Текст книги "Лиса. Личные хроники русской смуты"

Автор книги: Сергей Стукало

Соавторы: Наталья Уланова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Он должен всё про нас знать! – важно говорил отец.

– Мне интересно! – подтверждал Володя.

Дело шло к свадьбе. Но большой, главный разговор был ещё впереди.

– Володя, об одном прошу, – как-то признался отец, – не выполнил я одного обещания перед Галей, не пошил ей платья шерстяного бордового. Сам себе обещал… Давно уже, ещё на её совершеннолетие. Тогда не получилось, а сейчас старый становлюсь, боюсь, не успею. Ты уж уважь старика, справь ей к свадьбе новое платье. И мне будет не стыдно, и дочке приятное сделаешь.

– Конечно, дядя Лёня. Сделаю! – охотно пообещал Володя.

Напряжённо ожидавший ответа отец облегчённо выдохнул.

– Спасибо, сынок, теперь и умирать не страшно. В хорошие руки дочку отдаю.

– Перестаньте, дядь Лёнь, не надо о плохом. Вам ещё жить и жить. Побежал я на службу, а завтра вечером приду к Вам с официальным предложением! Я уже и от мамы письмо получил, она согласная.

* * *

Володя простился, и Галя пошла его провожать.

До самой трамвайной остановки они шли счастливые и, крепко держась за руки, дышали морским воздухом, приятнее которого не было ничего на свете. Это был запах счастья. У счастья был запах засохших водорослей, и вся набережная пахла их счастьем.

Лишь шагнув на подножку трамвая, Володя выпустил её пальцы:

– Завтра вечером буду…

Когда вагончик тронулся, Володя так и остался стоять на его подножке – так ему была видна оставшаяся на остановке Галя. А та ещё долго стояла и смотрела вслед уходящему трамваю. Ей очень не хотелось расставаться, но счастье было так близко, что несколько часов можно было и потерпеть.

На обратном пути она встретила Надьку и, совершенно счастливая, засыпала ту подробностями своих отношений с Володей. Подруга улыбалась и изредка кивала, но думала о чём-то своём. На следующий день, уже ближе к вечеру, Надька, разряженная, словно на бал, влетела к ним и сразу же потащила начищавшую серебряные ложки Галю в сторону, за штору.

– Ты мне подруга?

– Подруга… а что?

– Одевайся, пойдёшь со мной.

– Куда? Скоро Володя придёт! Видишь, готовимся!

Надька обвела взглядом комнату. Тесновато, но хозяева настолько разумно распорядились каждым сантиметром площади, что на ней умещались всё и все. Сейчас комнатушка выглядела нарядно, празднично.

– Не пойму, что вы поменяли…

– Ничего, – улыбнулась Галя. – Занавеску вот новую повесили, да скатерть белую мама из простыни и старой занавески пошила. Есть ещё льняная, не пользованная, но её достанут на свадьбу… – словно оправдываясь, добавила она.

– А-а-а-а… А готовили что?

Галя замялась. Сознаваться, что на сколь либо серьёзное угощение нет денег – было стыдно.

– Уху сварили из осетровых голов и гречневую кашу…

– А к чаю что?

– К чаю?.. А что, к чаю тоже что-то нужно?

– А как же!

– Тогда сейчас сбегаю, грамм двести кофейных подушечек куплю.

– Стой, Галька! Не бегай никуда! Обратно будем идти, всё и купим. Я тоже добавлю.

– «Обратно»? Откуда «обратно»?

– Я тебя что, просто так спрашивала про то, подруга ты мне или кто? Не просто так! Сейчас быстро сходим. Нас там внизу люди ждут. Ты-то свою судьбу устроила, а мне что? Навек одной оставаться? Так что ли?.. – и, воспользовавшись замешательством Галины, объявила как о решённом. – Сейчас пойдешь со мной и посмотришь на одного человека!!!

– Надь… Я не могу… Володя…

– Я так и знала! Так и знала, что никакая ты мне ни подруга! Мне что – теперь навек одной оставаться? – повторила свой убийственный аргумент Надька.

– Н-н-нет… – растерялась Галина.

– Ладно!!!.. Устраивай свою жизнь, а я пошла!

– Подожди, Надь, – обречённо вздохнула Галя. – Разве что ненадолго…

– Конечно ненадолго! Буквально несколько минут! Идём!!!

И они пошли. Внизу их никто не ждал. Оказалось, что встреча назначена совсем в другом месте. По дороге Надька затеяла весьма странный разговор.

– Не понимаю я тебя. Для чего ты замуж идешь? Какую выгоду в нём нашла?

– Как какую?.. Я его люблю…

– И далеко ты на этой любви уедешь?

– ???

– Жить-то вы где собираетесь? Или ты его к себе в комнату приведёшь? К папе с мамой да двум братьям под бочок?

Галя обескуражено остановилась. Об этой проблеме она и в самом деле не думала. Ей казалось, что всё должно устроиться как-то само.

– Ну и что ты на меня так уставилась? – возмутилась Надька. – Я что-то не то говорю? Вот ты – сколько получаешь? Копейки?! И на работу пешком ходишь? На трамвае экономишь? А он ещё меньше тебя получает! А дети пойдут? Нищету плодить будете? Вот ты сейчас на меня обижаешься, а потом спасибо скажешь! И учиться он тебе не даст! Об институте можешь сразу забыть!

– Почему это «забыть»? – совсем растерялась Галя.

– Потому! Днём будешь работать, вечером учиться, а домой только переночевать появляться будешь? И кому такая жена нужна?

«И в самом деле…» – Галя шла словно растоптанная.

– Ладно, подруга, не нервничай. Сейчас пойдём, развеемся, на людей посмотрим! Что-нибудь придумаем!!! А Володя твой никуда от тебя не денется! Уверяю!

* * *

Возле фонтана девушек ожидали два морских офицера. Вечер и в самом деле был хорош. Он был бы и вовсе чудесным, если бы нервничавшая Галя не интересовалась каждые пятнадцать минут который час. Она заметно бледнела, когда моряки, взглянув на часы, объявляли очередную цифру. Надька делала ей большие глаза: «не порть вечер!» Галя и в самом деле не хотела расстраивать таким приятным людям их планы, но билеты в кино были лишь на последний, двенадцатичасовой сеанс.

– Я не пойду, мне домой надо, – наконец решилась озвучить она то, что весь вечер нашёптывал ей её здравый смысл. Или это были его остатки?

– Никуда мы вас, девушка, не отпустим!!! – дружно заявили военные.

– Вот видишь! – победно подытожила Надька и, густо дохнув только что выпитым «Дюшесом», тихо добавила. – По-до-ждёт!

Фильм шёл два часа, ещё около часа офицеры неторопливо провожали девушек, обсуждая его сюжет и наслаждаясь ночной прохладой. Один из них взял Галину под локоток и, слегка приотстав от компании, доверительно шепнул:

– Галочка, завтра жду Вас у немецкой кондитерской… Но у меня просьба – приходите одна. Думаю, это возможно…

– Нет! – испугалась Галя. – Невозможно! Я завтра замуж выхожу!!! – она вырвала руку, обогнала компанию и стала быстро подниматься по ступенькам.

Пока она переводила дух на смотровой площадке, снизу, волна за волной, вторя по летнему ленивому Каспию, доносилось глупое Надькино хихиканье. Смех подруги звучал двусмысленно, даже вульгарно. Затем в ночной тишине прозвучало Надькино приглашение зайти на чай.

«На чай? В такое время?» – щеки Гали залило крепким румянцем.

Впрочем, чего там? Надька всегда была бесстыжей.

* * *

Чем ближе Галина подходила к дому, тем яснее понимала отвратительность своего поступка. Всё что казалось невинными и ничего не значащими эпизодами – сейчас ввергало в ужас и отчаяние. Налившиеся свинцом ноги идти отказывались. В груди поселился неприятный холодок…

Разувшись в коридоре и спрятав туфельки в коробку, Галина осторожно отворила дверь в комнату и задохнулась от табачного дыма. Накурено было так, что в резком свете безабажурной лампочки два сизых силуэта едва проглядывались.

– Вы что тут наделали? – напала на мужчин Галя.

– Это ты что наделала, дочка?.. – отец, было, поднялся из-за стола, но затем махнул рукой и тяжело упал на жалобно скрипнувший стул.

Пепельница была полна окурков и нервно смятых, но так и не раскуренных папирос. В центре стола стояла едва початая бутылка водки.

– А что такого?.. Я в кино с Надькой была! На двенадцатичасовом сеансе. Пока дошли…

– И в такой день ты ходила в кино? Ты в своем уме, Галя?!

Отец говорил долго. Володя стоял рядом. Когда его несостоявшийся тесть умолк, он, ни слова не сказав, развернулся и вышёл в дверь. Не прощаясь.

Галя вышла следом. По лестнице они спускались молча. И по бульвару шли молча. Галя испуганно косилась на мрачное лицо своего жениха, потом, решившись, попыталась взять за руку, но тот руки не дал, шарахнувшись как от прокаженной, лишь влажно блеснули глаза.

– До свидания, Галя. Будь счастлива.

Это было последнее, что он ей сказал. Больше они не виделись.

* * *

«И в кого я такая невезучая? – вздыхала Надька полгода спустя. – И чего эти мужики в ней находят? Что ни кавалер – так обязательно замуж тащит! Мёдом у неё там намазано, что ли?»

Галка, беззастенчиво светясь счастливыми глазами, всё больше отмалчивалась. Опасалась чего-то, что ли? Вела себя так, словно забыла, что меж подругами тайн быть не может.

– Познакомь, тебе говорю! – настаивала Надька. – Одно дело твои глаза, замыленные, как у влюбленной кошки, совсем другое дело – взгляд со стороны. Потом спасибо скажешь!

– Ладно. Но мы в театр собрались. Пойдёшь с нами?

На это свидание Галя пришла не одна.

Павел удивился, но виду не подал. Рослая, белокурая, говорливая дамочка, подруга Галины, ему сразу не понравилась, но он вида не подал и галантно сбегал за ещё одним билетом. Мест рядом уже не оказалось, и Надьке взяли билет в следующем ряду, сразу за Павлом. Чувствуя затылком напряжённый Надькин взгляд, Павел нервничал, а та в середине первого акта вдруг принялась давиться от смеха. Она то хихикала, то фыркала, зажимая рот ладошкой, то, не выдержав, смеялась до изнеможения. Галя несколько раз нервно оборачивалась и шикала на подругу, но та картинно закатив глаза, показывала пальцем на Павла. В конце концов, получив замечание от и вовсе незнакомых зрителей, Надька ненадолго угомонилась. В антракте она сослалась на срочное дело и головную боль, наскоро попрощалась и, не переставая глупо хихикать, прошмыгнула на выход.

– Ну, у тебя и подруга… – скривившись, заметил Павел, когда Надька отошла достаточно далеко чтобы не расслышать его слова.

После спектакля Гале хотелось погулять с Павлом по набережной, побыть с ним подольше, но ещё больше не терпелось очутиться дома и выяснить, что именно вызвало такую бурную реакцию подруги. Одно желание боролось с другим, и в итоге прогулка получилась скомканной и недолгой. Да и с Павлом они поцеловались как-то наскоро и совершенно не вкусно.

* * *

Надька долго не открывала, но по неосторожному копошению приглушённому шопоту было слышно, что внутри, за дверью, кто-то есть. Домой Галине не хотелось, и она, устроившись на дворовой скамейке, принялась наблюдать за Надькиными окнами.

Быстро темнело. Подпевая Галкиному любопытству, завёлся дворовой сверчок. Природа словно ошалела, даже двурогий полумесяц светил так нежно и томно, что казалось, будто он норовит обнять яркую звездочку по соседству. В комнате у Надьки то зажигался, то гас свет. Галя недоумевала – чем там можно заниматься? Поразмыслив, она решила, что Надька купается. Устав сидеть в душном колодце двора, она отправилась прогуляться к морю. На подходе к бульвару Галину обогнал мужчина, показавшийся ей смутно знакомым. Мужчина обернулся и, смущённо улыбнувшись, поздоровался. Только после этого она узнала в нём Магомеда Магеррамова – начальника цеха первичной нефтепереработки. Миновав Галю, Магомед ускорил шаг.

Галя пожала плечами – живущий аж в Чёрном городе Магеррамов, да ещё в столь поздний час в их дворе… Более чем странно. На бульвар идти расхотелось, и она вернулась.

В этот раз Надька открыла сразу же.

– Я к тебе стучу, стучу…

– А, так это ты тарабанила?.. Перепугала насмерть!

– Кого тебе бояться? – улыбнулась Галя.

– Волков, кого же ещё!!! – не разделила насмешливого тона подруги Надька.

– Ладно, Надь, я не за этим пришла. Давай, признавайся, чему это ты так веселилась в театре?! И почему ушла со спектакля?

– «Почему ушла?» – плаксиво передразнила Надька. – А не твоё это дело, почему!!! Потому что надо было!!! А смеялась…

Ответить на второй вопрос сразу Надьке не удалось. Вспомнив что-то своё, она закатилась сызнова, и смеялась долго и вкусно, до слёз.

Галя, поджав губы, терпеливо ждала.

– Ой, не могу, – наконец остановилась Надька. – Не могу! И за этого старика она выходит замуж!

– Почему «за старика»? Ему всего тридцать!

– Нет, ты что – совсем ополоумела? У него же лысина! – с нажимом сказала Надька. – Лысина!!! Понимаешь?

– Ну и что? – растерялась Галина.

– Как «ну и что»? Сейчас я одна смеюсь, а потом над тобой весь город смеяться будет!

– Но ведь в человеке важно не то, как он выглядит, а кто он… И не замечала я никакой лысины…

– Ну… Вольному воля, – пожала плечами Надька. – Моё дело предупредить!

– Ну и зараза же ты, Надька! – хлопнув дверью, Галя в слезах выскочила во двор.

Вроде бы ничего особенного не случилось – Надька в своём репертуаре, но Галю почему-то колотила нервная дрожь и жгла необъяснимая обида. Она понимала, что всё сказанное подругой – очередная провокация, на которую нельзя покупаться, но в ушах звенел язвительный смех подруги, а перед глазами стояла сценка в театре, и эхом звучали слова:

«Сейчас я одна смеюсь, а потом над тобой весь город смеяться будет!»

«Сейчас я одна… а потом… весь город…»

«…а потом город… город… город…»

Это было всего лишь эхо… Или уже не эхо, а нечто большее?

* * *

Ночью Галине уснуть не удалось, а на следующий день она была злой и не выспавшейся. Когда пришёл Павел, она объявила, что встречаться они больше не будут. Поначалу тот растерялся, но, придя в себя, попросил объясниться.

– Тебе объяснения нужны? Хорошо! Я скажу! Бедная я для тебя?!! Да? Одеть он меня решил, осчастливить! Ну, так знай – ничего мне от тебя не нужно! Ни платьев, ни пальто. Ни-че-го!

– Галя, что за глупости… Я вовсе не хотел тебя обидеть. Как лучше хотел … В этом бы году тебе пальто справили, в следующем – мне. Так во всех семьях делается…

Глаза у Павла повлажнели. Пряча слёзы, он наклонился и принялся целовать Галины пальцы. Та было смутилась и почти размякла, но тут увидела эту проклятую лысину.

Увидела, глупо хихикнула, вырвала руку и ушла. Ушла горько плакать. Плача, она терзала себя, стесняясь своей нищеты: бедной, общей с родителями и братьями, комнаты; отсутствия красивой одежды и вкусной еды… Проплакавшись, решила, что пока не выучится – ни на какое семейное счастье не имеет права.

Потом посыпались беды. Более недели задерживались месячные. За это Галя ещё больше возненавидела Павла. Она с отвращением вспоминала его страстный поцелуй, от которого у неё остался след на шее. Такой яркий синячок, за который её так жёстко отчитала Надька, обозвав дурой и «прости господи». А теперь ещё и беременность…

То, что от поцелуев детей не бывает, Гале никто не рассказывал, и она пребывала в полной уверенности, что забеременела. Собравшись с духом, она решила не тянуть с этим известием и отправилась на кухню, но матери там не оказалось – полоскала бельё во дворе у крана. Пришлось идти во двор.

Отец бы её понял сразу. Он был друг, а сейчас войны не избежать.

– Давай помогу…

– Не надо! Раньше надо было помогать! А теперь я уже закончила!!!

Мама была не в духе.

– Мама, – едва слышно начала своё признание Галя. – Мама, я беременная.

– Что?! – взревела мать и тут же принялась хлестать её мокрой тряпкой по лицу.

Галя не уворачивалась – понимала, что получает по заслугам.

– Люди! – кричала мать на весь двор. – Люди! Галька в подоле принесла! Гадина! Гадина проклятая! Опозорила!!! – она ухватила её за волосы и поволокла бить головой о стену, как в детстве за непослушание и упрямство.

– Настя! Настя!.. Что делаешь, да?.. Убивают, господи!.. Смотри, идиотка, не дай бог и ты так… – послышалось с балконов.

Тон реплик был всё больше спокойный. Подумаешь, в подоле! И что?.. С кем не случается?.. Вот если бы и в самом деле кого всерьёз убивали…

Вскоре чьи-то сильные руки оттащили запыхавшуюся мать в сторону. Кровь из рассечённой брови заливала левый глаз из последних сил державшейся девушки, но и переполненный слезами правый ничего не видел. Было очень больно, и кружилась голова. «Точно – беременная!» – подумала Галя и, почувствовав, что её больше не бьют, мешком повалилась на землю.

Мать угомонилась только к вечеру. Уже засыпая, она вполне мирно поинтересовалась:

– Так это от «лысика» нам подарочек будет?

Галя ей не ответила. Уткнулась в подушку и разрыдалась. «Ребёночка от лысика» ей не хотелось.

* * *

Следующим утром пришло письмо из Москвы. Совершенно внезапно пришло. Матери его вручили прямо во дворе. Почтальон сказал, что письмо важное и заставил расписаться аж в двух местах. Достав из кармана кофты очки, мать долго вчитывалась в написанное. Минут через пятнадцать двор снова огласился её криками.

– Не могу, ой не могу, – горько причитала она. – Опять эта Галька… Опять про неё! Из самой Москвы написали! Уже и в Москве про её блядские дела знают!

Это было уже интересно.

Во двор потянулись любопытные граждане. Письмо передавали из рук в руки. Зачитывали вслух и сочувственно цокали языками.

Мать сидела на ступеньках крыльца, закрыв руками голову, и раскачивалась из стороны в сторону.

– Гадина… Почему я её в люльке не истребила?.. Это ж надо, чтобы вот так на старости лет опозорить… Уже и в Москве про неё знают! «Абитуриентка» она! Ой не любят нас московские умники! Это ж уму непостижимо как они теперь блядей называют!

– Иди домой, мама! – послышалось сверху.

– Что?.. – опешила старая женщина. – Вы посмотрите на неё! Она ещё смеет показываться людям на глаза! Абитуриентка бесстыжая!!! Уже и в Москве про тебя знают!

– Вот и хорошо, что знают! – улыбнулась Галя. – Абитуриентка, мама – это будущая студентка! Меня в институт берут! Ура-а-а-а!

Мать, откинув голову назад, с подозрением уставилась на Галю. У неё даже рот приоткрылся.

– «Абитуриентка»… – иронично изрекла она и, сгорбившись, пошла со двора.

Выглядела она потерянно и жалко…

Галя смотрела вслед заходящей в подъезд матери с сочувствием и любовью, вдруг осознав, как здорово та постарела. Пережитая война, каждодневные заботы, жизнь в перенаселённой коммуналке – подорвали её здоровье, загасили былую красоту, отняли лучшие годы. Это у неё, у Галины – и её счастье, и вся жизнь впереди, а мама… Бедная мамочка, в её жизни счастья так и не случилось… Сегодня впервые последнее слово осталось за Галей. В первый она раз взяла верх над матерью, но это её почему-то не радовало…

Одно к другому. Закрывая окно на балконе, Галина успела заметить, как из Надькиной двери, осторожно оглядевшись по сторонам, вышел всё тот же начальник цеха. Галя сразу многое увидела в ином свете. Кровь прилила к её лицу, и она пообещала самой себе, что обязательно отомстит своей подруге. Скоро, за всё и сразу.

Случай представился через три дня. В этот раз Галя столкнулась с Магомедом, когда тот входил во двор. Они улыбнулись друг другу и поздоровались. Уходить со двора Галя сразу же раздумала. Выждав минут двадцать, чтобы «голубки» нацеловались как следует, она сильно толкнула Надькину дверь плечом. Крючок не выдержал натиска и поддался. Сделав смущённое лицо, Галя влетела в комнату и застыла в потрясении, застав любовников в самый интересный момент.

Совершенно растерявшийся Магомед сначала повалился на пол, а потом, вскочив, закрылся подушкой и принялся в спешке собирать одежду, стараясь повернуться так, чтобы Галя не видела его штуковину.

«Так вот от чего бывают дети!» – весело подумала Галя, вспомнив наконец состоявшуюся полуношную просветительскую беседу мамы, больше всего напомнившую ей возмущённый монолог обиженной в лучших чувствах монашки.

Ничем не напоминавшая монашку Надька, совершенно голая, спокойно прикрылась простыней и теперь сидела, молча и безучастно, прислонившись спиной к висевшему на стене ковру с печальными оленями.

– Так кто из нас «прости господи»?.. Я?.. – некоторое время Галя стояла, уперев руки в боки, а затем, ещё раз снисходительно оглядев неудачливых любовников, неторопливо вышла вон.

Дома она поняла, что буквально истекает кровью. Начались запоздавшие месячные.

«Нервы наверное», – подумала Галя, решив что до свадьбы ни с кем больше целоваться не будет. И с Надькой, этой «прости господи», не будет дружить тоже. Разве что та тоже станет студенткой и исправится.

В то, что она поступит в институт и будет учиться в Москве, Галя не сомневалась.

Она верила, что все её беды и несчастья остались позади.

Глава 3
Роддом

20-е марта 1971 года, утро. Азербайджанская ССР, г. Баку, улица Шаумяна (ныне Ширван-Оглы), роддом № 6

Стоявший на пороге родильного дома мужчина заметно нервничал. Опустив руку на плечо худосочного бледного мальчика и, подбадривая то ли его, то ли себя самого, он раз за разом обескуражено повторял:

– Ну, подумаешь, девочка… Это даже лучше, что девочка… Сестра теперь у тебя будет. А то всё один, да один. Так, неровен час, и эгоистом вырастешь. А оно нам надо?

– Эгоистом? Эгоистом не надо… – насупившись, обреченно согласился охваченный непонятной ему самому обидой и острым чувством ревности мальчик.

– То-то же, – нарочито бодро подытожил его отец, но, поколебавшись, коротко вздохнул и всё же признал: – Хотя мальчик, по нашей-то жизни, был бы всё же лучше… Однако что тут, брат, теперь поделать? Случилось, значит случилось. Не обратно же её…

– Ну, папа, не надо, – мальчик наклонился, подхватил стоявший рядом с ним тёмно-синий полиэтиленовый пакет, выскользнул из-под руки мужчины и отошёл от него на пару шагов. – Скорее бы уж мама вышла! С этой… с сестрой.

Вскоре толпившиеся во дворе и в вестибюле роддома главы семейств и многочисленные родственники рожениц заволновались, разом загомонили, словно что-то почувствовали. И действительно – за окрашенной белоснежной глянцевой эмалью боковой дверью раздался частый перестук женских каблучков, и вскоре дверь, щелкнув хромированной ручкой, рывком распахнулась. Целая процессия, состоящая из осторожно держащих перевязанные розовыми и голубыми лентами конверты акушерок и сияющих взволнованными улыбками «мамочек», выплыла на середину украшенного узором из разноцветной гранитной крошки пола.

Свою мать, в общей начавшейся суете, мальчик разглядел не сразу. На какое-то время он потерял и устремившегося к ней отца, но скоро высмотрел его широкие плечи и, огибая разбившихся на группки встречающих и недавних рожениц, устремился за ним вдогонку и нагнал как раз в тот момент, когда тот подошел к разрумянившейся и совершенно счастливой маме. Отец поначалу замялся, смущенно ткнулся губами в одну из её щёчек, а потом, словно опомнившись, неловко передал ей блестевший упаковочным глянцем букет бледно-розовых роз. Потом он потянулся к стоявшей рядом с его женой медсестре за перетянутым широкой розовой лентой белоснежным свертком, но, получив чувствительный тычок от бдительной супруги – опомнился. Он суетливо обернулся к явно не знающему как себя вести Лёшке, взял из его рук пакет, достал из него коробку шоколадного ассорти и смущенно ткнул ею в сторону акушерки. Та с привычной сноровкой перехватила предназначенный ей презент, передала мужчине конверт с девочкой и выжидательно замерла.

Получив второй тычок от начавшей раздражаться супруги, мужчина вспомнил и о другой части обязательного ритуала: он поспешно полез во внутренний карман пиджака, достал из тощего тёмно-коричневого портмоне заранее заготовленную новенькую хрустящую «трёху» [1]1
  Помимо традиционных для многих регионов «трёхи» за девочку и пяти рублей за мальчика, в Баку всегда платили за детей, и платили куда более серьезные суммы. В 70-е годы принимавшему роды врачу было положено заплатить 25 рублей, в 80-е – местами эта сумма составляла уже 200 рублей. Кроме того, где-то на третий день после родов, молодым мамочкам приходилось слёзно упрашивать медсестер, чтобы те «случайно» не сорвали ребеночку пупочек. «Отпавший» пупочек был «радостной вестью», за которую медсестре платили три рубля. Соблазн подзаработать был так велик, что зачастую в детской палате все младенцы лежали с сорванными пупочками… Кто-то отделывался без последствий, а кого-то выписывали домой с долго не заживающими воспалениями и язвами… Сейчас роды в столице Азербайджана обходятся в сумму от 500 до 1000 долларов и более… – Здесь и далее примеч. авторов.


[Закрыть]и передал её акушерке. Та дежурно улыбнулась, явно не вдумываясь в смысл, произнесла давно вызубренные слова поздравления и незамедлительно удалилась.

Расплатившись с медсестрой, счастливое семейство направилось к выходу.

Среди нескольких толкавшихся на улице вездесущих таксистов отец, по каким-то одному ему известным признакам, выбрал седоватого черноусого красавца. Тот, поняв, что пассажир готов к разговору, охотно двинулся навстречу:

– Куда едем, дорогой?

Услышав близкий, в двух кварталах от роддома адрес, таксист сразу же поскучнел и, пробормотав что-то о том, что в такой день надо не меньше часа кататься на такси, а вечером – непременно гулять в ресторане, всё же пошел открывать заднюю дверь стоявшей у обочины светло-салатной с черными шашечками на бортах «Волги». Отец замялся, ему явно стало неловко своего невольного прагматизма. Он взглянул в счастливые глаза своей супруги, затем на высокое темно-синее небо и, неожиданно для самого себя, рубанул:

– А давай по большому кругу! В нашей семье первая настоящая бакинка родилась, пусть к родному городу привыкает! Ей теперь здесь всю жизнь жить! Сколько нам это удовольствие будет стоить?

– Три рубля! – сразу же повеселел таксист.

– Три? Плачу!

Вскоре пассажиры устроились в салоне машины, водитель окинул их взглядом, белозубо улыбнулся, а затем заговорщицки подмигнул посаженому на переднее место Лёшке. Плавно тронувшись, он проехал мимо почему-то пустовавшей аллеи с красовавшимся в самом её начале каменным Степаном Шаумяном и направил своё авто через Черногородский мост в направлении городского центра.

– Значит, по большому кругу? – на всякий случай уточнил он.

– По большому! – отозвался возбужденный перспективой колесной экскурсии важничающий Лёшка, а мать с отцом, переглянувшись, чему-то засмеялись.

Поймавший общее настроение водитель потянулся к новенькой приборной доске, покрутил ручки встроенного в неё приемника и поймал какую-то местную станцию, транслировавшую задорную песню Рашида Бейбутова. «Я встретил девушку, полумесяцем бровь…» – заливался соловьем купавшийся в народной славе Рашид. Ехать стало гораздо веселее, и таксист прибавил скорость на проспекте Лейтенанта Шмидта [2]2
  Сейчас это проспект Рашида Бейбутова.


[Закрыть]. Вскоре трансляция прервалась выпуском новостей:

– …сегодня сдано в эксплуатацию крупное морское нефтегазовое месторождение на Каспийском шельфе, строится новый нефтеперегонный завод… – ликовал каждым произнесенным словом невидимый диктор. – В этом году в Азербайджане торжественно отмечена добыча первого миллиарда тонн нефти с начала её промышленной разработки.

– Один поёт, другой радуется… Чего радуется, э? Лоторею этот нефт выиграл, да?.. – отчего-то помрачнел водитель и, было, потянулся к приемнику. Волну сменить.

– Оставь, брат, – предупредил его движение отец. – Пусть рассказывает. Мы с женой в Чёрном городе работаем. Если вдруг и дети по нашей линии пойдут, династия будет. Нефти в Азербайджане много – и для внуков работы хватит.

Проспект Кирова и Сад Революции [3]3
  Сад Революции сейчас называется «Алиаг Вахид багы» (переименован он уже в третий раз, но сейчас, как и в советские времена, жители Баку, по старой памяти, упорно продолжают именовать его первым звучным названием – Губернаторский Садик).


[Закрыть], украшенные обветшавшими фотостендами Азеринформа, особого впечатления на наших героев не произвели. Оживленно вертевший головой Лёшка даже скривился при виде зиявшего разбитыми стёклами давно не крашенного и уже местами облупившегося стенда «Комсомол Азербайджана на карте Родины», но потом, что-то прикинув, обернулся к склонившимся над свежеобретенной сестрою родителям и спросил:

– Ма, а она тоже будет комсомолкой?

– Комсомолкой, спортсменкой, просто красавицей! – незамедлительно отозвался отец, а мама кивнула, соглашаясь с ним, и счастливо улыбнулась.

Час спустя, уже дома, склонившись над освобожденным от пеленок, таращившим мутно-зеленые глаза, улыбающимся, поминутно гукающим и совершенно очаровательным в своем восторженном восприятии мира созданием, мужчины переглянулись и, не сговариваясь, одобрительно кивнули: «Принимаем!»

Отец бережно взялся за крепко сжатые кулачки девочки, осторожно дунул на её огненно рыжие волосики, затем повертел маленького человечка из стороны в сторону, перевернул на животик и обратно на спинку и, смешно наморщив нос, произнёс нежным полушепотом:

– Надо же какой весёлый рыжик получился! Настоящий лисёнок! А глазищи, глазищи-то какие зеленые! Ну что ж… Спасибо тебе за дочку, дорогая!

Он обернулся к жене, привлёк её к себе и поцеловал. Та облегченно вздохнула и, смущенно ответив на поцелуй, замерла, спрятав разом просветлевшее лицо на груди у мужа.

Мальчик же, словно почувствовав, что на его глазах только что произошло нечто неуловимо-важное и явно очень хорошее, прильнул к родителям и обнял их обоих. Крепко-крепко, насколько хватило рук. Однако вскоре он отстранился, нахмурился, пожевал собранными в трубочку губами и смущенно сплюнул в подставленную ладошку. Он сразу же сжал её в кулак и растерянно замер, чувствуя себя совершенно неловко под вопросительными взглядами отца и матери.

Немного помедлив, он всё же разжал протянутую вперед ладонь и предъявил родителям её содержимое: на ней покоились два передних молочных резца. Неразличимые, словно близнецы. Непривычно щербатая улыбка мальчика была довольно забавной.

– Вот. Только что выпали…

– Давно пора! Три лишних года это «сокровище» носишь, не меньше. А вот совпадение – это хорошее! – чему-то, одному ему понятному, обрадовался глава семейства.

Так и появилась в одном из Бакинских дворов его новая жительница, будущая сорвиголова, рыжеволосая зеленоглазая Наташка… Рыжеволосое сокровище с легкой руки отца семейства с той поры стали звать Лисой-Лисонькой.

Ещё долгие годы они были счастливы вместе, как никто другой на свете…

Тогда, в светлые и спокойные семидесятые, ещё никто не подозревал, что неосторожно оброненные отцом слова: «Ей теперь здесь всю жизнь жить…», – окажутся пророческими, а вопрос: «Сколько нам это удовольствие будет стоить?» – роковым.