Текст книги "Анк-Морпорк: Миллион Жизней (СИ)"
Автор книги: Sergey Smirnov
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Глава 5
Падение.
Не то, что в пропасть, где есть верх и низ и хотя бы понятное направление для паники. Это было падение сквозь саму идею падения. Состояние распада, когда тебя швыряет сквозь бесконечные, слипшиеся страницы мироздания.
Туда. Сюда. Никуда.
Мимо пронёсся Анк-Морпорк, вымощенный костями драконов. За ним – мир, где река Анк была чистой, как горный ручей, и от этого выглядела совершенно мёртвой. Вот мелькнул Незримый Университет, вырезанный из цельного куска имбирного пряника; в нос ударил густой запах корицы и застарелого академического отчаяния.
Выворачивало не желудок – тот давно потерялся где-то между реальностью, где люди питались солнечным светом, и той, где лучшим деликатесом считались хорошо прожаренные носки. Выворачивало саму душу. Каждая проплывающая мимо картина была упрёком, каждая упущенная возможность – пощёчиной.
Он спасался от той версии себя, что хотела его убить, пролетая сквозь тысячи версий, которым было на него плевать.
Костлявые пальцы, сжимавшие его воротник, разжались.
Удар. Твёрдое. Холодное. Липкое.
Проныра лежал на полу какой-то таверны, которая существовала лишь наполовину. Вдохнуть не получалось – воздух был слишком густым, похожим на серый туман.
– Он нас найдёт! – выдохнул он, и слова утонули в этой мгле. – Ты… ты видел его глаза?
СМЕРТЬ СТОЯЛ РЯДОМ. Чёрная дыра в сером ничто. Единственный гвоздь, вбитый в стену из тумана. Он был якорем в этом безбрежном океане безумия, и это почему-то пугало ещё больше.
– ДА.
– Там же… там же пусто! – Проныра сел, вцепившись пальцами в волосы. Пальцы мелко дрожали. – В них нет ни страха, ни сомнений. Он не думает, он просто… делает! А мы что? Куда нам? Оружие! Нам нужно оружие!
Он вскочил, озираясь, будто надеялся найти на этом призрачном полу меч-кладенец или хотя бы крепкую дубину.
– Или спрятаться! Точно! Может, есть мир, где я… ну, не знаю… камень? Обычный серый камень у дороги! Он же не станет проверять каждый камень, а?
Взгляд, брошенный на Смерть, был полон такой отчаянной, безумной надежды, на какую только способен человек, предложивший в качестве плана побега превращение в неодушевлённый предмет.
– КАМЕНЬ. НЕЭФФЕКТИВНО, – бесстрастно прозвучал ответ у него в черепе. – КАМНИ НЕ ИСПЫТЫВАЮТ ПАНИКИ. ЕЁ ОТСУТСТВИЕ ВЫЗВАЛО БЫ У НЕГО ПОДОЗРЕНИЯ.
Проныра издал звук, похожий на стон кота, которому на хвост наступил тролль.
– Так что же?! Что?! Назад к Хронометру нельзя, он там уже ждёт! Прыгать наугад – тоже! Он умнее меня! Он – это я, если бы у меня хватило духу прочесть хоть одну книгу до конца и не бояться, что хозяин ночлежки выбьет из меня долг!
И тут, в самом тёмном и липком уголке его души, там, где он прятал огрызки чужих обедов и собственные страхи, шевельнулось нечто отвратительное. Зависть. Жгучая, ядовитая, как дешёвый джин. Он завидовал этому холодному, безжалостному чудовищу в мантии Архимага. Он ненавидел его не за то, что тот хотел его убить. А за то, что тот смог стать таким.
– ВЫВОД КОРРЕКТЕН, – прервал его самокопание Смерть, и Проныра вздрогнул. – СТРАТЕГИЧЕСКАЯ ЦЕЛЬ ИЗМЕНИЛАСЬ. ПРИОРИТЕТ АЛЬФА: НЕЙТРАЛИЗАЦИЯ АЛЬТЕРНАТИВНОЙ УГРОЗЫ. ПРИОРИТЕТ БЕТА: ВОССТАНОВЛЕНИЕ СТРУКТУРНОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ.
Проныра тупо уставился в пустоту. Он не понял и половины, но общий смысл дошёл до него, как холод промозглой ночи доходит до костей через дырявый башмак. Неотвратимо.
– Мы… что, будем охотиться на него? – его голос сорвался на шёпот. – На Архимага? Это же как пытаться обокрасть собственное отражение в зеркале, которое вооружено и знает твой следующий шаг!
– МЫ НАЙДЁМ ИНСТРУМЕНТ, – ответил Смерть. – ИЛИ ДРУГОЕ ОТРАЖЕНИЕ.
Он протянул костлявую руку и указал пальцем в особенно густой сгусток реальности. Тот переливался оттенками грозового неба и пах тёмным шоколадом и порохом.
– ТУДА.
Пощёчина тишиной.
Один миг – хаос и вой несуществующих ветров. Следующий – прохладная, неподвижная пустота просторной приёмной. Тёмное дерево стен поглощало звук. Воздух пах дорогой полиролью, старой кожей и чем-то ещё, едва уловимым. Холодным металлом и порядком.
Это был запах отсутствия ошибок.
Проныра поёжился. Он инстинктивно приготовился к запаху крови, застарелого пота или хотя бы дешёвого пива. Но здесь пахло профессионализмом. Чистым, идеально смазанным инструментом, который никогда не даёт осечек.
Они были в Гильдии Убийц. Но не его Гильдии. Эта была… настоящей.
За массивным столом из чёрного дерева сидела секретарша. Её причёска была настолько строгой и остроконечной, что ею, вероятно, можно было вскрывать письма. Или сонные артерии. Она мельком взглянула на них, на Смерть, и, ни на секунду не изменившись в лице, вернулась к своим бумагам. Антропоморфные персонификации здесь, видимо, были вписаны в прейскурант.
В углу, в глубоком кожаном кресле, сидел единственный другой посетитель. Пожилой мужчина в безупречном чёрном костюме. Он не точил кинжал, не проверял тетиву арбалета. На столике перед ним стояло крошечное деревце в плоской чаше. Мужчина методично, с нечеловеческим терпением, состригал с него лишние листочки крошечными серебряными ножничками.
Здесь, в самом сердце ремесла по отниманию жизней, этот человек создавал жизнь. Идеальную, выверенную, безупречную. Проныру пробрал озноб. Он вдруг вспомнил свою помятую медную шкатулку со сломанной шестерёнкой. Желание починить её, сделать что-то целым, а не сломанным, нахлынуло с новой, почти болезненной силой.
– Господин Джим примет вас, – произнесла секретарша, не отрываясь от бумаг.
Двойные двери из того же тёмного дерева бесшумно отворились.
Кабинет был ещё больше и ещё аскетичнее. Огромный стол, два кресла. Ни картин, ни трофеев. Только их тени на стенах, тёмные и плотные, словно сама комната высасывала из них цвет.
За столом сидел он.
Вернее, не совсем он. Эта версия Проныры была худой, подтянутой и двигалась с плавной, ленивой грацией сытого хищника. Идеально скроенный шёлковый халат тёмно-сливового цвета. Лицо то же, но без вечной печати страха. Взгляд его тёмных глаз был холодным, внимательным и абсолютно пустым. Взгляд человека, который давно разменял душу на набор безупречных навыков.
Это был Господин Джим, глава Гильдии Убийц.
– Присаживайтесь, – его голос был тихим и вежливым.
Проныра плюхнулся в кресло, как мешок с картошкой. Смерть остался стоять позади, молчаливая и окончательная тень.
– Э-э-э… спасибо. Господин Джим… – начал Проныра, и его собственный голос показался ему жалким и скрипучим. – У нас, вроде как, дело… Очень необычное.
Господин Джим сложил тонкие пальцы домиком. И ждал.
Проныра начал говорить. Сбивчиво, путано, потея под холодным, изучающим взглядом своего двойника. Он нёс какую-то чушь про разные миры, про сломанный Хронометр, про шляпу… Он пытался объяснить концепцию мультивселенной человеку, чья работа заключалась в том, чтобы делать одну-единственную вселенную чуть менее населённой.
Господин Джим слушал с вежливым, почти научным интересом. Когда панический монолог Проныры наконец иссяк, в кабинете повисла тяжёлая тишина.
– Архимаг, говорите? – мягко переспросил Господин Джим. – Из реальности, где всё… чище? И он хочет вас, хм, стереть?
– Да! И мы подумали… ну, раз такое дело… ваша Гильдия… она могла бы взять контракт? На него? Мы, конечно, заплатить пока не можем, но…
– Любопытно, – произнёс Господин Джим, и его губы тронула едва заметная, холодная кривая, которую язык не поворачивался назвать улыбкой. – Особенно описание цели.
Он плавно, без единого лишнего движения, открыл ящик стола и достал оттуда свиток. Развернул его на полированной поверхности. Внизу стояла жирная восковая печать, которую Проныра не узнал.
– Оно полностью совпадает с контрактом, который я получил час назад, – продолжил Господин Джим своим спокойным, ровным голосом. – Заказчик, весьма состоятельный маг из другой… хм… ветки, проявил похвальную предусмотрительность и оплатил аванс. Золотом. Настоящим.
Он поднял на Проныру свои холодные глаза.
– За устранение «назойливой аномалии в поношенной куртке». И его… потустороннего спутника.
Кровь в жилах Проныры превратилась в ледяную крошку. Он открыл рот, но вырвался лишь тихий, сиплый хрип.
Господин Джим протянул руку и позвонил в маленький серебряный колокольчик. Звук был чистым, ясным и окончательным, как удар молотка судьи.
Двери кабинета с тихим щелчком закрылись. И Проныра заметил, что на них нет ручек с этой стороны.
В следующий миг мир взорвался не-движением.
Смерть не сражался. Он просто перестал быть там, где был, и оказался рядом с Пронырой. Костлявая рука снова вцепилась в его воротник. Стена за спиной Господина Джима вдруг перестала быть стеной. Она стала дырой, прорехой в ткани бытия. Проныра не видел, как они вырвались, он лишь почувствовал рывок, который едва не оторвал ему голову.
Последнее, что он видел, – это лицо Господина Джима. На нём не было ни злости, ни удивления. Лишь лёгкое профессиональное разочарование. Как у часовщика, у которого из-под пальцев выскользнула крошечная пружинка.
А потом их снова поглотила Квантовая Пена.
Но теперь это была не беспорядочная кутерьма. Это была погоня.
– Он нас пасёт! – закричал Проныра, когда они на долю секунды вынырнули в затопленном Анк-Морпорке, где по каналам скользили гондолы под управлением угрюмых троллей. – Он отсекает нам пути!
Смерть молчал, но его хватка на куртке Проныры стала жёстче.
Прыжок.
Мир, где все ходили задом наперёд.
Прыжок.
Мир, где Незримый Университет был гигантской пирамидой, а волшебники носили головные уборы фараонов.
Прыжок.
Мир, где гравитация работала через раз, и людям приходилось привязывать себя к мостовой.
Каждый мир был ловушкой. Каждый выход вёл в ещё более узкий коридор. Архимаг Джиминиус не гнался за ними. Он был пастухом, а они – двумя паникующими овцами, которых он методично гнал к бойне.
И вот, наконец, они попали туда.
Рывок – и тишина. Спёртая, пыльная.
Проныра стоял посреди коридора. Длинного, бесконечного, тускло освещённого одной чадящей лампочкой где-то очень далеко. Стены были оклеены дешёвыми обоями с отвратительным узором из бурых пятен, которые медленно «сползали» вниз, распадаясь на пиксельный шум. Пахло пылью, безнадёжностью и дешёвым табаком. Пахло всеми ночлежками, в которых Проныра когда-либо прятался от своей жизни.
Он обернулся. За его спиной была дверь. Он рванул к ней, дёрнул ручку.
Она открылась… в тот же самый коридор.
Он бросился к двери напротив, и сердце ухнуло в живот. За ней был тот же коридор. Он даже видел на обоях то же самое бурое пятно, от которого только что отвернулся.
Это была тюрьма, созданная из его собственных страхов.
В дальнем конце коридора, там, где свет лампочки едва рассеивал мрак, начала формироваться фигура. Сияющая, высокая, полная холодного, презрительного могущества. Архимаг Джиминиус.
– Ты всегда выбирал самый простой путь, не так ли? – его голос звучал отовсюду, не отражаясь от стен, а рождаясь прямо в ушах. – Прятался в тенях. Бежал от проблем. Я просто создал для тебя идеальное убежище. Коридор, из которого нет выхода.
Взгляд Проныры метнулся к Смерти в поисках хоть намёка на план, на ещё один рывок в неизвестность.
Но Смерть просто стоял. Неподвижный. Безмолвный. Он… наблюдал. Как учёный наблюдает за неизбежным химическим процессом в пробирке.
И в этот момент Проныра понял.
Шах и мат. Они не могли победить. Они пытались играть в шахматы с самой доской, которая меняла правила после каждого их хода. Они играли по чужим, заведомо проигрышным правилам.
Стена реальности за спиной Джиминиуса начала трескаться. Сквозь трещины просачивалась не темнота, а слепящая, абсолютная пустота, которая пожирала свет.
– Не принимай близко к сердцу, – произнёс Архимаг с ноткой почти академического сочувствия. – Это не казнь. Это исправление ошибки в коде.
Проныра закрыл глаза. Страха больше не было. Только бездонная, всепоглощающая усталость.
Он проиграл. Проиграл самому себе.
Глава 6
Небытие не имело ни вкуса, ни цвета. Оно было отсутствием всего, стерильной пустотой, которую Архимаг Джиминиус с аккуратностью мясника, разделывающего тушу, готовился вырезать из мироздания. Существование Проныры истончалось, превращаясь в призрачный набросок, который вот-вот сотрут небрежным движением. Он ждал последнего щелчка, финального разрыва, тихого «пшик» – и всё.
Вместо этого произошёл рывок.
Не плавное скольжение в забвение, а резкий, выворачивающий нутро толчок, словно Вселенную ударили под дых, и она, грязно икнув, выплюнула его обратно. Мир не появился – он обрушился. Слепящая белизна схлопнулась. Её сменила грубая текстура холодного камня под щекой и запах.
О, этот запах.
Густой, тёплый, как воздух в таверне у камина в первую промозглую ночь осени. Запах, который шептал, что сегодня тебя точно не выгонят на улицу. Запах горячего хлеба, дрожжей, растопленного масла и чего-то сладкого, уютного, вроде корицы или печёных яблок. Запах, которого не могло быть в гигиеничной ловушке Архимага. Запах, который был полной, оглушительной противоположностью небытию.
Проныра судорожно вздохнул, и этот аромат хлынул в лёгкие, утверждая его право на существование лучше, чем биение собственного сердца. Он сел, панически ощупывая себя. Руки, ноги, поношенная куртка с дыркой на локте – всё было на месте. Целое. Не стёртое.
– Что… – прохрипел он, поворачиваясь. Голос царапнул горло, чужой. – Как? Он же… мы же были…
Смерть стоял рядом, невозмутимый, словно только что сошёл с омнибуса после приятной загородной прогулки. Он методично отряхивал невидимую пылинку с плеча своего безупречно чёрного плаща.
– ОН ПОЧТИ ПРЕУСПЕЛ, – констатировал Смерть, и его голос, как всегда, прозвучал в голове Проныры холодными, идеально ровными буквами. – ЕГО ЛОВУШКА БЫЛА ПОСТРОЕНА НА ФУНДАМЕНТЕ ТВОИХ СТРАХОВ И АМБИЦИЙ. НА ЖАЖДЕ ВЕЛИЧИЯ И ПАНИКЕ ПЕРЕД ПРОВАЛОМ.
Проныра непонимающе моргал, пытаясь сфокусировать взгляд.
– Но…
– НО В ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ, – продолжил Смерть, делая едва заметную паузу, словно сверяясь с внутренним протоколом, – ТВОЙ ОСНОВНОЙ ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ВЕКТОР ИЗМЕНИЛСЯ. ТЫ ПЕРЕСТАЛ БОЯТЬСЯ. ТЫ ПЕРЕСТАЛ ЖЕЛАТЬ. ТЫ ПРОСТО… УСТАЛ.
Проныра молчал, переваривая услышанное. Устал? Да, чьи-то гномьи подштанники, он устал так, как не уставал никогда в жизни. Усталость была глубже костей, она пропитала саму его суть, став тяжелее собственного скелета.
– ЕГО УРАВНЕНИЕ, – заключил Смерть с оттенком почти академического удовлетворения, – НЕ ИМЕЛО ПЕРЕМЕННОЙ ДЛЯ АБСОЛЮТНОЙ АПАТИИ. ТВОЁ ВНЕЗАПНОЕ, ПОДСОЗНАТЕЛЬНОЕ ЖЕЛАНИЕ ПРОСТОГО ПОКОЯ СОЗДАЛО ЛОГИЧЕСКИЙ ПАРАДОКС. ДЫРУ В ЕГО СИСТЕМЕ. МЫ ВЫПАЛИ ЧЕРЕЗ ОШИБКУ ОКРУГЛЕНИЯ.
Ошибка округления. Вся его жизнь, его страхи, его жалкая борьба – просто погрешность в расчётах какого-то ублюдка в белоснежной мантии. От этой мысли во рту стало кисло.
Он поднялся, заставив себя оглядеться.
Они стояли на тихой, почти сонной улочке. Мостовая была выщерблена, но стабильна. Дома не мерцали. В воздухе не пахло ничем, кроме упомянутого хлеба и обычного, привычного букета ароматов Анк-Морпорка: влажный камень, подгнившие овощи где-то вдалеке и тонкая, едкая нотка самой реки Анк.
Это была… нормальная реальность. Скучная. Целая.
Источник хлебного запаха нашёлся сразу. Небольшая пекарня через дорогу. Над дверью висела простая, вырезанная из дерева вывеска, на которой неумелой, но старательной рукой было выведено: «Проныра-Пекарь. Лучшие булочки по эту сторону Анка».
Проныра застыл. Его фамилия была редкой. Шанс совпадения стремился к нулю.
Дверь пекарни со скрипом открылась, и на порог вышел мужчина. Он был точной копией Проныры, только… другой. Чуть шире в плечах, чуть полнее в лице, которое не было измождённым от вечной тревоги. Вокруг его глаз собрались добрые морщинки, а на кончике носа белело пятнышко муки. Он вытирал руки о фартук, который когда-то был белым.
– Джим! Обед скоро! – донеслось с крыльца соседнего дома.
Женщина, державшая за руку маленькую девочку, помахала ему. Ещё один мальчишка, постарше, выглядывал из-за её юбки, с любопытством разглядывая незнакомцев.
Пекарь поднял голову, и его лицо расплылось в улыбке. Это была не хитрая ухмылка вора, не циничная гримаса выжившего. Это была простая, искренняя, безмятежная улыбка счастливого человека. Он помахал в ответ.
– Уже бегу, милая!
И он засмеялся.
Этот смех – чистый, незамутнённый, лишённый всякой иронии – ударил Проныру под дых с силой пинка стражника, подкравшегося сзади. Он отшатнулся, словно от пощёчины, и нырнул за угол, в спасительную тень.
Они наблюдали за ним почти час. Из-за штабеля пустых бочек, пахнущих элем и застарелыми сожалениями.
Проныра-Пекарь закончил работу, аккуратно запер дверь на тяжёлый засов, который выглядел надёжнее всех замков во Дворце Патриция. Он подошёл к своей семье. Подхватил на руки девочку и поцеловал её в макушку. Потрепал по волосам мальчишку, который тут же начал что-то возбуждённо ему рассказывать, показывая на ободранное колено. Он обнял жену, и они на мгновение замерли, прижавшись друг к другу, в той тихой, уверенной близости, о которой Проныра читал только в самых дешёвых и лживых романах.
Всё это было невыносимо.
Каждый его жест, каждая улыбка, каждый спокойный вдох этого… этого двойника ощущался как личное оскорбление. В душе Проныры поднималось что-то горячее и едкое. Не зависть. Зависть была бы слишком простым и честным чувством. Это было отвращение.
Эта картина, эта идиллия из мещанского сна, она не просто раздражала. Она аннулировала всю его жизнь. Вся его философия, выстроенная на простом и незыблемом принципе «по-честному не проживёшь, мир – дерьмо, и каждый сам за себя», рассыпалась в прах перед лицом этого человека с мукой на носу.
Если этот Проныра смог, значит, его собственная никчёмная, полная страха и мелких краж жизнь была не суровой необходимостью, а его личным, добровольным выбором. Он не был жертвой обстоятельств. Он был просто неудачником. Трусом.
– Смотри на него… – прошипел Проныра, и его пальцы впились в край бочки так, что занозы вошли под ногти. – Притворщик. Это же… фальшивка. Декорация. Не бывает так.
– ПОЧЕМУ. – Голос Смерти был ровным, как поверхность замёрзшего озера. – СТАТИСТИЧЕСКИ, ХОТЯ БЫ ОДНА ТВОЯ ВЕРСИЯ ДОЛЖНА БЫЛА ВЫБРАТЬ ПРОСТОЙ ПУТЬ.
– Простой путь?! – Проныра едва не задохнулся от возмущения. Он говорил шёпотом, но в этом шёпоте клокотала ярость. – Это… это капитуляция! Предательство! У него же… у него же ничего нет! Мука под ногтями и… и эта идиотская улыбка! Он… он даже не понимает, от чего отказался! Власть, деньги, настоящее… настоящее дело!
– ОН ОТКАЗАЛСЯ ОТ СТРАХА, – бесстрастно поправил Смерть. – И, СУДЯ ПО ЕГО ЦВЕТУ ЛИЦА, ОТ ХРОНИЧЕСКОГО НЕСВАРЕНИЯ ЖЕЛУДКА. ИНТЕРЕСНЫЙ ОБМЕН.
– Да что ты вообще… ты… ты же у нас ПОРЯДОК и НЕИЗБЕЖНОСТЬ, – запнулся Проныра, ища слова. – Ты не понимаешь, каково это – просыпаться и думать, где достать хотя бы пенни на пирог! А этот… этот притворщик… он смеётся надо мной своей сытой рожей!
Он замолчал, оглушённый абсурдностью собственной фразы. Пекарь, который даже не подозревал о его существовании, смеялся над ним. Проныра отвернулся от щели между бочками, прижавшись лбом к холодному, шершавому дереву. Кулаки его были сжаты до боли в суставах.
Ночь опустилась на Анк-Mорпорк. Тихая, безмятежная ночь, полная обычных городских звуков: далёкий лай собаки, пьяная песня из таверны в соседнем квартале, скрип вывески на ветру.
Проныра не спал. Он лежал на сеновале заброшенной конюшни, которую они со Смертью выбрали в качестве временного убежища, и смотрел в темноту. Картина семейной идиллии стояла у него перед глазами, выжигая сетчатку.
Он не мог этого так оставить.
Эта реальность, этот счастливый двойник – они были ошибкой. Язвой. Их нужно было… подправить. Доказать, что мир не так прост. Что счастье хрупко. Что за углом всегда ждёт какая-нибудь гадость.
Он поднялся, двигаясь бесшумно, как тень – старые инстинкты взяли своё. Смерть, сидевший на стропилах под крышей в позе невозмутимого горгульи, никак не отреагировал на его уход. Он просто наблюдал, вечный зритель.
Проникнуть в пекарню было до смешного просто. Замок на задней двери был крепким, но примитивным. Пять секунд работы старой отмычкой, тихий щелчок – и он внутри.
Воздух был густым, пропитанным остывающим хлебом, сахаром и мукой. Уютный запах теперь казался удушающим, приторным. Липким.
Он не искал кассу. Деньги его не интересовали. Его цель была иной.
В углу стояли мешки. Мука, отруби… вот он. Мешок с надписью «Сахар тростниковый, лучший сорт». Он был вскрыт. Пекарь, очевидно, готовил сырьё для утренней выпечки. Для сладких булочек, которые будут покупать его дети и жена.
Проныра достал из кармана бумажный свёрток. Он купил его час назад в самой захудалой лавке, заплатив последние полпенни. Внутри была крупная, серая соль.
Слегка дрожащими руками он развязал мешок с сахаром. Зачерпнул горсть. Сахар был чистым, золотистым. Проныра с мстительным, злобным удовлетворением высыпал в мешок всю пачку соли. Потом ещё раз. Он запустил руку в мешок и перемешал содержимое, чувствуя, как грубые кристаллы соли царапают кожу, смешиваясь с нежными крупинками сахара.
Вот так. Вот тебе твоя сладкая жизнь, ублюдок. Посмотрим, как ты будешь улыбаться утром, когда твои клиенты начнут плеваться.
Это был мелкий, бессмысленный, иррациональный акт вандализма. Бунт обиженного ребёнка против всего мира.
Собираясь уходить, он задом двинулся к двери и зацепил бедром угол стола. Стопка бумаг с шелестом поехала и рассыпалась по полу.
– Дерьмо, – прошипел он и нагнулся, чтобы быстро собрать листы.
Взгляд зацепился за верхний лист. Это была не накладная. Это была страница из бухгалтерской книги. Воровское любопытство, въевшееся в кровь, взяло верх. Он поднял книгу и поднёс её к окну, в которое падал тусклый свет уличного фонаря.
Он ожидал найти что угодно: двойную бухгалтерию, долговые расписки, свидетельства того, что эта идиллия построена на обмане. Он был готов к этому. Он хотел этого.
Но страницы были заполнены аккуратным, дотошным, почти каллиграфическим почерком. Приход. Расход. Цены на муку, дрожжи, масло. Всё сходилось до полупенни. Скучно. Честно.
Он перелистнул на последнюю страницу. Она была озаглавлена иначе. «На добрые дела».
Под заголовком шли записи:
«Три буханки – в сиротский приют Св. Горация (безвозмездно)».
«Пять пенсов – в фонд Городской Стражи для вдов и сирот (ежемесячно)».
«Сладкая сдоба – для детей из Театра (после представления)».
И последняя запись, сделанная вчерашним числом, ещё свежими чернилами:
«Мешок муки – Старику Ветрозвону с Кривой улицы. Безвозмездно. У него опять заложили инструменты».
Проныра смотрел на эту страницу. Потом его взгляд метнулся к мешку с сахаром, в котором теперь была соль. Потом снова на книгу.
Осознание обрушилось на него не как удар, а как медленно наполняющая его ледяная вода. Тяжёлая, неотвратимая.
Он не просто испортил утро счастливому человеку.
Он нагадил в душу хорошему человеку. Человеку, который был лучше него во всех возможных смыслах. Человеку, который, возможно, завтра собирался отдать часть этого самого сахара, теперь смешанного с солью, каким-нибудь сиротам.
Он медленно опустил книгу на стол. Его руки, которые только что с такой уверенностью вскрывали замок и вершили свою мелкую месть, теперь казались чужими. Грязными.
Он вышел из пекарни, как побитая собака. Как вор, пойманный не стражей, а собственной совестью.
Смерть ждал его в тени конюшни, неподвижный, как изваяние из чёрного гранита. Он не задал ни одного вопроса. Он не нуждался в этом. Он всё видел.
Проныра остановился перед ним, не в силах поднять глаза. Он ждал. Осуждения. Приговора. Холодных, рубящих слов.
Смерть молчал долго. Так долго, что Проныра начал слышать, как кровь стучит у него в ушах.
– ИНТЕРЕСНО, – произнёс наконец Смерть, и в его голосе не было ни капли осуждения. Только сухая, бесстрастная констатация. – ТЫ НЕ СМОГ ПОБЕДИТЬ СВОЮ САМУЮ СИЛЬНУЮ ВЕРСИю, КОТОРАЯ ЖЕЛАЛА ТЕБЕ СМЕРТИ. НО ТЫ РЕШИЛ ПОПЫТАТЬСЯ УНИЧТОЖИТЬ СВОЮ САМУЮ СЧАСТЛИВУЮ ВЕРСИЮ, КОТОРАЯ ПРОСТО ЖИЛА.
Он сделал ещё одну паузу, давая словам впитаться в тишину ночи.
– ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЛОГИКА – САМЫЙ ВЕЛИКИЙ ПАРАДОКС ИЗ ВСЕХ, ЧТО Я ИЗУЧАЛ. ОНА НЕПОДВЛАСТНА ДАЖЕ ЗАКОНАМ ФИЗИКИ.
Проныра не огрызнулся. Не нашёл, что возразить. Он просто стоял, опустив голову, и впервые в своей жалкой жизни чувствовал не страх перед наказанием, не досаду от провала, а нечто совершенно новое.
Жгучий, ледяной, всепоглощающий стыд.
Он смотрел на свои руки, и ему казалось, что он до сих пор чувствует на них липкую смесь сахара и соли.
Пока Проныра тонул в своём внутреннем коллапсе, в костлявых пальцах Смерти, словно из ниоткуда, возникли потрёпанный блокнот и огрызок карандаша. Костяным пальцем он перелистнул несколько страниц и, склонив череп, сделал короткую пометку.
В абсолютной тишине сознания Смерти, там, куда не проникал даже гул вселенной, прозвучала мысль, лишённая привычной монументальной капитализации:
«Запись 3,457,109. Возможные последние слова. Версия “Пекарь”. “Скажи детям, что я их люблю”. Отклонено. Банально. Слишком сентиментально. Недостаточно отражает экзистенциальную суть финального момента. Поиск продолжается».
Он с тихим щелчком захлопнул блокнот и убрал его. Его вечная, одинокая миссия продолжалась, ничуть не затронутая мелкой драмой маленького смертного рядом с ним.
Проныра наконец поднял глаза. В его взгляде больше не было ни хитрости, ни страха, ни злобы. Только пустота. И один немой, отчаянный вопрос, который он не решался задать:
«Что мне теперь делать?»
