Текст книги "Новые мифы мегаполиса (Антология)"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Марина и Сергей Дяченко,Святослав Логинов,Олег Дивов,Дмитрий Казаков,Александр Громов,Леонид Каганов,Дмитрий Колодан,Карина Шаинян,Анна Китаева,Андрей Синицын
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)

– И что? Дали работу?

– Ну, дали… Неплохая должность была, в «почтовом ящике», с надбавками, с перспективой. Только мне ж пришлось репутацию как-то подтверждать. Там уже привыкли, чуть какой вопрос – ко мне. А я чуть что – сюда, к справочникам, к учебникам. Уже тошнило от этих учебников, а никуда не денешься.

– А поумней ничего не смог придумать, чем ходячей энциклопедией работать?

– Пробовал. – Драницкий тяжело вздохнул. – Много всякого пробовал. Только по должности меня так и не повысили. Людьми управлять – дело такое, что никакая тайная комната не поможет. А ведь как я старался… Я им показал, что могу сутками работать, без сна и перекуров. Мне ж не трудно, захотел отдохнуть, поспать, поесть – сразу сюда. Вернулся свеженький, никто и не заметил, что отлучался.

«Удобная штука – эта тайная комната, – подумал Бустов. – Легко жить, когда к любой закавыке есть время подготовиться. И опять же всегда есть куда баб водить. Только вот как-то знобит меня от этих перспектив. Недоброе здесь что-то…»

– Привык я к этому месту, – сетовал Драницкий. – Барахла сюда разного натащил, наверно, десять грузовиков. Чуть что – сразу сюда. Девушке хочешь понравиться – скорей сюда, стихотворение выучить, зубы почистить… Разговор про футбол с начальством надо поддержать – опять сюда, спортивную газету прочитать. Да и просто, надоест все – есть куда спрятаться.

– Ты тут небось полжизни провел?

– Ну, не полжизни, но немало. – Драницкий тяжело вздохнул.

– Потому и выглядишь на пятьдесят, хотя самому тридцать пять.

– Это и обидно. Все зря. Никакого толку. А жизнь проходит. Я, начальник, даже часов дома не держу. Потому что только посмотрю на циферблат – выть хочется. Ненавижу часы.

– Насколько я понял, – вкрадчиво проговорил Бустов, – ты решил жизнь одним махом улучшить. И подломил магазинчик с золотом. Думал, сразу миллионером станешь. А между тем, воровать тоже надо уметь. Это ремесло еще похитрей, чем твоя инженерия.

– Начальник…

– Да ладно, Драницкий, молчи уж. Я не протокол пишу, я просто с тобой разговариваю. Странный ты вор, Драницкий. Другой бы на твоем месте масштабно работал. Ты ж с такими способностями можешь героин тоннами через границы возить. Или оружие эшелонами поставлять без всякого риска. А попался на сраной ювелирной лавочке.

– Да какой героин… – горестно проговорил Драницкий. – Где я возьму твой героин?

– Ну, здесь я тебе не советчик. Нет героина – и слава богу.

Драницкий еще долго исповедовался, рассказывал, как он пробовал применять свою тайную кладовку в разных целях и все больше неудачно. Чувствовалось, что давно хотел кому-то все это рассказать. Бустову в конце концов даже жаль его стало.

– Ты мне вот что объясни, – сказал он. – Неужели ни разу не задумался, что это за место такое, как оно существует, как ты сюда просачиваешься. Это же научная сенсация. Тебя, если по-хорошему, надо в стеклянный ящик посадить и каждый день опыты ставить.

– Не имеете права! – вскинулся Драницкий. И с горечью добавил: – Почем мне знать, как оно все устроено. Тут ведь ничего не происходит, тут всегда только темнота и тишина.

– Ну, ты все-таки инженер, должен склад мысли иметь определенный. Что, даже никакой версии нет?

– Что стоят эти версии? А вообще я так думаю. У всего есть своя обратная сторона. У любой варежки своя изнанка. Вот и мы с тобой сейчас на такой обратной стороне. Вот, скажем, йоги – они умеют всякие чудеса делать. Без еды жить, без воздуха, исчезать на время, предметы из воздуха доставать. Может, они как раз обратную сторону используют?

– Йоги… – усмехнулся Бустов. – Ты еще скажи, фокусники своих кроликов из обратной стороны достают.

– А почем нам знать? Может, и фокусники.

– Вот лучше бы ты фокусником устроился. Больше бы заработал.

– Ну да, фокусником… – обиженно пробормотал Драницкий. – Прямо вот приду и скажу: вот он я, возьмите меня фокусником. Кому я там нужен?

– В этом и вся твоя беда, Драницкий, что везде чувствуешь себя ненужным и неподходящим. И никакой волшебный дар тут не поможет.

– Начальник, – жалобно проговорил Драницкий. – Отпусти меня, а? Ну, неужели тебе так хочется меня в тюрьму засунуть?

– Ничего мне уже не хочется. Был бы ты матерый ворюга – тогда да, дело ясное. А теперь я уж и не знаю, что с тобой, дураком, делать.

– Отпусти. Все равно не докажешь. Я ж брошки тут спрячу, и все. Как и в тот раз.

Бустов некоторое время размышлял. И любые размышления подводили к одному и тому же решению.

– В общем, так, Драницкий. Цацки ты мне возвращаешь – это раз. Больше мне не попадаешься – два. И иди на все четыре стороны, чтоб больше я тебя не видел.

– Давай! – обрадовался Драницкий. – Все верну, без вопросов. Все равно не знаю, что с ними делать. А не обманешь? Дай честное слово.

– А на Библии тебе не присягнуть? Давай уж скорей, вытаскивай нас отсюда, надоел ты мне…

– Как же так, Владимир Николаевич? – чуть не плача проговорил Пичугин.

– Молчи, – процедил Бустов, – так надо.

Они стояли у дверей ювелирной мастерской и смотрели вслед удаляющемуся Драницкому.

Тот шел мелкими торопливыми шажками, вдавив голову в плечи и не глядя по сторонам. Портфель, в котором, естественно, не оказалось никаких драгоценностей, он прижимал к боку по-куриному скрюченной рукой.

«Вот тебе, пожалуйста, идет почти бог, – думал Бустов. – Владеет даром, за который многие полжизни отдадут. Мог бы власть над людьми иметь, в золоте купаться. Да страшно подумать, кем он мог стать, если б имел мозгов хоть на сто грамм больше. А мог бы, наоборот, людей спасать, проблемы решать. Но не стал никем. Бог-неудачник…»

– Владимир Николаевич, – не отставал Пичугин. – Что, прямо так и отпустим?

«Пусть себе идет, – думал Бустов. – Не будет от него никакого вреда, нутром чую. Как, впрочем, и пользы. Надо бы только для начальства какую-то отмазку придумать… Ну да ладно, придумаю. Не в первый раз».

Годом спустя Драницкий все же попался на глаза Бустову, правда, при совершенно неожиданных и невеселых обстоятельствах.

По отделу прошла ориентировка: такого-то числа в таком-то месте автомашиной «ГАЗ» был сбит неизвестный, приметы и фотография прилагаются. Просим оказать содействие в установлении личности трупа… и так далее.

Бустов взглянул на фотографию и остолбенел. Он сразу узнал Драницкого, хотя узнать было непросто. На посмертном снимке был изображен невероятно исхудавший и обросший человек трудноопределимого возраста. Истрепанная одежда и нездоровая темная кожа наводили на мысль, что Драницкий последние месяцы бомжевал по свалкам и подвалам.

Но чем больше Бустов смотрел на фото, тем яснее понимал, что это не так. И тем страшнее была открывающаяся ему истина.

Драницкий не бродяжничал. В тот момент, когда перед ним завизжали тормоза машины, он успел спрятаться в свою тайную комнату. И никому не дано узнать, сколько времени он там провел, зная, что на выходе его ждет немедленная смерть.

Никакие знания, никакие подсобные предметы не смогли бы спасти его от удара тяжелого грузовика. Страшно было представить, как он там жил – доедая запасы, дожигая последние свечи, не надеясь ни на что.

Он все-таки вышел. То ли решил положить конец своему заточению. То ли хотел напоследок увидеть дневной свет и вдохнуть живой воздух.

Бустов еще несколько дней ходил сам не свой.

Потом выветрилось. Другие дела заняли ум и сердце.

С обычными людьми было и трудней, и интересней, чем с почти богом. Богом-неудачником.

Леонид Каганов
Гастарбайтер

Я зажмурилась. Бывают дни, когда жить не хочется. Зуб болел нестерпимо. Боль пронизывала всю нижнюю челюсть, раскаленным гвоздем протыкала язык и волнами растекалась внутри головы, словно мозг окатывали кипятком из чайника. Раствор соды был одинаково безвкусен и бесполезен. Почему сода? Кто сказал, будто она помогает? Мама сказала. Каждый раз, когда я прокатывала мерзкую водицу во рту, в зуб словно втыкали раскаленную иголку. И кто придумал называть его зубом мудрости? В чем там мудрость? Сплюнув, я опустила стакан на край раковины и вытерла губы полотенцем. Сама виновата. Надо было следить за зубами, надо было ходить к стоматологу, чтобы он шатал их по очереди своим чудовищным загнутым гвоздем и решал, где пора сверлить… Надо было, надо было, надо было… А если я с детства боюсь стоматологов больше, чем зубной боли?

Завтра мне это предстоит с самого утра – короткая скорбная очередь, металлический грохот инструментов в лотке, от которого обрывается сердце, зловещее маленькое солнце, пробивающее сквозь глазное дно прямо на дно души… Затем вот это деловитое без пауз: «Алла, подготовь два кубика чего-то-там-каина, РОТ НЕ ЗАКРЫВАЕМ!» А затем появится длиннющая игла, которая вопьется с протяжным хрустом в такое сокровенное и чувствительное место десны, куда ты стеснялась касаться даже ложкой… Я с остервенением помотала головой, отгоняя страшное видение, а зуб в ответ ожил и заныл, словно нерв уже наматывали на сверло бормашины… Проклятие, ну почему я? Почему мне? Почему нельзя попросить кого-то другого сходить за меня к зубному?

И в этот момент я впервые услышала голос. Он был тихим, даже каким-то смирным. У него был странноватый акцент. Каким он был, этот голос? Наверно, мужской. Наверно – потому что я так и не смогла узнать о нем ничего конкретного. Какой-то очень обычный это был голос, как у случайного прохожего. Только почему-то раздавался прямо в моей голове.

– Вы слышите меня? – повторял голос. – Вы слышите меня?

– Слышу, – удивленно откликнулась я.

– Спасибо! – обрадовался голос, словно не надеялся на ответ. – Вы можете отвечать тоже мысленно, – добавил он.

– Кто вы? – Я постаралась произнести фразу мысленно и отчетливо.

– Я… – Голос слегка смутился, словно подыскивая слова. – Я ваш друг.

– Я вас знаю?

– Нет, что вы! – заверил голос. – Мне… ну, можно сказать, вас порекомендовали. У меня к вам предложение: вы не будете против, если вместо вас схожу к зубному я?

– Что? – опешила я.

– Я сейчас все объясню! – Голос торопился, словно боясь, что я каким-то способом прерву наш разговор. Хотя, понятное дело, ни хлопнуть дверью, ни бросить трубку я не могла. – У вас болит зуб, он будет болеть всю ночь, а утром вам ехать к стоматологу, и потом весь день ходить с ноющей десной и парализованной щекой. Зачем вам это? Давайте я проживу это время за вас. В вашем теле.

– А я где буду?

– А вы будете как бы спать, – поспешно заверил голос. – Вы не волнуйтесь, я обладаю многофункциональностью. Я все буду делать за вас в точности, как вы это делаете обычно.

– Что, и визжать у стоматолога?

– В известной мере.

– И всхлипывать, чтоб слезы катились?

– Немного – для вида. Я знаю, как бы вы себя повели, потому что буду пользоваться вашей же памятью. А когда вы проснетесь, тоже все будете помнить. Если вам моя работа понравится – возможно, вы пригласите меня снова.

– Кажется, так сходят с ума, – пробормотала я вслух.

– Тогда точно соглашайтесь! – нелогично, но убедительно поддержал голос. – Вы же ничего не теряете!

– Хорошо, – сказала я.

И на всякий случай ущипнула себя за руку, чтобы что-то проверить. Я знала, что есть такой способ, но что именно так определяют, не помнила: то ли сумасшествие, то ли сон, то ли просто приводят себя в чувство. Ногти впились в руку, и стало больно. Но удалось ли мне что-то проверить, я не поняла.

– Спасибо! – обрадовался голос. – Ну, я тогда приступлю…

Последнее, что я услышала, – стук в дверь ванной и ворчливый мамин голос:

– Анюта, ты там полощешь или по телефону разговариваешь?

Когда я проснулась, стояло утро. Я лежала в кровати, солнце било сквозь тюлевые занавески, а на тумбочке пиликал будильник, живущий в мобильнике. Или мобильник жил в будильнике? Уже не поймешь. «Многофункциональность» – вспомнилось мне слово, и следом в памяти всплыл вчерашний – уже позавчерашний! – разговор, а за ним – все события вчерашнего дня.

Это оказалось удивительным чувством – копаться в собственных воспоминаниях, которые не твои. Почти как смотреть кино с собой в главной роли. Минувший день лежал перед моим внутренним взором, я могла его мотать туда и обратно, как кинофильм, нажимая паузу и рассматривая остановившиеся кадры. День был прожит правильно, хотя прожила его не я.

Память сохранила не все: как я ждала автобуса и как ехала домой, помнилось смутно. Зато хорошо запомнилось, как перед домом зашла в наш новенький бутик и долго со вкусом меряла дивные перчатки. Но не купила, решив сделать это в другой день, когда буду в себе. А зря – перчатки были хороши, могут раскупить. Но мой незнакомый друг решил не брать на себя такую ответственность.

Плохо запомнилось время в кресле у стоматолога – то ли неизвестный друг постарался его стереть из памяти, то ли мне не слишком хотелось вспоминать. Зато живо помнился симпатичный парень из очереди в кабинет, с которым мы, оказывается, легко познакомились, живо побеседовали и даже обменялись телефонами. Я рассказывала, как страшно боюсь зубных врачей, и он со смехом признался, что тоже их боится с самого детства, но что делать? Его звали Андрей, по образованию искусствовед, а работал механиком в кинотеатре.

Остаток дня тоже запомнился хорошо – я светски беседовала с мамой, спокойно реагируя на ее обычные поддевки, смотрела телевизор, немного попереписывалась с Эдиком. Переписку нашу я тут же нашла в мобильнике – нормальные ироничные сообщения, очень в моем стиле. Вот только тот, кто был в моем теле, никаких волнений по поводу Эдика не испытывал, и от того переписка вышла особенно удачной. «Ты сегодня в ударе!» – написал мне Эдик. Затем ровно в восемь я звонила начальнику, сообщив, что зуб вылечен и завтра я выйду в бухгалтерию как обычно. Черт возьми, я даже аккуратно завела будильник на семь тридцать, а одежду разложила стопочкой! Вспомнив о будильнике, я вскочила на постели – на просмотр воспоминаний ушло больше часа. Ругая себя за несобранность, я заметалась по комнате и вскоре окунулась в обычную жизненную суету.

Осталось неясным, услышу ли я когда-нибудь тот голос, и смогу ли его как-то отблагодарить? Что для этого надо сделать? Запустить второй зуб мудрости? Ответ на эти вопросы я узнала только через два месяца.

Андрей предложил меня проводить, но я отказалась. И очень зря. Этого типа я увидела, когда свернула на бульвар. Мне он сразу не понравился. Плюгавенький мужичок сидел на скамейке под фонарем, а на коленях у него лежала кепка. Но исходила от него какая-то эманация мерзости. Вскоре я заметила, что он идет за мной, и ускорила шаг. И сразу услышала за спиной топот и хриплое дыхание. Бросилась бежать, но куда убежишь на каблуках в два часа ночи по безлюдному бульвару? Почти безлюдному: какой-то парень с рюкзаком прошел мимо нас, так старательно отворачиваясь, словно сдал себя кому-то пожить, а жилец не смел рисковать физическим лицом. Да какая-то бабка, шатавшаяся в кустах, пьяно проорала из конца аллеи: «Бегают, бегают, сами не поймут, чего бегают…»

Плюгавый был яростен и неразговорчив: когда каблук подвернулся и я грохнулась на асфальт, он больно схватил меня за плечи и поволок в кусты. А когда я закричала, зажал мне рот, а другой рукой начал душить – не сильно, но мне в тот момент показалось, что насмерть. Я продолжала биться и сопротивляться, и пальцы на моем горле сжимались все сильнее…

– Разрешите мне? – вдруг ясно прозвучал в голове голос.

Проснулась я утром в своей кровати, поняла, что жива, и сразу полезла в память посмотреть, чем все кончилось. Кончилось все на удивление легко: сопротивляться я прекратила, обмякла – и маньяк тут же отпустил горло. Некоторое время он мешкал и копошился – то в своей одежде, то в моей, и непонятно было, чего он хочет, то ли грабить, то ли все-таки насиловать, то ли просто растерялся. Прошло несколько томительных минут, и вдруг на аллее появилась милицейская машина, лениво катящаяся по брусчатке со скоростью пешехода. Плюгавый тут же исчез. И больше не появился, хотя машина проехала мимо кустов и удалилась, ничего не заметив. Дальше в памяти с удивительной резкостью сохранилось, как я дошла до дома, изучила себя в зеркало и даже подержала на шее тряпочку, смоченную холодной водой, чтобы не осталось синяка. А затем тихо прошла в мамину комнату, стараясь ее не разбудить, накапала в стаканчик то ли валокордина, то ли валерьянки и легла спать. Удивительное спокойствие!

Все это пронеслось в памяти мгновенно, а в следующий миг я услышала голос – он все еще был со мной.

– Простите, – начал он вежливо. – Я решил попрощаться и извиниться за вчерашнюю поспешность. Мне показалось, что вам было очень неприятно вчера жить, и я вмешался.

– Спасибо! – мысленно поблагодарила я как можно отчетливей. – Вы меня вчера просто спасли! Скажите, как мне вас отблагодарить?!

– Ну что вы, какая благодарность? – удивился голос. – Спасибо вам, что дали мне прожить за вас еще один прекрасный вечер.

– Я бы не назвала его прекрасным, – мрачно возразила я.

– Любой момент жизни прекрасен, – ответил голос слегка печально. – По крайней мере для нас. Видите ли, там, где я живу, жизни фактически нет.

– А где вы живете? – жадно спросила я.

– Боюсь, не смогу точно объяснить, – вздохнул голос. – Вам будет проще считать меня существом с другой планеты, из другого мира или другого времени. Это верно лишь отчасти, но других слов у вас в языке пока нет.

– А могу я вас считать своим ангелом-хранителем? – спросила я.

– Конечно! – охотно подтвердил он. – Но это тоже не совсем верно – ведь я не могу вас ни от чего сохранить, я только готов прожить неприятные моменты вместо вас. На вашем языке правильнее будет называть меня гастарбайтером.

– Какой же вы гастарбайтер? Вы же не получаете денег за работу.

– Я получаю возможность прожить за вас маленький кусочек настоящей жизни. Поверьте, для меня это очень много значит – там, где живу я, ничего похожего нет. У нас очень и очень плохо с жизнью. И то, что для вас – неприятный день, для нас – просто счастье. В самом деле, ну что это такое – зубная боль или городской насильник?

– Это отвратительно!

– Для нас, – вежливо повторил голос, – даже такие дни – щедрый подарок. Мы готовы жить за хозяина все те утомительные, неприятные, больные и грязные дни, которые вы сами прожить не хотите.

Я задумалась.

– А вас много?

– Да, – вздохнул он, – увы. Нас очень и очень много, и на всех жизни не хватает. Вы бы ужаснулись, если бы знали, в каких условиях живем мы. На вашем языке это жизнью назвать нельзя вообще. Но мне наконец выпало опекать вас. Было очень сложно добиться этого права, пришлось много чем пожертвовать, а после я стоял в очереди почти вечность и уже не надеялся, что мне выпадет такой шанс. – В голосе появились нотки гордости, но он смутился и поспешно добавил: – Если я вам не нравлюсь, если вам кажется, что я неискренен с вами или недобросовестно прожил за вас день – вы в любой момент можете меня выгнать! И на смену тут же придет новый. Поэтому я очень хочу, чтобы вы остались довольны.

– А у других людей тоже есть… гастарбайтеры? – догадалась я.

– Да, – ответил он, – у большинства окружающих вас людей тоже есть свои гастарбайтеры. Некоторые даже просят пожить за них не только в неприятные дни, но и просто в дни скучные. Есть гастарбайтеры, которые живут неделями, месяцами, даже годами. Бывает, знаете, сидит человек в тюрьме, сидеть ему долго…

– Странно, что я об этом ничего не слышала… – пробормотала я вслух.

– Ну кто же станет это рассказывать? – удивился голос. – А если расскажет – сами понимаете, ему прямая дорога в психушку. А там так скучно и неприятно… Для вас, конечно, – поправился голос. – Нам от постояльцев очень много просьб поступает.

– Что-то я слышала про людей, которые жалуются на голос внутри головы! – вспомнила я, и тут у меня возникла другая мысль: – Скажите, а можно как-то понять, человек сам перед тобой или это гастарбайтер?

Голос не отвечал долго – видно, задумался.

– Точно определить я сам не смогу, – ответил он наконец. – Гастарбайтер во всем старается поступать так, как делает хозяин обычно. Поэтому, когда живет гастарбайтер, человек выглядит очень обыкновенно, очень буднично, даже чересчур. Но есть один верный признак: гастарбайтер не сделает никаких резких поступков, ничего не поменяет и не примет никаких судьбоносных шагов. И если надо принять важное решение, всегда попросит время на размышление – до прихода хозяина. Ведь если он ошибется – сами понимаете, Анна, хозяин рассердится и выгонит его навсегда…

– Скажите! – оживилась я. – А как можно вас позвать?

– Ой, – поспешно откликнулся он, – я так старался не показаться навязчивым, что забыл с вами обсудить этот важнейший вопрос! Вы можете позвать меня в любую минуту – придумайте какой-нибудь знак или кодовое слово, которое произнесете мысленно. Или пальцы скрестите.

– Я позову вас вот так… – Подняв левую ладонь, я сжала ее в кулачок, обхватив большой палец, – как в детстве, когда волновалась.

– Спасибо вам большое! – откликнулся голос. – Конечно, зовите меня, всегда буду рад! До свидания.

И он умолк. Я еще немного посидела в задумчивости – на душе было очень легко и спокойно. Забытое детское счастье, которого в детстве не ценишь: знать, что в любой момент достаточно позвать, и придет помощь.

Я подняла левую ладошку и сжала большой палец в кулачке.

– Здравствуйте снова! – послышался голос.

– Я просто хотела вас еще раз поблагодарить, – ответила я. – Но я даже не знаю вашего имени…

– У нас нет имен, – объяснил голос. – Называйте меня просто Анна, как и вас.

– Спасибо, Анна, – ответила я, – очень тебе благодарна. В качестве благодарности – хочешь прожить за меня пару дней?

Так дальше продолжаться не могло – это понимали и я, и Эдик. Наверно, о чем-то догадывался и Андрей. Даже мама неожиданно проявила такт и перестала меня допрашивать, хотя смотрела грустно. Это был тупик, отношения следовало безжалостно рвать. Причем, как я теперь понимаю, еще четыре года назад, когда я была наивной студенткой. Но я понимала, насколько этот разговор окажется болезненным – и мне, и особенно Эдику. Странно ведь, как поменялись мы ролями за эти четыре года. Смешно вспомнить: ведь когда-то я плакала, сидела сутками у телефона, ждала его звонков. А Эдуард Степанович не звонил – у него же работа, семья, лекции… Теперь Эдик совсем сошел с ума, забрасывал меня сообщениями, требовал встреч, даже вдруг заказал доставку цветов на дом. Надо же – ни один мужчина не заказывал мне на дом цветы. Последней каплей стал звонок в час ночи, когда Эдик сообщил, что ушел из дома, бросив жену, и подает на развод. И все ради меня. Ирония судьбы. О чем он думал все эти четыре года? А о чем думала я?

Надо было все решить. Но как это сделать – я не представляла. Кошмарная сцена даже начала мне сниться: мы назначаем встречу в ресторане, Эдик приходит с огромным букетом, заказывает лучшее вино – он же у нас эстет, – вынимает красную бархатную коробочку, перевязанную ленточкой, и многозначительно кладет на стол передо мной. И смотрит на меня, смотрит с нежностью, потому что понимает, что это наша самая важная встреча. Но еще не знает. А я вижу, как он постарел, как измотаны его глаза, как много седины появилось в заносчивой профессорской бородке. Опускаю взгляд и тихо сообщаю: «Эдик, прости, но между нами все кончено…» Или нет, не так: «Эдик, я пришла сказать, что люблю другого…» Или просто: «Давай останемся друзьями?» И тут у него открывается рот, а веко начинает подергиваться. И он говорит шепотом: «Аня, это ведь шутка?» Или, наоборот, вскакивает, роняя стул: «Как?! Почему?! Что случилось?! Все же так было у нас хорошо? Ну скажи, ведь у нас все всегда было хорошо?!» Или просто: «Я в это не верю!» Или швыряет букет мне в лицо… хотя нет, букет уже у меня в руках. Тогда вырывает букет из моих рук, бросает на пол и кричит, багровея: «Шлюха!!! Проститутка!!! Как ты могла?!! Я ненавижу тебя!» А потом лицо его заливает бледность, он приходит в себя и шепчет: «Анюта, прости меня… Что мне для тебя сделать?! Скажи, что я должен сделать?! Я сделаю все, что хочешь! Что я должен сделать?»

А я? Я что должна сделать? Сказал бы мне кто… Я нервно покусала губу и сама не заметила, как левая рука сложилась в кулачок. Решение оказалось удивительно простым.

– Здравствуй, Анна! – тут же откликнулся голос.

– Здравствуй, Анна, – ответила я. – Сегодня вечером позвони Эдику и назначь встречу. Завтра встреться с ним, скажи, что между нами все кончено. Постарайся быть с ним мягче, но решения не меняй и надежд не давай. И еще… – Я вздохнула. – И еще даю тебе три дня… нет, целую неделю! На все те истерики, которые он будет устраивать. Советую отключить мобильник. Справишься?

* * *

Дни тянулись друг за другом нескончаемой вереницей, как кадры кинолент в рубке Андрея. Мы сняли квартиру и стали жить вместе, но будни оказались скучны. По-прежнему каждое утро я уходила в офис, садилась за свой стол и составляла бесконечные ведомости, шутливо бранясь с прочими девочками нашей бухгалтерии. Андрей шел на смену или торчал в интернете. Вечером, если у Андрея не было дежурства, мы ужинали вместе, садились на диван перед монитором и смотрели модные сериалы с субтитрами – из тех, что интересно смотреть, но после нечего вспомнить. Андрей не любил их за то, что приходится качать из интернета и смотреть на маленьком экране. Но все равно качал и смотрел. Фильмы, которые крутил его кинотеатр, он тоже не любил – говорил, скучно, однообразно.

Выходные проходили интересней: мы шли в кафе, на концерт или в клуб, а потом обычно у нас бывал секс, хотя в последнее время тоже довольно однообразный.

Если мне становилось грустно, особенно по утрам, когда просыпаешься по будильнику и смертельно не хочется вставать, я складывала руку в кулачок и звала Анну пожить за меня денек-другой. Запрещала я лишь секс с Андреем. Сама не знаю почему, наверно, ревновала. Но мне эта мысль казалась недопустимой. Как реагирует Андрей на отказы Анны – я старалась не выяснять. Потом как-то само получилось, что в будни меня всегда заменял гастарбайтер, а я появлялась лишь на выходные.

Шел обычный воскресный вечер. Позади у нас осталась милая итальянская пиццерия, бутылка шампанского, романтическая прогулка по тому бульвару, который я все еще не очень любила, затем торопливый душ и плавный, без лишних слов, прыжок в постель. И когда все кончилось, когда мы уже отдыхали, когда я лежала у него на плече, задумавшись, то вдруг неожиданно для самой себя спросила:

– Послушай, тебе не кажется, что мы стали жить как-то порознь?

– Почему? – удивился он и приподнялся на локте.

– Не знаю. – Я пожала плечами. – Вроде вместе, но каждый по отдельности.

– По-моему, все нормально, – ответил он.

– Я так не думаю, – грустно сказала я. – Тебе не кажется, что наша жизнь превратилась в какое-то болото?

– Нет, – отвечал он. – Почему?

– Тебе не кажется, что ты иногда живешь будто не со мной?

Я замерла, боясь услышать ответ.

– Нет, не кажется, – ответил он. – Что ты имеешь в виду?

Я помолчала.

– Хочешь, серию посмотрим? – предложил Андрей.

– Нет. – Я качнула головой. – Давай лучше поговорим. Скажи, как ты видишь наше будущее?

– В каком смысле? – удивился он.

– Ну… – Я замялась. – Понимаешь, каждой женщине хочется стабильности.

– Вас не поймешь, – зевнул Андрей. – То тебе жизнь болото, то наоборот – стабильности.

Я посмотрела ему в глаза и решилась:

– Андрей, ты меня любишь?

– Конечно, – кивнул он удивленно.

– Андрей, мы живем вместе почти год, почему ты мне никогда не делал предложения?

Он замялся и отвел взгляд.

– Послушай! – настаивала я. – Давай наконец поговорим. Мы живем вместе, но так давно не разговаривали! Мне уже двадцать шесть, я хочу семью, хочу ребенка… Я тебя люблю!

– Я тебя люблю, – повторил он послушно.

– Если я тебе сама предложу завтра пойти в ЗАГС и подать заявление, что ты мне ответишь?

Андрей мялся.

– Ты меня не любишь? – ахнула я.

– Люблю, – вздохнул Андрей.

– Но не хочешь на мне жениться и не хочешь детей?

– Хочу, – ответил он.

– Так пойдем прямо завтра и подадим заявление!

– Завтра не могу, – пробормотал Андрей. – Завтра дежурство.

– Хорошо, послезавтра, во вторник?

– Давай все обдумаем? – предложил он.

И тут я взорвалась:

– Давай! Обдумай сейчас и ответь мне! Мужчина ты или нет?

Андрей снова отвел глаза.

– Мне надо подумать, – пробормотал он. – Дай мне подумать?

– Сколько?

– Хотя бы пару недель.

– Сколько?! – ужаснулась я. – А почему сейчас ты не можешь дать ответ?

– Сейчас, – сказал Андрей с удивительно знакомой мягкой интонацией, – я не могу. Мне надо обдумать. Смогу точно сказать только в следующем месяце, восьмого числа, как раз будет твой день рождения…

И тут я вдруг все поняла.

– Что, хозяин в отпуске? – желчно спросила я, глядя прямо ему в глаза.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду! – фальшиво ответил Андрей, стараясь не встречаться со мной глазами, а затем протянул руки: – Я люблю тебя и…

– Не трожь! – заверещала я, вскакивая. – Не трожь меня больше своими подлыми руками! Клещами, щупальцами или что там у тебя внутри!!!

– Анечка…

– Будь ты проклят, киномеханик! – Я чувствовала, что по лицу катятся слезы. – Я думала, ты… А ты не только себя, ты и меня сдавал в аренду чудовищу!

Я думала, что мама устроит сцену, но она встретила меня спокойно – с пониманием и теплом. Взяла из рук баулы с моими вещами, принялась хлопотать на кухне. Со мной творилось что-то странное: слезы то катились, то высыхали, бросало то в жар, то в холод. Я сбивчиво объяснила, что у нас с Андреем все кончено, но подробности расскажу завтра. Мама не стала ни о чем спрашивать, расстелила диван в моей комнате, напоила чаем, заставила зачем-то выпить аспирин…

Она ушла в свою комнату, а я в свою. Выключила свет, легла, но сон не шел, а на душе было невыразимо мерзко. Тогда я встала, прошлась по комнате – своей комнате, с детскими рисунками на стенах, со шкафчиком, набитым любимыми когда-то дисками… Все это казалось теперь не моим – далеким и чужим. Бесцельно пошатавшись по комнате, я вышла на балкон, спотыкаясь о наваленные там корзины. Облокотилась о перила и стала смотреть вниз. Район спал. Отсюда, с девятого этажа, он был виден весь – от бульвара и до трамвайного кольца. Тут была моя школа, там – детская поликлиника, где мне вырвали первый молочный зуб. Слева за корпусами торчал бетонный торец проклятого кинотеатра «Луч»… Мягко светили фонари, шелестела майская листва.

Завтра меня ждала проклятая бухгалтерия, разговор с мамой, а потом опять – будни, будни, однообразные как десять арабских цифр на листках календаря. Я снова посмотрела вниз, а потом вдруг запрыгнула на корзины, перебросила коленку и села на холодные перила, свесив ноги вниз. Далекий двор, наполненный асфальтом, автомашинами и сиренью, плыл подо мной в полумраке и ночных шорохах. Глубина двора старалась ухватить взгляд и дернуть вниз.