавливает все остальное. Словно отмерло у нее лицо, таким стало, каким было у герцога Гуннара. Не лицо, а маска.

– Проходи, княгинюшка… – он постарался говорить увереннее сильным голосом, чуть-чуть добродушно-насмешливым, как он обычно разговаривал с Рогнельдой, когда был здоров. Накануне, отдавая распоряжения Сфирке, голос князя таким не был, как и только что, когда расспрашивал разведчика. – Я уже намедни по комнате ходил, а нынче, думаю, в припрыжку бегать начну. Глядишь, к вечеру возьму меч, руки разомну, а завтра на коня сяду, чтоб конь с безделья не застоялся. Извини уж, что при тебе свое здоровье медвежье не показываю, потому что не должно одет я.

– Как здорово…

Наверное, Рогнельда обрадовалась за своего единственного сейчас здесь друга, хотя голос и лицо совсем не показали этого. Кажется, что княгиня совсем не может совладать ни со своим лицом, ни со своим голосом. Ей кажется, что все она делает естественно, и не видит своей отрешенности от жизни. Такое Дражко особенно угнетало и вызывало жалость.

– Нас и мечами, бывало, доставали, и копьем прокалывали – все не беда! А кинжальчишком нас не взять… – бодрился воевода.

– Я слышала, ты про Годослава говорил… – по-прежнему холодно поинтересовалась Рогнельда. – Он будет драться на турнире?

– Да, сегодня он выступает в меле – это общая свалка, когда вместе дерутся стенка на стенку. А завтра будет участвовать в джаусте.

– Джауст – это?…

– Джауст – это схватка рыцарей один на один. Начинают на копьях, а дальше, чем Бог наградил, молотятся…

Дражко веселился, изо всех сил демонстрируя свою буйную веселость, превозмогая боль. Он готов был руками размахивать, показывая, что такое меле, что такое джауст и как там дерутся. Все готов был сделать, лишь бы вывести лицо княгини из состояния полуживой маски, лишь бы жизненность ей придать.

– Он будет драться с Сигурдом?

– И с Сигурдом тоже. Если Сигурда до Годослава никто не победит.

– Сигурд захочет убить его. Зачем он туда поехал…

– Ха! Хотеть, княгинюшка, не вредно. Медведь большой, и мед с рождения хочет, а пчелы малы, да больно кусаются… Пусть Сигурд хочет, ты не переживай! Это еще надо суметь. Твой муженек из тех воинов, которые не каждый день родятся. Я даже думаю, что равных ему там не найдется. Был у них такой знатный рыцарь – Хроутланд, сын сестры короля Карла. Этот мог бы еще драться на равных. А теперь никого нет…

– Историю про Хроутланда и Оливье я тоже знаю. Только я еще знаю, что Сигурда никто и никогда не побеждал. И Хроутланд, может, победить бы не смог…

– Ох уж эти женщины… – пряча боль под усами, засмеялся Дражко. – Как они стремятся видеть своих мужей похожими на себя! Хроутланд – не знаю, а вот Годослав сможет. Я, был бы здоров, победил бы. Знаю! А Годослав-то подавно. Ты гордиться должна Годославом, Рогнельдушка. Гордиться… Он вернется из Хаммабурга со славой!