Текст книги "Крылатые слова"

Автор книги: Сергей Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Между тем цифра семь является в счете так часто, что нельзя на ней не остановиться, и представляется такой подозрительной, туманной и необъяснимой, что невольно хочется признавать этот счет не народным, а чужим и приносным. К нему довелось прилаживаться, как прилаживались и пришлые обычаи к установившимся, крепким и коренным народным порядкам. Христианская вера принесла семь таинств, даров Св. Духа, вселенских соборов, смертных грехов, звезд в венце, мудрецов на свете, свечей в светильнике алтарном и запрестольном. Седьмой день в неделе указано отдавать Богу, и т. д.

Последний факт указал не только на важное значение цифры семь в старину, но и на влияние ее на судьбы научных мировых истин. Когда Галилей открыл спутников великана-Юпитера и по целым ночам, не отрываясь, любовался системой этой планеты, противники его не только не верили открытиям, но утверждали, что они невозможны. Ученое невежество говорило: «как в неделе семь дней, так и на небе семь планет (Солнце, Луна, Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн) и больше быть не может. Соединение малого мира, представляемого человеком, с безграничным миром, вселенной, происходит, при помощи наших органов чувств, расположенных в семи отверстиях головы, а именно: два глаза, два уха, две ноздри и рот. Как нет более таких отверстий в голове, так точно не может быть и на небе более семи планет». За такую еретическую веру в систему Коперника, бывшую тогда в гонении, Галилея преследовали инквизиция и римский двор. В 1633 г. совет из семи кардиналов осудил его на заточение. Профессор три года должен был прочитывать еженедельно псалмы покаяния и на коленях, держа руки на св. писании, объявлять, что мнение о вращательном движении земли есть ересь; но четыре спутника Юпитера движутся вокруг него и в настоящее время так же точно и непрестанно.

Впоследствии оказалось, что у семи нянек дитя всегда без глазу, как и у этих семи совершенно слепых мудрецов мировая истина. Оказалось также, что у семи пастухов не стадо, и самые праведники (настоящие, а не эти самозванные словесные пастухи), осудившие гениального изобретателя телескопа, стали семь раз в день согрешать.

На св. Руси пригодился и семик, – старый языческий праздник, – как дозволенный церковью веселый весенний праздник на седьмой неделе по Пасхе, в четверг, и не перестала широкая «масленица звать его к себе в гости». У обманщика и неверного в слове человека, также и у бражника объявились на одной неделе семь пятниц («ни одного срока» – для исполнения обещаний, для отдачи взятого взаймы и «семь праздников» – все про себя, на прогул и полное забвение обязательств).

Наконец полюбилась народу и узаконилась в его живой речи эта цифра так, что, например человека, находящегося в самом отдаленном свойстве или родстве, начали называть «седьмой водой на киселе», хотя уже и пятой воде не дает промываемая муки для киселя ни запаха, ни сору, ни пыли того зерна, из которого закрашивается это любимое народное кушанье. Да, к тому же, «седьмая водица на квасине» дает уже такое жидкое пойло, что его и в рот не возьмешь. Положено законом «семерым одного не ждать» ни на пир, ни к работе, ни к обеду. Бойкие и смелые, не дающиеся в обиду люди и сами склонные обижать, стали «огрызаться на распутьи» ровно от семи собак», – ни меньше, ни больше. Начали считать «семь пяденей во лбу» умного человека; дружескую услугу, сопряженную с неудобствами, в несвободное время, признали пустяком, не стоящим никакого внимания: «для друга семь верст не околица». Однако убедились, что кому не удастся взять что-либо добром, убедительным уговором и ласкательным словом, тот возьмет «сам-с ем и силком». Так и случилось это раз в Москве в памятную годину государственной разрухи и в «семибоярщина», когда семеро бояр насильственно захватили власть. Тогда, точно в самом деле по заказу, оказалось «у одной овечки семь пастухов» и говорили всем народом про Москву: «невелик городок, да семь воевод» (а полагалось на каждый не больше двух). Понадобилось для нее семь холмов, когда, возвеличивая свой город по общечеловеческому тщеславию, стали цари почитать и называть Москву вторым Римом («а третьему не быть»). Всегда удивлялись бывалым и опытным, ни выражались про них так, что как будто они, в самом деле, «из семи печей хлеб едали», а над вернувшимися домой ни с чем, без всякой науки, прибытия и успеха – подсмеивались: «он за семь верст ходил есть киселя», этого самого дешевого кушанья, которым, однако, по пословичной же примете, никто, кроме баб, досыта не наедается. Сильный человек обязан ходить на семерых, а иначе его и богатырем не назовут. Не назовут виноватого преступником, а зовут несчастным, признаваяв нем жертву обстоятельств падшего брата, и преступление его называют бедою. Поэтому всякий мелкий проступок относится к беде и называется этим именем (бедниться значит жаловаться в обиде). Отсюда и распространенная поговорка, снова понуждавшаяся в цифре семь: «семь бед – один ответ». Ханжам советует высокая народная мудрость, в согласие с Христовым учением: «не строй семь церквей – пристрой семь детей», когда такие явные суеверы намереваются фарисейски тщеславно замаливать тяжкие старые грехи сооружением храмов с золочеными иконостасами и громкими колокольными звонами, и т. д. Впрочем, если подводить полный счет всем случаям, где придается мистическое значение цифре «седм», можно и конца не найти.

ДЕСЯТАЯ ВИНА

Современный и общеупотребительный счет десятками во всяком случае позднейшего приспособления на практике. Едва ли не с прошлого века стали «брать десятого» из бунтовавших скопищ, в которых все были виноваты, но каждый взятый отдельно не имел самостоятельного значения. В плотно сплоченном заговоре невозможно отыскать зачинщиков или подстрекателей, да и лень было производить это, имея перед глазами ясно определенный практический образец. Считали с первого головного из расставленных в строй и оцепленных, и выводили из круга следующего за девятым. Его и в солдаты брили на барабане, и кнутом били на кобыле, и плетьми стегали, и батожьем-палками колотили, как указывал закон или приказ укротителя. Отсюда и приговор и поговорка: «десятая вина виновата», хотя для домашнего обихода давно практиковалось правило: «десятью отмеряй, однову отрежь».

СЕМЬ ПЯТНИЦ 1)

1) Предлагаемому толкованию один из рецензентов, разбиравших эту книгу (в первом ее издании) авторитетно предлагает свое, как бесспорную поправку. По его мнению оказывается, что потому семь пятниц на неделе, что некогда в Москве на Красной площадивдоль Кремлевской стены стояло 15 церквей и между ними большинство пятницких (все ли семь?). Коренной москвич, приглядевшийся ко множеству церквей, в праве придти в изумление, как могло уместиться столько зданий, хотя бы и малого размера, на таком сравнительно небольшом пространстве (от Никольских ворот до Спасских)? Удивившись, любой москвич, привыкший ко всяким своим диковинкам, в роде незвонившего колокола, нестрелявшей пушки, обязательно спросит: для чего и кому понадобилась эта диковинная церковная выставка узеньких, стена об стену, на подобие гостинодворских шкапчиков, деревянных зданий. Не для соревнования же или соперничества в раздаче даров благодати скучнились шеренгой молитвенные здания, хотя бы даже и случайно скопившиеся на одном месте? Да и сколько между ними было пятницких храмов, автором не указано, – неужели так-таки в пользу его толкования ровно семь. Кто же не знает, что для успокоения тоскующей души об усопших вовсе не надобились именно пятницкие храмы. Важны поминальные дни девятый, двадцатый, сороковой, полугодовой, годовой – личные и установленные церковью (Радуница, Дмитриевская суббота, и проч.) – общие. Куда и как исчезли эти церкви сразу и безвестно – очень поучительно было бы знать теперь, когда осталась одна пятница, да и та поместилась в приметном отдалении от указанной площади (именно в Охотном ряду). – Все это самоуверенным, но обманутым критиком и не указано, а между тем места упраздненных храмов у знатоков московской старины все на счету. Что же касается меня лично, как обвиняемого в ошибке, то в данном вопросе считаю себя в праве придержаться прежнего личного мнения и в нем укрепиться, поминаючи присных, в указанные церковью дни и предпочтительно на самых могилах.

Роковое мистическое число семь, примененное к одному из дней недели, обращается в справедливый упрек тем общественным деятелям, на которых ни в каком случае нельзя полагаться и им доверять. Эти люди, давая обещания твердые и надежные, по-видимому, не исполняют их: либо не платят долгов в указанные сроки, либо не исполняют обещанных просьб; виляют и обманывают, отлагая со дня на день на все семь дней недели, на все 52 недели круглого рабочего года. Эти люди, у которых всегда «живет и такой год, что на день семь погод», а это все одно и то же, что «приходи завтра», объявляемое просителям и кредиторам. Не иной какой-нибудь день недели из семи взят в упрек другим и в поучение себе по очень давним историческим причинам, и выбран обетным по экономическим бытовым условиям нашей народной жизни.

Некогда, в древние, еще языческие времена, этот день недели считался свободным от работ, т. е. праздничным, заменявшим воскресные нынешних христианских времен. В эти дни собирались общественные сходки соседей для торга, т. е. обмена своими произведениями и всякими избытками хозяйства. Не привез кто нужного в этот день, или получил на это новое требование, обыкновенно назначал срок исполнения заказа и обязательство на установленный еженедельный торг и сборище, – на базар и ярмарку. Обычай этот сохранился до наших дней не только в мелочных заказах, но и в таких крупных предприятиях, как многотысячные платежи по вновь придуманным векселям. От Макарья до Макарья, т. е. от времени закупки товаров на Нижегородской ярмарке до спуска флагов на ней же в следующем году, или от Макарья до Ирбита, – для сибиряков, от Макарья до Коренной или иной срочной ярмарки устанавливаются денежные платежи по вековечному русскому обычному торговому праву. От базара до торжка: от последнего до ближайшей ярмарки, – это значит одно и то же, что от пятницы до пятницы, но так, чтобы каждая из них не нарушала в исполнительности обета дружбы и взаимного кредита, – было бы слово твердо – по старине. Особенно это было важно в те далекие времена, когда не развито было бумажное производство с вексельным правом и работали на честное слово в промыслах и торговле.

Что пятница была праздником (в подтверждение указанию толкового словаря Даля и в опровержение предполагаемого им объяснения) и что она, по этому самому случаю, издревле была на Руси обетным срочным днем для исполнения многоразличных и неуловимых обязательств, представляем вкратце собранье нами доказательства.

Девятая пятница, как девятый вал в разбушевавшемся море, не чета другим дням в году и, как исключительная, пользуется в нашем народе и русском быту особенным почетом. Не обходят этого дня, считая его от дня св. Пасхи, ни Малая, ни Белая, ни Великая Русь: вся святорусская земля с доисторических времен помнит и до сего дня чтит эту почтенную «девятуху». Приметна и памятна эта пятница суеверным и торговым людям.

Если изъездим всю северную Россию вдоль и поперек, присмотревшись к тем дням, в которые собирается народ для вымена и покупки необходимых товаров, то неизбежно убедимся в том, что пятницам для маленьких торжков или базаров принадлежит самое видное место. Когда же товарный обмен производится в обширных размерах и вызывает людные торговые сходбище, удостаиваемся названия ярмарок – девятой пятнице также отдается особенное перед всеми преимущество. Если сделаем справку, даже самую легкую, например по сподручным справочным книжкам, мы узнаем, что так называемым «девятым» отведено больше строк и места, чем соседним с нею по времени вознесенским, троицким и ивановским. Тем не менее говорим это про всю Великороссию, а, принимая в соображение исключительно ее северную лесную половину, увидим, что большая часть «девятых» с двумя-тремя днями подторжья и самых ярмарок, приходится производить в грязи по колесную ступицу и в слякоти по колена. Мы имеем полное право удивляться такому неудобному выбору ярмарочных сроков и, по усвоенной всеми дурной привычке, пуститься даже в обличения, насмешки и гражданские сетования, но на этот раз удержимся. Примем в соображение то, что девятые ярмарки, не смотря на бездорожицу и распутицу, все-таки везде бывают многолюдны. Все эти торговые съезды превращаются в ярмарки в тех преимущественных случаях, когда входят в сближение и вступают в деловые торговые сделки разные местности, исключительно удаленные друг от друга и не похожие по роду занятий и промыслов. На девятых, как на международных промышленных выставках, собирается самый разнообразный товар. именно такой, какого ни за какие деньги нельзя приобрести в тех местах, где заусловлены один раз в год на этот самый день эти самые большие годовые съезды. Довольно указать на Коренную в Курске (убитую на нашей лишь памяти бойкою и ловко рассчитанною железною дорогою), которая именно тем и была знаменита, что на девятую пятницу по Пасхе обе России, северная промышленная и южная земледельческая, здесь обменивали взаимно свои изделия.

Умудрившиеся на тяжких уроках в борьбе с суровой природой практические северяне привычным способом подвергают себя неудобствам бездорожицы весеннего времени именно с тем, чтобы воспользоваться удобствами самой весны. К концу ее в наших деревнях выдается время некоторого досуга. Тогда обеспечиваются на предстоящее страдное время полевых работ необходимыми предметами и орудиями, да кстати и легким отдыхом, с приятными развлечениями на народе: либо в большом селе, либо в городе.

Какою бы раннею ни была Пасха, к девятой неделе после нее, ко второй по Пятидесятнице, посевы обыкновенно бывают окончены, а по положению даже и все поздние. Тянется то самое скучное время, когда при деле не у дел, в ожидании чего-то важного и ответственного, надо бы дело делать, а взяться не за что. Между тем теперь рабочие руки все налицо и дома. Все собрались на полевую страду, как бы далеко, ради подспорья и денег, ни уходили они на отхожие промыслы. Даже фабричные баловни вылезли из-за ткацких станков и побросали челноки и шпульки, и все ткацкие светелки в девяти средних губерниях заперты на замок до глубокой осени. Мужская сила явилась на выручку женской и теперь (обыкновенно с последних дней Великаго поста) все крестьянские земледельческие семьи домой принесли с заработков деньги. Повинные весенние работы заделаны, но затем под руками не осталось ничего подходящего и неотложного. Велят ждать. Желающие могут приправляться и охорашиваться, но беспощадное и неустанное колесо еще не вертится, еще не захватывает всеми петлями и спицами, еще не закручивает до обморока и оцепенения, и сорвавшийся с одной петли еще не попадает и не крутится в другой. Девятая и десятая пятницы, с задними и передними соименными соседками, совпадают именно с этим временем гаданье и страхов всего чаще за яровые всходы, которое называется в деревнях «межипарьем». Эта пора от посевов до начала сенокоса, продолжающаяся иногда до четырех недель, показывает только на легкие работы и обязывает лишь самыми грязными, на какие охотливее посылаются девки да ребята. В самом затрапезном платье, подоткнувши высоко подолы, возят они в одноколках навоз со дворов на поля под озимые хлеба, сваливают на полосах кучами и потом, не торопясь и полегоньку, разбрасывают и запахивают. По этой-то причине самая пора называется также «навозницей». Исконные и коренные пахари запасаются силой и предпочитают, во всем лучшем и чистом наряде, потолкаться и погалдеть на том и на другом торжке в ближнем соседстве. Девятая пятница здесь – указчица, вопреки известной пословице, и, кроме торгу подходящим товаром, бывает еще тем хороша, что, собирая народ во многолюдстве, облегчает достаточным хозяевам наймы рабочих. После девятой и десятой, и без особого напряжения слуха, достаточно ясной становится близость одной из тяжелых крестьянских работ. Стук по дворам и избам дает себя знать и подсказывает, что отбивают косы, купленные на пятницких торгах вместе и кстати с серпами и другим необходимым железным товаром. Косы острят теперь, оттягивая лезвие молотком, в роде тупой кирки, на маленькой наковальне и потом подтачивают на бруске и правят деревянной лопаткой, усыпанной песком по смоле. После Петрова дня начинается законное и обязательное для всей северной Руси время сенокоса(в более благодатных странах позападнее и поюжнее первый покос начинается раньше неделей и более, чаще с Иванова дня, т. е. – 24-го июня). Я, впрочем, далеко забежал вперед: весенние пятницы велят остановиться и задают серьезный вопрос о себе самих, о девятой и десятой в особенности. В самом деле, подозревается за ними что-то таинственное и символическое и при таковой исключительности их, в силу множества однородных заведомых народных обычаев, предполагаются признаки языческих верований не совсем ясные, по сравнению, например, с семиком, колядой, купалой и т. п., а потому в особенности любопытные.

За справками всего благонадежнее отправиться туда, где старинная народная жизнь сохранилась цельнее и языческие верования мало поколебались и отлично сбереглись, благодаря изумительному домоседству жителей и уединяющему географическому положению. Около года мне привелось там производить наблюдения, видеть эти самые пятницы лично и слышать про них довольно много, чтобы быть в ответе и рассказать об одной пятнице, которая навязывается всякому, изучающему нравы белорусов.

Буквально, на первых шагах, когда привелось удалиться от городов и отдаться наблюдениям в белорусских деревнях, заветным днем недели оказался не тяжелый день понедельник и даже не воскресенье, называемое здесь по-старинному и, по-славянски «недзелей» (неделя). Выделяется пятница или, по-тамошнему, «пяценка» и «летка», тем, что по всей этой лесистой, болотистой и исключительно земледельческой стране этот день полагается днем нерабочим: по крайней мере еще до сих времен нельзя шить, нельзя купать ребят, мыть и золить белье. Начатую работу, обойдя запретный день, кончают в субботу и с тем, чтобы тогда же непременно начать новую, предназначенную на следующую неделю. До изумления старательный, терпеливый и трудолюбивый белорус семи русских губерний в этот день старается не работать на себя, не пашет полос пашни своим семейством. Он искупается на такой тяжкий грехе лишь по найму, трудится в людях и на чужих с глубокой верой, что эти уже примут на свою душу грех и ответят за него, кому следует и, между прочим, самой Пятнице. Когда в Великороссии остались в народной памяти и в чести только три пятницы (9, 10 и в особенности Ильинская), в Белоруссии, таким образом, опасны и страшны все 52, и между ними требуют особенного себе почета и чествования все весенние, до десятухи (десятой). На них выпали все праздники и игрища с дудой и песнями, так называемые «весенины». Понятно, что, пользуясь таким благоприятным обстоятельством свободных от работ дней, на них основались и те сроки торжков, белорусских «кермашей» и «красного торга», которые особенно дороги и умеют удачно подслужиться перед страдою. Точно также все работы в больших хозяйствах, когда своими силами не управиться и надобится великорусская «помочь» или белоруская «толока» за приличное угощение, везде, по всему русскому западу, производятся в эти дни, как бы в воскресные или праздничные. Принося хозяйству значительную помощь, пятницы, как и прочие обетные дни (заказанные по случаю градобитий, сильных наводнений и других народных бедствий), – являются одним из основных краеугольных камней и нынешних хозяйств. В то же самое время для неимущей братии эти дни – великое спасение и утешение, и потому она здесь является на глазах у всех первою и последнею, выманивает и благодарит, непрестанно распевая «за поящих, за кормящих, за весь мир православный».

В Белоруссии вышло естественным путем также и то, что торговые дни разбросаны по всем пятницам, а более удачным и счастливым местечкам досталось на долю по нескольку таковых разом. Так, в Могилевской губернии, близ самого губернского города, в одном из самых древних местечек, расположенном по подолу Днепра, в Полыковичах (в старину – Отмут) чествуются три пятницы: десятая, одиннадцатая и двенадцатая; в гор. Быхове и местечке Кричеве – десятуха, в местечках Шклове и Журавичах – девятница, да еще, сверх того, сама по себе, осенью Параскевьевская перед днем 14-го октября, когда празднуется память мученицы Параскевы, нареченныя Пятницы, пострадавшей при Деоклитиане в Иконии и, в первые времена христианства на Руси, сменившей древнее божество кривичей. Уже потому оно было важно и почиталось сильным, что потребовало такой замены, и боготворение его несомненно было повсеместным, так как понадобилось при этом религиозном перевороте изображение святой греческой не иначе, как в виде изваяний из дерева.

В местечке Лукомле (в Сенненском уезде Могилевской губернии) таковое изваяние «Пятенки» собирает в 11-ю пятницу после Великодня (св. Пасхи), до трех тысяч человек богомольцев из трех соседних губерний (Могилевской, Витебской и Смоленской). При местном храме сохраняется камень, называемый «стоп а», с изображением креста и славянской надписи, которую, по причине давнего, в течение нескольких столетий, усердия богомольцев, выражаемого прикладыванием губ, в настоящее время прочесть нет никакой возможности. Почитается камень, как святыня, но по какой причине и с какого повода, нельзя было дознаться о том даже из темных преданий. Такую же чудотворную икону заведомо чтут еще в местечке Дивине (Гродненской губернии) и в последнее время еще с усиленным рвением с той поры, когда, во время пожара, хотели ее вынести, но не могли сдвинуть с места). Везде, конечно, пристраивается также шумный и живой торжок с тою неизменною особенностью его, что количеством народа он, во всяком случае, уступает осенним пятницким торгам, когда свободны все руки и покойно сердце: полевые работы все кончены и начинается время отдыха; для всяких праздников (если имеется на что) – широкий досуг. Тогда выбираются сроками для сходок последние пятницы перед колядами (Рождеством Христовым) и носят общее название «красных торгов». Впрочем, как бы ни путалась в годовых неделях удобная для торгов обетная пора, она старательно выбирает преимущественно пятницы.

Всматриваясь в списки ярмарочных сроков, невольно убеждаешься в том, что если обойден где-нибудь занимающий нас день, то наверное потому, что по соседству в другом ближнем месте воздано ему обязательное внимание. Точно также кажется, что если весенние и осенние ярмарки приурочены к другим выдающимся праздникам, ежегодно сменяющим дни, то устроилось это лишь за недостатком требуемого числа пятниц, т. е. спрос совершенно превысил на этот раз предложение. Из пятницких торгов в этом древнейшем русском крае составляется поразительно длинный список: достаточно сказать, что на одну Могилевскую губернию приходится 17 пятницких ярмарок и в 14 городах и местечках происходят базары обязательно в каждый пятый день христианской недели, несомненно бывший главным праздничным и первым в неделе у языческих кривичей. Соображаясь же с тем обстоятельством, что и у западных славян (у сербов в бадний день, у босняков, галичан и т. д.) почитается «святая Пятка» (и ее поминают во всех молитвах по поводу хлебного урожая рядом с Пресвятой Девой) – в Белоруссии пятницкие торги, часовни на подолах рек и при них игрища, церкви во имя св. Параскевы служат признаками и прямыми указаниями на древнейшие славянские поселения в крае, совершившиеся во времена дохристианские.

В самом деле, при учете пятницких храмов во всей обширной белоруской стране сравнительно большое число их резко бросается в глаза и притом часто сопровождается следующими обстоятельствами. Первый христианский князь в земле кривичей (Брячислав, а по другим Вячеслав) строит в стольном городе Полоцк три храма: Софии, Бориса и Пятницу в 1203 году. Первая православная церковь в Вильне (и притом каменная и, конечно, весьма небольшая, недавно возобновленная) – пятницкая. Это та самая, в которой Петр Великий крестил предка нашего бессмертного поэта А. С. Пушкина – любимого арапа Ибрагима (Ганнибала); построена женой литовского князя Ольгерда, княжной витебской Марией, на месте языческого капища около 1330 года[4]) (здесь она и погребена).

Из других исторических памятников выводится именно то прямое заключение, что славянская Пятница, как божество, была покровительницею усопших душ. Монастыри ее все – кладбищенские или, как называли в старину, «божедомки». В таком смысле верование это перешло и в Великую Россию, на Восток и Север. Здесь изваяниям Пятниц принадлежит такое же исключительное право и почетное место, здесь пятницкие церкви богаты синодиками, так как богатые люди предпочитали творить молитвы за своих умерших именно тут. Поэтому Пятница явилась покровительницею убогих и нищих во всей древней Руси, и около этих церквей (обычно выстроенных на подоле, у рек и самой воды), – во всех местах селилась нищая братия своими хатами и логовищами[5]). Где не было воды, там непременно рыли колодцы и пруды. До сих пор белорусские женщины не перестают молиться святой Пятенке о дождях для урожаев, поступая при этом так:

Когда наступает время жатвы, одна из деревенских старух, легкая на руку и этим достоинством всем известная, отправляется в поле ночью и сжинает первый сноп. Связав его, ставит она на землю и три раза молится в это время Прасковье-Пятнице, чтобы помогла рабам Божиим (помянет всех женщин своей деревни, на которых, по белорускому хозяйскому обычаю, лежит обязанность жнитва). Просит старуха об окончании, без скорбей и болезней, тяжелой работы и быть заступницей от лихих людей, особенно тех, которые умеют делать «заломы». Затем берет она свой сноп и, крадучись ото всех, несет его в свою избу. Всякая встреча при этом – недобрый знак.

Для окончательного подкрепления представленных здесь наблюдений и убеждения в древнейшем значении пятого дня всех годичных недель, в той же Белоруссии поступают так:

Осенью, в урочный день поминок по родителям, в так называемый праздник «дзядов» (дедов), непременно вечером, с пятницы на субботу, каждый дом для своего семейного покровителя – духа-деда – печет блины, режет кабана (свинью), и варит борщи с салом, которых бывает четыре сорта. Все эти кушанья в горшках и на латках расставляются по лавкам. Выступает живой дед, самый старший старик, берет черепеньку с угодьями в роде церковного кадила, кладет в нее смолу и машет, чтобы охватило дымом кушанья. Сядет он потом за стол, положит на него плеть и зачитает самодельные молитвы без склада и смысла, – и беда тому, кто осмелится усмехнуться: – под руками лежит и орудие расправы. А бессмысленные и смешные молитвы читает старик перед всяким блюдом, после чего следует легкий загул. Меня уверял этот самый живой образ и религиозное лицо кривского культа, старейшина Несторовой летописи, заблудившийся в белорусских пущах до наших дней, что маленькая семья в этот вечер выпивает не меньше четверти водки.

После всего сказанного, нам уже не зачем переходить в Великоросию, потому что если и попробуем поступить так, то неизбежно встретимся с тем же языческим обликом пятницы, несколько потускнелым (сравнительно с белорусским) и с христианскими образами Параскевы, совершенно потомневшими от времени. Великоросы на большую часть вовсе забыли в чествуемых пятницах соименное им женское божество. Но изваяния св. мученицы Параскевы в очень многих местах по северной лесной России (в особенности по Олоцецкой губернии, вплоть до села Шуи, Аргангельской, лежащего уже на берегу Белого моря) почитаются либо явленными, либо чудотворными. Они занимают видные места (в красивых и богатых киотах), либо в церквах, либо в нарочно-сооруженных часовнях, при обязательных родниках и копаных колодцах. Затем, кто же по всей России не благоговеет в страхе перед Ильинской пятницей?