Текст книги "Сны золотые"

Автор книги: Сергей Баймухаметов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

СОН ОДИННАДЦАТЫЙ

Алексей Чекин, демобилизованный солдат, 22 года, Москва

Все говорят, что в армии – повальная наркомания. И я так говорю. Хотя ручаться за всю

армию, конечно, не могу. У нас в роте на сто пятьдесят человек было примерно двадцать-

тридцать наркоманов. То есть, каждый пятый-седьмой – точно. И в других ротах примерно так

же. Правда, в третьей роте, может, побольше. Там водители, строители, повара, хозяйственный взвод и тому подобное, они напрямую с нашим городком связаны, с

гражданскими служащими. А городок – это четыре пятиэтажных дома и примерно тридцать-

сорок четырехквартирных двухэтажек. То есть, целый поселок, и там за все годы разный

народ накопился, почти в открытую торговали. Но мы с ними не связывались, у нас свои

каналы. Часто в Москву ездили, несколько ребят наших прямо в Москве работали, так что

проблем не было – были б деньги.

Говорят, от наркомании все дезертирства, побеги, убийства на непонятной почве и так далее.

Не знаю. Не скажу. Потому что у нас в части все было шито-крыто. У нас ведь часть особая, главная в нашем роде войск, образцово-показательная и так далее. Мы прямо за кольцевой

дорогой Москвы стояли. И порядок – как положено. Офицеры по струнке ходили – не то что

солдаты. И наркомания наша была какая-то организованная, что ли. За два года моей службы

ни одного ЧП на почве наркоты – это ведь о чем-то говорит. Хотя офицеры в ротах знали, но

сор из роты не выносили, не раскрывали перед большим начальством, потому что никому от

этого лучше не будет. Пацана посадят, в дисбат отправят, а рота будет как зачумленная. В

общем, у нас тихо было. И мы меру соблюдали, не борзели. Да и не было среди нас уж таких

зависимых: если есть – курили, нет – ждали и терпели. Другое дело: если в образцово-

показательной московской части, сверхрежимной и секретной, куда и отбор был особый, -

каждый пятый-седьмой курит и колется, то можно представить, что творится где-нибудь в

глухих гарнизонах и в стройбате. Там, говорят, полный беспредел. Но опять же: сам не был -

не скажу.

А курят в армии и колются еще и потому, что человек там всегда напряжен. Сидит, отдыхает -

бах, иди на картошку! Ни секунды полного покоя. Всегда ждет неприятностей. А это ведь все

накапливается , все ложится на психику и давит, давит. Армия должна быть не травматичной

для души человека. Ведь люди нынче другие, не такие толстокожие, как раньше. У нас же

всегда хотят добиться тишины и порядка только через строгости, в зомби нас хотят

превратить: сказано – сделано, встал – пошел, остановился – сел. Но это иногда дорого стоит.

Кто-то ломается и становится зомби, а кто-то хватает автомат и начинает палить. Зачем, почему – сам не знает. Сколько рассказов про побеги, когда ловили пацанов, а они и

объяснить не могли – почему. Вроде и старики не прижимали, и жить можно было, а он -

ударился в бега, даже срока за дезертирство не испугался, не думал. В нашей части двое

сбежали и один прапорщик застрелился. Никто не знает, в чем дело. Но никто из них не

курил и не кололся – за это я ручаюсь.

Армию у нас не любят, служить и гробить два года жизни за просто так никто не хочет, и

когда человек попадает в армию, ему кажется, что жизнь кончилась. Как дурной и страшный

сон: думаешь, что проснешься – и ничего не будет. Просыпаешься – а вокруг все то же, не сон...

И он, этот сон, кажется, никогда не кончится. Можно делать с собой что угодно, потому что

все равно другой жизни уже не будет. Ничего не жалко, и себя в первую очередь. Только

потом, когда ты уже старик и до дембеля осталось полгода – видишь, что другая жизнь уже

близко, есть она, другая жизнь, но – поздно. Полтора года анаши и опия ни для кого даром не

проходят, и ты уже повязан по рукам и ногам. И потому на гражданку приходишь – как в ту же

пустыню. Ничего тебе не интересно. Люди вокруг живут, а у тебя одна забота и одна мысль в

голове – достать и ширнуться... Весь организм – как придаток. Ноги – чтобы пойти за кайфом, голова – чтобы придумать, где достать деньги, руки – чтобы шприц держать. И людей

различаешь только по одному признаку: свой – не свой, что у него в глазах – анаша, винт, героин или ЛСД. Ну, например, если идет мэн в зеленых штанах, какой-нибудь красной или

оранжевой майке и серебристых ботинках – значит, кислотник, то есть на ЛСД ориентирован.

У них одна забота – на дискотеке кайф ловить, таблетку экстази сожрать, марочку ЛСД

употребить и подергаться. С ними мне неинтересно.

А если человек весь в черном, – то непонятно, кто он. Но возможно, что героинщик, они любят

черное вплоть до черных очков. А уж если говорит медленно, идет медленно, сутулится и

вообще – зажатый весь, глаза мутные, закрываются, зрачки маленькие, как точечки -

героинщик!

Если глаза красные, тусклые, прищуренные, и то и дело появляется невольная придурковатая

улыбка – анашист, марихуанщик.

Если же напряженный, зубы сжаты, глаза вытаращены, нервничает, дергается – ясно, что

вчера винтом кололся.

Винт , он страшную депрессию дает. И всю энергию, все здоровье очень быстро пожирает.

Если вколол винта – всю ночь не спишь, не ешь и не пьешь, потому что не надо. Под утро уже

сердце из груди выскакивает, начинается депрессия. Это при том, что доза подобранная, как

раз по тебе. А если с дозой перебрал, то крыша сразу начинает ехать. Многие понимают, что

винт – это очень быстрая гарантированная могила или психушка и переходят на другие

наркотики, на тот же героин. Ну, как бы это объяснить популярно... Есть водка, а есть

бормотуха дешевая. Так вот, винт – это бормотуха. Для пацанов начинающих, для

безденежных. Этим и опасен, что легко доступен, ничего особого не надо, он идет, как зараза, всех косит.

Но в то же время винт – безопасен. Если человек употребляет винт, то он не обязательно

попадает в систему . Винт можно сварить самому, скинуться четверым и довольно дешево

купить все компоненты на шесть кубиков заразы. При порции полтора кубика на человека -

четверым за глаза хватит. Вкололись – и разошлись, как алкаши, которые на троих бормотухи

сообразили.

А если человек на героиновой игле, то он попадает в систему, становится рядовым солдатом

мафии. Поэтому-то героин так и распространяется широко, и пропагандируется. Да-да! Я, например, считаю самой настоящей пропагандой знаменитый фильм «Криминальное чтиво».

Он у каждого пацана на кассете есть. Он так сделан, с песнями своими, с героями крутыми, что очень сильно действует, завораживает пацанов. Даже сейчас на меня, все понимающего

человека, и то действует. А что уж про пацанов...

Так вот, героин захватывает Москву. Невероятно дешевый. Если сравнить с европейскими и

американскими ценами, то даже смешно становится. На знаменитой «точке» у кинотеатра

«Витязь», в районе, где университет Патриса Лумумбы, можно и вовсе за бесценок взять его у

африканцев. В основном, нигерийцы промышляют, у них налаженная система, с выходом на

наших боссов.

А раз героин захватывает Москву – значит Москву все больше и больше захватывает мафия, значит, все больше и больше пацанов становятся солдатами мафии.

Когда я говорю про дешевый героин – это достаточно условно. Сидеть на героине, то есть

просто покупать его – может позволить себе только богатый человек. Пичем, если человек не

в системе, а просто покупает, то значит – по максимальной цене. Но таких – немного. Все

остальные так или иначе добывают героин со скидкой в цене. То есть все остальные -

участники.

Как это делается? Один человек, в центре района, дилер, раздает мелким распространителям-

пушерам каждому по одному грамму героина и называет сумму, которую тот ему должен

принести. А то, что сверху – его, пушерово. Но что там наскребется сверху? Одна-две дозы. Для

себя... Так ведь для того и идут в мелкие распространители, чтобы гарантировать себе кайф.

То есть получается, что реальные деньги имеют дилеры и никому не известные большие

боссы на самом верху лестницы, а все остальные – работают за дозу. Но если ты попал в

героиновую цепочку, то дороги назад тебе нет. Какая бы ни была закрытая система, а все

равно ты что-то знаешь. Например, знаешь дилера в своем районе. То есть можешь его

выдать, если прижмут. А через него, через дилера, могут выйти на тех, кто его снабжает. Да и

еще кое-что узнаешь, само собой получается. А за такое знание там отвечают жизнью.

Потому я и считаю, что ничего у нас не получится с голландским опытом и с продажей легких

наркотиков в государственных аптеках. Это же удар под самый корень мафиозной системы. И

мафия этого не потерпит. Если, допустим, будет в стране референдум по этому поводу, то

посмотрите, какая пропаганда развернется против. Будут, конечно, идейные противники, ветераны-коммунисты, которые не понимают. Но знайте, что многих милиционеров и других

людей, которые с пеной у рта будут против, дергает за ниточки мафия. Или тайно, или явно. А

если даже и примут такое решение и начнут продавать, то быстро свернут, потому что

начнется погром аптек и никто не захочет там работать. Я ручаюсь, я знаю, что говорю. Это вы

все ля-ля да фа-фа, а в мафии эти варианты уже проработаны и приготовлены ответы. Мафия

готова начать открытую войну против государства. И – победит. Я лично в этом не

сомневаюсь.

А отдельный человек – он сам по себе. И выхода у него практически нет. Потому что дорога в

один конец и света в конце туннеля там нет. Я считаю, что это наказание за то, что один раз

перешагнул барьер, переступил запрещенную черту. Первый раз закурить, уколоться – это

через какой-то барьер в себе переступить. Прошел его – а дальше уже легко катиться, ничто не

удерживает. Это и есть наказание. Потому что обратной дороги нет.

Да, можно снять физическую зависимость, ломки и прочее. Но психологическую -

невозможно. Оно уже сидит в мозгу и постоянно подтачивает, оно уже овладело человеком.

Год можно продержаться, два, а оно все равно подловит момент и поймает. Как у нас говорят, героин умеет ждать… Потому что память невозможно стереть. И невозможно все время

держать себя в обороне, в готовности к отпору, в постоянном напряге. А чуть-чуть расслабился

– и подсознание сработало. У меня все силы уходят только на это. И так жить совсем не

интересно, так еще и знаешь, что бесполезно, рано или поздно оно возьмет свое.

Маму только жалко. Она ведь меня не ругала и не ругает. Жалеет. Говорит, чтобы я держался, что она в меня верит. Какие ужасы она со мной испытала – это не рассказать. Она ведь в

армию меня провожала – надеялась. А получилось еще хуже. Многое знают наши домашние, но даже они не догадываются, что там сидит, внутри, в мозгу. И мне еще и потому

неинтересно, что я знаю, чем кончится. Много таких я уже повидал и каждый день вокруг

себя вижу.

Много...

В конце туннеля есть свет!

Олег Зыков, врач-нарколог, президент

фонда «Нет алкоголизму и наркомании»

Прежде всего – про Алексея Чекина и для Алексея Чекина. Потому что он выразил типичное

заблуждение всех наркоманов. Заблуждение безысходности, заблуждение, вызванное

отчаянием. Очень страшное, потому что оно лишает их надежды на другую жизнь. Многие

убеждены, что наркомания – неизлечима. В некотором медицинском смысле это

действительно так: медицине неизвестны центры, управляющие наркозависимостью. А раз

неизвестны – то и воздействовать на них невозможно. Однако грубейшая ошибка считать

наркозависимость непреодолимой. Все – в руках человека. И это не просто слова. Самое же

поразительное, что Алексей живет буквально в двух шагах от разгадки. Вспомним, что он

говорил про армию: когда туда попадаешь, кажется, что больше в жизни ничего не будет, и

только к концу службы понимаешь, что она есть, другая жизнь...

Так и здесь. В начале пути кажется, что кругом мрак и нет просвета. Но он есть, есть свет в

конце туннеля! Это надо уяснить, четко осознать – и тогда будет легче бороться с самим собой.

Как у всякого врача-нарколога, у меня десятки примеров и пострашнее, нежели судьба

Алексея, обычная судьба наркомана. Например, к нам в группу Анонимных Наркоманов

приходит двенадцатилетний мальчишка. Работа группы построена на так называемых

слушаниях. Один человек выходит к кафедре, рассказывает о своей жизни, делится опытом, а

остальные – слушают. Если он попросит – советуют, обсуждают, высказывают свое мнение. И

вот представьте: сидят в аудитории мужчины разных возрастов и разных профессий, часто

убеленные сединами, прошедшие все круги жизни – и слушают двенадцатилетнего

мальчишку. Быть может, его-то опыт пострашнее, чем прочие, поскольку наркоманская

жизнь его началась в восемь(!) лет...

И этот двенадцатилетний человек уже два года как не притрагивается к наркотикам, сам себя

держит в руках!

А вот мужчина в три раза старше его – не выдержал и шести месяцев. Сорвался. Исчез из

нашего поля зрения на два года. Где его носило по жизни – можно представить. Но он

вернулся к своим товарищам – и вот уже четыре года в группе, четыре года на ремиссии. Так у

нас называется период частичного или полного исчезновения болезни.

Да, в лечении алкоголизма широко распространено кодирование, вшивание так называемой

«торпеды» и так далее. Я в принципе не против этих методов. И тем не менее мы должны

отдавать отчет, что при таком лечении одна зависимость меняется на другую. Человек живет

под страхом. А уж если сорвался, то не то что возвращается к изначальной точке, с которой

начал, но часто даже и отбрасывается на несколько лет назад. Непредсказуемы в таких

случаях и последствия срыва.

При нашей системе неволи нет. Человек сам решает за себя и сам себя вытаскивает из ямы.

Конечно, при помощи товарищей по несчастью. И здесь даже срыв не страшен. Потому что

никто и ничто не отберет у человека уже пройденного пути, уже накопленного опыта ума и

души. Это как подъем в гору. Бывает, сорвется нога с уступа и часть пути надо проходить

заново. Но маршрут уже знаком, знания и опыт остались в памяти. Однажды тобой

покоренный уступ второй раз покорить несложно. И – дальше двигаться к вершине.

Конечно, нелегко дается такой путь. Но в этой борьбе человек не только обретает себя. Он

обретает новый опыт и новое знание, он более глубоко, чем другие, осознает ценность

обыкновенной, нормальной жизни.

Я понимаю, что Алексею Чекину сейчас его жизнь представляется тупиком, из которого

только одна дорога – назад, в притон, к игле. Мол, все равно один конец – так зачем мучить

себя. У него впереди очень долгий и извилистый путь и не виден ему свет в конце туннеля. Но

он есть! Есть. И это говорю ему не я, а такие же, как и он, бывшие наркоманы, что приходят

сюда, на беседы в группу Анонимных Наркоманов. Алексей – один, а они – вместе. Им – легче.

Пусть и Алексей приходит. Вместе бороться всегда легче. Наш контактный телефон: 126.04.51.

Нельзя построить капитализм

в отдельно взятом особняке...

Взывать к государству, конечно, надо. Но и рассчитывать только на него – значит не быть

реалистом.

Впереди у страны долгие десятилетия наркотического тумана. И начнем мы выходить из него

только тогда, когда переломим сознание подрастающих детей. Пока же они живут в среде, в

ауре, в атмосфере романтизации наркотиков. Бой пойдет на полях, на которых мы всегда и

везде проигрывали – бой за души людские. Проигрывали потому, что вели его всегда

бездарные люди, чиновники, чинуши, получающие зарплату, занимающие кресло и только

потому уверенные, что они что-то знают и могут. От их казенных слов и убогих мыслей

поколения людей впадали в тоскливый сон.

А тут ведь – подростки. Чтобы их завоевать, заставить слушать – нужны неординарные люди.

Пока их не призовут, пока они не придут, ничего не получится.

А во-вторых, у нас появится шанс начать постепенный подъем со дна пропасти тогда, когда

опасность для себя осознают те, у кого в руках реальная власть и реальные возможности.

Капиталисты. Акулы бизнеса.

Во всех нормальных странах сложнейший комплекс по лечению и предупреждению

наркомании разрабатывается и ведется не только государственными, но и общественными

организациями, с участием бизнесменов, с привлечением частного капитала. Потому что

нормальным людям свойственно думать о безопасности дома, в котором они живут .

Наши корпорации, наши промышленники, предприниматели со временем осознают: наивно

обольщаться сегодняшним благосостоянием и думать, что им удастся построить капитализм в

отдельно взятой фирме и отдельно взятом особняке. Особняк сожгут, фирму разрушат те же

наркоманы. Или, не дай Бог, их дети станут жертвами губительной болезни. Нельзя добиться

процветания в больной стране, не заботясь о ее выздоровлении, не думая о ее будущем.

Потому что речь идет, в конце концов, о выживании нации...

СОН ДВЕНАДЦАТЫЙ

Ольга Дашковская , 42 года, Москва

Зоны везде одинаковые. Мрак, дорога, лес, потом вдруг открывается громадное пустое

пространство, а в середине его – цепь огней над колючей проволокой. И мороз, мороз, от

которого все внутри цепенеет. Пятьдесят градусов, сорок градусов, – норма, а тридцать

градусов – уже хорошо. При тридцати пяти градусах их выгоняют на работу, на лесоповал, в их

зековской одежонке, в телогрейках и бушлатах, подбитых свалявшейся ватой. В кирзовых

сапогах с тонкими портянками.

Местные такого не выдержат. К тому же они и не проводят день-деньской на обжигающей

стуже. У них свой распорядок, выработанный веками. А зеки, в основном городские люди – на

лесоповале.

Эта дорога, от станции до ворот зоны, словно путь на Голгофу. По которому бредут жены, матери, бабушки. Отцов я там почти не встречала. Отцы говорят: «Я его на воровство не

посылал...» Так что весь груз горя и унижения – на нас. Терпи, когда тебя раздевают до белья

чужие руки – обыскивают, прежде чем запустить в комнату для свиданий. Терпи, когда

отбирают лекарства: «Надо будет принять – зайдете в дежурку, получите таблетку...» Терпи, когда на тебя орут: «Не подходить к окну, не открывать окна!» А в комнатах – духота

невыносимая, две плиты кухонные, как в столовых, круглые сутки включенные, у тебя сердце

перехватывает, но окна открыть нельзя – они выходят на зону.

Да никто на эту зону и не смотрит. Смотреть на нее – уже пытка. Видеть, как бредут строем эти

несчастные, и каждый из них может быть твоим сыном. У них ведь в душе ничего, кроме

озлобления. Все построено так, чтобы подавить, раздавить личность. За малейшую

провинность – наказание. Карцер, шизо и еще что-то, не помню, как называется. От трех суток

до трех месяцев. Только чудом можно выйти оттуда человеком.

Но раньше было еще хуже. Их били за невыполнение нормы. А те нормы здоровый мужик

при нормальном питании и нормальной жизни выполнить не в силах. А заключенных – били.

Чуть ли не на глазах у родителей, приехавших на свидание, это происходило. Но сейчас на

зону пришел новый начальник, его там называют Хозяин – и все жестокости прекратились. Да

что там жестокости – совсем другое отношение стало. Вы представить не можете – туда, в

тюменскую таежную глухомань можно позвонить из Москвы и сына могут позвать к

телефону. Оказывается, можно! Можно по-человечески что-то сделать и для нас, несчастных, и для наших несчастных детей! А когда едешь туда, достаточно дать телеграмму – и тебя на

станции встретят на грузовике. Там никаких других машин нет – только грузовики да «уазик»

начальника зоны. И вообще, чем дальше от Москвы – тем народ доброжелательнее. Я имею в

виду охрану. Я ведь вместе с сыном уже две зоны прошла, не считая московской тюрьмы, где

он просидел два года на следствии. Вот где тебя никто за человека не считает! Ты – такая же, как и арестанты, отношение к тебе абсолютно такое же. Тебе прямо в лицо говорят: «У

хороших родителей дети дома сидят!» Здесь, в Москве, нигде и ни у кого я не видела ни капли

жалости и снисхождения. Пусть ты из Ташкента приехала, за тридевять земель, но если не

прошло трех месяцев с прошлого свидания, ничего от тебя не возьмут. Хоть на коленях стой в

тех коридорах. И в то же время все можно купить. Абсолютно все! Если уж я два года

передавала в тюрьму наркотики, а чаще всего – деньги на наркотики, то легко представить, как встречают там богатых. В маленьких следственных изоляторах построже, а в больших

тюрьмах, в Бутырке или Матросской Тишине, там – гуляй, малина! Я бы рассказала, если б это

не аукнулось на сыне. Но в общем так: если кому-то захочется провести в Бутырке или в

Матросской Тишине конкурс красоты, то он будет проведен на высшем уровне – не

сомневайтесь...

А на дальних, глухих зонах – там другие условия и другие люди. И охрана спокойная, все тебе

покажут и проводят, куда надо. И местное население относится к нам удивительно по-

доброму. Я там хожу и ничего не боюсь. И когда такие же матери, приехавшие на свидание, спрашивают, почему я не боюсь ходить одна, я им говорю: «А кто же меня тронет...». А они

поражаются: ведь бандиты кругом! Понимаете, психология какая: их дети в зоне – это дети, а

остальные – бандиты...

А самое главное – там нет наркотиков. Надеюсь, что нет. Конечно, родители могут передавать

во время свиданий. Конечно, время от времени возникают строгости: бульонные кубики из

передач изымать, потому что кто-то догадался под видом бульонных кубиков передавать

анашу. Или – не брать помидоры: кто-то закачал раствор опия в помидоры. Но все это -

видимость. Если надо будет – все купится и все организуется, наблюдала я, какие

«авторитеты» и на каких машинах туда подъезжают, с каким сопровождением, выгружая для

«своих» супертелевизоры и огромные холодильники.

Но отдельные передачи наркотиков отдельными родителями не имеют значения. Важно то, что охрана там не занимается доставкой наркотиков в зону. Такая глухомань, что эта зараза

еще не проникла. Надеюсь, что не проникла. Сужу по поведению сына, по его письмам. Он все

время мается, все время спрашивает, передавали друзья подогрев или нет. А друзья его -

забыли. С их точки зрения это подлость, потому что когда в тюрьме вместе сидели, он на мои

деньги их всех снабжал и анашой, и опием. А теперь, когда они вышли, а он остался на зоне, все забылось. Но я рада. Я так и говорю ему: не жди, никто тебя и не вспоминает, дружки

вокруг тебя вились, пока ты им был нужен... Терпи, борись с собой. Выдержишь два года -

может, и станешь нормальным человеком.

Но ведь в любой момент может возникнуть постоянный канал снабжения зоны через охрану.

И тогда – все. В деньгах я ему отказать не могу, а он все деньги будет тратить известно на что...

Но тут уж все мы бессильны.

Как и были бессильны всегда. Я ведь узнала, что мой сын наркоман, только когда он сел в

тюрьму за грабеж магазина. Позвонили, передали записку: мама, все у меня нормально, попал в «семью», пока выручают, но если ты не будешь помогать, скоро у меня начнутся

ломки, а ломок я не выдержу. И мне еще сказали его друзья, оставшиеся на воле, что там, в

тюрьме, один из них умер во время ломок, сердце не выдержало. Я и обезумела, все продала

из дома, два года снабжала его «черняшкой» через охрану. Пока не встретилась с врачом и он

мне не объяснил, что я своими руками вбиваю сына в могилу. Если уже не вбила.

Господи, до чего же мы все ничего не знаем о той жизни! Ведь и врач – врач-нарколог! – не

знал. Он был поражен, услышав от меня. Оказывается, он думал, что есть только два места, недоступных для наркотиков, где люди могут поневоле излечиться, это тюрьма и монастырь.

Про монастырь не знаю, а о тюрьме я ему рассказала...

Сейчас, вспоминая, я вижу и нахожу объяснение всему. Сын был не по годам развит, в том

числе и физически. И он в двенадцать лет мог оттолкнуть с дороги и меня, и бабушку. Мы не

могли понять, куда он вдруг срывается на ночь глядя. Ни я, ни бабушка не могли его

остановить. Он становился бешеным, просто бешеным. Его буквально разрывало изнутри, казалось, он сейчас взорвется. Мы объясняли это особым темпераментом: отец его покойный

тоже был горячим человеком. А мальчик наш, в двенадцать лет, уже был наркоманом, и

рвался от нас туда, к дозе, к затяжке анаши. Не пусти мы его – он мог бы и убить. И было ведь, было, когда он хватался за нож... А мы просто считали его чересчур впечатлительным, нервным мальчиком, показывали его психиатрам. И психиатры не могли ничего определить, им и в голову не приходило! Что уж о нас говорить, о матери и бабушке, которые даже и не

слышали тогда об этом.

Ни о чем не догадались мы и тогда, когда из дома стали пропадать вещи. Он нам говорил, что

проигрался в карты. Он действительно играл. Когда выигрывал, когда проигрывал. А потом и

вовсе ушел из дома, стал комнату снимать с какой-то девушкой, это в шестнадцать-то лет. А

потом – тюрьма и суд...

Когда он выйдет, ему будет двадцать три года. Выйдет он наверняка туберкулезником – за два

года следствия заразился в камере, где сто человек скопом на головах друг у друга сидели. На

зоне, само собой, все сплошь туберкулезники. Но в его годы еще можно вылечиться. Я в

письмах пишу, на свиданиях говорю ему: можно вылечиться, если не станешь законченным

наркоманом. Я была в туберкулезных лечебницах, и мне там сказали: наркоманов они не

лечат, не хотят тратить сил и времени, потому что бесполезно. Сколько раз я ему говорила: неужели ты не боишься умереть в тридцать лет? Неужели тебе не страшно? Посмотри вокруг, сколько твоих ровесников уже на том свете, сколько их уже не люди, а калеки.

А он – не слышит. Он просто меня не слышит. И я думаю иногда: наверно, там что-то

происходит с мозгами, что-то ломается в мыслительном процессе. Мой начитанный, с острым

умом сын не понимает очевидных вещей. Не воспринимает. Не слышит. Получается, их

ничем уже не проймешь? Получается, напугать можно только тех, кто еще не попробовал?

А к этим – уже не достучаться. Я ведь вижу, что за люди сидят в зоне. И спрашиваю у своего

ребенка: что общего у тебя, мальчика из интеллигентной семьи, с этими? Ну скажи, скажи, о

чем ты с ними разговариваешь? Что у вас общего?

А он смеется: есть общие темы! И я с ужасом понимаю: это со мной ему говорить не о чем, а с

ними – есть! Иногда кажется, что он даже не почувствовал особого перелома в жизни: он и

здесь, на воле, жил среди них – и там оказался среди своих. Просто вокруг колючая

проволока...

Только тело, только тело осталось от моего сына. Когда он пальчик порезал и с плачем бежал

ко мне – я думала, что у меня сердце разорвется. И вижу только его, плачущего... А душа его

уже ушла от меня – это душа не то инопланетянина, не то... Он ведь не видит, не слышит и

ничего, ничего не чувствует. Ему все равно, в каком я состоянии, я уже почти ослепла, я в

четырех издательствах корректуры беру, чтобы заработать деньги на поездки к нему, на

продуктовые посылки и передачи. Иначе он станет доходягой в двадцать три года... Я ни на

что не жалуюсь, я все сделаю, чтобы его сохранить, об этом даже и говорить не надо, ничего у

меня на свете нет и не будет, кроме него. Но я прекрасно понимаю: он ничего не видит. Для

него не существует ни моего горя, ни моего унижения этой жизнью. Быть может, он осознает

это только тогда, когда его сын – если у него когда-нибудь будет сын – если его сын причинит

ему столько горя и слез, сколько причинил он мне. Но тут же в ужасе спохватываюсь:

«Господи, господи, прости меня за такие мысли...»

Постскриптум.

Недавно Ольга позвонила и стал извиняться. За то, что "ввела всех в

заблуждение". В общем, зона эта никакое не исключение, и наркотики по ней ходят, как и

везде. Как на базаре. Просто сын (молодец!) ничего ей не говорил, чтобы не

расстраивалась. А она случайно, от других, узнала. И тотчас позвонила мне, чтобы в

следующее издание книги внести поправку. Что я и делаю.

Минное поле

Как-то давно, еще до первого выхода книги, на телевидении готовилась передача с моим

участием. Я принес редакторше, молодой милой женщине Марине, несколько газет с главами

из книги, со статьями и интервью.

На следующий день Марина встретила меня с перевернутым лицом:

– Так, выходит, мы живем на минном поле!

Она дала почитать эти газеты своему пятнадцатилетнему сыну. А тот отреагировал

совершенно неожиданно: сказал, что слышал о вещах пострашнее, потому что многие его

знакомые и курят, и колются.

– Выходит, мой сын ходит по минному полю! – ужасалась Марина. – Мы все находимся на

минном поле!

И слова очень точные, и, самое главное, ситуация самая что ни на есть типичная. Жил-жил

человек, ничего не ведая, думая, что наркотики и наркоманы – это где-то и с кем-то. И вдруг

осознал, что беда все эти годы ходила и ходит рядом. Рядом с сыном...

Это ведь как радиация. Ни вкуса, ни запаха, не слышно ее и не видно. Трудно сразу осознать...

А – надо. Усвоить навсегда – каждый раз, выходя за порог дома, ваш сын и дочь ступают на

минное поле. И единственный способ не взорваться – знать , не дать себя обмануть, быть

готовым к отпору.

Наверно, я уже писал об этом. Но не грех и повторить. Для мальчишек и девчонок дворовая

компания – это их мир, их социальная ниша, среда. Вольно или невольно, но они живут по

законам этого мира. И четырнадцатилетнему или семнадцатилетнему человеку очень трудно

противостоять общему мнению, террору среды. Если считается, что курить и колоться – «это

круто», то нужно иметь гигантские силы, необыкновенную самостоятельность мышления и

крепость духа, чтобы противопоставить себя подростковой среде.

А силы дает – только знание. Ведь никакой мальчишка не полезет в яму с дерьмом. Потому

что знает, как и чем будет пахнуть.

Любая девчонка задумается, если будет знать, что ей придется ежедневно за дозу делать

минет каждому грязному подонку на рынке, в подвале или на чердаке.

Не знают. Потому и расхаживают беспечно по минному полю. До первого подрыва. А потом

уже – поздно.

Как узнать, что ваш ребенок

употребляет наркотики?

Это самый актуальный вопрос, возникающий у встревоженных родителей. Ведь распознать

причастность к наркотикам на ранней стадии – значит остановить болезнь в самом зародыше.

Специалистами-наркологами выделены характерные признаки, по которым можно

распознать подростка, употребляющего наркотики. Это:

– Состояние возбуждения или вялости, заторможенности.

– Речь быстрая, смазанная, непонятная.

– Как бы застывшее лицо или, наоборот, чрезмерное оживление мимики.

– Резкие смены настроения, вспышки враждебности, раздражительности без всякой причины.

– Бессонница, быстрая утомляемость, резко сменяемая энергичностью.

– Бледный цвет лица, круги под глазами, может быть покраснение лица, сальный налет.

– Отсутствие аппетита или, наоборот, вспышки прожорливости.

– Чрезмерно суженные или расширенные зрачки.