Текст книги "Анк-Морпорк: Миллион Жизней (СИ)"
Автор книги: Sergey Smirnov
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Анк-Морпорк: Миллион Жизней
Анк-Морпорк: Миллион Жизней
Глава 1
Голод был старым знакомым.
Для Проныры Джима он был не просто ощущением, а фоном, неотъемлемой частью городского пейзажа, как вечная вонь реки Анк или перезвон колоколов Незримого Университета, которые всегда звонили с каким-то неуловимым опозданием. Обычно голод был тупым, ноющим, привычным. Но сегодня он стал другим – острым, с характером. Сидел где-то под рёбрами и методично грыз, словно хорошо обученная крыса, которой пообещали премию за усердие.
Проныра прижимался спиной к шершавой, выщербленной кирпичной стене, цепким взглядом ощупывая толпу. Площадь Разбитого Барабана бурлила, как котёл с густой, плохо перемешанной кашей. В ней плавали все подряд: суетливые торговцы, степенные горожане, пара-тройка стражников, умело имитирующих бурную деятельность, и, разумеется, туристы.
Туристы были любимым блюдом Проныры. Они двигались с грацией сонных коров, постоянно задирали головы и держали кошельки так, словно те были набиты раскалёнными углями и единственной их мечтой было избавиться от этой ноши.
И вот он. Идеал. Воплощённая мечта.
Крупный мужчина из Овцепикских гор, судя по загару цвета варёного кирпича и выражению наивного восторга на лице. Толстый, розовощёкий, в дорогом, но отчаянно непрактичном дорожном костюме. А главное – кошелёк. О, этот кошелёк был оскорблением законов физики и скромности. Он не просто оттопыривал карман, он вёл с ним отчаянную, проигранную войну, выпирая так, будто вот-вот лопнет и осыплет брусчатку дождём из полновесных анк-морпоркских долларов.
– Ну вот же он, Джим, твой шанс! – прошипел внутренний голос, тот, что обычно отвечал за амбиции и плохие идеи. – Это же два дня сытой жизни! Может, даже три! С пивом! Настоящим, неразбавленным пивом! Давай, ноги, шевелитесь… Просто…
Ноги сами знали, что делать. Проныра отлепился от стены, словно старый пластырь. В голове мгновенно сложился план, отточенный годами практики и элегантный в своей простоте. Шаг, ещё один. Лёгкий, почти невесомый толчок, будто случайно. Искреннее, полное раскаяния «Ох, простите, господин!». И пока турист будет отряхивать свой дорогой костюм и добродушно бормотать, что ничего страшного, его кошелёк уже начнёт новую, свободную жизнь в кармане Проныры.
Чисто. Просто. Изящно.
Он сделал первый шаг.
И замер.
Его взгляд, до этого прикованный к неприличному бугру в штанах туриста, скользнул выше и наткнулся на деталь, которую он в своём голодном предвкушении упустил. Деталь, которая рушила всё.
Шляпа.
На голове туриста красовалось нечто, что можно было назвать шляпой лишь при очень большом допущении. Это было произведение шляпного искусства, зачатое в лихорадочном бреду пьяного таксидермиста. Изумрудные, алые и какие-то тошнотворно-жёлтые перья торчали под немыслимыми углами, подрагивая при каждом шаге владельца. Казалось, на голове у туриста произошла трагическая авария с участием павлина, фазана и очень удивлённой курицы.
– Ох, кривая вечность, – простонал Проныра, но уже не внутренним голосом, а тихим, едва слышным шёпотом. Он снова прилип к стене. Вся его решимость, казалось, утекала в грязные щели брусчатки.
– Нет. Только не это. Это же… это же правило номер семь. Или восемь? Неважно. «Никогда не красть у людей в смешных шляпах».
Это был дурной знак. Хуже, чем чёрная кошка, перебегающая дорогу задом наперёд. В таких кошельках всегда оказывались не деньги, а проклятые монеты, или сборник стихов какого-нибудь пастуха-графомана, или, хуже того, счета от прачки.
Он едва не ударил себя по лбу.
– Идиот! Какой ещё дурной знак?! Худший знак – это когда у тебя в кармане последняя вошь от голода повесилась! А ты стоишь тут, кодекс свой дурацкий выдумал! У него там, может, целое состояние, а ты… шляпа…
Он смотрел, как тучный турист в нелепой шляпе покупает у уличного торговца нечто на палочке, что шипело и подозрительно пахло пережаренным луком. Толстяк отсчитал несколько монет, и ладонь Проныры невольно сжалась в кулак, словно пытаясь удержать их призрачный вес. Но он не двигался. Страх перед плохой приметой, иррациональный и глупый, оказался сильнее голода, парализуя напрочь.
Турист, дожевав своё приобретение, двинулся дальше и вскоре растворился в толпе, унося с собой и шляпу, и кошелёк, и мечту Проныры о горячем ужине.
Шанс ушёл.
Проныра остался один на один с урчащим желудком, собственной трусостью и холодной, бессильной злостью. Злостью на себя, на мир, на идиотские правила, которые он сам же и выдумал, чтобы построить красивый фасад вокруг своей нерешительности.
Пустота в желудке отозвалась горечью на языке.
– Хватит, – пробормотал он, глядя на грязную мостовую. – Хватит с меня этой мелочи.
Ему нужен был один, но по-настоящему большой куш. Что-то такое, что решит все проблемы разом. Что-то легендарное. Что-то, что заставит замолчать и голод, и этот противный, шепчущий голос в голове.
И он знал, где такое можно найти.
В Незримом Университете.
По слухам, которые, как и река Анк, были мутными, но полноводными, в его подвалах и забытых чуланах пылились магические артефакты невероятной силы и стоимости. Вещи, брошенные своими создателями. Вещи, которые стоили больше, чем весь этот рынок вместе с его торговцами и туристами. Даже в шляпах.
Отчаяние родило решение. А такие решения, как известно, самые опасные.
Проникнуть в Незримый Университет было на удивление просто.
Маги, будучи уверены в своей интеллектуальной и магической неприкосновенности, не слишком заботились о таких приземлённых вещах, как замки. Зачем нужен замок, если можно превратить любого вора в садовую скамейку или, если день не задался, в горшок с геранью? Проныра, однако, знал, что маги по своей природе ленивы и редко применяют магию там, где можно просто этого не делать. Он нашёл боковую дверь, предназначенную для доставки провизии. Засов на ней держался на честном слове и ржавчине. Честное слово давно сбежало. Ржавчина поддалась с тихим, недовольным скрежетом.
Внутри его встретила тишина. Густая, пыльная, вековая тишина, какую можно найти только в местах, где люди бывают редко, а время течёт медленно, как патока. Он шёл в темноте, и ладонь его скользила по холодному, шершавому камню. Пахло старыми книгами, мышами и чем-то ещё, неуловимо-металлическим. Как запах старой медной монеты, которую очень долго держали в потном кулаке. Его шаги тонули в слое пыли, который лежал на полу так густо, что на нём можно было бы написать мемуары средней толщины.
Он искал хранилище, сокровищницу, хоть что-то, похожее на склад ценных вещей. Вместо этого он наткнулся на незапертую дубовую дверь.
Она поддалась беззвучно.
Комната за ней не была сокровищницей. В ней не было ни золота, ни драгоценных камней. Вообще ничего, что можно было бы быстро сунуть в карман и продать. Почти всё пространство занимало… ОНО.
В центре комнаты стояло чудовищное нагромождение латуни, меди, хрустальных сфер и стеклянных трубок, по которым лениво перетекала жидкость неопределённого цвета. Оскорбление законов механики и здравого смысла. Всё это было соединено проводами, шестерёнками и какими-то совершенно нелогичными деталями, которые, казалось, добавили просто потому, что они были под рукой. И всё это тихо гудело. Не механически, а словно живое. Низкая, вибрирующая нота, которая ощущалась не столько ушами, сколько костями.
Проныра застыл на пороге. Это была не та добыча, на которую он рассчитывал.
Он сделал осторожный шаг внутрь, и что-то изменилось. Воздух вокруг гудящей машины едва заметно замерцал, как марево над раскалённой дорогой. Но это было не всё.
Проныра почувствовал это на языке. Вкус.
Воздух в комнате внезапно приобрёл отчётливый вкус подгоревшей овсянки, которую он ел этим утром в ночлежке. Мерзкий, серый вкус безысходности. Проныра поморщился. Но в следующее мгновение вкус сменился. Теперь это был вкус дорогого, терпкого вина, которое он однажды лишь понюхал в бокале проходящего мимо аристократа. Вкус богатства и власти. А затем – снова перемена. Привкус пыли, тлена и ржавого железа.
Вкус упущенных и ещё не наступивших возможностей.
Проныра отшатнулся. Что это за чертовщина?
Он сделал ещё один, более решительный шаг к машине. И мерцание усилилось. В переливающемся мареве начали проступать образы, призрачные и нестабильные, как дым. На одну короткую секунду он увидел себя – но в дорогом бархатном камзоле, с самодовольной ухмылкой на лице, уверенно уходящего из этой же комнаты с тяжёлым мешком золота. Образ растаял.
И сменился другим. Он снова увидел себя, но уже в грязных лохмотьях, с кандалами на запястьях. Два стражника тащили его по знакомому коридору.
По спине пополз ледяной росчерк паники. Эта штука… она не просто гудела. Она реагировала на него. Она показывала ему его же страхи, его же мечты. Она показывала ему варианты. Эта машина не измеряла время. Она измеряла выбор.
И это было самое страшное, что Проныра когда-либо видел.
Тем временем, в другом, куда более тихом и упорядоченном крыле Университета, в самом сердце Библиотеки, её единственный полноправный сотрудник и хранитель занимался своим делом. Библиотекарь, который много лет назад в результате магического инцидента обнаружил, что быть орангутаном гораздо удобнее, чем человеком, методично сортировал новые поступления.¹
Его длинные, ловкие пальцы перебирали книги. Внезапно он наткнулся на тонкий, но увесистый томик в кожаном переплёте. На обложке золотом было вытиснено: «Краткое руководство по выживанию в условиях парадоксальной темпоральной фрагментации».
Библиотекарь нахмурился, насколько это позволяет физиономия орангутана. Он раскрыл книгу. На титульном листе в качестве автора значился он сам.
Он задумчиво почесал за ухом, точно зная, что никогда не писал этой книги. Пальцы пробежались по строчкам. Стиль был определённо его – лаконичный, с редкими, но вескими замечаниями. Даже почерк был его. Очень знакомый.
С тихим, задумчивым «У-ук», он закрыл книгу. Что-то в L-пространстве определённо пошло не так. Он пожал плечами и положил том на полку с аккуратной табличкой «Написать Позже». В конце концов, если он должен её написать, значит, когда-нибудь он её напишет. Логично.
Проныра стоял перед гудящим, мерцающим чудовищем и был парализован.
Он попал в ловушку. В самую изощрённую ловушку из всех возможных, созданную специально для него. Бежать? Но куда? Направо, к выходу? Машина тут же показала ему призрак, где он спотыкается в тёмном коридоре и ломает ногу. Налево, вглубь Университета? Новый образ: он натыкается на сонного архимага, и его биография заканчивается на очень короткой и унизительной главе.
Украсть что-то? Но что?
Вон тот блестящий хрустальный шар? Рука сама потянулась к нему, и тут же в мерцающем воздухе возникла картина: шар взрывается у него в руках, превращая его в горстку поющего пепла. А та медная трубка с булькающей жидкостью? Он только подумал о ней, как увидел себя, корчащегося на полу, с лицом цвета той самой жидкости.
Каждый возможный выбор, каждая гипотетическая кража порождала в переливающемся мареве новый, ещё более ужасный призрак неудачи. Его мозг, и без того склонный к прокручиванию худших сценариев, теперь видел их воочию. В ярких, сочных деталях. Он впал в полный, абсолютный экзистенциальный ступор.
Ладони вспотели, стали липкими. Инстинкт вора, закалённый годами выживания на улицах, орал благим матом: «Хватай хоть что-нибудь и беги, идиот!». Но его вторая натура, его парализующий, всепоглощающий страх, шептала в ответ: «Не двигайся. Любой твой выбор будет неверным. Просто стой. Замри».
И он замер. Он стоял, глядя на гудящую машину, и чувствовал, как его воля утекает, словно вода сквозь пальцы.
Он должен был что-то сделать. Хоть что-то.
Ему нужны были свободные руки. Чтобы вытереть пот со лба, чтобы схватиться за голову, чтобы… просто чтобы что-то сделать. Не думая, почти бессознательно, он снял свою старую шляпу. Помятый, засаленный фетр, который был его единственным верным спутником все эти годы.
И, не глядя, он повесил её на ближайший выступ машины.
Этим выступом оказался тонкий, изящный кристаллический стержень, который вибрировал в такт гудению всего механизма. Стержень, который маги в своих записях именовали «эмпатическим маятником».
На одно невыносимо долгое мгновение… всё замерло.
Гудение прекратилось. Мерцание погасло. Даже вкус во рту исчез, оставив после себя лишь стерильную пустоту.
А затем по комнате прошёл глубокий, беззвучный удар. Не звук, а толчок. Дрогнули не стены, а сами атомы в воздухе, пол под ногами, кости в теле.
БОМММ.
Маятник, увенчанный старой воровской шляпой, дёрнулся и начал бешено, хаотично раскачиваться из стороны в сторону.
Мерцание вокруг машины взорвалось слепящим, безумным стробоскопом всех цветов радуги и ещё нескольких, для которых у людей не было названий.
Вкус во рту Проныры вернулся, но теперь это был вкус всего и сразу. Анчоусов, жжёного сахара, свежей крови, мокрой земли, ржавого железа и холодной, безразличной звёздной пыли.
Вселенная, получив самый нелогичный, самый иррациональный и самый глупый ввод данных за всю свою долгую и полную событий историю, судорожно вздрогнула.
И начала трещать по швам.
¹ Библиотекарь был убеждён, что это был не инцидент, а осознанный карьерный рост. Больше полок, меньше разговоров – сплошные плюсы.
Глава2
Проныра вывалился из Незримого Университета не как человек, покидающий здание, а как косточка, с отвратительным чавканьем выдавленная из перезревшего, гниющего персика. Он не бежал – он просто падал вперёд, и только отчаянное, инстинктивное переставление ног спасало его от близкого знакомства с каждым булыжником на университетской площади.
Во рту у него всё ещё бушевал карнавал. Призрачная симфония всего, что можно было съесть, и многого из того, что было нельзя. Но теперь, на свежем воздухе, хаос отступал. Он сменялся одной-единственной, навязчивой и предельно ясной нотой.
Солёные анчоусы.
Не те изящные рыбёшки, что подают в приличных домах на крошечных тостах. Нет. Это был вкус тех самых, заскорузлых, утонувших в мутном рассоле анчоусов, которых продавали в бочках на самом вонючем углу рынка. Тех, которые даже сержант Колон побрезговал бы положить в свой бутерброд, опасаясь за репутацию бутерброда.
Проныра сплюнул на мостовую. Густая слюна шлёпнулась на камень. Вкус остался.
Он побрёл, шатаясь, прочь от университета, отчаянно силясь хоть что-нибудь сообразить. Шляпа. Он оставил там шляпу. Свою единственную приличную шляпу. Ну, если честно, не то чтобы приличную, но свою. Родную. На той дурацкой, гудящей, вибрирующей штуковине. Идиот.
Слева что-то глухо, протяжно стукнуло, будто кто-то огромный сел на старый сундук.
Он скосил глаза. Стена таверны «Залатанный Барабан», знакомая ему по десяткам унизительных попыток выпросить там выпивку в долг, на мгновение перестала быть надёжно-кирпичной. Она стала деревянной. Тёмной, рассохшейся, с глубоким, стонущим скрипом, будто старый корабль, садящийся на вечную мель. А потом снова – кирпич. Такой же грязный и настоящий, как и секунду назад.
Проныра замер. Холод пополз вверх по спине, игнорируя и грязь рубахи, и тепло летнего дня.
Вывеска над входом в таверну моргнула. Всего на долю секунды. Вместо знакомого барабана на ней проступили изящные, пузырящиеся буквы: «Квантовая Прачечная Госпожи Взбивалки».
– …и тут, представляешь, у меня во рту вкус анчоусов! – донёсся до него возмущённый голос проходящего мимо торговца овощами. – А я их с детства не переношу! Клянусь печёнкой тролля, Фрида, это какой-то мор!
– Ты тоже это чувствуешь, Дорфл? – ответила ему дородная спутница. – Ужас какой. Будто кошку лизнула. Солёную.
Проныра дёрнулся, как от удара. Значит, не только он. И это было не просто плохо. Это было чудовищно, невообразимо, вселенски хуже, чем если бы это был только он. Личные проблемы можно было пересидеть в канаве. Но когда проблемы начинались у всего города, канав на всех не хватало. Особенно когда сам город, похоже, медленно, но верно съезжал с катушек.
Он ускорил шаг, потом ещё, и вот уже почти бежал, сам не зная куда. Ноги сами несли его к реке. К Медному мосту. Там всегда было людно, шумно. Там можно было затеряться.
На мосту он остановился как вкопанный, вцепившись в холодные, влажные от речной вони перила.
Внизу текла река Анк.
Только это была не она.
Река Анк, какой её знали и, по-своему, любили поколения жителей Анк-Морпорка, была густой, непрозрачной и по большей части твёрдой. Старая шутка гласила, что если упадёшь в Анк, то важнее не уметь плавать, а уметь быстро бегать. Эта же река…
Она была чистой.
На несколько мучительных, противоестественных, оскорбительных для здравого смысла секунд вода стала прозрачной. Сквозь неё можно было разглядеть дно, усеянное многовековым культурным слоем: проржавевшими мечами, пустыми бутылками, останками неудачливых воров и, кажется, целой каретой с лошадиным скелетом в упряжи.
А ещё там были рыбы. Они метались в абсолютной панике, бились друг о друга и судорожно хватали ртами воду, которая внезапно перестала быть их привычной, густой, питательной средой. Рыбы Анка, приспособившиеся к жизни в жидкости, которую можно было резать ножом, задыхались от чистоты.
Потом, так же внезапно, как и началось, всё кончилось. Привычная муть вернулась, и река снова стала собой – ленивой, коричневой и надёжной, как старый невыплаченный долг.
Проныра тяжело дышал. У его ног, на камнях моста, осталась небольшая лужица той самой, аномально чистой воды. Он уставился в неё.
И увидел своё отражение. Испуганное, бледное лицо с широко раскрытыми глазами.
А на голове у отражения была его старая, потрёпанная шляпа. Та самая, что висела сейчас на проклятом маятнике в Незримом Университете.
Холодный, липкий ужас, который до этого лишь подкрадывался и дёргал его за штанину, обрушился на него всей своей нечеловеческой тяжестью. Это был не просто хаос. Это был его хаос. Он не просто свидетель. Он – эпицентр.
А когда в Анк-Морпорке появляется эпицентр чего бы то ни было – будь то чума, бунт или просто необычно крупная драка – можно быть уверенным в двух вещах. Во-первых, кто-то обязательно попытается на этом заработать. А во-вторых, всё это в конечном итоге ляжет в виде рапорта на стол одного очень, очень уставшего человека.
В своём кабинете, пахнущем мокрой сигарной золой и старой, отсыревшей бумагой, командор Городской Стражи Сэмюэль Ваймс с монументальной усталостью читал рапорт. Он читал его уже в третий раз, наивно надеясь, что смысл написанного изменится, если смотреть на него достаточно долго и с правильным выражением лица.
Не изменился.
«…далее докладываю, – выводил на бумаге корявый, но дотошный почерк сержанта Колона, – что капрал Шноббс, Н. С., находясь при исполнении, предпринял попытку ареста капрала Шноббса, Н. С., за кражу мясного пирожка у самого себя. На допросе капрал Шноббс (пострадавший) утверждал, что капрал Шноббс (правонарушитель) появился из некоего мерцания, выхватил пирожок и скрылся в том же мерцании, оставив после себя лишь слабый, но отчётливый запах горчицы. Прошу указаний по дальнейшему оформлению дела, так как на данный момент неясно, кого сажать в камеру и, что более важно, с кого взыскивать стоимость пирожка (один пенни)».
Ваймс отложил рапорт. Он не вздохнул. Не потёр виски. Он просто сидел, глядя на стену. Где-то там, за окном, его город, его драгоценный, грязный, невыносимый и любимый город, снова выкидывал что-то такое, для чего в Уставе не было подходящей статьи.
Медленно, с аккуратностью хирурга, обезвреживающего особо капризную бомбу, он взял чистый лист бумаги и обмакнул перо в чернильницу.
Вверху листа он вывел заголовок: «Внутренний циркуляр Стражи №14».
А под ним начал: «Порядок действий личного состава при взаимодействии с собственными альтернативными, временными или иным образом парадоксальными версиями…»
За окном кто-то истошно завопил про солёных кошек. Ваймс даже не моргнул.
Проныра бежал. Он нёсся по кривым улочкам Теней, лавируя между мусорными кучами и подозрительными личностями, которые, впрочем, выглядели не более подозрительно, чем он сам. Его каморка. Единственное место в этом проклятом мире, где был порядок. Его порядок.
Он взлетел по скрипучей лестнице, перепрыгивая через прогнившие ступени, и замер перед своей дверью.
Что-то было не так.
Из-под двери не тянуло привычным, родным сквозняком.
Он толкнул дверь и застыл на пороге. Остатки самообладания утекали сквозь дыры в его стоптанных башмаках. Его комната, его крошечный оплот чистоты и предсказуемости, на секунду превратилась в свою ухмыляющуюся противоположность. Аккуратная стопка из трёх рубашек на сундуке стала грудой гниющего тряпья. Его начищенные до блеска отмычки, разложенные по размеру на тряпице, – горсткой ржавого железа. А потом всё вернулось на свои места.
Это было личное оскорбление. Удар ниже пояса. Вселенная не просто сходила с ума, она издевалась над ним.
Он шагнул внутрь.
И сердце пропустило удар, потом ещё один, а потом, кажется, решило вообще перестать работать за ненадобностью.
В его единственном, шатком кресле, которое он сам починил, используя ворованную проволоку и много непечатных выражений, кто-то сидел.
Высокая фигура в простом чёрном балахоне. Лица не было видно в глубоком капюшоне, но Проныра почему-то знал, что смотреть там не на что. В комнате было холодно. Не просто прохладно, а холодно тем мёртвым, всепроникающим, абсолютным холодом, от которого не спасает ни один очаг. Все звуки – капанье воды с потолка, шум с улицы, писк крыс под полом – исчезли. Осталась только давящая, плотная тишина.
В костлявых руках, выглядывавших из рукавов, фигура держала клипборд¹. Он, казалось, был сделан из спрессованной тишины и поглощал тусклый свет каморки, а не отражал его. На тёмной поверхности сами собой светились идеально чёткие буквы.
Проныра сглотнул. Во рту снова появился привкус анчоусов. Он стал сильнее.
– Кто… кто вы? – пролепетал он, пятясь к двери. – Я… я всё плачу Гильдии. Ну, почти… Если вы насчёт той курицы, так она сама мне под ноги бросилась, честное слово! Я вообще… я просто мимо…
Фигура не пошевелилась. Но в голове у Проныры раздался голос. Голос без звука, без тембра, похожий на буквы, высекаемые в граните.
ПРОКОПИЙ «ПРОНЫРА» НЕДОТЁПА.
Проныра споткнулся о порог и чуть не упал, больно ударившись копчиком.
ПРОЖИВАЕТ: ТЕНИ, КРИВОЙ ПЕРЕУЛОК, ВЕРХНИЙ ЭТАЖ НАД КРЫСАМИ. РОД ДЕЯТЕЛЬНОСТИ: ВОРОВСТВО, МЕЛКОЕ. ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ: ПАРАЛИЗУЮЩАЯ НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ, СКЛОННОСТЬ К СУЕВЕРНЫМ РИТУАЛАМ И НЕОБОСНОВАННЫЙ ОПТИМИЗМ КАСАТЕЛЬНО КАЧЕСТВА ДЕШЁВОГО ПИВА.
– Я не… откуда вы… это какая-то ошибка! – его голос сорвался на писк. – Я не Прокопий! Меня Джим зовут! Все!
Фигура медленно наклонила капюшон, словно сверяясь с данными на своём нечеловеческом клипборде.
ПРИНЯТО. АЛЬТЕРНАТИВНОЕ ИМЯ: «ПРОНЫРА ДЖИМ». НЕ МЕНЯЕТ СУТИ.
– Да что вам…
ОШИБКА, – прервал его голос, не повысив тона, а просто заняв всё ментальное пространство, не оставив места для других мыслей, – ЭТО ТО, ЧТО ВЫ СОВЕРШИЛИ ПРИМЕРНО СЕМНАДЦАТЬ МИНУТ И СОРОК ДВЕ СЕКУНДЫ НАЗАД. В ПОМЕЩЕНИИ, ИЗВЕСТНОМ КАК НЕЗРИМЫЙ УНИВЕРСИТЕТ. КОНКРЕТНЕЕ, ВАШЕ НЕУМЕСТНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ С АРТЕФАКТОМ КАТЕГОРИИ «ЛУЧШЕ БЫ НЕ ТРОГАЛ».
Проныра рухнул на пол. Ноги просто отказались его держать. Он сидел на грязных половицах, обхватив голову руками, и тихо, жалко скулил, как побитый щенок.
– Я не хотел… я не знал… оно просто гудело… а шляпа… руки были заняты…
ДА. ШЛЯПА. – В беззвучном голосе послышалось нечто, что у живого существа можно было бы счесть за очень, очень тяжёлый вздох. – ИМЕННО. ШЛЯПА.
Фигура в кресле, наконец, пошевелилась. Она медленно поднялась во весь свой пугающий рост. И Проныра увидел под капюшоном то, что и ожидал, и боялся увидеть всю свою жизнь. Голый череп. И пустые глазницы, в которых горели две крошечные синие точки, похожие на далёкие, умирающие звёзды.
Это был Смерть.
Но он не выглядел зловеще. Он не выглядел как жнец душ. Он выглядел как крайне, бесконечно уставший аудитор из налоговой, прибывший на место колоссальной, бессмысленной и абсолютно идиотской техногенной катастрофы.
ВСТАНЬТЕ, – прозвучал приказ в голове Проныры. – СИДЕТЬ НА ПОЛУ НЕГИГИЕНИЧНО. КРОМЕ ТОГО, ВЫ МЕШАЕТЕ МНЕ ПРОВОДИТЬ ИНСПЕКЦИЮ.
Проныра, дрожа, поднялся на ноги.
Смерть обвёл каморку взглядом своих синих огоньков.
ИТАК. – Он сделал паузу, словно подбирая слова попроще, для умственно отсталых. – ВСЛЕДСТВИЕ ВАШЕГО… ПОСТУПКА… ПРОИЗОШЛО НЕСАНКЦИОНИРОВАННОЕ ЭКСПОНЕНЦИАЛЬНОЕ ВЕТВЛЕНИЕ НАРРАТИВНЫХ ЛИНИЙ. СТРУКТУРНАЯ ЦЕЛОСТНОСТЬ ДАННОГО СЕКТОРА РЕАЛЬНОСТИ НАРУШЕНА. ВЫСОК РИСК КАСКАДНОГО КОЛЛАПСА С ПОСЛЕДУЮЩЕЙ АННИГИЛЯЦИЕЙ ВСЕГО СУЩЕГО В ТОЧКУ НУЛЕВОЙ ЭНТРОПИИ.
Он снова помолчал, давая Проныре осознать сказанное. Проныра не осознавал. В его голове билась только одна мысль: «точка нулевой энтропии… это больно?».
– Я… я ничего не понял, – прошептал он.
ПРОЩЕ ГОВОРЯ: ВЫ ВСЁ СЛОМАЛИ.
– Так… так почините! – взмолился Проныра. – Вы же… вы же Смерть! Вы можете всё!
Я МОГУ ОБЕСПЕЧИТЬ СВОЕВРЕМЕННОЕ ЗАВЕРШЕНИЕ ИНДИВИДУАЛЬНЫХ ЖИЗНЕННЫХ ЦИКЛОВ. МОЯ ФУНКЦИЯ – ПОРЯДОК. А ТО, ЧТО ВЫ СОЗДАЛИ – ЭТО АДМИНИСТРАТИВНЫЙ АПОКАЛИПСИС. БЕСКОНЕЧНЫЕ КОПИИ ВАС УМИРАЮТ, РОЖДАЮТСЯ, ЖЕНЯТСЯ И КРАДУТ КУРИЦ КАЖДУЮ СЕКУНДУ. МОЯ ОТЧЁТНОСТЬ ПРЕВРАТИЛАСЬ В КОШМАР.
Проныра впал в ступор. Он не хотел спасать мир. Он не хотел ничего исправлять. Он хотел, чтобы всё это просто закончилось. Он посмотрел на Смерть с последней, отчаянной надеждой.
– Тогда… тогда просто заберите меня. Ну, знаете… – он сделал неопределённый жест рукой, изображая взмах косы. – И всё. Проблема решена. Я готов. Честно. Даже рад буду.
Смерть медленно повернул к нему свой череп. Синие огоньки в его глазницах, казалось, стали ещё холоднее.
РАНЬШЕ ЭТО БЫЛО БЫ ВОЗМОЖНО. ДАЖЕ РЕКОМЕНДОВАНО. НО ТЕПЕРЬ… НЕТ.
– Но почему?
ПОВЕСИВ СВОЙ ГОЛОВНОЙ УБОР НА ЭМПАТИЧЕСКИЙ МАЯТНИК ХРОНОМЕТРА, ВЫ НЕВОЛЬНО СДЕЛАЛИ СЕБЯ, КАК БЫ ЭТО СКАЗАТЬ… НАРРАТИВНЫМ ЯКОРЕМ. «ПАЦИЕНТОМ ЗЕРО». ВАША УНИКАЛЬНАЯ ЖИЗНЕННАЯ ЛИНИЯ, ЭТА САМАЯ, В КОТОРОЙ МЫ НАХОДИМСЯ, СТАЛА СТВОЛОМ, ОТ КОТОРОГО РАСТУТ ВСЕ АНОМАЛЬНЫЕ ВЕТВИ. ЕСЛИ ИЗНАЧАЛЬНЫЙ ВЫ ПРОСТО… ПРЕКРАТИТЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ… ВСЁ ЭТО ДЕРЕВО РЕАЛЬНОСТЕЙ МОЖЕТ НЕ СХЛОПНУТЬСЯ АККУРАТНО. ОНО МОЖЕТ ПРОСТО ИСЧЕЗНУТЬ. ВМЕСТЕ С КОРНЕМ.
Смерть сделал ещё одну из своих ужасных, давящих пауз.
ВАША ПРЕЖДЕВРЕМЕННАЯ КОНЧИНА БОЛЕЕ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ РЕШЕНИЕМ. ОНА СТАЛА ЧАСТЬЮ ПРОБЛЕМЫ.
Последняя надежда умирала в Проныре долгой, мучительной смертью. Его даже умереть нормально не получалось. Он умудрился провалить даже собственную кончину.
– И… и что теперь? – прохрипел он.
ТЕПЕРЬ ВЫ БУДЕТЕ СОТРУДНИЧАТЬ, – констатировал Смерть. – МЫ ОТПРАВИМСЯ В ПУТЕШЕСТВИЕ ПО КЛЮЧЕВЫМ АЛЬТЕРНАТИВНЫМ ВЕТКАМ. ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ, КАК ЯКОРЯ ИЗНАЧАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ, БУДЕТ ДЕСТАБИЛИЗИРОВАТЬ ЭТИ АНОМАЛИИ ИЗНУТРИ. ВЫНУЖДАЯ ИХ КОЛЛАПСИРОВАТЬ ОБРАТНО В НИЧТО.
Путешествовать. По своим «лучшим» жизням. Будучи ходячей причиной их уничтожения. Проныра представил это. Прийти в мир, где он – богач, и одним своим присутствием превратить его в пыль. Встретить себя-героя и стереть его из бытия.
Это был не просто кошмар. Это была самая изощрённая пытка, какую только можно было придумать для человека, парализованного страхом перед последствиями любого своего шага.
– Нет… я не могу… я не…
Смерть не слушал. Он уже не выглядел как уставший аудитор. Теперь он выглядел как полевой агент, приступающий к выполнению неприятной, но необходимой миссии. Он шагнул к Проныре.
ЭТО НЕ ПРОСЬБА. ЭТО ПРЕДПИСАНИЕ К УСТРАНЕНИЮ ПОСЛЕДСТВИЙ.
С этими словами он положил костлявую руку на плечо Проныры. Холод был абсолютным. Он пронзил его куртку, кожу, кости и, казалось, саму душу, вымораживая её досуха.
МЫ НАЧИНАЕМ НЕМЕДЛЕННО. ВРЕМЯ… ОТНОСИТЕЛЬНО.
Жалкая каморка Проныры, его единственный островок порядка в хаосе мира, дрогнула, смазалась и растворилась в безумном, беззвучном вихре цветов, запахов и обрывков чужих жизней.
Они шагнули в Квантовую Пену.
¹ Клипборд – это, разумеется, человеческая интерпретация. На самом деле это был плоский, портативный фрагмент абсолютного порядка, на котором реальность фиксировалась в письменном виде. Но для глаза, привыкшего к счетам от мясника и налоговым декларациям, он выглядел именно как клипборд.
