Текст книги "Анк-Морпорк: Миллион Жизней (СИ)"
Автор книги: Sergey Smirnov
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
Глава 11
Первым был холод.
Не звук, не свет, а именно он – холод. Глухой, всепроникающий, методичный, словно каменный пол Незримого Университета решил лично высосать из Проныры всё тепло, какое только осталось после ночи, проведённой на границе небытия. Он лежал на боку, свернувшись в тугой, дрожащий узел, и первая же осознанная мысль была старой знакомой: липкий, тошнотворный ужас. Тело инстинктивно сжалось, ожидая подвоха. Ожидая, что пол под щекой вдруг станет мягким, или горячим, или превратится в ковёр из скользких, извивающихся угрей.
Ничего не произошло.
Пол оставался полом. Твёрдым. Неоспоримым. Холодным.
Проныра сел. Кости хрустнули с таким звуком, будто кто-то ломал сухие ветки. Тишина в зале была не напряжённой, не звенящей, а обычной. Пыльной. Вековой. В такой тишине можно было услышать, как древний жук-древоточец доедает ножку реликтового стула или как где-то под куполом сквозняк гоняет паутину, сплетённую ещё при прадеде нынешнего Архимага.
Он огляделся.
Квантовый Хронометр, ещё вчера визжавший, как раненая валькирия на плохом представлении, теперь издавал низкое, ровное, сонное урчание. Словно огромный, невидимый и очень ленивый кот свернулся клубком внутри механизма и, сыто мурлыча, переваривал съеденные вселенные.
А рядом, на пыльных каменных плитах, лежала его шляпа.
Он смотрел на неё долго. Секунд десять. Может, двадцать. Та самая. Причина всего. Нелепый кусок фетра, ставший катализатором вселенской катастрофы. Рука медленно, с опаской, будто собираясь погладить очень ядовитую змею, потянулась к ней. Пальцы, привыкшие к обману, коснулись старой, истёртой ткани. В голове пронеслось, что шляпа может раствориться, вспыхнуть фиолетовым огнём или, на худой конец, обиженно квакнуть.
Она не квакнула.
Была просто шляпой. Помятой, старой, влажной от сырости. Он осторожно поднял её, повертел, заглянул внутрь. Никаких порталов в другие миры. Никаких звёздных туманностей. Только протёртая подкладка и тёмное пятно от чего-то, что, как он искренне надеялся, было соусом.
Проныра с тихим, вымученным вздохом, который словно шёл из самых пяток, нахлобучил её на голову. Села на своё привычное место.
Словно никуда и не уходила.
Он встал, отряхнул с себя пыль веков и пошёл к массивной дубовой двери. За ней мог быть какой угодно мир. Сияющий город Архимага Джиминиуса. Дымящиеся руины. Всё что угодно.
Он толкнул тяжёлую створку.
И в нос ему ударил запах.
Тот самый. Густой, знакомый, необоримый запах реки Анк. Это была не просто вонь. Это была симфония. Сложная, многослойная партитура, где в верхних нотах играл застарелый ил, в басах гудели промышленные отходы из красилен, а где-то посередине тонкой, щемящей скрипкой плакали несбывшиеся надежды и отчётливо, громко вторила им варёная капуста.
В этом запахе не было ни намёка на парадокс. Ни искусственного привкуса анчоусов. Ни призрачного аромата булочек из другой, лучшей жизни. Это была успокаивающая, родная, честная вонь абсолютной, невыносимой нормальности.
Проныра замер на пороге, втянул воздух полной грудью, и ему показалось, что тугой узел, стягивавший его внутренности последние несколько вечностей, начал медленно, неохотно развязываться. Мир снова стал предсказуемо отвратительным.
И это было прекрасно.
Он шагнул на истёртые ступени. Ботинок издал тихий щелчок, наткнувшись на что-то маленькое.
Проныра нахмурился, не любил сюрпризов. Наклонился. Наверняка камешек. Или пуговица.
Это была не пуговица.
На его грязной ладони, тускло поблёскивая в сером утреннем свете, лежала одна-единственная, тяжёлая, идеально отчеканенная золотая монета. Та самая, что выпала из кармана его двойника-торговца за секунду до того, как тот растворился в небытие.
Последний артефакт ушедшего мира бесконечных возможностей.
Кулак сжался сам собой. Металл был чужеродно-холодным. Как ключ от двери, в которую больше не было ни сил, ни желания входить.
Анк-Морпорк приходил в себя после очень бурной ночки и страдал от коллективного похмелья. Люди двигались медленнее, бросая подозрительные взгляды на знакомые стены. Торговцы раскладывали товар с новой, несвойственной им осторожностью, то и дело оглядываясь, не превратилась ли их репа в окаменевшие гномьи носки.
Воздух был пропитан послевкусием чуда, а это в Анк-Морпорке всегда вызывало нервозность.
У ворот Университета Проныра нос к носу столкнулся со стражей. Один, молодой, розовощёкий и отчаянно усердный, пытался что-то записать в блокнот огрызком карандаша. Второй, сержант с лицом, похожим на помятую картофелину, и усами, видевшими лучшие дни, с тоской смотрел на палатку Сомнительно-Но-Вкусных пирожков.
– Так что пишем-то, сержант? – пробубнил молодой. – «Поступили многочисленные сообщения о…» – он запнулся, – «…массовой зрительной аномалии»? А как насчёт… эм… «вкусового сопровождения»?
Сержант не отрывал взгляда от пирожков.
– Пиши «погода была странная». И всё.
– Но, сержант, люди говорят, река светилась! А миссис Кочерыжкин клянётся, что её дом на три секунды превратился в гигантский гриб!
– Вот именно поэтому, Окоппс, ты пишешь «погода была странная». Чем меньше напишешь, тем меньше потом отчитываться. Уяснил? – сержант оторвал взгляд от своей мечты и заметил Проныру. – Эй, ты! Да, ты, в шляпе!
Проныра замер. Старые инстинкты взвыли сиреной.
– Ты вчера вечером тут был? – спросил Окоппс, с энтузиазмом подбегая. – Видел что-нибудь… ну… необычное?
Проныра молчал. В кармане лежала золотая монета из другой вселенной. Тяжесть давила на бедро, гладкая холодная поверхность ощущалась даже сквозь ткань. Словно шёпот.
– Необычное? – переспросил он. Голос прозвучал хрипло.
– Ну да! – Окоппс ткнул в него блокнотом. – Стены там… дрожали? Время пошло вспять? Или у тебя во рту, – он заглянул в свои записи, – внезапно появился вкус… э-э… селёдки под шубой?
Проныра посмотрел в честные, глуповатые глаза молодого стражника. Он мог бы соврать. Он был мастером вранья. Мог бы сплести паутину из полуправды и откровенной лжи. Старый Проныра уже начал бы рассказывать про пьяных магов и нашествие невидимых демонов.
Но он устал.
Устал врать. Устал бояться. Устал быть кем-то другим. Впервые за долгое время он решил попробовать нечто новое. Скучную, непримечательную правду.
– Нет, – сказал он. – Ничего такого. Просто устал очень. Заснул прямо тут.
Окоппс разочарованно захлопнул блокнот.
– Вот! Слышал, Окоппс? – торжествующе произнёс сержант. – Человек просто устал. Самое анк-морпоркское объяснение из всех возможных. Оно объясняет всё, от падения метеорита до внезапного исчезновения твоей зарплаты. – Он хлопнул напарника по плечу. – Пошли, пока все пирожки с требухой не съели. Вот это будет настоящая катастрофа.
Они ушли. Проныра медленно выдохнул. Его пальцы в кармане разжались.
Мысли зашевелились по старой привычке. Знак. Стартовый капитал. Снять комнату получше, купить еды, подмазаться к кому надо… Но азарта не было. Привычный зуд в пальцах не появился. Идеи натыкались на глухую стену усталости и тихий шёпот, что это не его монета. Что это просто кусок металла, который принесёт лишь старые проблемы.
Он побрёл прочь, чувствуя себя человеком, который стоит на развилке, даже когда все дороги уже сошлись в одну грязную, вонючую, но такую родную улицу.
Пока Проныра беседовал со стражей, в одной из башен Незримого Университета Понда Стиббонс, глава Отдела нестандартно применяемой магии, стоял перед утихшим Хронометром и чувствовал, как его собственный мозг грозит пойти трещинами.
Все показатели вернулись в норму. Но способ, которым они это сделали, был оскорбителен для самой сути науки.
– Смотри! – он ткнул дрожащим пальцем в самопишущую диаграмму. – Космический скачок нарративной энтропии, а затем… вот это. Ничего. Абсолютный ноль. Словно вся вселенная взяла и затаила дыхание. Это же… это противоречит как минимум семнадцати фундаментальным законам тауматодинамики!¹
Молодой аспирант Питкинс нервно поправил очки.
– Может, он просто… э-э… перегрелся и остыл, профессор?
Понда посмотрел на него так, словно тот предложил использовать Великий Трактат Турбуленциуса в качестве подставки для пивной кружки.
– Не неси чепухи, Питкинс! Машины так себя не ведут! Это не тостер! Здесь не хватает какой-то переменной… какой-то иррациональной, не поддающейся исчислению константы…
Он задумчиво прошёлся по лаборатории. Его взгляд упал на пустую клетку для хомячка.
– …или её отсутствия. Чёрт побери, я так и знал!
– Что, профессор?
– Хомячок! – провозгласил Понда. – Нам нужно было больше хомячков! Питкинс, срочно подайте заявку в бюджетный комитет! Нам нужно как минимум пять новых экземпляров. И, возможно, беличье колесо побольше. Для контроля!
Дверь каморки встретила Проныру привычным скрипом и запахом сырости. Всё было на месте: узкая кровать, шаткий столик на трёх с половиной ножках, трещина на потолке, похожая на карту очень депрессивной страны.
Раньше это место казалось ему тюрьмой. Символом его неудач. Сегодня, после сияющих дворцов и кровавых полей, каморка показалась ему… своей. Гаванью. Единственным местом во всех бесчисленных вселенных, которое принадлежало ему без всяких «если».
Он сел на кровать. Пружины жалобно застонали.
Достал из правого кармана золотую монету. Положил на стол. Она лежала там, сияя мягким, нездешним светом, обещая богатство и большие проблемы.
Затем полез в левый карман. И достал маленький, бережно завёрнутый в тряпицу предмет.
Развернул. На его ладони лежала старая, погнутая медная шестерёнка от музыкальной шкатулки его матери.
Он долго сидел, переводя взгляд с одного предмета на другой.
Золото. Символ всех его прошлых, провальных амбиций. Воплощение «большого куша». Призрак жизни, полной страха. Оно было идеальным. И чужим.
Шестерёнка. Символ чего-то настоящего. Сломанная. Бесполезная. Но она была частью его истории. Единственной ниточкой, связывавшей его с кем-то, кроме самого себя. Она была несовершенной. И своей.
Он не выбросил монету. Это было бы слишком драматично. Слишком театрально. Слишком похоже на выбор, от которых он так устал.
Он просто отодвинул её в дальний угол стола. Она всё ещё была там, но уже не кричала о себе. Стала просто вещью.
А потом его пальцы сами потянулись к крошечной шестерёнке. Он поднёс её к тусклому свету из пыльного оконца, прикидывая, какой инструмент понадобится, чтобы выправить вон тот погнутый зубец, и какой часовщик в Тенях возьмётся за такую мелкую работу, не задавая лишних вопросов.
Он больше не думал о том, как обмануть мир.
Он думал о том, как починить одну-единственную, маленькую, сломанную вещь.
И в этой простой, понятной задаче он нашёл больше покоя, чем во всех сокровищах всех возможных вселенных.
¹ На самом деле, законов тауматодинамики было всего восемь. Понда просто добавлял новые по мере того, как вселенная подкидывала ему задачки, на которые у него не было ответа. Закон номер семнадцать, к примеру, гласил: «Любой достаточно сложный магический прибор при отсутствии надзора стремится развить собственное мнение о том, как ему следует работать, и это мнение редко совпадает с мнением создателя».
Глава 12
Утро в Анк-Морпорке не наступало. Оно просачивалось. Проникало сквозь густой ночной туман, смешанный с речными испарениями, и оседало на брусчатке липкой, серой плёнкой. Но сегодня в этом было что-то новое. Что-то до странного… стабильное. Мостовая под тонкими подошвами сапог Проныры не норовила на долю секунды превратиться в ковёр из персидского дворца или в топкое болото. Она была просто грязной, твёрдой и настоящей.
Проныра шёл, и сама его походка изменилась. Пропала суетливая, озирающаяся поступь человека, который в любую секунду готов сорваться с места. Шаги стали ровнее, размереннее. В кармане его поношенных штанов лежал не призрак богатства, не золотая монета из мира, которого больше не было, а крошечная, острая на ощупь шестерёнка. Она была реальной. Она была проблемой, которую, возможно, можно было решить.
Его мысли текли в том же непривычном русле. Не где бы разжиться завтраком, не какой прохожий выглядит достаточно обеспеченным и рассеянным, а где в Тенях мог ещё остаться тот старик-жестянщик, что брался за самую мелкую работу и не задавал вопросов. И хватит ли у него меди, чтобы выплавить точную копию…
– Дорогу!
Из-за угла, отдуваясь, как перегруженный паровой котёл, вылетел мужчина. Воплощение спешного достатка: дорогой, хоть и заляпанный грязью, бархатный камзол, три подбородка, трясущиеся при каждом шаге. На лице – выражение человека, который опаздывает на встречу, где делят очень много денег. Он пронёсся мимо, едва не сбив Проныру с ног, и оставил за собой шлейф запаха дорогого парфюма и лёгкой паники.
Проныра качнулся, удержав равновесие. А потом услышал звук.
Это был не звон монет. Не сухой стук дерева. Это был тяжёлый, сытый, приглушённый шлепок о мостовую. Звук, который издаёт очень полный кошелёк из очень дорогой, мягкой кожи, когда в нём нет ни единой медной монеты, а только серебро и золото.
Время не остановилось. Наоборот, для Проныры оно сжалось в одну-единственную, идеально отточенную секунду.
Тело сработало раньше мозга. Старые инстинкты, вбитые годами голода и страха, щёлкнули в голове, как идеально смазанный замок, открывая единственно верный, привычный путь.
Глаза мгновенно оценили обстановку: улица пуста, торговец уже скрылся за поворотом, оставив после себя лишь облачко собственного возмущения. Пальцы правой руки непроизвольно дрогнули и сложились в знакомую, хищную щепоть, готовую к молниеносному, плавному движению. Мозг, привыкший к другому роду вычислений, выдал результат быстрее, чем ГЕКС из Незримого Университета: минимум двадцать полновесных долларов¹.
Это был рефлекс. Дыхание.
Рука уже начала скользить вниз, к земле. Ещё доля секунды, и кошелёк исчезнет в потайном кармане, а сам Проныра – в ближайшем переулке. Идеальная, чистая работа. Большой куш, который сам упал под ноги.
Но сквозь этот шторм, сквозь наработанный годами автоматизм, пробилась новая, назойливая и тихая мысль.
А потом что?
Перед глазами на мгновение вспыхнуло надменное лицо Архимага Джиминиуса, усталое и счастливое лицо пекаря, а потом – гулкий, всепоглощающий гул Хронометра.
Проныра замер. Его рука, застывшая на полпути к земле, задрожала от внутреннего конфликта. Он смотрел на неё, словно на чужую.
С гримасой, в которой смешались отвращение и усилие, он заставил пальцы разжаться. Медленно, словно поднимая раскалённый кирпич, опустился на одно колено и поднял кошелёк. Кожа была мягкой и тёплой. Он был тяжёлым. Очень тяжёлым.
Проныра выпрямился, чувствуя себя последним идиотом во всех возможных вселенных. Сжав кошелёк в руке, он догнал торговца и кашлянул.
– Эм… простите, вы… это… ваше, вроде как.
Торговец обернулся, его лицо выражало раздражение. Он увидел Проныру, его поношенную одежду, бегающие глаза, а затем – свой кошелёк в его руке. Он не просиял от облегчения. Он выхватил кошелёк с такой скоростью, что Проныра едва успел отдёрнуть руку.
Прижимая сокровище к груди, торговец подозрительно сощурился. Его толстые пальцы быстро, по-хозяйски, пробежались по застёжке, он заглянул внутрь, что-то прикидывая.
– Хм, – процедил он, не сводя с Проныры обвиняющего взгляда. – Всё на месте. Странно, что ты его заметил. Руки-то у тебя, видать, быстрые.
Он не сказал «спасибо». Не предложил монетку в награду. Просто развернулся и, что-то бормоча себе под нос про «всякий сброд», зашагал дальше, ещё крепче стискивая своё богатство.
Проныра остался стоять посреди улицы. Один. В ушах звенела несправедливость. Он не получил ни денег, ни благодарности. Только порцию унизительного подозрения. Старый Проныра выл бы сейчас от ярости на собственную глупость.
Новый Проныра… он просто чувствовал раздражение. И какую-то странную, опустошающую усталость. Но, к своему величайшему удивлению, не чувствовал сожаления о потерянных деньгах.
Мир не изменился. Он всё ещё был готов обвинить тебя в преступлении, которое ты только что не совершил. Это было предсказуемо. И в этой предсказуемости было что-то почти успокаивающее.
В звенящей тишине кабинета Патриция единственным звуком был сухой стук ногтя по пергаменту. Лорд Витинари сидел за своим безупречно чистым столом, на котором не было ничего, кроме одного-единственного документа и его длинных, паучьих пальцев.
Напротив него, переминаясь с ноги на ногу, стоял Понда Стиббонс. Он чувствовал себя так, будто его только что окунули в ледяную воду, а затем выставили на сквозняк.
– Магистр Стиббонс, – произнёс Витинари ровным, безэмоциональным голосом, не поднимая глаз от документа. Его тон был вежлив, но от этой вежливости Понде захотелось залезть под стол. – Я могу понять и принять налог на непредвиденные доходы. Вселенная, в конце концов, должна делиться своими бонусами с городской казной. Я даже могу, скрепя сердце и зажав нос, понять налог на предотвращённые апокалипсисы, хотя это и создаёт опасный прецедент для будущих спасителей мира.
Патриций сделал паузу. Его ноготь перестал стучать.
– Но не могли бы вы, – он наконец поднял на Понду свои бледные, всепроникающие глаза, – объяснить мне вот этот пункт в вашей налоговой декларации от Незримого Университета?
Он медленно повернул пергамент так, что Понда смог разглядеть текст. Подчёркнутая красными чернилами (откуда у него взялись красные чернила?) строчка гласила: «Налоговый вычет на экзистенциальную усталость».
Понда побледнел.
– Э-э… ну, понимаете, милорд… это… это было сложное время, – залепетал он, чувствуя, как пот стекает по спине. – Нарративная энтропия, знаете ли, оказывает колоссальное давление на… на психическую структуру. Это, можно сказать, амортизация души! Производственные расходы, если хотите! Мы потратили огромное количество… э-э… душевных сил!
Витинари молчал. Он просто смотрел.
Понда сдулся. Он понял, что его гениальная попытка списать вселенскую тоску как операционные затраты потерпела сокрушительное фиаско. Хаос, может, и отступил, но его последствия только начинали проходить через самую страшную и неумолимую инстанцию во вселенной – бухгалтерию лорда Витинари.
«Залатанный Барабан» встретил Проныру привычным гомоном, запахом пролитого пива, жареного лука и чего-то неопределённо-сырого, что обычно жило под половицами. Шум был плотным, почти осязаемым. За одним столом два тролля спорили о ценах на щебень, за другим – гном и человек выясняли отношения с помощью армрестлинга, а у стойки какой-то волшебник низшего разряда пытался расплатиться за выпивку заклинанием, отчего кружка в руке бармена на мгновение покрылась инеем.
Это был дом. В самом ужасном смысле этого слова.
Проныра протолкался к стойке, бросил на липкое дерево пару медяков и получил взамен кружку с чем-то, что бармен называл пивом. Он нашёл свободный столик в самом тёмном углу и плюхнулся на скамью. Пиво было разбавленным, горьким и тёплым. Идеально.
Он сделал большой глоток, чтобы смыть с языка вкус утреннего унижения, и только потом огляделся.
Кружка замерла на полпути ко рту.
За соседним столиком, в тени, где его почти никто не замечал, сидел Смерть.
Он был воплощением неподвижности. Вокруг него кипела, булькала и ругалась жизнь, но его фигура в чёрном балахоне создавала островок абсолютного, нерушимого покоя. Перед ним на столе стояла нетронутая кружка с таким же пивом. Он не пил. Он просто… был.
Проныра вздрогнул так, что пиво выплеснулось ему на руку.
– Опять вы? – прошептал он. – Я уж думал… ну… всё. Дела закончены.
Фигура повернула голову. Пустые глазницы сфокусировались на нём.
– ПРОВЕРКА ДОКУМЕНТАЦИИ, – голос, как всегда, прозвучал прямо в черепе, беззвучный и окончательный, как удар молотка судьи. – ОСТАТОЧНЫЕ ЯВЛЕНИЯ.
– Ясно, – Проныра нервно поставил кружку на стол. Она прилипла. – Остаточные… Понятно.
Он помолчал, теребя рукав. Но обида и несправедливость искали выход.
– Слушайте, я тут… ну, такое дело. Кошелёк. Вернул, значит. А он… этот тип… жирный такой… он на меня посмотрел, будто я его уже обчистил и просто… ну, знаете… решил вернуть из жалости! Или издевательства! Смысл вообще был… в чём?
Смерть чуть склонил голову.
– ВЫ ИСКАЛИ СМЫСЛ В БЛАГОДАРНОСТИ. ЭТО НЕВЕРНЫЙ ПАРАМЕТР ДЛЯ ВЫЧИСЛЕНИЙ.
– Да при чём тут благодарность… – начал закипать Проныра. – Просто… хоть бы спасибо сказал! Хоть слово! А то получается, я и денег не получил, и… и вором в его глазах остался! Это ж… это ж нечестно! Это глупо!
– СПРАВЕДЛИВОСТЬ – ЭТО КОНЦЕПЦИЯ. КАК И ВРЕМЯ ПО СРЕДАМ. ОНА ГИБКАЯ.
Проныра открыл рот, чтобы возразить, но в этот момент их частную беседу о структуре мироздания прервали. К столику, покачиваясь, подошёл капрал Шноббс. В одной руке он держал дымящуюся сосиску на палочке сомнительного происхождения.
– О, Проныра! Живой! – прошамкал он, обдав их запахом жареного жира. – Слыхал, ты вчера страже такие сказки рассказывал про шляпы и конец света, сержант Колон до сих пор икает. А это что с тобой, родственник приехал? С побережья, что ли? Больно бледный.
Шноббс ткнул сосиской в сторону Смерти.
У Проныры внутри всё сжалось в ледяной комок размером с медяк.
– Он… э-э… он не… Шнобби, иди отсюда, а?
Смерть молча перевёл свой взгляд на капрала. Он ничего не сделал. Он просто посмотрел. Шноббс замер. Его глуповатая ухмылка сползла с лица. Сосиска в его руке перестала дымиться. Он вдруг почувствовал себя очень маленьким, очень хрупким и совершенно прозрачным.
– Э-э… да я, собственно, уже иду, – пробормотал он, попятился и быстро ретировался к столу, где сержант Колон пытался объяснить гному преимущества дубинки перед топором в условиях городской застройки.
Пауза, нарушенная их вторжением, снова повисла над столом.
Смерть подождал, пока шум в таверне не вернётся к своему обычному уровню. Затем он произнёс, глядя не на Проныру, а куда-то сквозь него, в точку, где, вероятно, сходились все причинно-следственные связи.
– ПРЯМОЙ ПУТЬ ОТ ТОЧКИ А К ТОЧКЕ Б ЭФФЕКТИВЕН. ДЛЯ ПАДАЮЩИХ КАМНЕЙ. И СТРЕЛ. ЛЮДИ, КАК ВЫЯСНЯЕТСЯ, УСТРОЕНЫ СЛОЖНЕЕ.
Он сделал паузу, словно давая этой мысли укорениться.
– ВЫЯСНЯЕТСЯ, ЧТО ИНОГДА ПРАВИЛЬНЫЙ ПУТЬ – ЭТО ТОТ, КОТОРЫЙ ДЕЛАЕТ ПЕТЛЮ. ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ В НАЧАЛО, НО УЖЕ ДРУГИМ.
После этого он встал. Плавно, без единого лишнего движения. Его фигура на мгновение заслонила свет от чадящей лампы, а затем просто растворилась в галдящей толпе, словно её никогда и не было. Кружка с нетронутым пивом осталась на столе.
Проныра сидел один. Он смотрел на своё разбавленное пиво, потом на пустой стул напротив. Петля. Вернуться другим. Он не искал благодарности. Не искал награды. Он просто вернул кошелёк. Потому что… потому что так было нужно. Не миру. Не торговцу. Ему самому.
И этого, к его собственному изумлению, оказалось достаточно.
Он вышел из «Барабана», когда город уже погружался в густые, фиолетовые сумерки. Воздух стал прохладнее, и с реки потянуло знакомой, родной сыростью. Шум таверны остался за спиной, сменившись более тихими, вечерними звуками города.
Проныра шёл, не разбирая дороги, и ноги сами вынесли его на знакомую улицу. Он остановился.
Прямо перед ним была она. Пустующая лавка.
Вывеска «СДАЁТСЯ» уныло покосилась, краска на рамах облупилась, а в витрине, покрытой слоем многолетней пыли, отражался усталый закат.
Раньше взгляд на это место запускал в его голове целый, разворачивающийся с ужасающей скоростью свиток. Список всех возможных катастроф. Налоги, которые его разорят. Рэкет со стороны Гильдии Торговцев. Поставщики, которые подсунут гниль. Недовольные клиенты, которые пожалуются страже. Пожар. Наводнение. Внезапное нашествие говорящих тараканов с философскими претензиями. Этот список был бесконечным, и каждый его пункт кричал громче предыдущего, парализуя волю.
Сейчас он смотрел на ту же самую обшарпанную лавку. И список никуда не делся. Он всё ещё был там, в его голове, такой же длинный и пугающий.
Но он стал тише.
Словно кто-то прикрутил громкость. А рядом с ним, настойчиво и упрямо, звучала другая мысль. Мысль, подкреплённая реальным весом крошечной шестерёнки в его кармане.
Он не думал: «У меня всё получится!». Не чувствовал прилива героической решимости.
Он думал: «А что, если попробовать?».
Просто попробовать. Починить скрипучую дверь. Соскрести старую краску с вывески. Найти одну-единственную вещь для продажи. Не лавку. Не бизнес. Одну вещь.
Он не улыбнулся. Его плечи не расправились. Он всё ещё был Пронырой. Маленьким, напуганным человеком в большом, безразличном городе.
Но паралич прошёл. Страх остался, но он больше не был хозяином. Он стал просто… фоновым шумом. Как гул города.
Проныра постоял ещё мгновение, глядя на своё несбывшееся и, возможно, будущее место. Затем отвернулся. И медленно пошёл дальше по улице, в сгущающиеся тени.
Впервые в жизни он не убегал от своего будущего.
Он просто шёл ему навстречу. Шаг за шагом.
¹ Разумеется, в Анк-Морпорке не было никаких «долларов». Но в голове у Проныры, после недавнего путешествия по калейдоскопу миров, где он видел себя и банкиром, и аферистом международного масштаба, и даже императором галактической конфедерации любителей чая, иногда всплывали странные, чужеродные слова. Он не всегда знал, что они значат, но по внутренним ощущениям «доллар» был чем-то очень весомым. Примерно как кирпич, но который можно съесть.
