Текст книги "Дозоры.Сборник. Книги 1-10 (СИ)"
Автор книги: Сергей Лукьяненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 178 страниц) [доступный отрывок для чтения: 63 страниц]
У любого человека иногда складывается впечатление, что происходящее в данную минуту и секунду уже однажды происходило. Даже понятие есть специальное – дежа-вю. Ложная память.
У Иных она тоже есть.
Сотрудник Ночного Дозора Антон Городецкий стоял перед дверью своей квартиры и боролся с воспоминаниями. Однажды он точно так же топтался перед незапертой дверью квартиры и гадал, кто мог туда проникнуть. А войдя, обнаружил в качестве незваного гостя заклятого врага. Шефа Дневного Дозора, известного Светлым под именем Завулон.
– Дежа вю, – прошептал Антон и шагнул через порог. Защита опять смолчала, но в комнате определенно находился гость. Кто на этот раз?
Сжимая в руке медальон-талисман, Антон вошел в комнату.
В кресле сидел Завулон и читал «Аргументы и факты». В строгом черном костюме, светло-серой рубашке и начищенных до зеркального блеска штиблетах с бандитскими квадратными носами. Сняв очки, Завулон поздоровался:
– Здравствуй, Антон.
– Дежа вю… – пробормотал Антон. – Ну, здравствуй.
Странно, но на этот раз он совершенно не испугался Завулона. Может быть, потому, что в прошлый Завулон обставил свой неожиданный визит исключительно корректно?
– Можешь взять мой амулет. Он в столе – я чувствую.
Антон отпустил талисман на шее, снял куртку и послушно подошел к столу. Амулет Завулона прятался между бумагами и прочей канцелярской мелочью, которая возникает словно бы сама по себе с фатальной неизбежностью.
– Завулон, у тебя нет власти надо мной, – чужим голосом произнес Антон.
Темный маг довольно кивнул.
– Отлично. Вынужден сделать тебе комплимент: тогда ты трясся, словно осиновый лист. А сегодня – спокоен. Ты растешь, Антон.
– Наверное, я должен поблагодарить за комплимент? – сухо спросил Антон.
Завулон запрокинул голову и беззвучно засмеялся.
– Ладно, – сказал он спустя несколько секунд. – Я вижу, ты не склонен терять время. Я тоже не склонен. Я пришел предложить тебе предательство, Антон. Маленькое расчетливое предательство. От которого выиграют все, и ты в том числе. Парадоксально звучит, не правда ли?
– Правда.
Антон глядел в серые глаза Завулона, пытаясь понять, в какую западню угодил на этот раз. Человеку верь наполовину, Светлому – на четверть, а Темному – ни в чем.
Завулон – самый сильный, а значит, самый опасный Темный в Москве. И, наверное, в России.
– Поясняю. – Завулон не торопился, но и не мешкал. – О завтрашнем заседании Трибунала тебе уже известно, не так ли?
– Известно.
– Не ходи на него.
Антон наконец решился сесть – на диван у стены. Теперь Завулон был справа от него.
– А с какой, собственно, стати? – осведомился Антон.
– Если не пойдешь – останешься со Светланой. Пойдешь – потеряешь ее.
У Антона в груди вспух горячий ком. Дело было даже не в том, верил он Завулону или нет. Ему хотелось верить. Очень хотелось.
Но он не забывал, что Темным верить нельзя.
– Руководство Ночного Дозора планирует очередной глобальный социальный эксперимент. Ты это наверняка знаешь. Светлане в этом эксперименте отведена достаточно важная роль. Я не буду пытаться тебя переубедить или склонить к Тьме – это глубоко безнадежное дело. Я просто расскажу, чем воплощение в жизнь подобного эксперимента чревато. Нарушением равновесия. Вещью банальной и очень желанной для усиливающейся стороны. Последнее время Свет усилился, и мне это, естественно, не нравится. Дневной Дозор заинтересован в восстановлении равновесия. А ты – тот, кто может нам помочь.
– Странно, – задумчиво сказал Антон. – Шеф Дневного Дозора обращается за помощью к сотруднику Ночного Дозора. Очень странно.
– В общем-то твоя помощь нам не обязательна. Справились бы и сами. Но если ты поможешь себе – в первую очередь себе, – ты поможешь и нам тоже. А также Светлане и всем, кто неизбежно пострадает от очередного глобального эксперимента.
– Непонятно, как я могу помочь себе и Светлане?
– Отчего же непонятно? Светлана – потенциально очень сильная волшебница. По мере того как она растет, растет и пропасть, которая вас разделяет. Ее мощь – это фактор, который смещает равновесие в пользу Света. Если Светлана лишится на какое-то время своей мощи, равновесие восстановится. И нечему будет вас разделять, Антон. Она любит тебя – это же видно. И ты ее любишь. Неужели ты принесешь в жертву Свету свое счастье и счастье любимой женщины? Тем более что жертва все равно бессмысленна. Именно поэтому я предлагаю тебе маленькое и безболезненное предательство.
– Предательство не бывает маленьким.
– Бывает, Антон. Еще как бывает. Верность складывается из череды маленьких и расчетливых предательств. Можешь мне верить – я живу на этом свете достаточно долго, чтобы успеть в этом убедиться.
Антон некоторое время молчал.
– Я – Светлый. Я не могу предать Свет. По сути своей не могу – и ты это должен понимать.
– Тебя же никто не заставляет идти против Света. К тому же своим поступком ты поможешь многим людям. Очень многим, Антон. Не это ли цель Светлого мага – помогать людям?
– А как я буду смотреть в глаза своим? – невесело усмехнулся Антон. – После этого?
– Они поймут, – с непонятно откуда взявшейся убежденностью сказал Завулон. – Поймут и простят. А если нет – то какие же они после этого Светлые?
– Ты силен в софистике, Завулон. Наверняка ты заметно сильнее меня. Но оттого, что ты называешь вещи чужими именами, суть вещей не меняется. Предательство – всегда предательство.
– Хорошо, – неожиданно легко согласился Завулон. – Тогда предавай любовь. В сущности, у тебя выбор между двумя предательствами, неужели ты не понимаешь? Предать себя или не дать свершиться очередному кровавому циклу. Предотвратить неизбежные схватки между Дозорами или позволить им произойти. Или тебе мало смертей? Ты не раз ходил в патруль с Андреем Тюнниковым. Ты дружил с девчонкой-оборотнем, с Тигренком. Где они теперь? И кого еще ты готов принести в жертву во имя Света? Не ходи завтра на заседание Трибунала, и твои друзья останутся жить. Нам не нужны новые смерти, Антон. Мы готовы уйти от схватки. Уйти с миром. Поэтому я и предлагаю тебе помочь всем. Всем! И Темным, и Светлым. И даже простым людям. Понимаешь?
– Я не понимаю, как мое отсутствие на заседании поможет восстановить равновесие.
– Ты ведь сталкивался уже с Темным, который приехал с Украины, правда? С Виталием Рогозой?
– Сталкивался, – неохотно ответил Антон.
– Он не Иной.
Антон опешил:
– То есть как не Иной?
– Он не совсем Иной. Он – лишь Зеркало. И жить ему осталось недолго.
– Что это… кто такой – Зеркало?
– Именно «что». – Завулон вздохнул. – Увы, лишь «что»… Не важно, Антон. Тебе полезнее узнать другое. Если ты не придешь на заседание Инквизиции, то крови больше не будет. Если придешь – неизбежна кровавая бойня.
– Неявка на заседание карается Инквизицией…
– Твое нежелание участвовать в поединке с Рогозой Инквизиция сочтет правомерным. Были прецеденты, если хочешь, я даже добуду соответствующие документы. Но можешь верить мне на слово. Пока я тебя не обманывал.
– Мне нравится это «пока»…
Завулон улыбнулся – уголком рта.
– Что поделать. Я ведь Темный. Я не считаю полезным врать без причины.
Завулон встал, и вместе с ним поднялся на ноги и Антон.
– Думай, Антон. Думай, Светлый. И помни: в твоем решении твоя любовь и жизни твоих друзей. Так иногда складывается: чтобы помочь друзьям, нужно сначала помочь врагу. Привыкай.
Завулон стремительно вышел из комнаты, а потом и из квартиры. В тот же миг в сумраке истошно завопил сторожевой знак, а маска Чхоен состроила на стене устрашающую гримасу. Вяло наведя порядок, Антон попытался собраться с мыслями.
Верить Завулону или нет?
Быть со Светланой или не быть?
Вызвать Гесера и все ему рассказать или отмолчаться?
Любая схватка, начиная от банального мордобоя и кончая интригами государств и Дозоров, – это поединок информации. Кто точнее представляет себе силы и цели противника – тот и побеждает.
Цели Завулона и цели Антона не могут быть одними и теми же. Это абсолютно исключено. Но если сказанное шефом Дневного Дозора было сказано именно в расчете на то, что Антон отвергнет саму мысль пропустить заседание Трибунала?
Где правда, а где ложь? Слова Завулона – клетка, но внутри клетки – капкан, а внутри капкана – мышеловка, а внутри мышеловки – отравленная приманка… Сколько слоев лжи надо снять, чтобы обнаружить правду?
Антон достал из кармана монетку. Подбросил… усмехнулся и спрятал в карман, даже не глянув, что выпало – орел или решка.
Это не метод.
Если один из двух выходов – ловушка, значит, надо искать третий.
Чтобы попасть на рассвете на заседание Трибунала, нужно было или очень рано встать, или не ложиться вовсе. Я предпочел второе. Отосплюсь потом.
Коллеги-Темные некоторое время настойчиво пытались вытянуть из меня мотивы моих поступков, но поскольку я и сам мало понимал, почему именно поступаю так, а не иначе, многого они от меня не добились.
До вечера не произошло ничего особенно интересного; я лишь съездил в магазинчик, нарезающий диски для моего модернового плеера, и поинтересовался, хранятся ли у них матрицы сборников, заказываемых клиентами? Оказалось – хранятся. И я зачем-то заказал копию диска, составленного Антоном Городецким, Светлым магом. Возможно, я пытался представить через музыкальные пристрастия его взгляд на мир? Не знаю… Последнее время я разучился задавать вопросы, потому что слишком редко нахожу ответы. И еще реже – верные ответы.
И еще одно врезалось мне в память в этот вечер: встреча в метро. Я возвращался из музыкального магазинчика. На метро. Сидел, сунув руки в карманы куртки (спасибо, коллеги-Темные забрали мои вещи из штаба в аэропорту) и слушал купленный диск. Никольский пел «Зеркало мира». Мне было хорошо и покойно.
Сущность явлений и лет вереница,
Лица друзей и маски врагов
Ясно видны и не могут укрыться
От взора поэта – владельца веков.
Свет дальних звезд и начало рассвета,
Жизни секреты и тайны любви
В миг вдохновенья, солнцем согретый,
Все отражается в душе поэта,
В зеркале мира…
И вдруг что-то неуловимо изменилось вокруг. Диктор как раз предостерегал незадачливых пассажиров: двери, мол, закрываются. Я нажал на «паузу» и вскинулся, оглядываясь.
И увидел его. Подростка лет четырнадцати-пятнадцати. Несомненно, он был Иным. Наверняка инициированным, поскольку он завороженно глядел на меня через сумрак и от сумрака достаточно умело заслонялся. Но его аура была девственно чиста. Чиста, как свежевыпавший снег, одинаково далеко отстоящий и от Света, и от Тьмы. Он был Иным, и при этом ни Светлым, ни Темным.
Мы смотрели друг на друга очень долго, весь путь до следующей остановки. Наверное, мы продолжали бы смотреть и дальше, но подростка одернула статная женщина, видимо, мать.
– Егор! Ты уснул? Выходим.
Подросток встрепенулся, в последний раз взглянул на меня с неясной тоской и шагнул на перрон. А я остался в вагоне.
Еще с минуту я не мог прийти в себя, по-прежнему не понимая, чем поразил меня этот Иной. Что-то он мне напомнил. Что-то очень важное, но неуловимое. Я никак не мог сообразить – что.
Лишь вернувшись к Никольскому и «Зеркалу мира», я немного успокоился.
В зеркале видно, кто и как жил,
Видно, кто песню – неправду сложил,
Видно, кто хочет, чтобы все была ночь,
Видно, я должен людям помочь.
Зеркало мира есть у меня,
Хочешь взглянуть – так не бойся огня,
Этот огонь воспоет моя лира,
Пусть люди знают – есть добрая сила
В зеркале мира…
Странно. Эта песня больше подошла бы Светлым. Так почему же у меня, у Темного, так щемит где-то у сердца?
С этим неясным чувством я и вернулся в офис Дневного Дозора. Пожилой, умудренный годами дядька-вампир шарахнулся от меня, как святоша от искуса. Я встрепенулся и вдруг сообразил, что в моей собственной ауре цветут голубовато-белым несколько светлых полос.
– Простите. – Я привел ауру в порядок. – Это маскировка.
Вампир подозрительно поглядел на меня; из дежурки выглянула вампирша – можно было спорить на что угодно – жена.
Печати мои они проверили очень тщательно и, похоже, собирались мурыжить меня до последнего, но тут в офис вошел Эдгар с молоденькой ведьмой. Он понял все с первого взгляда, и не в меру бдительной вахте хватило единственного движения бровью. Эдгар кивнул мне и пошел к лифтам. Ведьма поедала меня взглядом.
В лифте она осмелилась на вопрос:
– Вы новенький?
Ее голос выражал целый спектр эмоций и устремлений, анализировать которые у меня не возникло ни желания, ни возможности. При Эдгаре и остальных сильных Иных мне почему-то не хотелось демонстрировать собственную силу.
Эдгар заинтересовался, причем я ощутил, что ему действительно интересно, как я отвечу.
– Ну, в определенном смысле – новенький.
Ведьмочка улыбнулась:
– А правда, что вы в одиночку разогнали четверых боевиков-Светлых и убили тигрицу?
Эдгар еле заметно искривил губы в саркастической улыбке, но снова заинтересованно промолчал.
– Правда.
Задать новый вопрос ведьма не успела. Мы приехали.
– Алита, – сказал Эдгар почему-то густым шаляпинским басом. – Нашего гостя будешь мучить потом. Сначала отчитайся перед Анной Тихоновной…
Алита с энтузиазмом кивнула и обратилась ко мне:
– А можно к вам на кофе заглянуть? Через часик?
– Можно, – позволил я. – Только у меня нет кофе.
– Я принесу, – пообещала ведьмочка. И направилась к офису.
Она не спросила, где я живу. Значит, знала.
Несколько секунд я глядел ведьмочке в спину. Спина в модной серебристой куртке, какие носят горнолыжники и туристы (мне сразу вспомнились мои лесные знакомые), была украшена ярким рисунком: анимэшная большеглазая девица с вытянутой в ударе ногой и надпись «Battle Angel Alita». Рисунок и надпись частично закрывались рассыпавшимися поверх куртки длинными волосами ведьмочки.
Эдгар тоже поглядел Алите вслед. Там было на что поглядеть, невзирая даже на зимнюю экипировку.
– Придет, – глубокомысленно заметил Эдгар. – Она о тебе уже спрашивала.
Я пожал плечами.
– Завтра Трибунал, – переключился я на другую тему. – Мне как? Прогуливать? Или со всеми?
– Со всеми, естественно, ты ведь свидетель. – Эдгар огляделся. – Может, зайдем в кабинет?
– Зайдем.
Почему-то я был уверен, что этот кабинет никогда не использовался настоящим шефом Дневного Дозора, ныне в Москве отсутствующим, в качестве директорского. Скорее всего это кабинет Эдгара или кого-то из высших Темных. Я с удовольствием повалился в кресло, машинально отметив, что оно куда удобнее продавленных диванов в вагонах метро. Эдгар выставил откуда-то из-под стола початую бутылку коньяка.
– Хлопнем? – предложил он.
– Хлопнем.
С чего отказываться от старого «Коктебеля»?
– Это хорошо, что ты приехал, – сказал Эдгар, разливая коньяк. – Иначе нам пришлось бы тебя разыскивать.
– Дабы разъяснить тактику и стратегию поведения на завтрашнем заседании Трибунала? – попытался угадать я.
– Именно.
Коньяк был хорошим. Мягким и ароматным. Пусть не самой известной и престижной марки (а какая это, кстати?), но мне очень понравился.
– Я даже не буду больше выяснять, почему ты так странно себя ведешь. Мне, если честно, запретили это делать. Оттуда. – Эдгар многозначительно зыркнул в потолок. – Я тем более не стану пытаться выяснить, кто ты есть на самом деле. По все той же причине. Я хочу только спросить: ты с нами? Ты с Дневным Дозором? С Темными? На тебя можно рассчитывать завтра, как на своего?
– Безусловно, – сказал я, не задумываясь. И уточнил: – Это ответ на все вопросы.
– Это хорошо, – вздохнул Эдгар несколько тоскливо и залпом осушил шарообразный бокал.
По-моему, он мне не верил.
Коньяк мы допили в полном молчании. О поведении на завтрашнем заседании Трибунала Эдгар не счел нужным совещаться. Видимо, решил, что я все равно поступлю по-своему. И был глубоко прав.
Ночь я провел с Алитой. За разговорами и кофе – ведьмочка умудрилась добыть забытый ныне «Casa Grande». Расположившись в креслах, мы болтали – обо всем и ни о чем. Давно у меня не случалось такого праздника: просто сидеть и болтать. О музыке, в которой я, оказывается, разбирался весьма прилично. И литературе, в которой я разбирался похуже. О кино, в котором не разбирался вовсе. Алита периодически пыталась вывести меня на разговор обо мне и о моих умениях, но делала это настолько бесхитростно, что мне даже лень стало подозревать, будто ее заслала бдительная Анна Тихоновна.
За час до рассвета в дверь постучали.
– Открыто! – крикнул я.
Вошли Эдгар и Анна Тихоновна.
– Готов? – спросил Эдгар.
– Аки пионер, – заверил я. – Выдвигаемся кучно? На бронетехнике или пешим порядком?
– Не паясничай. – Анна Тихоновна поджала губы и строго поглядела на Алиту. Та невинно хлопала глазами.
– Ладно, не буду, – пообещал я. – Куда ехать-то? Я и не знаю.
В принципе я не сомневался, что направление и место подскажет моя скрытая в глубинах сознания безотказная планида. Но все же спросил.
– Главное здание МГУ, – сообщил Эдгар. – В башне. Там Шагрон внизу со своей машиной, можешь поехать с ним.
– Хорошо. Поеду с ним.
– Удачи вам, – пожелала Алита, направляясь к выходу. – Я зайду завтра, ладно, Виталий?
– Нет, – мрачно сказал я. – Не зайдешь.
Я знал совершенно точно, что я прав. Но пока еще не понимал, почему именно.
Алита пожала плечами и ушла. Следом выскользнула Анна Тихоновна. Хм… А может, все-таки старая карга подослала девчонку? А та принялась своевольничать и ничего у меня не стала выпытывать. Если так, то Алите можно только посочувствовать: Анна Тихоновна из нее душу вынет, выжмет и высушит. Небо с овчинку покажется и сплошь в алмазах.
Дотянувшись до мобильника, я набрал номер Шагрона, даже не потрудившись удивиться тому, что я его знаю.
– Шагрон? Это гость с юга. Подбросишь? Ага, выхожу.
– Ладно, я тоже поехал, – сказал Эдгар. – Не тяните резину. Инквизиция страшно не любит, когда кто-нибудь опаздывает.
Одевшись, я запер дверь и спустился. Вампиры с вахты теперь глядели на меня гораздо спокойнее – то ли с ними провело задушевную беседу непосредственное начальство, то ли сами докопались до правды. Впрочем, до какой правды? Правда даже мне не желает открываться. Так, иногда вдруг приоткроется кусочек мозаики, приподнимется на миг занавес, и снова наползет, застилая глаза, дымная непроглядная пелена.
«BMW» Шагрона фырчал выхлопом метрах в двадцати, прямо под знаком «Остановка запрещена». Я сел справа от Шагрона.
– Доброе утро.
– Надеюсь, доброе, – буркнул Шагрон. – Едем?
– Ну, если никого больше не ждем, то едем.
Шагрон молча вклинился в плотный поток машин.
Езда по заснеженной Москве в час пик – это отдельная песня. Шагрон то и дело усмирял не в меру ретивых водителей-соседей через сумрак. А то нас бы непрерывно подрезали, прижимали к соседнему ряду, оттирали от внезапно открывающихся лазеек. Я на всякий случай пристегнулся. Шагрон что-то бубнил, сцепив зубы. Ругался, наверное.
После бессонной ночи невыносимо тянуло в блаженную дрему. Тем более что кресло добротной немецкой иномарки весьма к этому располагало. Если бы я решил послушать музыку – точно убаюкался бы и уснул. Но музыку слушать сейчас не хотелось. И я оставался в мире, наполненном рокотом десятков двигателей, тихим гулом включенного климатизатора, резкими руладами автомобильных сигналов и шелестом грязно-серой снежной каши под протекторами.
Предпочти мы метро – успели бы гораздо раньше. А так спустя полчаса все еще ползли по запруженной Остоженке в сторону проспекта Вернадского. Пробка росла и отращивала солидный, как у кометы, хвост, направленный к центру Москвы.
– Елы-палы, – сердито прошипел Шагрон. – Можем ведь и застрять.
– Откроем портал, – пожал я плечами.
Шагрон посмотрел на меня странно.
– Виталий! Мы едем на заседание Трибунала под патронажем Инквизиции! Твой портал сдохнет в двух километрах от цели!
– А, – сказал я беспечно. – Верно. Я и забыл.
Кстати, об этом я мог бы догадаться и сам. Магические воздействия и вообще применение магии в процессе работы Трибунала запрещены. Я-во-мне услужливо подсказал, что ранее случались нарушения, но лишь в годы свирепых перемен, напрямую связанных с собственно нарушениями.
Впрочем, сейчас ведь тоже время перемен. Конец тысячелетия. Перелом. Вон, летом с каким страхом народ ожидал затмения, как дрожал перед турецким землетрясением… И ничего, пережили.
Правда, пережив, все мы стали немного другими. И Иные, и особенно люди.
– М-мать! – заорал Шагрон, выдергивая меня из раздумий.
Я не успел даже взглянуть в лобовое стекло. Одновременно с оглушительным ударом меня швырнуло вперед, мучительно сжало грудную клетку, ремень безопасности пребольно впился в грудь. С противным тонким свистом на руле выросла пузатая подушка, и Шагрон, скользнув по ней лицом и грудью, грянулся о место, где стекло смыкалось с крышей. Противно тренькнуло где-то снаружи, посыпалось мелкое стеклянное крошево. На снег оно падало бесшумно, но об обшивку соседних автомобилей выбивало беспорядочную барабанную дробь.
И, словно в насмешку, нас шарахнуло сзади. В корму, в багажник.
Пару секунд, похожих, наверное, на старт космического челнока, и меня прекратило жевать и швырять. Настал блаженный миг динамического покоя.
Шагрон сполз по рулю назад в кресло, оставляя кровавый след на пузыре. Кажется, у него еще и рука была сломана. Не пристегнулся, дурак… Сколько теперь будет регенерировать?
Вокруг надрывались автомобильные сигналы.
Со смешанным чувством я отстегнулся и толкнул дверцу. Встал на усыпанную битым стеклом и покрытую утрамбованным снегом дорогу.
Под небольшим углом наш капот был протаранен красной «нивой». А в смятый, словно надкушенный, багажник тыкался мордой холеный японский джип. Некогда холеный. Впрочем, джип не слишком пострадал: фару разбил на кенгурятнике да сам кенгурятник слегка погнул. Видно, успел притормозить.
– Ты че, козел? – налетел на меня некто из джипа, состоящий из затененных очков, бритой башки, бочкообразного торса, затянутого в нечто малиново-черное, и стильных штиблет сорок последнего размера.
Глаза у этого субъекта были белые, как аура младенца… или как аура парнишки Егора из метро.
Не видит, что ли, протаранившей нас «нивы»?
И тут малиновые одежды субъекта вспыхнули тусклым синеватым огнем. Субъект завизжал, как боров под ножом.
Я узнал заокеанское заклинание, именуемое в народе «спайдерфлейм». «Паучье пламя». И тут меня, не успевшего опомниться от атаки малинового, взяли за шиворот и развернули.
Вот уж кого я не ожидал увидеть, так это его. Светлого мага-меломана, Антона Городецкого.
– Кто ты? – яростно прошептал он. – Кто ты, забери тебя Тьма? Только не ври!
Глаза у него были еще белее, чем у пляшущего нечто на манер джиги субъекта из джипа.
В моей голове словно что-то щелкнуло. А губы сами прошептали два слова:
– Зеркало мира…
– Зеркало… – эхом повторил Светлый. – Будь вы прокляты! Будь все проклято!
Мне захотелось ехидно ввернуть, что проклятия – удел Темных, но я сдержался. Правильно сделал, что сдержался. Аура Антона бушевала багровым и лиловым. Я, бесспорно, был сильнее его, но… казалось, что сейчас Городецкого поддерживает какая-то непонятная сила, ни к Свету, ни к Тьме отношения не имеющая, но не менее могучая. И исход поединка, случись он, был для меня неясен.
Отпустив воротник моей куртки, Антон развернулся и слепо побрел прочь, протискиваясь между машинами и не обращая внимания на гудки и проклятия из-за приспущенных стекол. Где-то совсем рядом завывали сирены автоинспекции. Пробка наглухо закупорила Остоженку, лишь на встречной полосе осталась узкая щель, в которую торопливо, с матерками и бибиканьем, протискивались по одному редкие счастливцы.
Я взглянул на часы. Чтобы добраться до Университета, у меня осталось пятнадцать… впрочем, уже четырнадцать минут. Причем транспортной магией я пользоваться заведомо не мог.
Первым делом – как там Шагрон?
Обойдя «ниву» с распахнутой дверцей, я подошел к пострадавшему «BMW» со стороны шофера. Шагрон был без сознания, но в первый же миг опасности он рефлекторно сообразил поставить охранную пленку и скользнуть в сумрак. И теперь он регенерировал, словно куколка, и жадный сумрак ничего не мог ему сделать.
Выживет. Оклемается, причем достаточно быстро. Вероятнее всего, в карете «скорой помощи», ежели та сумеет пробиться сквозь пробку. Шагрон достаточно сильный маг, чтобы такая мелочь, как автомобильная авария, смогла серьезно ему повредить.
А значит, до встречи, Шагрон. Думаю, Инквизиция не будет на тебя в претензии. Форс-мажорные обстоятельства все-таки.
И тут я увидел свое спасение. Ловко лавирующего по самому краю проезжей части паренька на мизерном оранжевом мокике. Вот кому никакие пробки не страшны…
Хоть, конечно, не сезон для подобного транспорта. Но все же…
И я скользнул в сумрак.
В сумраке мокик был похож на сказочного конька-горбунка. Маленький, с рожками-рулем и глазиком-фарой.
– Слазь, – велел я пареньку.
Тот покорно встал на ноги.
Перемахнув через капот бежевого «опеля», я принял руль. Мокик преданно фырчал на холостых оборотах.
Ну, вперед. Паренек манекеном застыл на тротуаре, слепо сжимая в руке вложенные мною доллары. А я крутанул на себя рукоятку газа и, чуть не ободрав полированный бок ближайшей машины, стал протискиваться к границе пробки. К Садовому кольцу.
Приноровиться к крохотной, привыкшей к теплому японскому асфальту, а отнюдь не к московской наледи, «хонде» оказалось довольно просто. И лавировать между машинами у меня тоже получалось достаточно лихо. Но вот скорости настоящей мокик не давал – километров тридцать от силы. И я понял, что не успею. Даже если брошу трудягу-«хонду» и нырну в ближайшее метро – от станции метро «Университет» до главного шпилястого здания все равно далеко. Можно, конечно, заморочить очередного автомобилиста, но где гарантия, что мы убережемся от утренних пробок? Я смутно помнил, что в районе Университета проспекты широченные, но уверенности у меня все равно не было. Если же и дальше ехать на «хонде» – я сохранял мобильность практически до цели. Но, с другой стороны, дорогу я себе представлял только в общих чертах. Не москвич я, увы. Надеяться на безотказного доселе внутреннего помощника? Можно, конечно. Но вдруг он подведет именно сейчас? В самый ответственный момент? Обычно так всегда и случается.
Я прислушался к себе. В лицо хлестал холодный ветер, насыщенный отработанными газами. Москва дышала углекислым газом…
Мой верный помощник, видимо, спал.
Садовое кольцо и метро «Парк культуры» я проскочил. Но когда впереди замаячило здание станции «Фрунзенская», я решил спускаться под землю. Время требовало.
Я не успел даже дойти до ступенек перед входом в метро, а мокик уже сперли. Коротко хрюкнул, запускаясь, двигатель, и кто-то проворный погнал трудолюбивый и безотказный японский механизм прочь, торопясь нырнуть куда-нибудь в боковые улочки. Эх, люди-люди… Заботятся о вас Светлые, защищают, берегут, а вы быдлом были, быдлом и остаетесь. Зверьем без совести и сострадания. Растолкать локтями, украсть, продать, набить брюхо, а там – хоть трава не расти. До чего же противно…
Через турникеты я просто перепрыгнул – в сумраке, незримой тенью. Некогда было покупать карточку и совать ее в щель магнитоприемника. Ничего, страна не обеднеет.
И по эскалатору я соскользнул, не выходя из сумрака. Вскочил на медленно ползущую ленту перил и ринулся вниз, едва успевая в вязком сером киселе переставлять ноги. От платформы как раз готовился отойти поезд; пока я соображал, идет ли он в нужную сторону, двери успели закрыться. Ну, ничего, мне это не помеха. А вот поехать в центр мне совсем не улыбалось.
В вагон я вскочил прямо сквозь дверь, через сумрак. Легонько раздвинул изумленных пассажиров и возник словно бы из пустоты.
– Ой! – сказал кто-то.
– Скажите, это Москва? – ляпнул я зачем-то. Из глупого жеребячьего озорства, наверное.
Мне не ответили. Ну и ладно. Зато свободного места вокруг сразу стало заметно больше. Я взялся за поручень и закрыл глаза.
«Спортивная». Закрытые «Воробьевы горы» – поезд еле ползет; в щелях между неплотно пригнанными металлическими щитами то и дело мелькают электрические огоньки и льется серый полусвет наступающего утра. Уже рассветает…
Наконец, «Университет». Эскалатор, длиннющий и запруженный. Снова приходится ждать. Все, я точно опоздал.
Наверху было почти светло. Окончательно осознав, что к началу заседания не поспеть, я вдруг совершенно успокоился и перестал торопиться. Совсем. Добыл из кармана бусины наушников, оживил плеер с диском Антона Городецкого и пошел ловить машину.
* * *
– Время, – тихо провозгласил Инквизитор. – Все, кто не успел к сроку, ответят позже по всей строгости Договора.
Присутствующие поднялись на ноги. И Темные, и Светлые. И сотрудники Дозоров, и судьи. И Гесер, и Завулон, о котором все думали, будто его нет в Москве. И Инквизитор Максим, и двое Инквизиторов-наблюдателей, облаченных в серые балахоны. Все, кто собрался в башенке главного здания Московского университета. Маленькое помещение пятиугольной формы невидимым сумеречным этажом накрывало музей землеведения и служило исключительно для нечастых заседаний Трибунала Инквизиции. В послевоенные годы сумеречные помещения строили довольно часто – это обходилось дешевле, чем постоянное противодействие ГБ и милиции, постоянно сующим нос не в свое дело. Было прекрасно видно, как на востоке из-за горизонта наползает алое сияние восхода и с каждой минутой блекнут феерические сполохи, все еще пляшущие над зданием МГУ со времени концерта Жан-Мишеля Жарра на московском юбилее. Иным следы лазерного представления будут видны еще долго, даже без входа в сумрак, где цвета блекнут и исчезают. Очень уж много людей восхищенно смотрели за красочным представлением, выплескивая свои эмоции в сумрак.
Максим, облаченный в обычный деловой костюм, а не в балахон, как другие Инквизиторы, мановением руки развернул в сумраке серое полотно, испещренное пылающими красными буквами. Три десятка голосов стали нараспев читать:
«Мы – Иные. Мы служим разным силам. Но в сумраке нет разницы между отсутствием Тьмы и отсутствием Света…»
Огромному городу и огромной стране было невдомек, что почти все, кто определяет судьбы России, собрались сейчас здесь, а вовсе не в Кремле. В запущенной тесной каморке под самым шпилем здания МГУ, где в лежалую пыль поставлены стулья, легкие креслица, даже пляжные шезлонги – кто что сподобился принести. Столом никто не озаботился – его и не было.
Иные не очень чтят дешевые ритуалы: суд – это действие, а не действо. Поэтому никаких мантий, париков и скатертей. Лишь серые балахоны наблюдателей, но никто уже толком и не помнит, почему Инквизиторы иногда носят эти балахоны.
«Мы ограничиваем свои права и свои законы. Мы – Иные…»