Текст книги "Охота на дракона (сборник)"
Автор книги: Сергей Лукьяненко
Соавторы: Степан Вартанов,Александр Силецкий,Николай Романецкий,Владимир Щербаков,Таисия Пьянкова,Евгений Дрозд,Евгений Ленский,Владимир Трапезников,Владимир Чорт,Александр Копти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Долго после этой истории Путешественник во времени испытывал сомнения в своей профпригодности. Ему казалось, что он никогда не научится понимать мотивы и психологию древних. Иногда же он думал, что ничего необычного в этой истории не было, и тогда он цитировал Экклезиаста:
“И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их”.
Александр КоптиГРУСТНАЯ ИСТОРИЯ ОБ АВТОМОБИЛЬНОЙ ШИНЕ
На одной из стандартных улиц стандартного города, на чердаке нестандартного старого дома, который вот уже четверть века подлежал сносу, но так и не сносился, жили старые вещи.
Самым крупным и заметным представителем этой компании был, конечно, сервант, местами потрескавшийся от невзгод и сырости, но тем не менее все еще солидно-внушительный, помнящий времена чарльстона и допотопных автомобилей, энтузиазм первых пятилеток, ночные черные “воронки”, затемнения времени и продовольственные карточки. Этот долгожитель был очень высокого мнения о своей персоне, а потому любил изрекать сентенции, читать лекции и нотации, рассказывать истории из своей богатой жизненной практики. Правда, остальным обитателям чердака все это быстро приелось, и они попросту старались не обращать внимания на болтливого старика.
Затем два рваных башмака, терроризирующих своим поведением остальную публику чердачной республики, оба почему-то на левую ногу, которые вечно были “под мухой” (для всех оставалось загадкой, где они умудрялись доставать спирт и бормотуху). Они первыми откликнулись на Закон о борьбе с пьянством и алкоголизмом и предложили создать трест “Сампей” по производству самогона и браги, рекомендовав свои кандидатуры на посты генерального директора и его зама. К сожалению, в народе эта идея поддержки не нашла. Поэтому браться срочно перестроились на употребление парфюмерной продукции, благо магазин находился в доме напротив.
Старенький велосипедный насос, страдающий одышкой и несварением желудка – поэт и мечтатель. Вещи подшучивали над ним, особенно тогда, когда раз в месяц насос устраивал литературные вечера и читал свои новые произведения, перепечатанные его подругой Ремингтон: поэмы о башенных кранах, оды, посвященные железобетону, стихи о компрессорной любви. Но, в принципе, он был безобидным малым и вносил в монотонную чердачную жизнь некоторое разнообразие.
Заносчивая резиновая галоша, вечно простуженная и кашляющая, наверное, поэтому лак на ее элегантной черной поверхности был в трещинах и подтеках – злая, как старая дева. Она одной из первых открыто высказала свое отношение к глобальным переменам, происходящим вокруг, заявив, что будь ее воля, она давно бы собрала всех новаторов в одну кучу и посадила бы в калошу. Поэтому за ней прочно укоренилось мнение, как о представительнице периода застоя.
Дамская театральная перчатка, бог весть какими судьбами попавшая на чердак, очень любила вспоминать о своих карнавальных и амурных похождениях и являлась великим знатоком светской жизни и журналов мод.
И, наконец, старенькая автомобильная шина, которая является главным героем нашей печальной истории.
Об остальных обитателях чердака – сломанных стульях, гвоздях, сундуках, ящиках и прочей мелюзге, мы рассказывать не будем, ибо их участие в нашей истории сугубо эпизодическое.
Как попала автомобильная шина на чердак, никто из вещей толком не знал, да и не интересовался, каждому хватало своих хлопот и забот. Известно одно – попала она туда довольно давно и с первого дня, когда ее заметили остальные обитатели чердака и приняли в свое избранное и в высшей степени демократическое сообщество, рассказывала одну и ту же грустную историю: о прежней жизни, которая всегда начиналась примерно следующим образом:
– Господи, если бы вы знали, как много я путешествовала. Никто из вас не может представить себе, какое это чудо: катиться по миру навстречу все новым и новым горизонтам, виражам и поворотам. Встречать старых и новых друзей, ощущать, что ты кому-то необходим…
– Куда уж нам, – обычно в этом месте с сарказмом скрипел сервант, – с сермяжным-то рылом да в калашный ряд.
– Да, это было прекрасное время, – продолжала шина, не обращая внимания на подначки слушателей. – Именно тогда я встретилась с огромным красивым и сильным Икарусом. Не одну тысячу километров проехали мы вместе. Я отдала ему все, что имела – любовь, красоту и сердце…
– Ха-ха-ха, – начинали сально смеяться братья башмаки, от удовольствия пошевеливая красными носами и по-пьяному нагло и бесцеремонно разглядывая шину, многочисленные заплаты и следы проколов на ней. Но она не слышала ни пьяного смеха башмаков, ни полных сарказма реплик серванта, ни сонливого сопения полуразвалившегося сундука. Мысленно она находилась в сказочно-прекрасном мире, давно канувшем в лету.
– Не сосчитать тех коварных выбоин и ям, от которых я спасала его. И он всегда знал, что в трудную минуту может на меня опереться. В каких местах мы только не бывали! Старинные кварталы центра и привольно раскинувшиеся новостройки, а иногда мы выбирались за город и наслаждались пением птиц и журчаньем ручьев, загадочным шепотом могучих деревьев и ароматами полей и лугов… А как прекрасно было возвращаться после рабочего дня в родной гараж, где мы принимали горячий душ, смывая грязь и пыль с натруженных тел, а потом всю ночь вспоминать разные смешные истории (особенно из жизни этих странных двуногих существ, которые именуют себя людьми) и крепко-крепко обниматься…
– Как я тебя понимаю, душечка, – томно ворковала дамская перчатка, сладостно вытягиваясь во всю длину и лениво шевеля пальчиками. – Как я тебя понимаю…
– А потом, – на глазах шины в этом месте неизменно появлялись слезы, – я и не заметила, как состарилась, стерся прекрасный узор протектора, одна за другой начали появляться заплаты. И наконец наступил тот жуткий роковой день, когда на моем тернистом пути встретился страшный ржавый разбойник-гвоздь, который и решил мою дальнейшую судьбу…
– Допрыгалась-таки, голубушка, – радостно звенели гвозди, – и поделом тебе, и поделом…
– В тот вечер меня разлучили с любимым. Но я уверена: он по сей день помнит меня! – на этом месте рассказ шины обычно прерывался, и на ее глазах выступали две прозрачные слезинки.
Старые вещи относились к этой категории довольно равнодушно, но не будем обвинять их в излишней черствости и бессердечии, ибо. слышали они этот рассказ уж никак не менее ста раз и знали его почти наизусть, а кроме того общеизвестно: своя рубашка ближе к телу!
Но однажды, когда автомобильная шина в очередной раз закончила повествование, за окном вдруг раздалось незнакомое басовитое гудение. Шина, услышав эти звуки, замерла на мгновение и вдруг стремительно подкатилась к окну.
– Он!.. Он приехал!!! – только и смогла выговорить она. Все вещи сорвались с места, и, пихая и отталкивая друг дружку, кинулись к окну. Даже старый сундук не устоял и, переваливаясь на коротких толстых ножках и шумно пофыркивая, протиснулся поближе к окну.
Действительно, прямо под окнами красовался сказочно-красивый “Икарус”. Ослепительно сверкало в лучах солнца его никелированное убранство, изумительные фасетчатые глаза-фары смотрели гордо и смело.
Все замерли, и едва слышный вздох восхищения и зависти пронесся по чердаку. Но “Икарус” вдруг выплюнул облачко сизого дыма и покатил дальше. Все в недоумении повернулись к шине, а она с немой тоской и отчаянием смотрела вслед удаляющемуся автобусу. Одинокая слезинка скатилась по пыльному, заросшему паутиной чердачному окну. А через несколько минут под окнами чердака остановился другой “Икарус”, такой же блестящий и прекрасный, и он тут же укатил дальше. Вещи тихо разбрелись по своим местам. Никто не знал, что в этот день автобусный парк открыл новый стандартный маршрут для жителей очередного нового стандартного микрорайона, который скоро доберется и до старого дома с его обитателями, чтобы стереть его с лица земли.
Никто об этом еще не знал, только в этот вечер на запыленном и захламленном чердаке впервые за многие годы стояла звенящая тишина.
А на следующее утро в доме воцарилось невиданное оживление К дверям единственного, покосившегося подъезда, один за другим подъезжали деловитые и насупленные автофургоны. Возбужденные жильцы воздвигли у подъезда огромную баррикаду из скарба. Удивленные обитатели чердака, прильнув к малюсенькому подслеповатому оконцу, видели, как ненасытные утробы фургонов поглощали их комнатных сородичей.
– Глядите! – неожиданно вскрикнула шина. И вещи увидели, что к дому неторопливо приближается пыхтящий запыленный грейдер и горбошеий экскаватор, плотоядно поблескивающий зубьями ковша.
– Дом собираются сносить! Дом собираются сносить! – неистово зазвенели гвозди. – Спасайся кто может! Полундра…
– Только без паники! – грозно прогудел сервант. – Построиться в походную колонну! По двое за мной!
На какую-то секунду толпа старых вещей задержалась у двери – где проходила черта, за которую им никогда не было и не должно было быть хода, а затем… неумолимо потекла по лестнице вниз и дальше, мимо опешившего водителя последнего автофургона, который только что собирался отъехать.
В это время на дороге показался старенький “Икарус”. Его облупившиеся бока и двери украшали многочисленные царапины, трещины и вмятины, а в нижнем левом углу ветрового стекла красовалась табличка “По заказу”.
– Любимый! – вдруг с надрывом закричала шина и, вырвавшись из колонны, покатилась навстречу “Икарусу”.
– Спаси нас! – громко повторяла она.
Вещи замерли на месте.
“Икарус” сбавил ход, скрипнул изношенными тормозами, подмигнул левой фарой и остановился.
Впоследствии бедняга-водитель автофургона, который затем клялся всем друзьям и знакомым, что именно в тот момент он облысел как полено, так и не мог толком объяснить, куда и, самое главное, каким образом исчез “Икарус” за номером 36–22 ИАО Пятого среднегородского автобусного парка, и о каких таких спятивших сундуках и кастрюлях может вообще идти речь.
На исчезнувшее транспортное средство был объявлен розыск, который не дал никаких результатов.
Многие в тот день видели, как по городу проехал старый автобус без водителя, набитый старым хламьем, а в местной газете даже появилась информация на эту тему…
К сожалению, я не знаю дальнейшей судьбы старых вещей и благородного “Икаруса”. Могу сказать только одно: даже в стандартном городе, на стандартных улицах, в стандартных домах, квартирах и на чердаках может найтись место сказке, случится нечто НЕОБЫКНОВЕННОЕ!
Евгений ЛенскийВ ЦЕПИ УШЕДШИХ И ГРЯДУЩИХ
Из поколений в поколенья,
Не лики и не голоса —
Передается миг горенья
И затуханья полоса.
И если ты не станешь строже,
С самим собой, с собой самим,
То передашь не искру божью,
Но только пепел, только дым.
И ужаснешься в миг прозренья,
Провидев в лицах сыновей.
Как отзовется в поколеньях
Минута слабости твой!
С.П.Соловьев. “Неизданное”
– Не смейте вылезать, не смейте!
– Ишь, хитренький какой! Ежели родился в эпоху развитого социализма, так уж и лучше других-то? А ежели кое-кто, под игом проклятого царизма изнывая, не сразу на светлый путь вышел, так его побоку? Как сейчас помню, кровосос и эксплуататор, первой гильдии Самсонов Второй, на всю губернию, благодетель славился Бывало…
– А-на-фе-ма! Как во время оно Гришке Отрепьеву и Мазепе, как Аввакуму, гордыней обуянному – а-на-фе-ма!
– Зачем же так громко, у меня ушеньки болят! И бас ваш пьяный какой-то. Маменька, помнится, благочинного нашего…
– А-на-фема!
– Послушайте, Коровин! Не на базаре орать! Наш полковой батюшка после второго штофа говаривал: тихое слово до бога голубем вспархивает.
– После второго штофа вспорхнете-с, как же! Граф, его сиятельство, благородной крови особа, с кем в спор вступаете-с? Тоже, впрочем, эксплуататор и крепостник!
– Маменька! Где ты, маменька! Я кушать хочу!
– Вы, сударь, столбовой дворянин, стыдитесь! Ох, и проткнул бы я вас шпагой лет этак двести назад!
– Да у нас во это время завсегда обед подавали. Марфуша салфеточку обернет, Егорка на балалайке тренькает… а жарено, а парено!..
– Тьфу ты, пропасть!
– Господа, господа, не надо ссориться! Обреченные, так сказать на сожительство, обретем мир…
– И во человецех благоволение!
– Правильно, дьякон, благоволение. Не светлы времена, нет более моей лавочки, и вашего, граф, дома петербургского, и твоего, Павлушенька, поместья! Вспомнишь, – сердце кровью обливается. Проклятая, впрочем, была эпоха угнетения и бесправия.
– Да, замолчите же, пожалуйста!
– А вас, молодой человек, не спрашивают! Вы свое дело сделали, породили в своем роде, пора и честь знать! Уступите место тем, кто постарше и поопытней.
– Да я…
Славик Соловьев получил кличку Соловей не только по фамилии. На литфаке говорить умели все, такой уж факультет. Но только Слава смог сдать литературоведение, не открывая учебника.
– Глубин вы, конечно, не достигли, – сказал декан, – высот тоже. Но то немногое, что вы знаете, изложено логично и весьма красиво. По культуре речи – “отлично”. А в области литературоведения – “удовлетворительно”, ибо форма без содержания мертва.
– А меня эта отметка вполне удовлетворяет, – ответил Слава и выскочил в коридор. Он вообще не рассчитывал сдать.
По каким причинам студенты заваливают экзамены? На одном из первых мест, конечно, любовь. С Валей Слава познакомился неделю назад в парке. Он стоял в очереди за пивом, а ей понадобилась шоколадка, предлагаемая здесь в качестве закуски. Как галантный кавалер, Слава уступил очередь, не у самого, правда, прилавка. Но остальные любители пива, стеной стоящие у окошка, были совсем не рыцари. Пока очередь периодически стопорилась из-за нехватки кружек, молодые люди разговорились. Выяснилось, что оба осчастливили одну и ту же “альма матер”, правда, Валя – биологический факультет.
– Был у меня знакомый биолог, – заметил Слава, – даже котлету резал скальпелем. С ним боялись обедать.
– А у меня был знакомый филолог, – отпарировала Валя, – так им на вводной лекции по грамматике профессор сказал, что новой академической грамматики так и не понял, хотя по-русски говорит уже шестьдесят лет!
Пиво Слава выпил один, шоколадку разделили пополам. С этой минуты сияющие вершины знаний подернулись дымкой, густеющей с каждым днем. Но Славу не зря прозвали Соловьем: нещадно эксплуатируя личное обаяние, он все-таки сдавал экзамены без “хвостов”. Зато каждый вечер; отпущенный доверчивым Министерством высшего образования на упрочение знаний, он посвящал Вале. Они бродили по городу, целовались в трамваях и кинотеатрах, навещали его и ее друзей, отвлекая их от занятий. К Семену Кузнецову оба попали после сдачи экзамена – по старой студенческой традиции это дело отмечалось глотком вина. Сквозь легкое опьянение, в коем он пребывал все эти дни, Слава воспринимал людей только положительно. И он пришел в восторг от немногословного бородатого хозяина, от много и быстро говорившего Вовочки, и их неутомимого оппонента – еще бородатей хозяина – Шуры Коваленко.
Дискуссия шла на глубоко научную тему – о переселении душ в свете современной биологии. Первые полчаса Слава только слушал. А биологи, вдохновленные присутствием неофита, спорили. От лица оккультных наук выступал Вова. Он говорил, пересекая комнату извилистыми траекториями, резко дергая головой, чтобы убрать падающий на глаза чуб, и поддергивая сползающие на кисти рук обшлага серого свитера.
– Категорически утверждаю, что в любой религии нет ничего, что не имело бы какой-то искаженной, но реальной почвы!
– Прописи, – хмыкнул хозяин. – Букварь!
– Волга впадает в Каспийское море, – очень серьезно сообщил Шурик, – а ДНК имеет форму двойной спирали! Это мы знаем. Но вот где та почва?
– Подождите, – проявилась Валя. – Мальчики, ну какая реальная почва может быть в бабе яге и в избушке на курьих ножках?
Вова так мотнул головой, что она, казалось, оторвется и укатится в угол.
– Нет, говоришь, почвы? Так знай – покойников иногда хоронили на столбах у перекрестков дорог. Представь себе – из полночной темноты навстречу такая могила. Вот тебе и курьи ножки.
Валю передернуло, словно она воочию увидела это странное захоронение. На помощь поспешил Шурик:
– Ну, а переселение душ! Здесь как?
– Тоже просто, – не сдавался Вова. – Сходство в моделях поведения. Реакция на опасность, на другие раздражители… Говорят же, что собаки похожи на своих хозяев и наоборот. Это к примеру. На самом деле все глубже.
– Рой, рой, – иронически поощрил Семен.
Слава вдруг поймал взгляд Вали и почувствовал легкий звон в ушах. Такой же звон, наверно, слышали далекие предки, замечая сквозь щель забрала платочек в руке своей дамы сердца. И, повинуясь силе платка, они вонзали шпоры в бока своих коней и молотили законсервированного противника, страстно желая получить в награду всего лишь улыбку.
– Дозвольте слово представителю неточных наук, – пришпорил Слава стул и взмахнул двуручным бокалом, выданным за неимением другой посуды.
– Попробуй.
– Проблема переселения душ станет конкретней, когда предварительно определим понятие “душа”. Надо точно знать, что именно переселяется – информация, тип нервных реакций, характер, способности?
– Болтливость, – как бы про себя заметил хозяин.
– И молчаливость тоже. Так все-таки, что?
– Информация, память предков, – безапелляционно заявил.
– Религия. Верования буддистов. Вот твоя память предков! – презрительно высказался хозяин.
Слава, поощряемый взглядом Вали, рвался в бой.
– Это ведь не только религия, но и философия, даже мораль.
– Где начинается мораль, кончается биология, – парировал Шурик.
Но Слава твердо сидел на коне:
– Выше определяет сознание. Другими словами, жизнь организма, как биологический процесс, определяет его мораль, опосредованно, конечно. И если что передается, то доминанта характера! То, наиболее сильное в личности, что формирует ее…
– И как же?
Здесь твердая почва кончалась, и Слава вступил на болотистые кочки биологии.
– В генах, наверно…
– То-то и оно, что только – наверно. Но про гены мы знаем гораздо меньше, чем не знаем.
– Кстати, о генах! – воскликнул Семен, ринулся к книжному шкафу, вытащил откуда-то из пыльных глубин потрепанный серый том и торжественно зачитал: – Словарь иностранных слов. Под редакцией И.Б.Лехина и профессора Ф.Н.Петрова. 1951 год. “Ген…некий воображаемый носитель наследственности, якобы обеспечивающий преемственность в потомстве тех или иных признаков организма и будто бы находящийся в хромосомах. Представление о генах является плодом метафизики и идеализма”. Вот так.
Валя предложила выпить за здравие профессора Петрова, и тема переселения душ утонула в белом портвейне, приготовленном из отборных сортов винограда Алиготе, Аликанте, Ркацители и т. д., выращенных на виноградниках Молдавии.
Мысль, высказанная в компании биологов, долго не давала Славе покоя. В идею передачи доминанты характера укладывалось даже индуистское понятие “кармы” – наказания в последующих перевоплощениях.
– Почему же, – рассуждал Слава, – не считать воплощение человека в животном метафорой? “Ведет себя, как свинья”, “собачий характер”, “ластится, как кошка”?
Преподаватель атеизма, милейший старичок, выслушал его соображения и продребезжал:
– Чудесное рассуждение, товарищ студент, чудесное и вполне филологическое. Даже более филологическое, чем философское. И в качестве такого приемлемо. Но сущности не затрагивает, поскольку еще на вводной лекции я говорил, что религия есть превратное отражение действительности в сознании человека.
– Но отражение действительности!
– Но превратное!
На этом Слава и успокоился. Кончился семестр, он уехал в стройотряд, а вернувшись, заметил, что Валя не так красива, как казалось весной, и характер у нее не сахар. Она тоже остыла, и они стали добрыми друзьями, изредка встречаясь в коридорах вуза.
Потом был диплом и распределение.
Доставшаяся Славе Ольховская средняя школа находилась всего в десяти минутах езды от города. Весь курс Славе завидовал, он же был недоволен. Он хотел работать в газете, но туда распределения не было. Перспектива же сталь Макаренко или Ушинским была зыбка и туманна.
В школе Славе дали русский язык в седьмом и историю в девятом – десятом классах. Ученики сразу заинтересовались его несколько азиатского типа бородкой – даже забегали сбоку, чтобы лучше рассмотреть.
– Товарищ Соловьев, – сказал Николай Петрович, директор школы, – педагог, как и разведчик, не должен иметь особых примет. Примета – основа для клички, а кличка – начало неуважения.
– Если вы про бороду, – ощетинился Слава, готовясь отстаивать ее до последнего волоска, – так это весьма распространенная в наше время примета!
Николай Петрович потер пальцами мясистый нос и вздохнул.
– У вас она не очень приметна… а все ж-таки есть. Мой опыт подсказывает, что кличка у вас будет скорее всего “Козел”. Согласитесь – уважать человека и звать его “Козлом” трудно.
– Я постараюсь и с бородой заслужить уважение учеников, – воскликнул Слава.
Николай Петрович был добрым человеком и бороду сбрить не приказал И хоть кличка у Славы стала точно предсказанная: “Козел”, ученики его полюбили. Свой первый урок у старшеклассников он начал с вольного разговора об истории вообще. Звонок застал его на половине фразы.
– Потом договорим, – отпустил он учеников и был польщен, когда круглолицый увалень с третьей парты, казалось бы, всю лекцию просидевший со скучающим видом, пробасил:
– Станислав Петрович, ведь последний урок, мы можем посидеть.
– Да, да, – закричали с мест, – продолжайте, пожалуйста.
И Слава говорил еще полчаса.
Седьмой класс он завоевал со второго урока. Во время сочинения на тему; “Как я провел каникулы”, с “Камчатки” поднялся второгодник и фальцетом попросился выйти. Слава разрешил. Переросток спросил, можно ли взять с собой тетрадку с началом сочинения. Класс дружно перестал писать.
– Ну что вы, – весело ответил Слава, – я вам другую бумажку дам.
Все грохнули. Авторитет подкрепило и то, что в первые дни Слава поставил семь двоек в седьмом классе и больше двадцати в девятых – десятых.
Школьники смотрели на Славу с уважением, а Николай Петрович скептически. Строгость молодого учителя существенно снижала процент успеваемости по школе. Слава предвидел, что доброта директора скоро начнет иссякать. Но другие события прервали это нормальное течение жизни. Как-то, возвращаясь домой, Слава встретил Валю.
Валя тоже преподавала в школе, причем устроилась еще лучше – в двух шагах от дома. Радостную встречу отметили в кафе “Сказка”, где сказочными оказались и обслуживание, и цены. Официант был похож на Кощея Бессмертного, а когда Слава попросил его действовать побыстрее, превратился в Змея Горыныча. Они просидели здесь почти два часа, вспоминая то субботники и выезды на картошку, то отдельных, известных всем факультетам, преподавателей. Вспомнили и вечеринку с мистическим уклоном. Оказалось, что все трое – Семен, Шура и Вовочка распределились в один НИИ здесь же, в городе, и даже работают по одной и той же теме.
– Разработали какой-то аппарат еще на пятом курсе, важничают, секретничают – прямо эдиссоны.
– Аппарат для переселения душ? – съехидничал Слава.
– Не знаю. Не говорят.
Славе захотелось снова увидеть дружную троицу. Валя согласилась, и они поехали к бородатому главе эдиссонов – Семену Кузнецову. Борода у Семена стала еще пышней и лохматей, Вовочка говорил еще быстрей, а Шура Коваленко спорил еще запальчивей – в общем, они росли и развивались в своем естественном направлении.
– Ага! Ванна пришла! – восторженно закричал Вовочка.
– Почему “ванна”? – не понял Слава.
– Архимед открыл свой закон, погружаясь в ванну. А твои водянистые рассуждения натолкнули на важную идею нас. Помнишь, о передаче доминирующих черт характера? Слушай теперь внимательно…
– Так не пойдет, – остановил Вовочку Шура. – Так гостей не встречают. Нельзя ошеломлять уже на пороге. Дай ему предварительно похлопать ушами и убей его за чаем.
Они прошли в комнату и сели за стол. Семен ушел на кухню готовить чай.
– Теперь можете убивать, – предложил Слава, взяв в руки чашку, принесенного Семеном почти черного настоя. – Итак, эдиссоны, слушаю про ваши открытия, а ушами буду хлопать в процессе.
Вовочка кинулся в объяснение, как в драку.
– Правильно, эдиссоны. Точная формула. Теперь держись за стул! Ты не забыл, что говорил о характере? А в чем проявляется характер? В эмоциях. Вот, если эти эмоции…
– Погоди! – снова остановил его Шура. – Примитив. Слишком быстро вибрируешь. – Шура, похоже, все так же любил двигаться по сложным траекториям.
Вовочка заговорил медленней:
– Знаешь ли ты, что человеческий мозг воспринимает электромагнитные излучения? Если позади тебя включить в темноте электромагнит, ты увидишь вспышку. Это уже сотни раз проделывали.
– Допускаю.
– Второе: мозг излучает. Энцефалограммы видел?
– Слышал, – вежливо ответил Слава.
– Так вот: если тебя разозлить – электроэнцефалограмма одна, ублажить – другая, спишь – третья. Мы еще в университете стали записывать энцефалограммы одного и того же человека в разных состояниях. Начали как раз после спора с тобой. Записываем, сравниваем, выделяем разницу. Можно предположить, что эта разница и будет выражением эмоций. А дальше все просто.
– То есть очень сложно, – хладнокровно пояснил Семен.
– Ну да, сложно. Я именно это и сказал, разве не так? Короче говоря, мы сделали аппарат, который эту разницу выделяет, усиливает и транслирует обратно в мозг, как бы подстегивая те или иные его участки.
– То есть возбуждает эмоции? – сообразил Слава.
– В том-то и дело, что нет. Никакого эффекта. Мозг не замечает нашей трансляции. Пустая трата усилий.
– Так в чем же открытие? – Слава почувствовал обиду, словно у него с головы сорвали лавровый венок. Только что эдиссоны хором уверяли, что именно его рассуждения натолкнули их на какое-то ошеломляющее открытие. А теперь выясняется, что открытие в том, что ничего не открыто…
В голосе Вовочки появилась торжественность.
– Открытие в том, что ты в тысячу раз более прав, чем можно было от тебя ожидать и чем ты сам от себя ожидал Ты – гений, Слава, ну, во всяком случае, почти талант, короче, не лишен научного дарования, удивительного у представителя такой малонаучной науки, как…
– Завибрировал! – зловещим голосом установил Шурочка. – Переходишь на ультразвук. Говори по-человечески.
Вовочка перестроился.
– По-человечески будет так. Предсказанная тобой доминанта характера реально существует и ее, мы уверены, можно выразить сложной конфигурацией разных физико-психологических полей, только мы таких расчетов не делали, не по зубам пока. А раз она существует, то и действует. А действие такое – решительно тормозит все импульсы извне, которые ей не по натуре. А те, что доминанте в струю – пропускает и усиливает, понял? Выражаясь твоим малонаучным филологическим языком, ломка характера – штука трудная. Еще по-другому: если ты по доминанте характера негодяй, то очень трудно превратить тебя в благородного человека даже при помощи нашего аппарата. И наконец, по-третьему: наш прибор, используя твою великую идею насчет доминанты характера, может зверски усиливать подлость в подлеце и святость в святом, но не более того. Вот почему опыты с Шуриком не удались. Он человек скрытный, доминанты его характера не установить. Нажали на скверные черты – проскользнуло мимо. Предварительный вывод: Шурик никакой. Неподимое тесто.
– С тобой тоже ничего не получилось, – обиделся Шура. – Ни зло, ни добро тебя не берет. Скользкость и изворотливость изначально заложены в твоих генах. Простой расчет показывает в тебе…
Хозяин задушил начавшийся спор в зародыше.
– Вот такой наш вывод, – хмуро сказал он. – Черта в ангела не переделать.
– Зато можно дьявольски усилить всякую дьявольщину, – немедленно откликнулся неугомонный Вовочка. – И довести любого ангела до высших райских кондиций! Мало, я вас спрашиваю?
Слава посмотрел на Валю. Ее захватывал разговор – щеки раскраснелись, глаза блестели. Ей нравилось, что три эдиссона так высоко оценили Славкин вклад. Тут он понял, что ограничиться случайным успехом нельзя. Она должна увидеть, что он способен на большее, чем только высказывать интересные мысли Он возжаждал крупных действий.
– Послушайте, друзья, – сказал Слава как мог небрежней. – Хоть вы и почти усвоили мою идею насчет доминанты характера, заложенной в генах, но реализация ее у вас получиться не могла. Дело не в генах, а в дружеских заблуждениях. Вами командует иллюзия хорошего знания друг друга. А на самом деле вы не так знаете один другого, как взаимно притерпелись. Одно дело – гены, другое – товарищеская приязнь. Приязь мешает объективности. Вы пристрастны! Нужно на роль подопытного кролика взять человека со стороны – и непременно, мало вам известного.
– Может, ты знаешь такого малоизвестного человека со стороны на роль научного кролика? – окрысился Вовочка.
– Знаю, – спокойно ответил Слава. – И с легкой душой могу рекомендовать его. Этот человек – я.
Он не удержался и метнул взгляд на Валю. Она была больше, чем поражена, он увидел в ее лице восхищение и теперь знал, что на верном пути. Ради такого взгляда можно было идти на все.
Почти с минуту – невероятно долгий отрезок времени – три изобретателя озадаченно смотрели друг на друга и на Славу. Молчание прервал Семен, он изрек:
– Предложение стоящее. Принимается.
– Короче, обширный свободный поиск, – быстро конкретизировал легко соображающий Вовочка: – В смысле: объект – черный ящик, о нем неизвестно ничего – ни хорошего, ни плохого, от него принимаются любые мозговые излучения, все равноправно усиливается, возвращается, внед…
– Не трепещи крыльями, – строго остановил Вовочку Шура. – Черный ящик – согласен, но – с психоперекосом. Филологи, вторгающиеся в чужеродную им науку, отнюдь не идеал, и не образец характера. Слава, парень в общем положительный, но полагаю в нем немалую скрытую отрицательность. Предлагаю его закамуфлированные отрицательные излучения усиливать больше. Так будет ближе к подспудности; которую Слава скрывает, особенно – перед Валей, распушив перед нею свой павлиний хвост. Нужна психогармония, а не перекосы.
Все захохотали, Слава весело сказал:
– Что есть, то есть. Добро, восстанавливайте психогармонию. Когда начнем опыт? Завтра? На той неделе?
Вовочка вскочил.
– Сейчас. У нас все готово. А тебя берем, как есть.
От дома Шуры до НИИ они дошли быстро. Всю дорогу Слава храбрился. Правда, были мгновения, когда он начинал колебаться, но восхищенные взгляды Вали сделали отступление невозможным. Валю не покидал молчаливый восторг, почти преклонение перед смелостью друга. Славе теперь и море было по колено, а усиление отрицательных излучений казалось пустячком.
