Текст книги "Роковой срок"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Не бывало еще столько волчьей силы, должно быть, богатый нынче приплод у хортьего племени.

А это верный признак скорой войны. Не зря кочевой посошный волхв твердит, что где-то в жарких пустынях готовится к походу царь оскорбленных персов, коих Ураган четыре года тому умучил в степях и победил, с позором изгнав из своих пределов. И вот теперь, мол, персы замыслили отомстить сарам за поражение.

Ураган отгонял недобрые мысли и тешил себя: мол, нечем зверю поживиться в степи, вот он и собрался вокруг сарского стана. Слишком соблазнительно выглядели несметные табуны лошадей и особенно молодняка, народившегося уже в это кочевье, и слишком слабосильной и неразворотливой казалась наемная кочевая и становая стражи, чтобы с одним бичом противостоять дикому зверю, пресыщенному жертвенным скотом и падалью.

Переярок ли не удержится и выхватит клыками промежность у жеребенка, или юный страж – стрелу из колчана...

И затеется свара.

По обыкновению, кочевье начиналось весной, как только степь охватывалась свежей зеленью, и заканчивалось глубокой осенью на теплых побережьях Хвалынского, Черемного морей и Азара, который сухопутные сары считали священным озером. Здесь был край сарской земли и ее начало, поскольку здесь стояли зимние, сейчас пустующие, селения, города и стольный град Казар. Тут же была «теплая степь» – зимние пастбища, все лето охраняемые родовыми отрядами конниц, собранных из сарских паров.

С этих побережий, словно огромный веер, расходилось в разные стороны полтора десятка кочевых путей, достигающих дремучих лесов за Обавой-рекой на востоке, Окой и Рапейскими горами в полунощи и Одром на западе. В прежние могущественные времена эти пути, будто кровоток в теле, оживляли и делали чувствительным все огромное пространство сарских земель, и в какой бы стороне ни жил кочевой сар, каким бы путем ни кочевал, всегда ощущал это пространство и непременно стремился хотя бы раз побывать на берегах Азара.

А чтобы приобщиться к священному месту, следовало обскакать озеро на коне.

Звучание этого названия на сарском языке ласкало слух и притягивало чувства, ибо значило Начало Земли.

Однако за последние столетия многие пути были забыты или вовсе превратились в дороги, по которым гоняют табуны и стада с зимних пастбищ на летние и обратно. И потому многие земли Сарского государства отпали, обратившись в малые, по обыкновению, подневольные страны либо племенные разбойничьи прибежища. Стольный град Казар и прочие города на побережьях морей, впрочем, как и оставшиеся кочевые пути, притягивали теперь своими богатствами, обилием табунов и жиром, который сары всегда брали с собой, куда бы ни ехали.

Пока Ураган кочевал с близкими ему племенами и своим родом, в Казаре оставался его младший брат Кочень, бывший наместником стольного града. Он заботился об охране, управлял строительством и, самое главное, готовился к ярмарке, договариваясь с князьями кочевых путей и заморскими гостями. Все морское побережье осенью превращалось в одну пристань, от которой во все стороны расходился великий Азарский Торг. Еще два поменее существовали на Хвалынском и Черемном морях, через которые проходили кочевые пути.

К этим берегам чалились полупорожние, а то и вовсе пустые купеческие корабли: уже многие годы в Сарском государстве не существовало меновой торговли. Дорогих неутомимых степных скакунов, которых ценили за горами и морями, продавали только за золото; за него же отдавали куфской ковки мечи и секиры, перед коими не стояли любые доспехи; за монеты не жалели даже то, чего еще не знали ни за морями, ни за горами – боевые сарские седла со стременами. На вырученный жир покупали у заморских гостей сладости, пряности и диковинные фрукты, стоившие ничуть не меньше, чем драгоценный боевой конь. И только кожу да звериный мех обменивали на шелковые и иные ткани.

В сарских землях называли золото и серебро жиром, и потому «жирный» означало богатый. В последние сто лет в прошлом даже самые бедные сары нагуливали его с великим избытком, как стадо на свежем весеннем пастбище, и недавняя война с персами не повредила их богатству, а, напротив, возвысила его за счет добычи, захваченной у супостата. Оттого и ворчали племенные князья, опасаясь хортьего нашествия, оттого и спешили откочевать к морю, опасаясь потерять даже самое малое.

Если в былые времена золотые монеты брали для того, чтобы отливать и чеканить из них чаши, походные огницы, гребни и все иные изделия, необходимые для обрядовых действ на похоронах и жертвоприношениях Тарбите, а из серебряных – сосуды для хранения воды, братины, кубки и иную посуду, то ныне все чаще теми и другими монетами платили парфянам, кимрам и прочим наемным пастухам, кожемякам, каменщикам и плотникам, что рубили вежи в зимних городах и возводили каменные дворцы. Мало того, некоторые племена саров, особенно в далеких полуденных и жарких землях, за те же монеты стали приглашать разбойных сакалов, дабы защищать свое порубежье от набегов пустынных кочевников и самих сакалов.

Но и это преступление можно было бы не замечать Урагану, поскольку большинство соседних народов и государств за теми же морями и горами давно жили и благоденствовали наемным и рабским трудом, если бы не возникло скорое и неожиданное преображение. Всегда мускулистые, поджарые сары, привыкшие к скудной молочной пище, люди-всадники, сросшиеся с лошадью, а весь народ – стремительная и непобедимая конница, перед которой трепетали могущественные цари, этот великий народ вдруг начал грузнеть, раздаваться вширь от малоподвижности и обилия мяса.

Волшебством ли мудрых волхвов, волчьей ли прожорливостью принимающих жертвы богов, благоволием ли Тарги или добродеяниями Тарбиты, но вот уже миновало более ста лет, как не случалось повального конского и скотьего мора, засухи и прочих напастей, низводящих всякие кочевые труды к очистительным кострам, в которых сжигали павший скот и лошадей. За это время родилось и умерло всего-то два поколения саров и вызрело третье, но и этой благодати было достаточно, чтобы искусные наездники и рослые, могучие воины превратились в неуклюжие туловища на коротких и кривых ногах, а то и вовсе без таковых.

Молодые сары еще скакали на лошадях, но к тридцатилетнему возрасту, когда лишь набиралась коренная мужская сила, они грузнели, раздувались от густокровия и редко кто мог ездить верхом, да и те уже с трудом держались в седле и без посторонней помощи не могли спешиться. Однако чтобы никто не упрекал мужчин, что они, подобно женщинам, кочуют в кибитках, растолстевшие сары стали ездить в носилках, которые укреплялись меж двух коней и в которых прежде возили раненых витязей с поля брани. Сами они пасти и охранять свои стада и табуны не могли, а поэтому нанимали безземельных изгнанников парфян или продавали коней и покупали за золото рабов, которых привозили на кораблях ромейские купцы. Эти рабы служили сарам и сопровождали всюду, в том числе и носили их в носилках, когда надо было передвигаться по городу или кочевому стану. Похваляясь друг перед другом, ожиревшие мужчины украшали носилки и одежды своих носильщиков серебром, златом и даже самоцветами, чем приводили чужеземных гостей в недоуменное ошеломление и возбуждали алчность.

А еще были живы и хорошо помнили прежнюю славу и стать старцы-бродяги, что ходили по землям, обернувшись хортом.

– Что с вами стало, сары? – вопрошали они, приняв человеческий образ. – Желтый жир сделал вас свиньями, которые никогда не видят неба! Неужто это вы, потомки славных вольных племен, у коих были общие табуны коней, стада скота и достаток? Неужто вы не внуки своих дедов, которые во имя совести и справедливости могли лишить себя жизни? И случилось это потому, что вы преступили закон Тарги! Посмотрите вокруг себя и скажите друг другу, на кого вы похожи? Пока этого не узрели ваши рабы и наемные парфяны! Или обиженные персы! Не узрели и не пустили вас на мясо!

Сары внимали бродягам, и многие испытывали устрашение, но привыкшие к сытости, мягкие и умиротворенные, уже не могли избавиться ни от желтого жира, привозимого купцами, ни от своего собственного, который теперь так и называли. И все-таки не это сейчас тревожило государя...

А то, что сарские женщины перестали рожать.

Некогда воинственные и равноправные, до замужества они носили оружие, участвовали в боевых и разбойных походах, образуя красу и гордость Сарского государства – конницы девственниц, которые возникали перед неприятелем словно из-под земли, наносили стремительные, жесткие удары и так же исчезали. По преданию, павшие в битвах с супостатом становились невестами Тарги и уходили к нему в подземное царство, где и доныне был сущ Ирий. Лишь сразив супостата, дева получала право огласить своего избранника, и после замужества воительница оставляла на груди один только нож в золоченом чехле, как память о ратной юности и как знак вольного рода, который теперь обязывалась продлять.

Однако и тут желтый жир проник в женское детородное тело, сердце и сделал густой кровь: увешенные золотыми украшениями, изнеможденные холой и негой, они кое-как рожали первенца и, становясь тучными, более не могли зачать. Да и это единственное дитя появлялось на свет хворым, со сгущенной кровью, которая делала мальчиков неповоротливыми, девочек холодными и бесстрастными, а всех вместе напрочь лишенными всяческих чувств и желаний.

И от этого уже многие почитаемые и великие роды захирели, а то и вовсе сошли на нет. Некоторые окраинные племена, видя, как богатеют коренные сары, вышли из-под владычества государя и стали жить сами по себе, дабы не платить оброка и оставлять его себе. Однако, оторвавшись от государства, они оторвались от кочевых путей и морских ярмарок, куда съезжались и сплывались купцы со всего света. И не зная, как продать своих лошадей, не умея управлять землями, они стали стремительно нищать, и многие подались к тем же коренным сарам, дабы пасти и охранять их лошадей и коров.

Вольное население степей стремительно уменьшалось, тогда как росли стада скота и табуны коней; обманчивое богатство Сарского царства манило к себе несметными сокровищами не только окраинные обедневшие сарские племена, но всех – от малочисленных диких разбойников до мстительных персов и алчных ромеев. Те и другие еще не забыли великих побед саров и опасались их неотвратимых, как судьба, лавин всадников; все они помнили остроту куфских мечей, секир и обвальные тучи грозовых стрел, прожигающих латы огнем.

Но уже чуяли слабость!

Сотни лазутчиков, приезжая на сарские берега под разными личинами, норовили проникнуть в глубь степей, дабы взглянуть на коренных саров, которые большую часть года все время передвигались по десяткам неведомых, большим и малым кочевым путям. То, что на пристанях и в зимних городах они видели заплывших жиром племенных князей и их слуг, продающих иноземцам свой товар, еще ничего не значило, ибо вельможи всех богатых царств, а также их подручные и даже собаки выглядели так же. Зная об этом, Ураган велел старейшинам родов и главам семей ни в коем случае не показываться на глаза иноземцам, даже если те будут рассыпать жир по степи. Однако растолстевшие женщины, ведя вольготную, сытую жизнь, надевали пестрые дорогие одежды и от скуки и любопытства норовили покрасоваться перед каждым гостем.

Легче было утаить шило в мешке, чем малочисленных, однако самодовольных, почти неспособных к сопротивлению саров, которые до сей поры кичились своей непобедимостью в последней войне с персами и ни на мгновение не сомневались, что побежденный супостат уже более не оправится от поражения и не посмеет отомстить за свой позор.

Некогда могучее государство напоминало теперь тучное стадо разжиревшего в вольной степи скота – легкую добычу для лютых конокрадов и хортьего полчища...

2

Урагану мыслилось, что нашествие персидского царя Дария заставит вспомнить саров о своих нравах и обычаях, заповеданных богом земного огня, главным из коих был закон совести.

По этому закону всякий вольный сар обязан был сам и только силой своего рода пасти скот и лошадей, доить кобылиц, строить жилище и защищать свою землю, размеры которой определялись по тому, сколько каждый мог обскакать на коне за один день, от восхода до заката. В прошлые времена совесть не разрешала нанимать изгоев или покупать рабов, которые пасли бы табуны и стада, ковали оружие и строили хоромы. Только плененных в войнах врагов позволялось порабощать, дабы на вечные времена лишить их свободы и возможности отомстить за свое поражение. Да и то, если такой раб был ранен или хвор, следовало лечить его и докармливать до смерти. А коли родственники придут и, дав клятву не мстить, пожелают взять пленного, то следует отдать его безвозмездно.

Суть этого закона состояла в том, что он был не писан и потому как бы не сущ, словно незримое и хрупкое стекло. Блюдя его, нельзя было поступиться малым во имя великого, и наоборот. Стоило единый раз сотворить не по совести, как от сего закона оставались лишь осколки. Многие народы в те ветхие времена и вовсе не ведали его, и когда, приезжая в Сарское государство, зрели нравы и обычаи, то непомерно дивились им, по своему неразумению считая это дикостью. Ведь тогда весь мир был сущ по единому закону алчности, который считался благом и не вызывал удивления.

Тая свои мысли, Владыка желал, чтоб супостат поскорее выстроил мост да переправился в сарские пределы. От своих лазутчиков государь знал о скором нашествии Дария, однако ни племенным князьям, ни ярым мужам и слова не сказал о грядущей войне, думая, что, внезапно появившись в подвластных землях, персы заставят народ содрогнуться, объединиться и вспомнить законы Тарги, хотя бы тотчас, когда их жиру будет грозить опасность.

Однако многие вельможные сары, слушая вездесущих купцов, что продавали пряности и лечебное зелье, тоже ведали о строительстве моста, но не верили, что Дарий посмеет напасть. Они торговали с персами еще с времен, когда те были под пятой у саров и их коврами устилали не только кибитки и вежи, но и грязи, когда застревали телеги.

А Дарий перевел по мосту войско числом в семь сот тысяч, нанял греков, дабы те сторожили его, покуда не вернется назад, и отправился в сарские земли.

В былые времена, когда еще степь гудела от великого множества народа, когда только от скрипа колес бежали прочь конокрады и разбойники, ищущие поживы, старейшины родов сами приводили отроков на службу и еще упрашивали взять, ибо служить государю считалось за честь. В случае большого похода или набега племенные князья в один день собирали ополчение, а в мирное время государь держал под рукой лишь малую дружину, числом в десять тысяч, по числу родов, однако ярую и клыкастую, как волчья стая. И называлась она Скуфь, поскольку ковали ее, как куют меч: выплавленное из руды железо – куфью – отец зарывал в землю в скотьем загоне, а по истечении трех лет откапывал, расковывал в полосу и вновь предавал земле. Повторяли так, пока не выйдет вся ржавчина, не сотлеет его мягкость и не впитается великая земная сила.

И лишь внук, достигнув зрелых лет, в последний раз доставал дедову кладь и выковывал куфский меч.

А еще государевы воины отличались тем, что носили черные одежды, как знак готовности к смерти, и волчьи островерхие шапки, которые так и назывались – скуфейчатые. Ломать их было не положено ни перед кем, даже перед вечевыми старцами и государем; снять головной убор с ратника можно было лишь вместе с головой. Чаще всего иноземцы сталкивались не с сарами, большую часть теплого времени кочующих в глубине степей, а со Скуфью, и потому именовали так весь народ и само государство. А когда их поправляли, говоря, мол, так зовется всего лишь войско, у народа же иное название – сары, то несмысленные заморские гости, дабы выказать уважение и не ошибиться, достигали обратного, называя их сарскими скуфами, а еще хуже – саврами. Или вовсе царскими, ибо это было им понятнее.

У государя в то время не было Скуфи под рукой, ибо племенные князья, разжирев и не зря опасности, давно уже не приводили отроков на службу, говоря: мол, на что тебе, брат, дружина, коли мы торгуем со всем миром и нет у нас врагов? Дескать, чад мужского пола и так рождается мало, чтоб тебе отдавать. Кто же станет управлять родовыми землями, охранять табуны и стада, если мы всех здоровых паров сведем Урагану в потешное войско?

Они считали, что раз нет угрозы войны, то Скуфь служит лишь для потехи государя. В самом же деле эти сары потеряли не только совесть, но и стыд, который считался оберегом совести и был сущ, как брат и сестра.

Когда же Дарий перешел Горло Черемного моря, вся сарская земля всколыхнулась, но не от страха перед многочисленным вражьим войском и не от страстного желания встать на защиту отчины; персидский царь, прознавший о нынешних нравах саров, разослал во все стороны своих гонцов с вестью: мол, войско у меня пешее, конница совсем мала, воины едут верхом на ослах и мулах, и кто продаст мне лошадей, в земли того племени я не пойду. Торговать было выгоднее, чем воевать, и потому те сарские племена, что давно отделились и жили сами по себе, сказали: мол, нет нам дела до богатого Сарского государства, пусть защищаются, как хотят, а мы лучше продадим Дарию коней.

И стали спешно сгонять ему табуны, продавая даже племенных кобылиц, дабы опередить коренных саров. Те же, видя, как презренные окраинные племена, вчерашние наемники, готовые трудиться за малую плату, ныне отнимают у них жир – а Дарий платил щедро, не позрев грозящей им опасности, погнали свои табуны персам.

Ведь не зря же говорят, что человек или целый народ, не имевший либо утративший совесть, вместе с нею лишается не только стыда, но и разума, ибо одно без другого не суще.

И тогда Ураган воспользовался правом двенадцатиколенного бича, поскольку не зря всюду носил его с собой. Когда народ терял совесть и разум, становясь беззаконным, то, подобно безвольному рабу, не слышал слова и внимал лишь бичу. Взяв с собой верную городскую и степную стражу, присовокупив к ним подручных и паров своего рода, государь поскакал на перехват табунов, которые гнали в полуденную сторону навстречу Дарию.

Если бы его войско с ослов и мулов пересело в седла стремительных сарских коней, то не прошло б и двух месяцев, как персы очутились бы на берегах Азара. Добро, что безмудрые племенные князья, вздумавшие продать своих лошадей супостату, не могли ездить верхом и потому, возлежа в кибитках и носилках, двигались медленно.

И все же далеко ушли: Ураган настиг беззаконных уже на переправе сарской реки Дунави. И пригнали они на берег не мало – сто тысяч лошадей, да привезли еще столько же мечей, секир и топоров. А персы уже подошли с другой стороны и теперь вели торг. Видя столько многоценного и необходимого товара, Дарий не скупился, ибо знал, что потом вернет свой жир сторицей, когда завоюет сарскую землю, но утратившие совесть племенные князья и ярые мужи хотели получить больше и не уступали в своей цене.

Государь со своим малым войском отрезал беззаконных от реки, угнал в степь и там учинил расправу.

У саров не было обычая лишать жизни своих соплеменников, независимо от их провинности, ибо все они считались божьими внуками, и, поднявши руку на них, Ураган бы поднял ее на Таргу и Тарбиту, чем возмутил бы землю и небо. Всякий сар, сознающий себя родственником богов и осознавший тяжкую вину свою, сам покрывался черным покровом и творил под ним вено, рассекая запястье мечом и выпуская кровь.

Это был единственный способ спасти славу своего рода и собственную душу, отправив ее в подземные чертоги Тарги, если это была женщина, или в небесные к Тарбите, если мужчина.

Однако племенные князья, лишенные рассудка, не осознавали своей вины, а потерявшие совесть, стыд и с ними честь, будто рабы, выпав из своих носилок, ползали перед государем и молили его позволения продать коней и оружие персам. Де, мол, так и быть, мы заплатим тебе таможенную и торговую пошлины.

Позрев на них и послушав, Ураган понял, что эти вельможные сары чумны – так называли безумных, коих нельзя было покрывать смертной пополомой, а следовало помещать в черные шатры, называемые чумами, и содержать там, покуда не возвратится рассудок.

Беззаконные были ненаказуемыми!

Государь отнял лошадей и оружие для ополчения, самих же князей отправил под охраной в их земли с наказом посадить в чумы, а княжеских людей взял к себе в ополчение. Дарий услышал об этом и загоревал, что не будет у него теперь конницы, а на ослах сарские великие просторы не завоевать, и вздумал уйти в свои земли. Но, алчный, прежде захотел взять отступные с Урагана и вызвал его на переговоры. Поставил на берегу голосистого мужа, а сары на своей стороне глашатая и стали разговаривать.

– Не вступлю в твои пределы, если дашь мне по двадцать золотых монет на каждого воина, – сказал Дарий.

Сарская казна была богата, да и старейшины родов скорее бы дали откуп, чем давать людей в ополчение, и, пожалуй, собрать столько жира не составляло труда, но сары не привыкли откупаться от супостата либо платить ему дань.

– Мы сами берем с врагов своих! – ответил Ураган. – Нам легче воевать с тобой, чем изменить своим нравам и обычаям.

Дарий понял, что жиром с Сарского Владыки не получить, но все равно взять что-то надобно, и потому говорит:

– Отдай моих людей, которых вы прежде полонили и поработили! Добавь к ним столько же своих, и тогда я уйду.

В рабстве персы были, поскольку сары много лет владычествовали в их землях, однако пленники уже состарились и не желали возвращаться в родные земли, где ждала нищета. Здесь же хозяева докармливали их и заставляли исполнять малую сидячую работу.

– За пленниками пусть придут их родственники! – прокричал глашатай на другой берег. – А по нашему обычаю, своих людей мы не отдаем никому, ибо они вольные. Захотят, так пусть сами идут!

– Ты мне уже дважды отказал! – говорит на это Дарий. – Откажешь в третий раз, пойду войной и полоню всю твою страну!

– Отказываю, потому что требования твои претят нашим обычаям. Не могу я пойти против своего закона!

– Каков же твой закон?

– Совесть!

Дарий же не ведал подобного закона и долго совещался со своими подручными, пытаясь выяснить, в чем его суть. И когда сведущие люди растолковали, он и говорит:

– Добро! Мое третье требование не претит вашему обычаю. Слышал я, у тебя есть дочь, прекрасная Обава. Отдай мне в жены? Возьму ее и уйду с миром.

Все мог предвидеть Ураган, но только не это, и застонало отцовское сердце. Воевать с персами – войска нет и ополчение еще не собрано, да уж так повелось в Сарском государстве, что война и зима всегда некстати.

Дарий же почуял смятение государя и стал наседать.

– Я персидский царь, – объясняет он. – А цари по вашему обычаю сами берут невест и не ждут, когда девы их огласят по любви и согласию. Так что нужна только твоя воля.

– Не будет тебе моей воли, – шепотом промолвил Ураган, однако глашатай услыхал и повторил громогласно:

– Не будет тебе моей воли!

А ветер принес с того берега:

– Тогда я сам возьму и жир твой, и людей своих, и твою дочь!

– Испытай счастье!

Сарский Владыка вздыбил бич над Дунавь-рекой и щелчком утвердил свое слово.

Обиженный Дарий стал строить переправу через реку, а Ураган скоро пошел по своим окраинным землям и начал созывать народ в ополчение. Без великой войны вот уже два поколения выросли, сары отвыкли от ратного дела, от доспехов и боевого порядка, но самое дурное, утратили любовь к оружию и все куфьи, заложенные в землю дедами, давно откопали, отковали мечи и продали их заморским купцам. А новые, что сами зарыли, еще не дозрели и сырые.

Мало того, привыкнув к жирной жизни, редко кто по своей воле вставал в ополчение. В прошлые времена первыми поднимались довольно пожившие сары, ибо знали, что в начале всякой войны велики потери, и жертвуя собой, они берегли своих молодых родственников, которым доставалось победное завершение и возвышенный дух. Ныне же сары старшего возраста затяжелели и для войны не годились, а которые помоложе еще не вкусили всех радостей вольготной богатой жизни и потому умирать от персидских мечей не желали и сами стали прятаться в степи да прятать своих паров и дев, поскольку они на равных с мужами шли в ополчение. Иные же ссылались на немоготу и болезни, иные норовили откупиться, предлагая взамен себя золото, коней и рабов. Но были и такие племенные князья, что без всяких хитростей и вовсе отказывали государю: мол, наши земли далеко от Казара, Дарий к нам не придет, так что же мы станем отдавать тебе своих сыновей, дочерей и внуков? Пусть дают те, кто на пути у персов окажется!

Ураган с ними не спорил, не призывал вспомнить законы Тарги и не наказывал в тот же час, вздумав проучить, дабы пробудить совесть. Кое-как собрав войско в семь раз меньшее, чем у персов, он встал на пути и стал ждать, когда те переправятся через Дунавь. Имея малую и несвычную рать, Сарский Владыка не сдержал бы натиска Дария, и тем паче, не победил бы его в открытом сражении, и потому, дождавшись супостата, начал отступать. Причем не в сторону Казара пошел, а по тем землям, князья которых отказали дать своих людей в ополчение. Жаждущий битвы, оскорбленный царь персов двинулся его следом, попутно разоряя все окрест и отнимая у беззащитных кочевых саров коней, скот и жир.

И тогда взвыли непокорные князья, теряя имение от коварства своего государя, однако не рассовестились, не пришли с повинной, не покрылись сами черным покровом, а, напротив, озлились, разгневались и стали проситься на службу к персам, покрывая неслыханным позором своих дедов и обрекая на него своих внуков. Ведь с потерей совести и стыда теряется не только разум, но и вся прежняя и грядущая слава всего рода на семь поколений назад и вперед.

Дарий же не брал изменников, говоря: мол, вы предали своего царя, предадите потом и меня. Дескать, мне довольно ваших коней и провианта, а вы идите куда хотите. И так, творя из князей и ярых мужей изгоев, он шел по следу Сарского Владыки и никак не мог его настигнуть, чтобы сразиться, ибо не имел достаточно лошадей, а ослы и мулы не поспевали. Тем более персы часто останавливались, дабы восполнить запасы, и тогда по ночам сарские конницы совершали дерзкие налеты на станы супостата. Еще ни разу не позрев на врага, не сразившись с ним, Дарий нес потери и все более наполнялся ненавистью к этой земле и народу, которого было трудно найти на великих степных просторах.

Тем временем молва уже прокатилась по всем землям, сары знали, из-за чего сотворилось это вторжение, и называли его не войной, а сватовством Обавы, поскольку-де персы идут, чтоб добыть своему царю невесту. Более всего Ураган опасался, чтобы эта молва не докатилась до ушей дочери, бывшей на учении у ягини в глухих лесах на реке Божьи Чары. Своенравная и еще юная Обава, вскормленная по законам совести, не сдержит порыва, воспылает страстью сразиться с Дарием и встанет в ополчение.

Однако опасался государь не ее гибели на бранном поле, ибо подобная смерть достойна и принесла бы лишь славу – иное тревожило Урагана: прознав, что Обава в сарском войске, персы, улучив подходящее место, непременно навяжут открытую битву.

И тогда в любом случае грядет поражение: или Дарий полонит дочь, и таким образом сострунит Урагана, как струнят, обездвиживая, волка, или разобьет малочисленное ополчение, и тогда вся сарская земля, все пути к Казару останутся без какого-либо прикрытия.

Пока же государь водил за собой персов, все глубже вовлекая их в недра сарских степей, зимним городам и весям на побережьях морей ничто не угрожало, а разрушать на кочевых путях ему было нечего, кроме скотьих загонов.

Не того опасался государь, молва не достигла слуха Обавы, но князья и ярые мужи, земли коих были позорены и разграблены персами, затаили на Урагана смертельную обиду, и поскольку волей Дария сделались изгоями, то сами вздумали отомстить, но не царю персов, а Сарскому Владыке.

Ведь утративший стыд и совесть, ставший от того безумным, человек не только покрывает позором своих предков и потомков, но еще всецело отдается во власть обиды и мести. Назвав тяжкую, мучительную войну сватовством, беззаконные замыслили отыскать Обаву и отдать ее в руки Дарию, попрося вернуть взамен разграбленное имение. Собравши своих людей, они начали рыскать по государеву кочевому пути, полагая, что Ураган там спрятал дочь.

Ездили они долго и если ловили пастухов либо стражников, таких же, как они, изгоев, то пытали их, раскалив на огне стремя и прикладывая его к челу.

И таким образом заклеймили всех, кто встретился им на пути, но ничего не выведали, ибо, кроме самого государя и подручного Свира, отыскавшего ягиню, никто не знал, где Обава. Тогда бессовестные поехали к младшему брату Коченю, который оставался в Казаре, и ему наложили на чело раскаленное стремя. А ничего не добившись, учинили разбой в оставшемся без стражи стольном граде, после чего отыскали старого ведуна-кастрата, однако пытать его не стали. Исхитрились и явились к нему под личиной государевых гонцов.

– Нас Ураган послал, – сказали ему. – Велел нам дочь его отыскать, Обаву, да к нему доставить. А мы, слепые, ездим вокруг и никак не найдем. Ты ведь ясновидящий, так укажи, где она? Не то нам хоть под черную пополому садись.

И положили перед ним горсть жира.

Ведун как увидел злато, так и не узрел, кто перед ним. А может, и узрел, да искусился: ведь не для потехи говорят, что кастраты родину не защищают.

Стал женоподобный гадать по птицам перелетным, на чечевичном зерне, на воде и огне – не может узреть, куда Ураган спрятал Обаву. Но жир возвращать не пожелал и велел беззаконным принести гада ползучего. Те вышли в степь, поймали, а ведун зажал ему голову меж своих перстов и стал от хвоста отрезать кусочки да спрашивать, где скрывается Обава. Гад шипит, скворчит, извивается, на изгоев отчего-то страх напал, чуть только не убежали, забывши о своем жире.

Когда от гада половина осталась, гадателю и открылось место.

– На реке Божьи Чары сидит государева дочь. Идите туда и берите!

Беззаконные схватили женоподобного и тем ножом, коим он гада пытал, разрезали пополам, чтоб никому не сказал, зачем изгои к нему приходили.

И жир себе взяли.

Ураган ничего этого не знал, водя персов по степи, но почуял неладное и, хотя каждый воин был на счету, послал Свира к Обаве, чтоб тот оборонял ее и никуда из лесов не выпускал. Сам же еще дальше повлек за собой Дария с войском, умучивая его и каждую ночь дергая перья набегами, словно из птицы.