Текст книги "Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка»"

Автор книги: Сергей Солоух

ГЛАВА 14. ШВЕЙК В ДЕНЩИКАХ У ПОРУЧИКА ЛУКАША

С. 187

Фельдкурат продал Швейка поручику Лукашу

Jindřich Lukáš (или как положено немецкому офицеру – Heinrich Lukas) – второй, если не первый по важности персонаж романа. Единственный, помимо собственно Швейка, герой, находящийся в центре всех четыре книг романа. Ни у кого нет сомнений, что прототипом этого прекрасного офицера и человека послужил реальный ротный командир Ярослава Гашека (velitel setniny или roty) – поручик Рудольф Лукас (nadporučík Rudolf Lukas, 1886–1938, см. комм., ч. 1, гл. 14, с. 198). Это был профессиональный военный, закончивший первую мировую в чине капитана (hejtman, Hauptmann) и дослужившийся впоследствии, уже в армии Чехословацкой республики, до звания майора.

Все исследователи сходятся в том, что романный Лукаш описан с большой симпатией и, главное, с большой достоверностью, выдумана Гашеком и гипертрофирована лишь неутолимая слабость к женскому полу. Весьма примечательно и то, что сам реальный Рудольф Лукас сохранил самые лучшие воспоминания о своем солдате Ярославе Гашеке. Согласно замечательному свидетельству Яна Моравека (Jan Morávek), сумевшего в 1924 году разыскать и разговорить самых близких Гашеку однополчан (JM 1924), Рудольф Лукас, в двадцать четвертом уже капитан чехословацкой армии и после войны в домашнем архиве хранил, сам перечитывал и дал полистать интервьюеру из газеты «Чешское слово» («České slovo») записную книжку с фронтовыми стишками будущего автора «Швейка». Нравились, наверное. О самом же солдате Гашеке его бывший командир отозвался так:

Hašek mne překvapil. Byl opravdu dobrý voják. Nepil, ačkoliv měl к tomu dosti příležitosti a svým humorem udržoval kamarády v dobré náladě… Rovněž musím podotknout! že nebyl zbabělým. Prapodivný člověk! Najednou však provedl nějakou pitominu!

Он удивлял меня. Он был хорошим солдатом, не пьянствовал, хотя имел возможностью это делать, и главное, своими шутками всегда поддерживал хорошее настроение товарищей… И он определенно не был трусом. Да, удивительный человек, но способный при этом на самую неожиданную и глупую выходку.

Давние военные приказы подтверждают слова Лукаса о храбрости Гашека. Оказавшись на фронте в Галиции, этот человек, ранее осужденный за дезертирство на три года с отложенным сроком исполнения приговора, не только был прощен, но за отвагу и прочий героизм произведен летом 1915-го в ефрейторы (svobodník, Gefreiter) и даже представлен к серебряной медали за храбрость (stříbrná medail za statečnost). Подобным же образом проявил себя Гашек и по другую сторону фронта, во время славных боев чешских легионеров под Зборовом. Как пишет Радко Пытлик: «Приказом от 21 октября [1917] по первому стрелковому полку имени Яна Гуса за заслуги на поле боя и при тарнопольском отступлении награжден георгиевской медалью четвертой степени» (Rozkazem 1. stř. pluku Mistra Jana Husi z 21. října je za zásluhy v bitvě a v tamopolském ústupu vyznamenán medailí Sv. Jiří čtvrtého stupně).

Все это, безусловно, имеет самое прямо отношение к роману о бравом солдате Швейке и к тем словам, которые говорил Гашек гражданской жене Александре Львовой, принимаясь за книгу, обещанную другу-издателю Франте Сауэру (СР 1998): «Не только посмеюсь над всеми этим дураками, но и покажу наш подлинный характер и на что он способен» (Vysměju se všem těm pitomcům, a zároveň ukážu, jaká je naše pravá povaha a co dokáže). Вполне возможно, что в окопах и в атаке, если бы Гашеку довелось и в этих обстоятельствах описать Швейка, этот болван и недотепа оказался бы нисколько не меньшим героем и храбрецом, чем его создатель в реальной жизни. Удивительным человеком, способным, однако, на самые дурацкие и неожиданные поступки.

У поручика Лукаша собралась однажды теплая компания. Играли в «двадцать одно».

Весьма любопытно то, что Гашек заставляет Лукаша играть в карты первый и последний раз в романе. Как будто бы лишь для того, чтобы тот выиграл свою судьбу – Йозефа Швейка.

«Двадцать одно» (jednadvacet, око bere, око, jedník) – весьма напоминает русский варианта игры с тем же названием, с той только разницей, что используется марьяжная колода в 32 карты. См. комм., ч. 1, гл. 1, с. 39. Стоимость карт от семерки до десятки в соответствии с номиналом, младший и старший валеты – 1 очко, король – 2 и туз – 11.

С. 188

Понимаете, пошел ва-банк

В оригинале: Hopal jsem to všechno. Смысл передан верно, утрачена, однако, моносилабика терминологии, употребляемой во многих чешских карточных играх и далее в тексте главы. «Нор», – говорит игрок, когда перестает брать карты и наступает черед банкомета. Если игрок перебирает, то произносит «trop». См. далее в этой же главе с. 169. Сравни также flek, re, tutti и т. д. в марьяже. См. комм., ч. 4, гл. 1, с. 268.

В немедленно следующем фрагменте hop переводится тремя разными способами, сначала: «а ну-ка», потом «играю» и, наконец, «покупаю».

С. 190

– А ну-ка… – сказал он, когда пришла его очередь. – Всего очко перебрал, – добавил он. – Ну, значит, играю, – сказал он, когда подошел следующий круг. – Покупаю! Стоп!

Оригинал:

«Нор», ozval se polní kurát, když byla řada na něm. «Jenom o oko», hlásil, «přetáh jsem».

«Tak tedy hop», řekl při druhém chodu, «hop – blind».

«Нор – blind» – здесь уже смысловая ошибка. Фельдкурат не просто говорит «хоп», а «хоп втемную». То есть у него на руках, например, 17, и в случае перебора (а это уже произошло в предшествующей раздаче) придется вновь положить в банк ставку плюс штраф (обычно еще одна ставка), а это, возможно, больше тех денег, которые у попа остались, и тогда он решает сыграть втемную, все или ничего, и говорит «хоп», не открывая последнюю карту. В этом случае начинает набор банкомет. Или переберет, или возьмет меньше. В романе банкомет набирает 20, фельдкурату приходится открывать темную карту, с ней вместе только 19.

– Двадцать, – объявил банкомет,

– А у меня девятнадцать, – произнес фельдкурат тихо.

– А что, сорвали банк у вас или же вы на понте продули? – спокойно спросил Швейк.

В оригинале: «А bylo v banku hodně?» otázal se Švejk klidně, «nebo jste málokdy dělal forhonta?». Здесь любопытно, что в Чехии при игре в двадцать одно первого понтера называют так же, как и в чешском марьяже, левого от раздающего игрока – forhont. Правого – zadák. Иногда форхонта зовут и по-чешски – předák. В любом случае, роли меняются после каждой раздачи, форхонт становится раздающим, задак – форхонтом, а раздающий – задком. У марьяжного форхонта целый ряд специальных прав при торговле и объявлении козырей, у форхонта в «очко» лишь одно и весьма сомнительное – первым пойти ва-банк и отсечь всех прочих. Собственно, этим Швейк и интересуется: держал ли Катц банк или, наоборот, оказавшись вдруг форхонтом, пошел ва-банк.

Жил в Здеразе жестяник, по фамилии Вейвода,

В оригинале: Na Zderaze žil nějakej klempíř Vejvoda. Na Zderaze – название улицы, находящейся между Влтавой и Карловой площадью в Праге. Жестянщик живет на улице с этим названием. На Здеразе, а не в местечке с таким названием, как это выглядит у ПГБ.

Следует отметить, что Гашек не только любит давать героям имена знакомых, но и частенько одни и те же разным героям. Например, как в этом фрагменте. То же имя см. вновь: ч. 3, гл. 4, с. 209. Тамошний Вейвода – десятник из Вршовиц.

частенько игрывал в «марьяж» в трактире позади «Столетнего кафе»

Stoletá kavárna находилась Na Zderaze, 267. Ныне на этом доме можно увидеть только закрашенную вывеску. Самого кафе уже нет.

Все проиграли, банк вырос до десятки.

И далее:

Банк рос, собралась там уже сотня. Из игроков ни у кого столько не было, чтобы идти ва-банк

Оригинал:

Všichni se ztropili а tak to rostlo do desítky.

И далее:

bank rošt, a už tam byla stovka. Z hráčů nikdo tolik neměl, aby to mohl hopnout

Использование hop и trop, исчезнувших из перевода, еще раз отмечать нет смысла, а вот легкую утрату сути надо. Všichni se ztropili – это не просто «все проиграли», а «все перебрали», то есть везет Вейводе действительно невероятно, поскольку при переборе банк растет в два раза быстрее из-за штрафов; отсюда и скоро набежавшая десятка.

Только и было слышно: «Маленькая, плохонькая, сюда»

Как поясняет Бржетислав Гула (BH 2012), такие слова банкомета выдают его страстное желание скорее закруглиться и забрать банк. Сделать это чешские правила игры в двадцать одно разрешают в том случае, если при раздаче банкомету придет первой одна из трех карт – семерка (маленькая – malá) или восьмерка, король (плохонькая – špatná). Тогда он может с чистой совестью и не встречая возражений со стороны партнеров забрать текущий банк, а колоду передать другому желающему пометать.

С. 192

В одной только тарелке, куда откладывали часть выигрыша для трактирщика, на клочках бумаги было более трехсот тысяч.

Считалось, что за игрой гости пивной забывают все, не пьют и не едят, а место занимают, поэтому должны часть банка откладывать гостинскому в виде компенсации в специальную мисочку. Называется она – pinka, точно так же, как и сама доля (очередной немецкий дериват от Pinke). В оригинале: Jenom v pince bylo přes 300.000 na samých útržkách papíru

Выбежал прямо на Мысликовую улицу за полицией

Мысликова (Myslíkova) – улица перпендикулярная На Здеразе. До перекрестка от Столетовой кафейни меньше ста метров.

Здеразский угольщик оказал сопротивление, и его увезли в «корзинке»

См. комм., ч. 1, гл. 1, с. 27.

С. 193

бурчал себе под нос невероятную смесь из разных народных песен: «Около Ходова течет водичка, наливает нам моя милая красное пиво. Гора, гора высокая, шли девушки по дорожке, на Белой горе мужичок пашет…»

В оригинале фрагмент организован как стих:

 
Okolo Chodova teče vodička,
šenkuje tam má milá pivečko červený.
Horo, horo, vysoká jsi,
šly panenky silnicí,
na Bílé hoře sedláček oře.
 

И это понятно, потому что одна строчка – одна песня, которых ровно пять. Первая:

 
Vokolo Chodova teče vodička, vokolo Chodova teče vodička.
Vokolo ní zelená se, vokolo ní zelená se travička.
Šel sem já tamtudy jenom jedenkrát, šel sem já tamtudy
jenom jedenkrát.
Viděl sem tam mou milou, mou panenku rozmilou, s jiným stát.
 

Вторая:

 
Na Radlické silnici stojí domek malý,
šenkuje tam má milá, rozmilá, pivečko červený!
 

Третья:

 
Horo, horo, vysoká jsi!
Má panenko, vzdálená jsi
Vzdálená jsi za horama,
vadne láska mezi náma.
 

Четвертая:

 
Šly panenky silnicí, silnicí, silnicí,
potkali je myslivci, myslivci dva.
Kam panenky, kam jdete, kam jdete, kam jdete?
Která moje budete, budete má?
 

Пятая:

 
Na Bílé Hoře sedláček oře, má hezkou dceru, dej mi ji bože.
Hej župy župy okolo chalupy, hej župy župy žup!
Kdybych Ji dostal, to bych si výskal, tři sta tolarů
bych s ní vyzískal.
Hej župy župy okolo chalupy, hej župy župy žup!
 

Итак, первое, что увидел в это утро поручик Лукаш была честная, открытая физиономия бравого солдата Швейка

Ярда Шерак весьма убедительно доказывает, что квартира поручика Лукаша, вероятнее всего, находилась на противоположном конце тогдашней Праги, если смотреть от Карлина, в котором квартировал фельдкурат Кац, недалеко от вршовицких казарм (JŠ 2010). Подробнее см. ч. 1, гл. 14, с. 232.

Если же Ярда не ошибается, то из этого следует любопытнейший вывод. В начале романа поручик Лукаш служит в 73-м пехотном полку, так как во вршовицких казармах квартировал именно этот герцога Вюртембергского 73-й пехотный полк (Infanterieregiment Albrecht von Württemberg Herzog Nr. 73) И, соответственно, принадлежащая полку школа вольноопределяющихся, в которой преподавал романный офицер. См. также комм, к другому фрагменту романа, подтверждающему такую возможность, ч. 1, гл. 15, с. 248.

Следует отметить, что подлинный командир Ярослава Гашека, Рудольф Лукас, никогда не менял полка. После училища начал службу в пражских карлинских казармах 91-го первого полка, а в 1911-м был переведен в другой батальон того же полка, располагавшийся в Ческих Будейовицах, где и встретил войну.

С. 194

Институт денщиков очень древнего происхождения. Говорят, еще у Александра Македонского был денщик. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что в эпоху феодализма в этой роли выступали оруженосцы рыцарей.

Один из самых крупных чешских гашковедов в частной беседе замечал, что эта часть главы – фактически вставной фельетон. И как образец журналисткой формы выгладит типичным для Гашека. С этим несомненно можно и нужно согласиться, лишь еще раз отметив столь характерную для жанра отсылку к древней истории. См. ч. 1, гл. 7, с. 84.

А то мы прочли бы там, как альмавирский герцог во время осады Толедо с голода съел без соли своего денщика

Герцог альмавирский (vévoda z Almaviru). По всей видимости, искажение имени графа Альмавива (Le comte Almaviva) из пьес Бомарше о Фигаро. Детально исследовавший вопрос Йомар Хонси утверждает, что топонима «Альмавир» в Испании не было и нет (JH 2010).

Какой-то особой, оставшейся в истории Испании осаде Толедо не подвергалось вплоть до тридцатых годов XX века, когда во время Гражданской войны гарнизон крепости – военной академии Альказар (Alcázar) не сдался превосходящим силам республиканцев. Понятно, что Гашек никак не мог предвидеть это событие. Мог просто помнить, что Толедо – столица Ла Манчи, родной провинции Дон Кихота и его денщика Санчо Пансы.

См. также рассказ вольноопределяющегося Марека о поедании другим испанским командиром испанского же подчиненного ч. 3, гл. 2, с. 134.

С. 195

денщика альмавирского герцога, которые позволили бы своим господам съесть себя без соли.

Рассуждение Марека о благородной жертвенности акта поедания подчиненных без соли см. там же, ч. 3, гл. 2, с. 134.

Так, в 1912 году в Граце

В оригинале: (ve Štýrském Hradci), в Граце, что в Штирии. Но это и не ошибка, без такого уточнения на языке оригинала можно спутать с каким-то из множества других замков – Градцев – Hradec Králové; Jindřichův Hradec и т. д. Немецкое название Graz. Второй по величине город Австрии, центр южной федеральной земли Штирия.

В ПГБ 1929 совершенно по-чешски – в Штирском Градце. См. также довольно бессмысленное немецко-чешское соединение Штирский Грац – комм., ч. 4, гд. 1, с. 262.

потому что проделал этот эксперимент лишь во второй раз.

В оригинале слово «эксперимент» отсутствует: poněvadž to udělal teprve podruhé. Потому что сделал такое (подобное) только второй раз. Именно так в ПГБ 1929.

В ПГБ 1956 «проделал эту штуку»

Во время войны эти фавориты часто награждались большими и малыми серебряными медалями за доблесть и отвагу.

По данным странички D-1945, посвященной всякого рода жетонной и прочей кованой-клепаной продукции, упоминаемой в романе. Линейка австрийских медалей «За храбрость» была следующей.

Золотая медаль – 4 см в диаметре (желтый металл или позолоченное серебро).

Большая серебряная (серебряная медаль I класса) – 4 см в диаметре.

Малая серебряная (серебряная медаль II класса) – 3,1 см.

Большая бронзовая – 3,1 см.

На аверсе всех – профиль молодого Франца Иосифа.

Необходимо пояснить также (с учетом спутанной хронологии в романе см. комм., ч. 1, гл. 14, с. 208 и принимая время «по Гашеку» за декабрь 1914-го), что солдаты могли быть награждены к описываемому моменту только серебряными и золотыми медалями «За храбрость». Еще одна солдатская награда – бронзовая – появилась только 14 февраля 1915 года.

Награжденный имел право на пожизненную пенсию. 18 сентября 1914 года был установлен ее размер: за золотую медаль – 30 крон в месяц, за серебряную первого класса – 15 и за серебряную второго класса – 7,50. Неплохие денежки (см. комм., ч. 1, гл. 6, с. 74).

Награжденные бронзовой медалью после ее введения прав на пенсию не имели. Повторные награждения не приводили к увеличению размера пенсии.

В ч. 3 книги генерал-от-сортиров потребует представления Швейка к большой бронзовой медали за его образцовое поведение на горшке. См. комм., ч. 3, гл. 2, с. 110.

С. 196

Денщик был в самых интимных отношениях с ординарцем, уделял ему обильные объедки со своего стола и делился с ним своими привилегиями. К триумвирату присоединялся обыкновенно и старший писарь.

Стоит отметить, что именно эта троица: денщик (důstojnický sluha) – Балоун, ординарец (ordonanc) – Швейк и старший писарь (účetný šikovatel) – Ванек, на самом деле фельдфебель, старшина, станут центральными персонажами ч. 3 и 4 романа.

С. 197

Я знал одного пленного денщика, который вместе с другими прошел пешком от Дубно до самой Дарницы под Киевом.

Собственный пеший маршрут попавшего 24 сентября 1915 года под Хорупанью в русский плен Гашека. От Хорупани до Дубно 15 км.

Дубно – город на территории нынешней Украины. В пору первой мировой войны эта часть теперешней Украины находилась в составе Российской империи. Осенью 1915-го, а именно 8 сентября, этот город был оставлен русскими войсками под натиском австрийцев; таким образом, как справедливо замечает Йомар Хонси (JH 2010), никакие пленные солдаты королевской и императорской армии, включая самого Гашека, не могли через него проходить две недели спустя, следуя в Киев. Другое дело, что расстояние от Хорупани до Дубно всего-то ничего и потому из чешского далека в 1921 году эта пара вполне уже могла казаться автору романа одной неразделимой точкой.

Дарница – в настоящее время район Киева. В годы Первой мировой войны – дальний пригород, где находился знаменитый своими невыносимыми условиями пребывания транзитный лагерь для военнопленных. Гашеку повезло, он провел в Дарнице всего несколько дней и уже поездом был отправлен в лагерь постоянного содержания – Тоцкое, Оренбургская область. Здесь на месте будущего советского ядерного полигона будущий автор «Швейка» пробыл с октября 1915 по июль 1916, пока не вступил в Чешскую дружину. См. комм., ч. 1, гл. 11, с. 153.

потом доехать с этим до самого Ташкента

В Ташкенте находился еще один лагерь постоянного содержания военнопленных. Упоминается также в воспоминаниях литературного антипода Гашека, романтика и генерала Рудольфа Медека (Rudolf Medek).

и умереть на своих чемоданах от сыпного тифа в лагере для военнопленных

Заболевание, просто косившее людей в годы русских беспорядков. Сам Гашек дважды перенес тиф. Первый раз военнопленным во время пребывания в тоцком лагере и снова в 1919-м в Уфе, уже красным комиссаром. Ухаживавшая за ним молоденькая сотрудница большевистской типографии Александра Львова стала впоследствии гражданской женой будущего автора «Швейка».

Они-де штурмовали Сокаль, Дубно, Ниш, Пиаву.

Сокаль – город на территории современной Украины, в 80 километрах на север от Львова. Во время первой мировой войны входил в состав Австро-Венгрии. Это был крупный железнодорожный узел, который с одинаковым упорством хотели захватить русские и удержать австрийцы. В июле 1915 года здесь происходили тяжелые бои, в которых принимал участие 91-й пехотный полк Ярослава Гашека. Рота будущего автора «Швейка» лишилась в результате половины своего личного состава. Именно после этих боев Гашек был произведен в ефрейторы и представлен к медали за храбрость. См. комм., ч. 1, гл. 14, с. 187 и ч. 2, гл. 5, с. 487.

Ниш (Niš) – город на юго-востоке Сербии недалеко от границы с Болгарией. После взятия Белграда 9 октября 1915 года сюда была перенесена столица Сербии. Пал в январе 1916-го под объединенными ударами войск Австрии, Германии и Болгарии.

Пиава (Piava, ит. Piave) – река в северной Италии, ставшая естественной линией фронта после отступления за нее войск Антанты под тяжелыми ударами австрийцев зимой 1917-го. Вторая битва за Пиаву (обычно именно она и подразумевается, когда упоминается словосочетание «битва за Пиаву») началась летом 1918-го (15–23 июня) с попытки прорыва австрийцев на правый (восточный) берег. На этот раз верх взяли силы Антанты, отразившие наступление и уничтожившие войска Тройственного союза, которым в самом начале операции даже удалось захватить довольно обширный плацдарм на итальянском берегу. Чехи и словаки принимали участие в этих боях по обе стороны фронта. Как в составе своей, тогда родной австрийской армии, так и в частях Чешского легиона на стороне Антанты.

С. 198

Поручик Лукаш был типичным кадровым офицером сильно обветшавшей австрийской монархии. Кадетский корпус выработал из него хамелеона: в обществе он говорил по-немецки, писал по-немецки, но читал чешские книги, а когда преподавал в школе для вольноопределяющихся, состоящей сплошь из чехов, то говорил им конфиденциально: «Останемся чехами, но никто не должен об этом знать. Я – тоже чех…»

Прототип романного героя, реальный Рудольф Лукас, был немцем. Во всяком случае, в его доме говорили на языке отца – немецком, а не матери-чешки. Благодаря обнаруженной Йомаром Хонси в архивах Брука над Лейтой записи о регистрации брака поручика (тогда уже капитана) Рудольфа Лукаса с Анной Марией Бауэр (Anna Marie Bauer) мы теперь точно знаем имена родителей офицера: отец – Генрих Лукас (Heinrich Lukas), мать – Йозефа, в девичестве Скоупа (Josefa Skoupá).

Любопытно, что именно Генрихом/Йндржихом (Heinrich/Jindrich) сделал Лукаша в своем романе Гашек. Интересно и то, что вопреки распространенной легенде фамилию свою подлинный поручик Лукас никогда не менял на более чешскую Лукаш а всегда, даже в чехословацкой армии, оставался «немцем» Рудольфом Лукасом. О чем свидетельствуют и документы в Центральном военном архиве (Vojenské Ústřední Archiv), и фото надгробного камня офицера, помещенное в книге Милана Годика (М. Hodík. «Švejk – fikce а fakta»).

Когда по окончании Первой мировой Рудольф Лукас принял решение стать офицером в армии новой славянской республики, ему пришлось учиться на языковых курсах в Праге (с октября 1920 по январь 1921), чтобы подтянуть чешский, а после окончанрш еще и сдавать экзамен на владение языком (HL 1999).

Авторство бессмертного выраженрш «Останемся чехами, но никто не должен об этом знать. Я – тоже чех…» («Buďme Češi, ale nemusí о tom nikdo vědět. Já jsem taky Čech») традиционно приписывают маршалу Радецкому. См. комм., ч. 1, гл. 7, с. 86, а также «случай капитана Сагнера», комм., ч. 3, гл. 1, с. 68.

 
А как ноченька пришла.
Овес вылез из мешка,
Тумтария бум!
 

Это строчки из популярной народной песни, имеющей множество вариаций конечного вокализа и žumtarijá bum, как здесь (в переводе обрусело в «тумтария», но далее в тексте перевода: см. ч. 3, гл. 4, с. 198, начальное «ж» с необъяснимой непоследовательностью восстановлено), и výdr um pum pum, и výdr um pum hejsasa, и župajdi, župajdá в разнообразных иных вариантах.

 
Oves v pytli / Овес в мешке
Jede sedlák do mlejna, župajdi, župajdá.
Čtyřma koňma vranejma, župajdiajdá.
Jede sedlák do mlejna, župajdi, župajdá.
Každa holka ráda dává, župajdi, župajdá.
Každa holka dá. Dá, a nedá, dá a nedá, proč by nedala.
Když do mlejna přijeli, na mlynáře se ptali.
Ptáme se tě, mlynáři, kam se ten oves složí.
Složte ho do mlýnice, к Andulčině postýlce.
Andulka jde večer spát, nechá oves kde je stát.
A když bylo v půlnoci, oves z pytle vyskočí.
A když bylo půl jedný, oves si hned hup na ní.
A když přišel bílý den, oves skočil oknem ven.
A když přišel za týden, holka pláče celý den.
A když přišel za měsíc, holka pláče ješte víc.
A když přišel svátý Duch, holka nosí velký břuch.
A když přišel svátý Jan, narodil se Florián.
A když bylo dvacet let, oves nové ovsy plet.
 
 
К мельнице крестьянин едет, жупайди, жупайда.
Вороной четверкой правит, жупайдаяда
К мельнице крестьянин едет, жупайди, жупайда,
Всяка девка рада дать, жупайди, жупайда
Всяка рада. Дать не дать, а чего бы ей не дать.
 
 
Как до мельницы домчали, так ему вопрос задали.
Ты нам, мельникам, скажи, куда мешок овса сложить.
Да за жернов, за крылатку, к Аннушке в ее кроватку.
Аннушка приходит спать и ложится на кровать.
 
 
Только полночь наступает, овес наружу вылезает.
Из мешка он быстро скок, и на девушку прилег.
А как только брезжит день, он в окно да за плетень.
 
 
Как неделя миновала, девка горько зарыдала,
А как месяц миновал, с нею дом весь зарыдал.
А как день святого Духа, уже видно стало брюхо.
А как день святого Яна, так рожденье Флориана.
А как двадцать лет промчится, вновь овса тьма народится.
 

Веселый солдатский вариант припева с комментарием самого Гашека:

Это была старая солдатская песня. Ее, вероятно, на всех языках распевали солдаты еще во время наполеоновских войн.

См. ч. 3, гл. 4, с. 205.

Здесь же, забегая вперед, можно отметить, что, действительно, есть польский и немецкий варианты, но если польский очень близок к чешскому – U młynarza Marcina była piękna dziewczyna, то воинственный тевтонский созвучен лишь лихостью припевки:

 
juchheidi, juchheida!
niemals ich den Mut verlier,
juchheidi, heida!
Diene meinem König treu,
lieb mein Mädchen auch dabei,
juchheidi, heida!
 
 
Йодлейды, йодлейда.
Страх не ведал никогда,
Йодлейды, ура!
Королю я верен буду,
И подругу не забуду.
Йодлейды, ура!
 

См. также еще одну чешскую вариацию этой песни, комм., ч. 3, гл. 3, с. 183.

и ни к кому не подлизывался

Замечательный пример романного русизма. В оригинале чешское слово «угодничество, подхалимство» – podlézání – имеет совершенно замечательный русский вариант написания – podlízání (neznaje ve služebním poměru žádného podlízání) c í вместо é. A собственно «подлизываться» по-чешски – lichotit se и lézt do zadku.

Весьма примечательно в этой связи использование столь редкого варианта написания слова «подхалимничать» – podlízání – антиподом Гашека, автором героических книг и романов о Чешском легионе Рудольфом Медеком (Rudolf Medek). Бывший русский военнопленный и будущий чешский генерал так пишет о некоторых своих товарищах по плену и легиону в романе Великие дни (Veliké dni: Román z války—1924):

A pak se mi protiví to jejich podlízání ke každé ruské negramotné tlamě.

И после этого у меня вызывал отвращение их подхалимаж каждой неграмотной русской морды.

С. 199

Он родился в деревне среди темных лесов и озер южной Чехии и сохранил черты характера крестьян этой местности.

Южная Чехия – родные места родителей Ярослава Гашека. Прообраз романного Лукаша, подлинный поручик Рудольф Лукас родился в 1886 году совсем в другом месте, далеко на востоке от юга Чехии в городе Надюварад (Nagyvárad), нынешняя Орадя (Oradea) на территории Румынии. Детство и юность провел в северной «немецкой» Чехии, в Подмокли (см. ч. 1, гл. 10, с. 141) и Смихове – тогда самостоятельном городе, а теперь округе Праги (HL 1999).

С. 200

Животных Лукаш любил чрезвычайно.

Животных, особенно собак, очень любил сам автор «Швейка» Ярослав Гашек.

У него была гарцкая канарейка, ангорская кошка и пинчер.

Пинчер в оригинале: stájového pinče, миттельшнауцер. См. комм, здесь же, ч. 1, гл. 14, с. 208.

– Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, – это гарцкая канарейка.

В оригинале, обращаясь к Лукашу, Швейк называет звание по-чешски рапе nadporučíku, но любопытно не это, а то, что здесь нет нарушения правил языка, оба слова в звательном падеже, далее по мере развития действия в этой же главе, как только разговор перейдет к предмету фривольному и неформальному – женщинам, Швейк сейчас же перейдет на народный вариант с немецким дериватом, будет обращаться – pane obrlajtnant, при этом уже не затрудняя себя образованием звательной формы второго слова – obrlajtnante. Совершенно аналогично, например, в части третьей романа капитан Сагнер, начав официально распеканцию юнкера Биглера, использует необходимую, согласно чешской грамматике, форму звательных падежей для каждого слова (“Já se vám divím, kadete Bieglere,” mluvil hejtman Ságner) и только уже разойдясь переходит на народный чешский, см. комм., ч. 3, гл. 1, с. 50.

Здесь может быть уместно вновь сравнить подход ПГБ с тем, как такого же рода особенности текста передает современный американский переводчик «Швейка» Зденек Седлон (Zdeněk «Zenny» Sadlon). См. комм., ч. 1, гл. 10, с. 136.

«Poslušně hlásím, pane nadporučíku, že rozumím».

«I dutifully report, Lieutenant, Sir, that I do understand».

«Poslušně hlásím, pane obrlajtnant, že je vše v nejlepším pořádku, jedině kočka dělala neplechu a sežrala vašeho kanára».

«I dutifully report obrlajtnant, Sir, that everything is in order, except the cat got into mischief and devoured your canary».

У ПГБ везде – «господин обер-лейтенант».

С. 201

Когда я был на действительной, меня освободили от военной службы из-за идиотизма, общепризнанного идиотизма. По этой причине отпустили из полка двоих: меня и еще одного, капитана фон Кауница… На учении он каждый раз строил нас, как для церемониального марша, и говорил: «Солдаты… э-э… имейте в виду… э-э… что сегодня… среда, потому что… завтра будет четверг… э-э…»

Здесь в основных чертах впервые набрасывается образ армейского идиота с большими звездочками, немецкая дворянская приставка и страсть к пережевыванию самых банальных и примитивных понятий. Во всей красе явится в следующей главе (ч. 1, гл. 15, с. 236) в виде командира Лукаша – полковника Фридриха Крауса фон Циллергута: Вот это, господа, окно. Да вы знаете, что такое окно? Или: Дорога, по обеим сторонам которой тянутся канавы, называется шоссе. И так далее. См. также комм, к речи нетрезвого поручика Лукаша: ч. 2, гл. 3, с. 401.

В деревне около Пелгржимова был учитель по фамилии Марек.

Пельгржимов (Pelhřimov) – город в средней Чехии на полпути (с северо-запада на юго-восток) между Прагой и Брно, а равно на полпути между Табором и Йглавой (с запада на восток).

Фамилия Марек в части второй книги будет отдана заметному персонажу, альтер-эго самого автора, вольноопределяющемуся Мареку (ч. 2, гл. 2, с. 348). Вероятнее всего заимствована у реального человека, одного из ближайших друзей Гашека – Карела Марека (Karel Marek). Гашковеды отмечают, что первое упоминание «умеренного прогресса» (za pokrok mírný), развившегося позднее в название шуточной политической партии Гашека, возникает в стихотворении, которое будущий автор «Швейка» написал в 1906 году ко дню рождения своего друга Карела Марека.

Возможно также, что именно отцу Карела Марека сам Гашек, избежавший довоенной службы в армии, обязан неформальными знаниями и представлениями об австрийской воинской истории и славе. Вот, что пишет один из его биографов Вацлав Менгер (VM 1946):

Jedním z nejlepších přátel z té doby byl Karel Marek, nejmilejší Haškův druh, jenž se svým bratrem Jaroslavem vodili Haška к sobě domů do rodiny. Naučil se к nim chodit jako domů a zejména starý pan Marek si ho oblíbil tak, že к nim musil zaskočit téměř denně. Starý pan Marek, předobrý otec a žoviálm' muž, válečný hrdina z roku 1866 bitvy u Custozzy, měl přeskvělý vyprávěcí talent, s kterým líčil všechny hrůzy války a vojenských tažení, a to bylo právě to, co Haška к němu tak přitahovalo. Od něho se naučil také všechny vojenské písničky, které po celý život s oblibou zpíval.

Одним из его лучших приятелей тех времен был Карел Марек, ближайший друг Гашека, он вместе со своим братом Ярославом водил Гашека к себе домой. В конце концов Гашек так освоился, что приходил туда, пользуясь явным благоволения отца Марека, буквально как к себе, даже днем. Старый пан Марек, добрейший и милейший человек, герой битвы у Кустоцци в 1866-м, был замечательным рассказчиком, и с удовольствием делился историями о тяготах и приключениях армейской жизни, думаю, именно это особенно к нему притягивало Гашека. От Марека-старшего Гашек узнал и множество военных песен, которые всю жизнь потом с удовольствием распевал.

Ну а Ярда Шерак, хорошенько пероворошив метрические книги и полицейские записи о регистрации граждан, почти не сомневается в том, что этого героического папашу Марека звали Яном (Jan Marek) и родился он в 1841-м. Во всяком случае именно такой жил в Праге с женой Анной и сыновьями Карелом и Ярославом до войны в районе, указанном Вацлавом Менгером – Винограды.