Текст книги "Коронованный странник"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Не напирай, не напирай, тебе говорят! – слышалось из одного конца зала. – Не в кабак пришел, а в казенную палату!

А из другого конца неслось:

– Ну ты и дерзок же, кафтанник! Сотенную суешь, чтобы свои дела обчикать половчее? Да я тебя сейчас в съезжую отправлю, посидишь в холодной ночь-другую, так опамятуешься и впредь будешь знать, как с сотенными в палату ходить!

"Ну и строгость! – удивлялся Александр. – Никому списку не дают, но, правда, так и надо делать, когда речь о благе государства заходит".

Между тем, пока Александр присматривался к деятельности сослуживцев, он не заметил, как рядом с его барьером давно уже стоит мужичок в крестьянском платье, то есть в нагольном тулупчике, в лаптях. В руках он держал овечий треух и робко мял его, нетерпеливо ожидая, когда на него обратят внимание.

– Тебе чего? – спросил Александр, желая придать голосу как можно больше важности и значительности.

Мужик ещё помялся, потом заговорил:

– Деревни Семиренковой мы, орховского уезду, а пришел я к вам, барин хороший, чтоб помог ты сынка моего, Степку Гаврюнкова, от рекрутства совсем ослобонить. За такую к нам милость передадим прямо в ваши белые руки ассигнациями двести рубликов, как одну копеечку...

Александр опешил:

– Постой, да кто же тебе сказал, что я могу такое дело решить?

Мужик, добродушно моргая, приглушая голос до шепота, сказал:

– А кум мой, Терентий Головин, прошлого года тоже двести рубликов сюды, прямо на энто самое место приносил, так господин, что прежде тута сидел, все за две сотни уладил, и сынок Терентия в рекруты не пошел – дома остался. Вот я за тем пришел – Бог дал в том году урожай на ячмень, вот я и продал его с наварцем, деньга осталась. Возьми, судырь, да и сотвори Божескую милость – Степку Гаврюкова от рекрутства ослобони!

И крестьянин, даже не пытаясь скрыть деньги в кулаке, наваливаясь на барьер, дотянулся до стола Александра и положил ему на стол несколько старых замусоленных бумажек. Тут уж Александр не мог сдержаться:

– Постой! А ты знаешь, что за взятку, которую ты чиновнику даешь, могут наказать тебя розгами, а потом и в Сибирь отправить? Как это от рекрутства освободить? Не знаешь разве, что интересы отечества требуют постоянной заботы об армии российской, набор в которую только рекрутством и осуществляется? Ты, выходит, государственный интерес посечь своими взятками хочешь, а?

Александр даже привстал, когда говорил – до того он был рассержен, потому что никогда не слышал прежде, что от службы в его войске можно избавиться, дав взятку. Теперь же получалось, что кто-то, сидевший на этом самом месте, постоянно занимался ослаблением русской армии. Но мужик, видно, имел на весь этот процесс взгляды отличные от взглядов Александра, а поэтому, пожав плечами и совсем не испугавшись строгой отповеди "хорошего барина", сказал:

– Не знаю, ваше сиятельство, что за государственный антирес, а у нас, в деревне Семиренковой, антирес свой, хозяйственный, крестьянский работника сохранить. А посему возьми ты две сотни, барин милый, да не неволь моего Степку. Возьми, возьми – издавна ж здеся за двести рубликов рекрутов отпускали...

Тут уж Александр не выдержал. Вскочил на ноги, схватил ассигнации, смял их в комок и швырнул в просителя, угодив деньгами мужику прямо в бороду. При этом он закричал, ощущая в себе повелителя всей российской империи, грозного и желавшего своей державе одного лишь блага:

– Вон отсюда! Не позволю рекрутов за деньги освобождать! Если б такие, как ты, старик, Россией управляли, то не прогнали бы мы французов! Вон! Вон отсюда!

Мужик не на шутку испугался. Согнувшись в три погибели, тараща на Александра, бушующего над ним, глаза, он вслепую пытался нашарить разбросанные по полу бумажки, то и дело ронял их снова, ронял шапку, поднимал то деньги, то свой треух. Александр же, продолжая кричать, не замечал, что давно уже привлек внимание как чиновников, так и посетителей, если первые едва сдерживали смех, прыскали в руку, то последние взирали на грозного столоначальника со смятенными чувствами и в глубине своих сердец молили Бога о том, чтобы он избавил их от встречи с таким лютым зверем. Наконец мужик, пятясь к двери задом, ушел, Александр же очень довольный собой, но совсем не довольный положением дел в палате, уселся.

"Да, может быть, пока ещё и не надо волноваться, – успокаивал он себя. – Ну, сидел на моем месте какой-то мздоимец, так ведь нет его теперь. Недаром председатель мне говорил, что учреждение его – это храм честности. Ну, ну! Я-то не позволю измываться над правдой и законом. Никогда"

Вскоре пришел ещё один проситель. Это был дворянин с манерами, за которыми угадывалось отличное воспитание и образованность. Попросив пройти за загородку, дворянин раскинул на столе Александра огромный лист с планом его имения и примыкающих к нему земель. Оказалось, что речка Ольховка, являвшаяся межой между его поместьем и имением некоего Козлова, два года как пересохла, и её русло заросло травой. Посему дворянин решил воспользоваться врученным ему самой природой случаем и несколько передвинуть границу своего поместья на земли Козлова, а за такое важное для него дело обещал щедро наградить посланных от палаты казенных землемеров. Свое прошение он подал в конверте, довольно объемистом, заметил сразу Александр, чтобы содержать один лишь листок бумаги. раскрыл конверт и увидел в нем пачку ассигнаций. Александр со скорбью в голубых глазах посмотрел на дворянина пристально и укоризненно:

– Сударь, а где же ваша дворянская честь? Ведь вы толкаете меня на неправое дело, сами знаете, что поступаете не честно, а поэтому... фу, предлагаете мне деньги...

Но, как ни странно, и дворянин, подобно крестьянину, ничуть не стушевался. Он развел руками, будто и не понимал, в чем суть вопроса. Потом сказал:

– Да помилуйте, если не я, то Козлов уж непременно воспользуется исчезновением старинной нашей, естественной границы. Так отчего же мне не поспешить? Да и дело-то в одном лужке и заключается, поверьте.

Александр, не имея больше сил укорять того, в жилах которого текла старинная кровь, просто выложил деньги из конверта и отдал их просителю. План же и текст прошения оставил, предложив дворянину зайти через неделю. Дворянин, хоть и раскланялся, уходя, очень любезно, но всем своим видом показал, что он недоумевает.

"Ага! – снова успокоил себя Александр. – Ведь все к тому же самому прежнему столоначальнику идут! Вот же бестия какая был – тут и там успевал обчикать дельце, как здесь говорят!"

Через час явился красный лицом, полный и громко пыхтящий горлом человек. Постояв, схватившись за поручень барьера и отдуваясь некоторое время, он заговорил, чуть ли не плача:

– Ведь не успел, не успел, проворонил оного злодея Запольского! Я все потому, что постромки в дороге оборвались! Будь они неладны!

– Да кто вы, сударь, представьтесь? – удивился Александр такой неясной манере изъясняться.

– Козлов я, Козлов! – ударил себя в грудь кулаком краснолицый человек. – А Запольский, которого я по дороге встретил, сосед мой! Что, неужто про пересохшую Ольховку вам рассказывал, признайтесь? И межу за мзду переложить просил, а?

Александр облекся маской непроницаемости

– Я вам, господин Козлов, ни в чем признаваться не обязан! Вы сами-то, собственно, чего от меня хотели?

– Как чего? – очень удивился Козлов. – Того же самого, что и Запольский. Сколько он вам дал, простите? – полез в карман сюртука Козлов.

– Что значит "дал"? – вскинул брови Александр. – Это вы о чем говорите, сударь? На что намекаете?

– Да и не намекаю, любезный а прямо спрашиваю: сколько он сунул вам в ручку, скажите, а тогда и я вам доброе слово скажу да ещё к нему изрядную прибавочку сделаю. Чего вы, собственно говоря, ершиться стали? Или опасаетесь чего? Не понимаю, постигнуть не могу!

– Это я, сударь, постигнуть не могу! – снова вскочил со стула Александр. – Вы, сударь, куда явились? В лавку овощную? Здесь вам, сударь, палата казенная, где денег не берут с посетителей, ибо все чиновники от казны жалованье получают! Или вам сие не известно?

Козлов стал ещё краснее лицом, чем прежде, растерянно посмотрел по сторонам, словно ища защиты и поддержки у других служителей палаты, но они, давая улыбки, опустили глаза, делая вид, что усердствуют над бумагами.

– Не берут, значит? – пробормотал он. – А прежде брали...

– Ну так то прежде! – сверкал глазами Александр, не зная, как умерть негодование. – Теперь же все иначе будет. Прочь идите отсюда сударь, покуда я жандармов не вызвал!

И Александр царственным жестом указал Козлову на дверь. Дворянин постоял, поморгал и, качая головой, пыхтя, медленно пошел к выходу, все приговаривая дорогой: "Видно, Запольский, шельма, столько дал, что мне теперь и соваться смысла никакого нет. Вот же, объехал на козе Козлова! Шельма! Шельма!"

В шесть часов, когда присутствие закрывалось, к столу Александра подошел сияющий Суржиков:

– Ну, Василий Сергеич, лиха беда начало! Горячо вы за дело взялись, знаю обо всем. Только покажите-ка мне, что за прошение вам дворянчик принес.

В мгновенье ока Суржиков окинул взглядом прошение Запольского и сказал:

– Ну, его просьбишку уважить можно. Разве ж от этого интересы Российской империи в ущерб придут? Сами видите, что Запольский, что Козлов – одного поля ягода, а посему должны мы непременно принять сторону одного из них, чтобы распрю, собирающуюся разгореться, пресечь на самом корню. Не в интересах ли справедливости сие будет? Ну, не стало старой границы, так новую проведем. Отправим землемеров, и они за один день внесут полный порядок в дела межевые. Вы же, Василий Сергеич, самым правильным образом поступили, прогнав Козлова, да и сделали это, как настоящий артист, как Каратыгин, ей-Богу!

Александр и обрадовался и огорчился. Он был рад оттого, что увидел в действиях палаты черты не только законности, но и настоящего благородства желают предупредить распрю! Огорчало лишь то, что Суржиков увидел в его поступке не искренний порыв, а наигранность. Но вскоре и огорчение улетучилось, потому что счетовод сказал:

– Ну, дорогой Василий Сергеич, дела делами, но надобно уму и телу пощаду давать. Сейчас же едем ко мне на квартиру. Там уж стол накрывают вас величать станут! Все наши, чиновничишки-бумагомаратели соберутся. Ваш первый день на службе отметить хотят. Уж не откажите, будьте любезны!

Александр не только не имел ни сил, ни желания отказать этим замечательным, честным людям, но и сам бы с величайшей охотой зазвал бы всю палату, включая и председателя, на свою квартиру, если бы не её скромные размеры да отсутствие свободных денег. Поэтому Александр лишь поклонился Суржикову, благодаря за лестное приглашение. При этом глаза его увлажнились.

Квартира Суржикова оказалась и не квартирой вовсе, а собственным домом, полукаменным-полудеревянным, с фасадом на семь окон с раскрашенными в продольную полоску стенами. Когда на экипаже Суржикова Александр подъехал к высокому крыльцу, то на нем уже стояли в одних сюртуках чиновники, которых он видел сегодня в присутствии. Они, правда, тут же поспешили удалиться вглубь дома, и Александру показалось, что они сделали это нарочно, желая предупредить других. Оказывается, так оно и было на самом деле, потому что, когда Александр и Суржиков поднялись на крыльцо и вошли в дом, новоиспеченный столоначальник даже отпрянул назад от неожиданности двадцать чиновничьих глоток грянули в его честь такую дружную здравицу, что можно было и мертвых поднять не могил. Хором руководил делопроизводитель Белобородов, доморощенный Бова Королевич, и когда взмахом рук он прекратил славословие чиновников, то отдал знаком другой приказ, и тут же явились перед хором три чиновника с бутылками шампанского, пробки взлетели так высоко, что ударились в потолок, вино полилось, но не на пол, а в вовремя подставленные бокалы. Подали Александру и Суржикову, а остальные посудинки разобрали чиновники, и малиновый перезвон хрусталя возвестил о том, что пирушка началась.

За столом с разнообразным набором блюд, когда тосты в честь Александра сыпались из уст чиновничьей братии один за другим, он не переставал удивляться: "Да в чем же дело? Почему так ликуют эти люди? Они, безо всякого сомнения, очень милы, аккуратны, требовательны, щепетильны на службе, главное, честны, но все-таки – чествуют первого встречного, который неведомо почему занял такой важный пост в палате государственных имуществ! Непонятно! Не могли у себя подыскать подходящего человека?"

А пиршество с каждой минутой набирало все больше жара, точно печь, в которую одно за другим кидают сухие поленья. Все уже смеялись, тосты прекратились, но отовсюду Александр слышал долетавшие до него одобрительные высказывания по отношению к его сегодняшнему поведению:

– И вот говорит Василий Сергеич: "Ах ты, кафтанник длиннобородый! За взятку-то чиновнику можно и в Сибирь в кандалах прогуляться!" Каково? Какая смелость!

– Да-а-а! – восхищенно тянул другой чиновник. – Да Василь Сергеич наш – сущий лев или Ахилл! Быть ему нашим председателем, палец на отсечение даю!

В другом месте слышалось:

– А Запольскому Василий Сергеич так прямо и заявил, и смотрел на него при этом случае, как солдат на вошь: "Где же ваша честь дворянская, сударь?" Тот так и осел, чуть кондрат его не хватил от неожиданности, вот так-то...

– Нет, нет, сие все цветочки, цветочки! Не помните разве, как он Козлова расчехвостил, какую трепку ему задал? "Вы, – спрашивает, такой-сякой-разъэтакий, куда заявились? Уж не в зеленную ли лавку? А ну-ка вон пошли из казенного заведения, и чтобы духом здесь вашим не пахло козлиным!" Вот это оборот, я понимаю!

– Н-да, пожалуй нас Василь Сергеич всех за пояс скоро заткнет...

– Заткнет? Нет, братец – уже всех позатыкал, всех до одного! Ну да мы не в обиде – всегда пользу найдешь, когда человек наизеркальнейшей, наихрустальнейшей честности приходит тобой командовать и руководить. Ты тогда, как спица в колесе – крутишься себе, крутишься, и покойно тебе и хорошо, потому что все дело слажено, будто все колесовые части. Нет, возлюбил я Василь Сергеича, будто своего родного отца, и жизнь за него отдать готов, если потребуется, как и за государя своего, вот так...

Здесь Александр встрепенулся, но тут же успокоился да и сам умилился, увидев, что проговоривший последнюю фразу чиновник хлюпнул носом и кончиком мизинца поковырял у себя где-то в уголке глаза.

Тут общее веселие усилилось, когда вдруг с корзинкой с торчащими из неё серебряными горлышками явился перед столом делопроизводитель Белобородов, в расстегнутом сюртуке и сияющий, точно новенький пятак.

– Всем господам-чиновникам от "Вдовы Клико" поклон! – заговорил он, сильно грассируя. – очень просила вдова потешить нашего любезного Василь Сергеича ристалищем в честь его да и в её собственную честь! А ну, выходите на ристалище самые смелые да горластые – посмотрим, кто из вас быстрее осушит шампанского бутылку! Судьей же справедливым пусть станет виновник торжества, премилый и прелюбезный Василь Сергеич! Ну, выходи! Надобно вдове пятнадцать бойцов-удальцов!

Чиновники с такою резвостью повскакивали из-за стола, что многие в своем стремлении принять участие в питейном ристалище даже повалили стулья. Не прошло и четверти минуты, а рядом с Белобородовым уже толпились пятнадцать человек, и делопропроизводитель каждому из них вручал по "привету" от "Вдовы Клико", но покамест не велел откупоривать бутылки. Скоро Александр, умиленно смотревший на чиновников, увидел, как все выстроились в ряд, и Белобородов прошел вдоль этого ряда, внимательно следя за тем, чтобы никто не смел прикасаться к пробке раньше, чем прозвучит его команда. Потом он повернулся к Александру:

– Что ж, Василь Сегеич, прикажете начинать?

– Начинайте! – бесшабашно махнул рукой Александр, весь переполненный счастьем.

Белобородов поднял руку:

– Слухи Бахуса! Извольте приготовиться! При счете "три" срывайте пробку и пейте все до дна, я же и Василь Сергеич строго будем следить за тем, чтоб вы на пол не много проливали. Хитрецов таких из числа участников ристалища выпрем тут же безо всякой пощады! Ну – один, два, три!

Быстро-быстро задергались руки Бахусовых слуг, судорожно пытавшихся вскрыть бутылки побыстрей, один за другим стали раздаваться хлопки, шампанское полилось или на пол, или в глотки соревнующихся, на троих участвующих в ристалище Белобородов тут же со всей строгостью изгнал из рода, один ушел сам – пробка соседа угодила ему прямо в глаз. Александр не мог удержаться от смеха, видя, как давились вином чиновники, как рыгали они, как исторгалась пенная влага из их ртов, как текла на галстуки, на жилеты, а порой вырывалась и из ноздрей, что заставляло участников фыркать и сморкаться. Но вот появился и тот, кто поднял руку с осушенной бутылкой, и Александр охотно признал за ним победу, а Белобородов выдал ему приз ещё одну бутылку "Вдовы Клико", а всех прочих участников действа попросил уж не спешить и допивать свое вино за столом. Потом сказал:

– Да, братцы-чиновники, все вы пить мастаки, но никто из вас, я знаю, не сумеет выпить шампанское с булем...

– Как же это, с булем? – спросил кто-то, смеясь. – Уж научи, сделай милость.

– А вот как с булем" – сказал Белобородов, вынул из корзины последнюю бутылку, откупорил её, а потом, запрокидывая голову назад, стал вливать в себя вино, совсем не двигая кадыком, которое побежало по горлу Белобородова, как по широкой трубе, но тут Александр увидел и услышал, чего не видел и не слышал никогда – где-то в горле делопроизводителя заклокотало, захрипело, заревело, забулькало, и такой чудный, повергающий в изумление, звук продолжался в течение минуты, пока лилось шампанское. Но вот оно иссякло, горло Белобородова издало последний хрип – и смолкло. А замершие было чиновники заорали, захлопали, заулюлюкали, но Белобородов, громко икнув, скромно потупился и сообщил:

– Не стоит, господа, не стоит. Каждый может произвести такое клокотание, или выпить шампанское с булем. Надобно только вливать в себя вино, не глотая, а вливая, кричать погромче. Вот тогда-то и получится, да-с...

"Ах какие же они умницы, развеселые и ласковые, – думал разнежившийся за столом Александр, ловивший на себе приятельские, теплые взгляды сослуживцев. – Вот ведь и поработать на славу умеют, и повеселиться. Если бы я снова стал императором, я бы непременно отдал указ о награждении всех этих трудяг, работающих на благо моего государства, или Анной или Владимиром, а Суржикову и Белобородову даже Андрея бы дал".

Когда чиновники провожали полупьяного, размягченного Александра, он каждого расцеловал, пообещал быть верным чиновничьему братству, говорил, что обязательно оставит военную службу, тяжелую, полную неприятностей и забот, переедет в Новгород и сделается чиновником и новгородцем, чтобы пребывать в таком состоянии до самой кончины. Сказав это, Александр разрыдался, чем заставил расчувствоваться и других. Опираясь на руку Суржикова, Александр спустился с высокого крыльца, уселся в экипаж счетовода, и когда кони пошли, чиновники, толпившиеся на крыльце, махали платками и кричали вслед уезжавшеу экипажу добрые и слезливые слова. Александр благополучно был доставлен на свою квартиру в черненький, деревянненький домик, где был передан на попечение заботливого Анисима.

... День за днем текли быстро, и Александр даже не замечал этого течения. Каждое утро без пяти минут девять он входил в здание палаты, бросал шинель на руки швейцару, кивком приветствовал экзекутора, теперь низко склонявшегося при появлении столоначальника, легко, по-молодому взбегал по лестнице наверх, слегка кланялся встававшим чиновникам и милостиво говрил: "Садитесь, господа, садитесь". Он по-настоящему ощущал себя императором в палате, и даже знание о том, что председатель является его начальником, не могло изгнать этого ощущения.

Начинался рабочий день. Теперь Александр не принимал посетителей, переложив эту хлопотливую обязанность на плечи рядовых чиновников, которым всецело доверял. Доверял он им настолько, что когда кто-нибудь приносил ему на подпись какую-нибудь бумаженцию, он лишь спрашивал скоро: "О чем?" – "О повышении акцизов на табак и чай, Василий Сергеич". – "О чем?" – "О новых правилах питейной торговли, ваше высокоблагородие". Спрашивал – и подписывал: "Столоначальник Норов". И такое распределение обязанностей очень подходило Александру. Когда он подписывал бумаги, ему казалось, что он вновь сидит в своем кабинете или в Царском, или в Зимнем дворце, или во дворце на Каменном острове. Там он тоже далеко не всегда вдавался в существо написанного и поданного для его утверждения. Вот и здесь получалось то же самое, а поэтому ничего, кроме приятности, служба Александру не доставляла.

Однако скоро истек месяц со дня поступления Александра на службу. Сто рублей, полученные им за пистолеты, были прожиты, и Александр однажды, пересилив в себе смущение, осторожно спросил у Суржикова:

– Братец, а когда тут у вас жалованье-то выдают?

Счетовод вскинул на Александра изумленно-вопросительный взгляд, тонко улыбнувшись, спросил в свою очередь:

– А что, нужно?

Удивлению Александра не было границ, но он сумел не выказать его и просто сказал:

– Да, знаете ли, все уж вышли...

– Г-мм... – наморщил лоб счетовод. – Стало быть, жалованье вам? Ну, сие я устрою, устрою. Только к председателю зайду, переговорю с ним. Вечерком, Василь Сергеич, не сочтите за труд да и ко мне зайдите.

Едва закончилась служба в присутствии, Александр зашел в канторку Суржикова, и тот радостно приветствовал его:

– А, милости прошу, милости прошу! Да, господин председатель был рад вам выписать полное жалованье. Вот-с, чиркните свою подпись здесь и получите – ровно восемь десятков рубликов!

Перо застыло в руке Александра, он растерянно посмотрел на Суржикова:

– Так мало?

– Как мало? – широко заулыбался счетовод. – Сие даже слишком много-с! Прежний столоначальник у нас только шестьдесят получал.

Александр все не решался поставить подпись. Он почему-то вспомнил тот вечер в ресторации "Олимп", богатый ужин, пирушку с морем выпитого шампанского, одна бутылка которого, Александр знал, стоила двадцать пять рублей, вспомнил рысаков делопроизводителя Белобородова, и ему стало обидно.

– Так отчего не только восемьдесят? – спросил он с легкой нотой настойчивости и раздражения.

– А сие оттого-с, что у вас оклад такой, милостивый государь, – все так же ласково говорил Суржиков. – вы за жалованье такое подрядились служить, вот-с и получите обещанное.

– Разве же не вы сами, господин Суржиков, мне о наградных говорили? уже без раздражения и настойчивости спросил Александр.

– Ну, положим, и говорил, господин Норов, – чуть дрогнул уголок рта у Суржикова, будто он хотел улыбнуться да скрыл улыбку. – Но ведь мы все здесь сами себя награждаем, а от начальства ничего не требуем да и потребовать не имеем права, ибо ничего такого для нас, мелочи чиновничьей, в Петербурге не заготовили, а коли не заготовили, сами стараемся, иначе никакой мочи прожить на двадцать пять рубликов в месяц нет. А это у меня такой оклад! Спросили бы вы, сколько мой помощник получает...

– И сколько же? – робко, невольно ощущая вину за то, что его чиновники живут так бедно и должны поневоле брать взятки, называемые "наградные", спросил Александр.

– Сколько? А двенадцать пятьдесят, – ответил Суржиков. – Так что сами видите, что оклад ваш несравненно выше моего, выше даже того, что Белобородов имеет. Ну так осчастливьте сей листочек своей подписью да и получите свое жалованье. Ну, а наградные – наградные мы сами как-то ухитряемся для себя добывать, а ежели вы столь чистоплотны оказались, Василий Сергеевич, то не наша в том вина.

Рука Александра машинально, точно это была чужая рука, вывела подпись, так же машинально приняла ассигнации и отправила их в карман сюртука. На ватных ногах вышел Александр в коридор, где уже не слышно было голосов служителей палаты. Спустился вниз, машинально подставил руки, когда швейцар помогал ему надеть шинель. Вышел на улицу и тут услышал чей-то голос:

– Господин столоначальник, за мной пожалуйста!

Кто мог звать его? Кто мог приказывать ему? Александр резко обернулся и увидел писаря палаты, плюгавого с виду недомерка, но на службе тихого и прилежного, всегда смотревшего на Александра с приветливой почтительностью и, как будто, немного с жалостью.

– Чего вам угодно? – почти что строго спросил Александр у писаря, который между тем двинулся вперед по улице, удаляясь от здания палаты. Александр, недоумевая, но чувствуя, что этот человек позвал его не зря, пошел вслед за ним, все спрашивая у него: – Так чего вам угодно? Зачем позвали?

Но тот не отвечал, покуда не свернул в ближайший проулок, где наконец остановился, и Александр остановился тоже.

– Так зачем же вы меня позвали? – уже не без испуга спросил Александр, писарь же, глядя на него с печалью, заговорил:

– А затем, сударь, что больше молчать не мог-с, да-с...

– О чем же... молчать не могли? – совсем перепугался Александр.

– О том, какая участь вам уготовлена, Василий Сергеич.

– Ну и какая же? – затрепетало сердце Александра, а писарь с укоризной покачал головой:

– Сами могли бы судить, сударь, что, ежели вас, офицера, люди, с которыми вы не имели чести быть знакомы, через полчаса начинают в столоначальники прочить, так тут какой-то подвох сокрыт. Вы же, как малое дитя, таким ловкачам доверились, как Суржиков и Коржиков! Да это ж – Гога и Магога!

– Да что вы такое говорите? – пролепетали будто сами собой губы Александра.

– Говорю, что знаю! – нахмурился писарь. – А знаю вот что... Председатель и прочие его сотоварищи, включая Суржикова, давно уж план составили, на кого б свалились все просчеты палаты, все казенные растраты да прочие шалости и безобразия. Вот и удумали найти простачка, который бы невольно принял бы на себя все их грехи, подпись свою поставив под теми бумагами, что о мошенничестве явном говорят. Лицо же это, конечно, ответственными полномочиями обладать должно было, не ниже, стало быть, столоначальника...

– Господи Боже мой! – оперся Александр о плечо писаря – иначе бы упал.

– Так вот, сударь, Суржиков, сам слышал, смеялся, что отыскал в вашей персоне настоящего тюху-матюху, ваню-дураню. "Едва, – говорил, – я на его физиономию в кухмистерской взглянул. так сразу понял, кто нам нужен. Потом мой первоначальный взгляд вполне подтвердился!" Они и пирушку ту затеяли только для того. чтобы вашу бдительность усыпить – усыпили, точно! Стали вы бумаги подмахивать, не глядя, они не только радовались да над вами потешались: "Вот кто в Сибирь-то отправится службу казенную править!" А скоро ревизорская проверка, и если вы даже у нас не будете служить, все равно отыщут вас, ибо присягу вы давали. Ну вот и все... Хотел я, сударь, вам и раньше об этом рассказать, да случая не находил. Постарайтесь больше бумаг, что вам подносят, не подписывать совсем, а ещё бы посоветовал я вам бежать куда подале. Здесь такие волки служат, вы же, простите меня за слово, настоящая овца или... нет! Вы, сударь Дон Кихот Ламанческий, сущий Дон Кихот. И как вы в полку-то служите? Только, уж прошу – меня не выдавайте да и вовсе не ссылайтесь на то, что вам известно правда от кого-то из людей палаты. У меня, Василь Сергеич, семья большая. Мне и десять рублей жалованья терять никак нельзя. Ну, прощайте, и да хранит вас Бог...

Писарь быстро пошел по проулку, а Александр так и остался стоять, будто ноги его приросли к земле. Нет, ему совсем не было лестно, что его назвали Дон Кихотом. Он хотел быть императором, стоящим на страже справедливости, но теперь он им не являлся, хотя и был когда-то монархом России, не сумевшим исправить царящее в стране зло, просто не знавшим о нем.

В ту ночь он почти не спал – все думал, как же поступить ему завтра. Много ходил по спальне, то ложился, то вскакивал, сел за стол и написал два письма: одно – смотрителю придворных конюшен, другое – обер-гофмейстеру. Эти письма поутру он собрался передать Илье и Анисиму, предполагая, что завтра вечером на квартиру он может и не возвратиться. Едва забрезжила заря, умылся и тщательно оделся в парадный офицерский мундир.

Как обычно, без пяти минут девять, вошел в вестюбюль палаты, привычным движением бросил шинель швейцару, поднялся на второй этаж и смело направился прямо к кабинету председателя палаты.

– А-а-а! Василий Сергеич, милости прошу! – сразу поднялся из-за стола председатель, и снова каплюшка табака свисала с его ноздри. – Наверное, по делам служебным, я угадал? А то кто же в такую рань ко мне придет ради праздного словца!

Александр, не желая замечать радушный тон председателя, положил к нему на стол полученный вчера оклад, сказал:

– Возвращаю!

– Что же изволите возвращать, Василь Сергеич?

– Жалованье, восемьдесят рублей. Я их не заслужил.

– Как не заслужили? – прыгали от смеха губы председателя. – Вы исправно отслужили месяц, а посему оные деньги являются вашей законной наградой.

– Нет, сударь! – повысил голос Александр. – Жалованье от казны назначается за труд, а не за игру в болвана или в шута горохового. Ведомо мне стало, какой надобности ради зазвали вы меня на службу, а посему прошу: дать мне на прочтение те бумаги, которые имеют мою подпись!

– Зачем же вам они? – замерла в руке председателя табакерка с откинутой крышкой.

– Хочу прочесть их и рассудить, достойны ли он того, чтобы я их подписал!

Немалое огорчание изобразилось на лице председателя, севшего на стул. Он поднял глаза и осуждающе посмотрел на Александра:

– А вот сие, сударь, уже должностным преступлением назвать можно. Что же это? Являясь ответственным должностным лицом, ставите подпись под тем, чего не читали? А вдруг, Василь Сергеич, вы смертный договор себе подписали? Вдруг изменнический какой лист подмахнули? Ай-ай-ай! Ну что же мне с вами-то делать?

Александр вдруг заметил, что председатель просто смеется над ним. Да, все, о чем он говорил, было сущей правдой, Александр не имел права подписывать бумаг, не прочитав их, но ведь Александр в то же время знал, что подавались ему эти бумаги как раз с расчетом, что читаться они не будут.

– Паяц! Мерзавец! Казнокрад!! – уже не владея собой, прокричал он дико, прытко скакнул за стол и схватил председателя за лацканы фрака. Нет, каналья, мошенник, ты отдашь мне те бумаги! Я их пересмотрю, а уж потом решу, что дальше с ними да и с вами со всеми делать! На каторгу меня упечь собрался, негодяй?! Ну так я тебя вместе с собой туда утащу! Одной цепью, подлец, связаны будем! Отдашь бумаги?!