Текст книги "Лиса. Личные хроники русской смуты"

Автор книги: Сергей Стукало

Соавторы: Наталья Уланова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Сергей Стукало, Наталья Уланова
Лиса
Личные хроники русской смуты

Доказательство от обратного

О романе «Лиса…»

С тех пор, как с карты мира исчезла великая страна, прошло более десяти лет. И все эти годы не утихают ожесточённые споры о произошедшем – в том числе и в литературе. Время от времени автор очередного бестселлера о развале СССР «выстреливает» очередным романом в лагерь противников распада, голосуя «За». В противовес ему другой беллетрист – новым, не менее талантливым произведением – решительно голосует «Против».

Удивительно, но авторы «Лисы…» даже не пытаются склонить читателя к своей точке зрения; не выкручивают ему руки, заставляя голосовать «за» или «против». Наоборот, спокойно и взвешенно развивая сюжет в рамках отведённых ему границ (жизнь одной отдельно взятой семьи), и оставаясь на объективных, нейтральных позициях, они позволяют нам самим беспристрастно разобраться, как это было. Погрузившись в увлекательную, и невероятно достоверную сагу о жизни простой русской женщины, читатель сможет сформировать свою собственную точку зрения на эти непростые годы.

Конечно, в романе читатель найдёт и ностальгию по светлым временам, и забавный мир беззаботного детства, щедро сдобренный южной экзотикой, и слёзы первой любви и горечь предательства; его увлечёт и затянет невероятный сюжет с фантастической энергетикой живых человеческих эмоций, гениально переданных авторами – но не это главное. Основным достоинством романа представляется всё же правдивый и очень достоверный слепок уходящей эпохи, с фотографической точностью запечатлённый романистами. Очистив от многолетних наслоений грязи, лжи и политических интриг всё то, что было в истории тех лет, они умудрились сотворить для нас роман-документ, роман-эмоцию, избрав для изложения сюжета простой, но бьющий без промаха, проверенный временем приём: суть политических интриг передаётся с позиций бытового уровня – глазами, мечтами и чаяниями простой русской женщины. Им, авторам, важна не цель политики, а её последствия.

А не это ли главное для нас, читателей?

12.11.2011© Юрий Лопотецкий. Саратов, ноябрь 2011

Симбиоз исторического исследования и человеческой драмы

О романе «Лиса…»

Российская история в большой степени является последовательностью геополитических катаклизмов, радикально меняющих сущность государства. Люди не поспевают за ветром перемен, и для них эти процессы всегда трагичны. Рожденные в Киевский Руси заканчивали жизнь в Улусе Джучиевом. Подданные Золотой Орды в течение одного поколения стали московитами. Жители Московского царства увидели превращение своей страны в империю Петра, впоследствии уничтоженную всего за несколько лет огнем большевистской революции и гражданской войны. Наконец, СССР – «союз нерушимый республик свободных» – распался прямо на глазах у его бывших граждан, а дружба народов, которой прежде гордились как величайшим достижением, в одночасье сменилась непримиримой враждой. Ни одно из прежних воплощений российской державы не было царством добродетели, но люди привыкали к ним, искренне их любили, верно служили им, а главное – считали устоявшийся порядок вещей не только единственно правильным, но и единственно возможным. Тем горшим оказывалось разочарование, когда этот порядок рушился.

Сергей Стукало и Наталья Уланова задались весьма амбициозной целью – написать роман, действие которого происходит на фоне последнего из российских геополитических катаклизмов. Авторы описывают события на протяжении жизни двух поколений, но создают при этом не многотомную эпопею, а весьма динамичное повествование, в котором история подается, если можно так выразиться, в концентрированном виде. Достигается это определенным стилистическим приемом: текст разбивается на короткие фрагменты-сцены, а промежутки времени, пролегающие между сценами, могут быть весьма различными в зависимости от намерений авторов. Такой метод позволяет насытить текст событиями, но избежать скрупулезного (и неминуемо скучного) выписывания подробностей. В то же время эти короткие сцены обязательно содержат яркие детали – приметы описываемого времени.

Вообще, роман Сергея Стукало и Натальи Улановой, являясь, безусловно, художественным произведением, содержит и ярко выраженный публицистический компонент. Авторы проделали огромную работу по сбору и описанию существенных деталей далекого и близкого прошлого. Герои вымышлены, но события и обстановка воспроизводятся с документальной точностью, что делает книгу не только интересной, но познавательной. Исторические события показываются через восприятие современников – обычных людей, с которыми читателю легко ассоциироваться. Такой подход делает повествование интимным, в то же время не лишая его размаха и фундаментальности, и превращает книгу в своеобразный симбиоз исторического исследования и человеческой драмы. Роман, обладающий такими качествами, придется по вкусу весьма широкому кругу читателей.

22.01.2012© Леонид Шустерман. Тель-Авив, январь 2012

Романтизм…

Помните ли вы терпкое значение этого слова, понимаете ли его смысл? Или, как и многие, уже всё забыли и лишь печально улыбаетесь, вспоминая, какими романтичными были в пору своей юности?

Этот вопрос не в упрёк. Авторы не претендуют на то, чтобы упрекнуть читателя в чём-либо.

Им чуждо морализаторство.

Просто… Просто им есть что рассказать и они очень старались быть честными и откровенными, но ещё больше старались быть понятыми.

Это счастье, когда тебя понимают.

Мы писали этот роман около пяти лет и всё это время не жалели себя. Надеемся, что читатель это почувствует, поймёт и оценит.

Итак, это роман.

Роман-триптих. Пока нами написана его первая книга, но она вполне самостоятельна и не содержит незавершенного, непонятного читателю действа.

В фокусе романа – судьба нескольких поколений одной семьи. Событийный фон охватывает без малого сотню лет: начало прошлого века и современность; становление новой российской государственности; многочисленные войны и мирное, но оттого не менее смутное время; революции и стихийные бедствия… Наши герои живут в рамках этого фона. Они влюбляются и женятся, растят детей и, как могут, обустраивают свой быт, воюют и ждут своих близких с войны. Они живут, хотя, чаще всего, им приходится выживать.

Выживать вопреки обстоятельствам.

Итак, представляем Вашему вниманию первую книгу нашего романа.

Что касается продолжения, то оно, как это водится у уважающих себя триптихов, следует.

Вводное слово

Мы сейчас утратили что-то большое и важное, перешли ту грань, которую людям переходить не следует.

А. Лебедь, «За державу обидно»

Когда к власти приходят идиоты, в стране начинается смута.

Политические решения перестают успевать за происходящими в общественной жизни процессами (об их упреждении уже не идет и речи). Неуклюжие, принятые «вдогонку» законы и постановления только усугубляют кризис, срабатывают как катализатор деструктивных явлений, превращают и без того напряженную ситуацию во взрывоопасную.

Революции и гражданские войны – страшный, но вполне закономерный итог такой «политики». В Азербайджане гражданская война началась в январе 1990 года.

Год спустя после этих событий, 17 марта 1991 года, состоялся Всесоюзный референдум о сохранении Союза ССР.

В референдуме приняло участие 80 % внесённых в списки для голосования. 76,4 % из них высказались за сохранение Союза. Органы власти Грузии, Латвии, Литвы, Молдовы, Армении и Эстонии проведению референдума на территории своих республик воспрепятствовали.

Граждане СССР однозначно высказали свое мнение о будущем нашей общей родины, но трое собравшихся в Беловежской пуще проходимцев, воспользовавшись неспособностью первого (и последнего) президента СССР к жестким результативным решениям и действиям, приняли решение о роспуске союзного государства. В пользу того, что это было чистейшей воды авантюрой и наглой профанацией результатов Референдума, говорит хотя бы тот факт, что в принятии этого рокового решения не участвовали представители Узбекистана, Казахстана, Киргизии, Таджикистана и Туркмении – республик, в которых более 90 % электората высказалось за сохранение единого государства. Беловежские авантюристы их просто проигнорировали.

Последовавший за этим решением распад СССР и процесс становления государственности его жалких осколков сопровождало десять гражданских войн. Скромняги-политики и до сих пор стараются называть их «межнациональными конфликтами» и «борьбою оппозиции за власть». На самом деле последствия этой «борьбы» и этих «конфликтов» более чем разрушительны: это развал экономики и экономических связей, это десятки миллионов лишившихся крова беженцев; это десятки тысяч погибших в боестолкновениях и от рук мародёров, насильников и грабителей; это преждевременно сошедшие в могилу от голода и лишений, от отчаяния и горя старики и дети, мужчины и женщины – ни в чем не виноватые, вполне законопослушные граждане некогда великой страны.

Самое искреннее сочувствие вызывают возникшие из большой любви смешанные семьи и рожденные в них дети… Дети, рожденные по любви. Именно они, и любовь их родителей становятся самыми первыми и самыми ужасными жертвами разыгрывающих национальные карты рвущихся к власти проходимцев. Ужасающи и потери среди национальных меньшинств, объявленных в новоявленных «демократиях» «лишними» и подлежащими депортации либо уничтожению. Их и в самом деле уничтожали – в Грузии и в Азербайджане, в Армении и в Молдове… Между тем, горе людей, потерявших своих родных и близких, не имеет национальности. Его глубина измеряется совсем в другой системе координат – болью и ужасом понесённых потерь и утрат.

Потери и утраты, которые невозможно ни возместить, ни восполнить – всегда ужасны. Ужасны, прежде всего, тем, что уже ничего невозможно повернуть вспять. Со всем можно примириться и всё можно простить. Всё, кроме намеренного причинения смерти.

Смертные грехи даже у Господа прощать не принято.

В 1989-91 годах по окраинам «нерушимого» Союза республик свободных уже пролилась первая кровь. Тогда ещё можно было остановить трагедию, число жертв которой оказалось не меньшим, чем в результате самой безжалостной и беспощадной войны. Однако за это благородное дело взялись болтуны и клоуны, и, естественно, последний шанс спасти страну и уже начавший чувствовать себя одним целым народ – был упущен. Самоназначенные «спасители» так ничего и не сделали, чтобы навести в стране порядок и провести давно назревшие реформы, чтобы остановить начавшееся сползание в пропасть. Объявив в ней чрезвычайное положение, клоуны затаились, но это им не помогло. Их объявили путчистами, и пришли арестовывать.

После их ареста война против своего народа приобрела тотальный характер.

Смутное время – это всегда истребление своего народа.

Глава 1
Французская булочка

Азербайджанская ССР, г. Баку. Послевоенное время. 1945-48 гг.

Первые недели ошалевший от наступившего мира город пел, шумел, веселился, распахивая свои объятья каждому, кто возвращался в свои дома и свои семьи, к родным и любимым, к тем, кто их так долго и отчаянно ждал с войны.

Марии, наверно единственной в городе, было не до веселья. Лишь день назад от неё уехал бравый военпред, сволочь такая. Наскоро заскочив в комнату, поцеловал в щёку, не глядя в глаза, подхватил заранее собранные вещи и, пообещав «часто писать и непременно что-нибудь придумать», с явным облегчением хлопнул дверью. Опустившись на переднее сиденье привезшей его машины, он как-то механически, не глядя в сторону её окна, помахал рукой и скрылся в облачке поднявшейся за колёсами пыли.

Надо полагать, что навсегда.

В связи с окончанием войны военные представительства на нефтепереработках сократили, и военпредов, тех, кого не демобилизовали, перевели на новое место службы. Сожительствовавший с Марией «жилец» оставил после себя две банки тушёнки, несколько небрежно упакованных в серую бумагу свёртков, тоненький браслет змейкой и немного денег.

Браслет был золотым, и глазки у змейки отсвечивали малиновыми лучиками искусственных красных рубинов.

Очень красиво.

Покупался браслет почти полгода назад. «К грядущему дню рождения». Уже на следующий день, с утра, «жилец» отвёз его на работу. В сейф. Для лучшей сохранности.

Как он выразился: «До близящегося лета и наступления торжественного дня…»

«Вот он и наступил – „ Торжественный день“, – сказала себе Мария и, залпом допив бокал красного вина, прикупленного к тому же событию, надела на руку браслет. – Интересно, сколько теперь за него дадут?» – подумала она и утерла ладонью повлажневшие глаза, окончательно размазав потекшую тушь по мокрым щекам.

То, что самые счастливые в её жизни дни теперь позади, она поняла сразу.

Не дурочка.

Быстро привыкнув к красивым серёжкам с белыми искрящимися камушками, к тяжёлым разноцветным бусам, ярким платьям, высоким прическам, маникюру, вечерним поездкам в кино и в театр на военном автомобиле с персональным водителем, она совершенно не представляла, как теперь ей жить дальше. Соседки, ещё вчера, под гитару и бутылочку вина, с неподдельным удовольствием разделявшие привалившее ей «бабье счастье», сегодня, крепко уцепив вернувшихся мужей под локоть, проходили мимо гордо и независимо.

Не здороваясь. Словно и вовсе не знакомые.

Их мужья посматривали на неё цепко и оценивающе. По кобелиному. Не найдя интереса в ответном взгляде, некрасиво сплёвывали под ноги и что-то энергично шептали… Наверное, ругались. Жёны делали вид, что происходящее их не касается.

Красивым женщинам их уже минувшего счастья не прощают. Ошибки ещё можно простить, но вот счастье…

* * *

Возвращаться в дом свекрови было глупо и бессмысленно. Да и вряд ли её теперь туда пустят… Мария знала, что та её иначе как «гулящей» не называет. Она и раньше была там на роли – «подай-принеси». Свекровь не могла простить легкомысленной «девочке из прислуги» того, что та «окрутила» её перспективного сына. Её неприязнь не исчезла даже после рождения внука, а уж теперь…

Перед самой войной «перспективный сын» загремел в лагерь по статье «за расхищение и использование служебного положения в корыстных целях», а из лагеря – в штрафбат.

Писем от мужа-зека Мария не получала.

Он не любил писать, она не писала тоже.

Без помощи винившей её во всём свекрови Мария выживала, как могла.

В сорок втором, окончательно сломавшись, по настоятельному совету заводской кадровички, пустила к себе жильца. Каким он будет «квартирантом» было ясно сразу – Мария жила в коммуналке, в которую её выселили с годовалым Валеркой сразу же после состоявшегося над мужем процесса. Из благоустроенной квартиры выселили.

Комнатка у неё теперь была одна-единственная, угловая и не очень просторная.

После ареста мужа жизнь, начавшая было налаживаться, рухнула как карточный домик.

Была тогда такая статья – «С конфискацией имущества».

Теперь жизнь рухнула во второй раз.

«Не судьба, – решила Мария. – Но на завод больше не пойду… Я там своё отработала».

Она кусала губы, мысленно прощаясь с сытым военным временем: с его тушёнкой, яичным порошком, белым хлебом и молодым смехом крепкого весёлого мужчины. У этого времени был горько-сладкий привкус американского шоколада. Мария стонала и мотала головой, вспоминая тёплое плечо, к которому, засыпая, так любила прильнуть щекой…

Оказалось, что тогда, три года назад, решившись на эту «жертву», она вытянула счастливый билет. Хотя и не ради собственной сытой жизни решилась, а ради крошечного сына, которого надо было чем-то кормить и, желательно, делать это каждый день. Ради Валерки…

Мальчишка рос болезненный, ему было нужно хорошее питание, молоко и витамины. Нужны были фрукты. Всё это требовало денег, по военному времени – немалых, а жёны штрафников переводов с фронта не получали.

А потом… Потом она влюбилась.

А кто бы не влюбился? Три года как муж и жена прожили… От нахлынувших воспоминаний засбоило сердце, и закружилась голова. Сильно заныло внизу живота…

Темперамент, язви его…

На какое-то мгновение Марии вдруг показалось, что она просто больна, что у неё температура, а всё случившееся – не более чем вызванный этой температурой морок.

Может, когда она выздоровеет, всё и в самом деле образуется?

В ней всегда жила уверенность, что она рождена для яркой и насыщенной радостными событиями жизни, и обязательно будет счастлива. Мария была оптимисткой и верила, что все невзгоды и несчастья обязательно проходят, что всё ещё наладится. Наладится…

Не важно как, лишь бы наладилось.

Наивная. Впереди её ждали непростые времена. Она начала падать, не подстелив соломки…

* * *

По теневой стороне широкой улицы, упиравшейся одним концом в порт и помпезное здание морвокзала, целеустремлённо шла крошечная женщина. Её губы были плотно сжаты, а сосредоточенный взгляд выразительных карих глаз словно предупреждал: «Меня не тронь!». Правой рукой женщина крепко сжимала ладошку маленького сынишки. Тот явно не поспевал за ней, хотя и очень старался.

Эти двое являли собой полную противоположность окружающей празднично настроенной действительности: они ёжились от взглядов встречных прохожих. Большинство попадавшихся навстречу людей были женщине знакомы и поэтому их улыбки казались ей неискренними – ироничными, даже осуждающими. Впрочем, большинство улыбок именно такими и были.

Военное время кануло в прошлое, а вместе с ним и мораль этого времени. Военная мораль, давно замечено, куда внятнее и человечнее своей мирной сестры, которая, наверное, в силу видимости наступившего благополучия, никому спуску не даёт.

Вскоре женщина и её сын отошли достаточно далеко, и знакомцы перестали попадаться. Женщина облегчённо вздохнула и улыбнулась. У неё даже походка изменилась – стальные каблучки изящных туфелек застучали по асфальту веселее, энергичнее.

Так бы они и шли себе дальше, если бы не французская булочная и её ароматы.

Почему булочная называлась «французской» – никто не знал, – то ли была основана каким-то французом, то ли из-за ароматных французских булочек, которые так полюбились бакинцам.

Возле булочной, вдохнув аромат свежеиспечённой сдобы, мальчик забастовал. Сводящий с ума запах, проникнув в душу давно не видевшего сладенького ребёнка, наполнил её трепетом.

– Мама, купи булочку…

Женщина перестала улыбаться и прибавила шагу.

– Мама!!! Купи булочку! – мальчик выдернул ладошку из её руки и резко остановился.

По его напряжённой позе было видно, что он решил простоять тут до конца жизни.

– Зачем тебе булка? Тебе хлеба мало? – женщина гневно посмотрела на ребёнка. Грозный взгляд не подействовал. – Идиот! – подытожила она. – Ты меня позоришь! Понимаешь – ПОЗОРИШЬ!!!

Мальчик стоял, упрямо поджав губы, и молчал. Глаза его стали наполняться слезами.

– Негодяй! – отметила это дело женщина и, вздохнув, потянула на себя двери булочной. – Иди уж, изверг! – и втолкнула мальчика в открывшийся дверной проём.

Тот на вызванную её раздражением и недовольством грубость внимания не обратил, а тут же бросился к прилавку и, ухватившись за его обитый металлической полосой край, уткнулся носом в сладкий бочок щедро посыпанного сахарной пудрой сердечка. Он вдыхал запах сдобы так долго и отчаянно, словно боялся оглянуться и обнаружить, что мама передумала, и им придётся уйти без покупки. Вдыхал, пока не пришло понимание: «Мама купит!.. Мама!» С трудом оторвавшись от своей такой близкой мечты, он оглянулся на ту, которая вот-вот сделает его счастливым.

– Мама, вот эту!.. Эту!!!

И, поймав в её глазах тень уже почти растаявшего сомнения, тут же ухватил такую аппетитную, такую желанную булку. Он знал, что сомнение – это уже согласие, и поэтому не отпускал своё сокровище из рук, пока мама не рассчиталась с продавщицей, и пока он его не съел. Всё, до последней крошки.

На губах, на носу и на рукавах тёмно-серого драпового пальтишка остались следы сахарной пудры. На пальчиках её не было – слизал до последней пылинки.

Пока мальчик ел, его мама пересчитала оставшуюся в кошельке мелочь и, махнув рукой на твёрдое решение «жить экономнее», купила большую французскую булку. На вечер.

Стоила та столько же, сколько и сердечко, но была куда крупнее.

«Вечером С Валериком чаю попьём, – решила женщина. – Должно хватить на двоих».

– Съел?! Пошли, обжора!

Вторую купленную булку мама положила в коричневый бумажный пакет и спрятала его в сумку, но, заметив напряжённо следящий за её манипуляциями жадный взгляд мальчика, тут же достала свою покупку и сунула ему в руки:

– На! Держи, людоед!!! Сам понесёшь! Но, не дай бог, хоть крошку до дома тронешь!!! Мы одни остались! Одни! Понимаешь? – мальчик испуганно вжал голову в плечи, и женщина, устало вздохнув, сбавила тон: – Не будет у тебя больше булок, дурашка… Твоя непутёвая мама осталась одна. Без друзей. А без друзей – это не жизнь.

* * *

По залитой полуденным солнцем улице торопливо шла крошечная женщина. Взгляд её был сосредоточен, а губы плотно поджаты. Одной рукой она придерживала висевшую на плече чёрную дамскую сумочку, другой – крепко сжимала маленькую ладошку сынишки. В свободной руке мальчик нёс бумажный пакет с французской булкой. Он предвкушал. Несмотря на то, что уже съеденное им сердечко было щедро сдобрено горькими слезами, оно вовсе не показалось ему невкусным.

А вечером у них будет французская булка!

Мальчик решил, что непременно поделится ею с мамой.

Именно тогда он впервые понял, почувствовал, а, почувствовав, вывел для себя главное: когда уходят военные и друзья – жизнь меняется в худшую сторону. Подумав, он решил, что когда вырастет, то станет военным, и что у него будет много друзей. Впрочем, друзей можно и нужно завести уже сейчас.

Завтра. Завтра он этим займётся! А то вон как им с мамой плохо…

Мальчик ещё не знал, что бывает хуже. Причём – гораздо хуже.

Он не знал…

Детство, наверное, потому и принято называть счастливым, что оно многого не знает и быстро забывает обиды. Наш мальчик исключением не являлся, к тому же был на редкость доверчив. А ещё он очень хотел, чтобы и у него были друзья. Без друзей ему было неинтересно.

Самые близкие кандидаты на дружбу жили во дворе, и следующим утром он пошёл во двор, и добросовестно попытался с ними подружиться.

Предложение «дружить» было встречено на удивление благосклонно. В первые же минуты дворовые пацаны научили мальчика хорошему и, как они заверили, «нужному для жизни» слову «шалава». Из-за первой шипящей буквы он никак не мог его выговорить, а когда всё же выговорил, то тут же продемонстрировал новообретённым друзьям это умение. Те его похвалили и посоветовали называть этим словом свою мать.

Гордый своими успехами и тем, что у него теперь есть друзья, Валерка вернулся домой, а там, подкравшись к чем-то занятой маме, обнял её за шею, заставил наклониться и зашептал в самое ухо:

– Мамочка, а ты у меня знаешь кто?

– Кто? – ласково улыбнулась женщина.

– Ссс-шалава…

* * *

«Шалаву» и многое после неё они пережили.

Переживать и забывать подобные мелочи – дело житейское.

Но однажды в дверь сильно постучали, и в комнату тяжело шагнул незнакомый давно не бритый мужчина, в остро пахнущей потом военной форме. Пересекая комнату, мужчина заметно прихрамывал. По тому, как он волочил левую ногу, с усилием опираясь на деревянную палку, было видно, что травма у него недавняя, и он ещё не успел к ней привыкнуть.

В те времена такие травмы называли ранениями.

Перепуганная мать сначала вскочила, ойкнула, а затем, зажав рот дрожащей ладошкой, без сил опустилась на стул.

«Раненый!» – уважительно подумал Валерка и, бросив рисовать зелёный краснозвёздный истребитель, заинтересованно уставился на погоны незнакомца. Красивых золотистых звездочек, как у папы-военного, мальчик на них не обнаружил, и происходящее стало ему неинтересно. Совершенно.

Незнакомец, без спросу уселся на стоявший у стола свободный стул, достал папиросы и чиркнул стрельнувшей весёлым огоньком спичкой.

Вдохнувший табачного дыма Валерик закашлялся, но, прокашлявшись и наскоро оценив обстановку, решил вести себя независимо и вернулся к рисованию. Он знал, что курить плохо, но мама и неприятный чужой дядька, выпустивший уже третье по счёту облако едкого табачного дыма, так и продолжали молчать.

Во всём происходящем присутствовал явный непорядок. С этим надо было что-то делать.

В их комнате никогда не курили.

– Дяденька, а у нас не курят! – сказал Валерик и нахмурился.

Незнакомец удивленно, будто только сейчас обнаружив, что в комнате он не один, посмотрел сначала на мать, потом на Валерку, затем сощурился, хищно, словно заглядывающий в оптический прицел снайпер, и процедил:

– Молодец… Ничего не скажешь – вырастила умника… – он встал и неторопливо захромал к Валерке. Ухватив мальчика за подбородок, задрал его так высоко, что у того закружилась голова, и он чуть не упал со стула.

Не отрывая тяжёлого взгляда от испуганно вытаращенных глаз ребёнка, незнакомец спокойно и размеренно произнёс:

– Слышь, пацан, тут теперь я буду решать: кому, что и как делать. А не ты. Постарайся это запомнить раз и навсегда, – и, немного помедлив, уточнил: – Ты меня понял?

Чуть не описавшийся Валерка еле выдернул подбородок из цепкой, словно клещи, руки. Сглотнув обильно проступившую слюну, он повернулся к замершей в испуге матери и, шмыгнув носом, спросил:

– М-ма-мочка, эт-то кто?..

– Это твой папа, Валерик… Папа Саша…

Ребёнок ошалело уставился на взрослых, ничего не понимая…

Он знал, что его папа – военный. Офицер. И что он уехал, но очень скоро вернётся и заберёт их к себе… А этот дядька был совсем другой! Но мама сказала, что он – тоже папа, а маме Валерик привык верить.

Хотя… Два папы сразу – это было многовато для их маленькой комнаты.

Немного подумав, Валерка решил, что из тех военных, у которых на погонах нет звёздочек, папы получаются неправильные. Совсем не такие как надо. Таких пап можно и не любить.

Тем временем «папа Саша» раскурил вторую папиросу и, обращаясь к матери, подытожил:

– Всё знаю… Будем считать, что простил. Завтра приду сюда жить.

Когда новоявленный папаша ушел, Валерка, весь в слезах, бросился к матери и, крепко обхватив её за шею, разрыдался. Мария сидела молча, уставившись в окно остекленевшими глазами. Изредка она касалась макушки сына бледными губами, но делала она это машинально, поскольку мысли её были где-то далеко.

За окном полыхал удивительной красоты закат.

Вечерело.

– М-м-мамочка, – всхлипывал испуганный мальчик, – м-м-мамочка, скажи ему, чтобы больше не приходил! М-м-мамочка… Он чужой, я его не знаю… М-м-мамочка…

– Не плачь, Валерик, успокойся, – Мария ещё раз поцеловала ребёнка, обняла и прижала его к себе.

Крепко-крепко.

Они, обнявшись, сидели в наступающих сумерках и молчали. Сидели долго, не включая света. И мать и сын пытались успокоиться, но успокоение не приходило. Наверное, потому, что положение у них было безвыходным.

В конце концов, Валерик уснул, а Мария ещё долго не решалась потревожить его сон.

Она думала.

Пару часов спустя молодая мать отстранила проснувшегося ребёнка и тяжело поднялась со стула. Разминая затекшие ноги, она прошлась по комнате, внимательно осматривая её и собирая оставшиеся от уехавшего жильца вещи. Побросав найденное в старую наволочку, прошла к буфету, открыла его дверцу и взяла с нижней полки стопку фотографий. Главный компромат.

Не удержавшись, принялась их рассматривать. В чёрно-белых тонах, запечатленная на плотной фотографической бумаге, замелькала её ещё недавно яркая и счастливая жизнь. Перебиравшие фотографии пальцы дрожали, и дрожал подбородок. Подступили слёзы, но, после нескольких глубоких вдохов, Марии удалось взять себя в руки: «Всё, ушёл караван…»

– Валерик, сыночек, когда вырастешь, постарайся жить так, чтобы у тебя в доме была радость. И не только по праздникам, а каждый день. Понял, золотко моё? Мы с тобой, на свою беду, узнали, каково оно, когда есть счастье… Теперь будем просто так жить. Без радости. И без счастья. На, посмотри. Может, что хорошее в памяти и останется… – Мария положила фотографии на кровать и вышла на кухню за эмалированным тазиком и спичками.

Вернувшись, выхватила снимки из рук разглядывавшего их сына. Сложив их горкой на дне тазика, чиркнула спичкой. Не понявший её ожесточения и всего происходящего Валерка захныкал. Правда, разреветься в полный голос, как обычно, в этот раз он не решился.

Потерянное счастье горело плохо, то и дело норовя погаснуть. Но, по прошествии получаса, оно всё же превратилось в чёрные скукоженные хлопья. Дождавшись, когда огонь погаснет, Мария схватила наволочку с вещами военпреда и выскочила за дверь. Отсутствовала она недолго. Вернувшись и вдохнув запах сгоревшей бумаги, Мария всё же расплакалась. Почувствовав изменение её настроения, Валерка всхлипнул, раз и другой, и вскоре, не удержавшись, присоединился к ней в полный голос. Потом, когда слёзы иссякли, они долго сидели крепко прижавшись друг к другу, и Мария зачем-то сказала строгим голосом, что слабыми они были в последний раз в жизни. Больше их слёз никто не увидит, как бы им ни было плохо. Не дождутся!

– Придётся терпеть, Валерик, – заметила она. – Он тебе отец, а мне – муж, – и, утерев слёзы, добавила: – Да и не проживём мы одни, сынок…

* * *

Папа Саша пришёл ранним утром. Дверь открыл без стука и, буркнув что-то неопределённое, уронил возле пустовавшей вешалки потёртый растрескавшийся чемодан и две связки книг. Шагнув в комнату, сбросил с плеч туго набитый вещмешок.

И как всё это при такой хромоте без вчерашней палки донёс?

Развязав горловину мешка, мужчина достал из него красивое шёлковое одеяло. Небрежно, словно брезгуя, кинул его на кровать.

– Мать передала. Завтра ждёт нас к обеду. Внука захотела повидать… – сказал он и, иронично хмыкнув, добавил: – Во дворе работу провёл. Больше ни одна собака не тявкнет, – затем, шагнув к сыну, протянул было руку, намереваясь погладить того по голове, но испугавшийся Валерка увернулся и убежал.

– Ты не мой папа! Мой папа дома не курит!!! – заявил он свежеобретённому отцу уже в дверях.

Тот взглянул на жену, неприязненно сощурив глаза. Так смотрят на мёртвых врагов или на тех, кого вот-вот убьют.

Мария испуганно отвернулась, сделав вид, что занята чем-то мимолётным, но очень важным, не терпящим отлагательства.

– Так значит? Ну-ну… – мужчина достал из кармана пачку «Беломора» и вышел на крыльцо.

Дома Валеркин папа больше не курил. Никогда.

Отношение дворовых пацанов к Валерке изменилось разительно. Они первыми подошли, первыми поздоровались, а затем долго хлопали ошалевшего от такой неожиданности мальчика по плечам и по спине, излишне радостно поздравляя с возвращением отца. Потом, осторожно косясь в сторону крыльца, почему-то попросили забыть такое хорошее слово «шалава». Валерка искренне обрадовался столь тёплому к нему отношению и радовался ему ровно до тех пор, пока, взглянув в сторону крыльца, не увидел там свежеобретенного папу, курившего «Беломор» и внимательно следившего за развитием событий.