Текст книги "Анк-Морпорк: Перо Острее Меча (СИ)"
Автор книги: Sergey Smirnov
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Он был сломлен. Не как механизм, который можно починить. А как человек. Окончательно.
Глава 10
Дождь не просто шёл. Он взыскивал.
Словно безымянный, серый коллектор, посланный богами взыскать с Анк-Морпорка какой-то давний, безнадёжный долг, он делал свою работу без ярости, но с упрямством гранита. Он не тратил силы на гром. Не разменивался на молнии. Он просто лил. Методично, ровно, капля за каплей отмывая город от самого себя. Вода сочилась по каменным венам горгулий, превращая их вековые гримасы в маски плакальщиков. Она барабанила по крышам с настойчивостью дятла, долбящего мёртвое дерево, и превращала брусчатку в чёрное, сальное зеркало, отражавшее лишь серое, пустое брюхо неба.
Коммандер Ваймс смотрел в это зеркало из окна своего кабинета. Азарт, та злая, тощая гончая, что жила у него в рёбрах, выдохся. Пропал. Её разбудили, заставили бежать по следу, путая запах правды и лжи, а когда она наконец настигла дичь – измученную, загнанную, жалкую – ей приказали сидеть. Просто сидеть и смотреть, как всё заканчивается. Собакам такое не нравится. Они от этого болеют.
За спиной раздалось покашливание. Не простое, а сложносочинённое, с тихим, но отчётливым «т-с-с-с» в середине.
Ваймс обернулся.
Перед ним стоял гном, почти точная, хоть и менее побитая жизнью, копия Игоря из судмедэкспертизы. Тот же зелёный фартук, та же одержимость в глазах, только швы на его лице были тонкими, как паутина, а в зрачках горел не огонь реанимации, а холодный, голубоватый свет вычислительных рун. Это был И-Гор, специалист из нового, экспериментального отдела Стражи под названием «И-Гор-итмика».
– Т-с-с-эр коммандер, – прошипел он. В его руках была сланцевая табличка, на которой тускло светились цифры и руны. Он протянул её Ваймсу, как священную реликвию. – Мы его нашли. Или, т-точнее, его… э-э… информационный отпечаток.
Ваймс взял табличку. Холодная, гладкая. Мёртвая.
– Объясни, – голос прозвучал глухо, будто пробивался через толщу речной воды.
– О, это б-было так кра-си-во, т-с-с-эр! – глаза И-Гора вспыхнули. Он словно описывал не полицейскую процедуру, а рождение новой звезды. – Когда он вт-тупил в полемику, он о-оставил… как бы это сказать… т-тепловой ш-шлейф в ш-шепчущей ш-шине! Понимаете, каждый отзыв, каждый ответ – это кро-охотный вы-ыброс эмпирической энергии! Обычно он рассеивается, но он так… так эмоционально отвечал вам… то есть, я хотел сказать, анонимному оппоненту… что ш-шлейф получился плотным, почти ж-живым! Мы просто пошли по нему, как по кровавому следу. Это элегантно!
Ваймс моргнул. Элегантно. Ему показалось, будто ему только что с восторгом объяснили, как красиво разлетаются мозги при выстреле в голову.
– Где? – спросил он, возвращая табличку.
– Старая Часовая Башня, т-с-с-эр. Улица Забытых Ремёсел. С-сигнал оттуда. Почти не движется.
Ваймс кивнул. Улица Забытых Ремёсел. Город не упускал случая для иронии. Он обвёл взглядом свой отряд, уже собравшийся у двери. Сержант Колон, выглядевший так, будто его только что выдернули из очень приятного сна про сосиски, и он всё ещё не уверен, на какой стороне реальности находится. Капрал Шноббс, который, пользуясь моментом, незаметно подбирал с пола оброненную кем-то пуговицу. Констебль Ангва, застывшая у стены, её лицо было напряжённым, а взгляд направлен куда-то сквозь стену. И пара новичков, на чьих лицах возбуждение боролось со страхом и почти проигрывало. Отличный отряд для тихого, мокрого конца света.
– Пошли, – бросил Ваймс, накидывая плащ, который так и не успел просохнуть. – И постарайтесь не утонуть по дороге.
Они вышли в дождь.
Улицы были пусты. Анк-Морпорк, город, который никогда не спал, решил, кажется, вздремнуть под эту бесконечную колыбельную. Даже «Шепчущие доски», обычно сияющие наглым, всезнающим светом, выглядели жалко. Дождь стекал по их поверхности, и руны отзывов расплывались, словно написанные дешёвыми чернилами. Городская правда размокала на глазах, превращаясь в грязную кашу.
Шли молча. Звук шагов тонул в шуме воды. Сержант Колон уже через квартал начал издавать отчётливое хлюпанье, которое ясно говорило о том, что его сапоги, как и их владелец, не были готовы к такому повороту событий. Шноббс, пригибаясь, всматривался в ручейки, текущие по мостовой, в надежде разглядеть блеск оброненной монеты.
Внезапная остановка Ангвы заставила Ваймса, шедшего впереди, замереть, вскинув руку. Весь отряд застыл.
– Что там? – его шёпот едва пробивался сквозь шум дождя.
Она нахмурилась, её брови сошлись на переносице.
– Не знаю, сэр, – её голос был таким же тихим. – Запах. Это не он… то есть, не его запах. Это что-то другое.
– Что?
Она помолчала, подбирая слова. Это было то, что Ваймс ценил в ней: она не просто нюхала, она понимала.
– Это… как запах старого, ржавого железа, которое долго лежало в сыром подвале. И пыли. Толстого, жирного слоя пыли, которую не тревожили десятилетиями. И… – она снова принюхалась, и на её лице отразилось замешательство. – И отчаяния. Очень старого отчаяния. Не острого, не свежего… а въевшегося. Как плесень в камень.
Ваймс кивнул. Отчаяние. Знакомый запах. Он посмотрел вперёд, на тёмный, щербатый силуэт, проступавший сквозь серую пелену. Старая Часовая Башня. Она не работала уже лет пятьдесят. Одни говорили, что механизм был слишком сложен для ремонта. Другие – что она просто решила остановиться, устав отсчитывать время в городе, где оно ничего не значило.
Они подошли к подножию. Массивная дубовая дверь, окованная ржавым железом, была приоткрыта. Из щели тянуло холодом и тем самым запахом, о котором говорила Ангва. Но к нему примешивалось что-то ещё.
Звук.
Это не было ровное «тик-так» работающих часов. Это была механическая агония. Сухой, лихорадочный скрежет металла по металлу. Прерывистое, больное жужжание шпинделей. Тихие, но отчаянные удары несмазанных шестерён, похожие на кашель умирающего. Это был звук механизма, переживающего нервный срыв. Это был звук разума Алистера Мампа, воплощённый в машине.
– Крысиные зубы, – пробормотал Колон. – У меня от этого звука пломбы ноют.
Ваймс жестом приказал ему заткнуться. Он инстинктивно сунул руку в карман, нащупав знакомые очертания своей старой зажигалки. Для этого света было не нужно.
– Шноббс, Колон, вы снаружи. Если кто-то попытается выйти – не стрелять. Просто… задержите. Ангва, новички – за мной. Тихо.
Он шагнул внутрь.
Воздух внутри башни был густым, его можно было резать ножом. Он пах пылью, застарелым машинным маслом и чем-то ещё, острым и мёртвым. Затхлый привкус магии, скисшей в закрытом сосуде. Механический стон здесь, внутри, стал почти физически ощутимым. Он вибрировал в каменных стенах, пробирался под кожу, заставляя зудеть кости.
Они начали подниматься по винтовой лестнице. Каждый шаг отзывался гулким эхом. Пыль скрипела под сапогами. Ваймс шёл впереди, ориентируясь на слабый, неживой свет, пробивающийся через бойницы. Он выхватывал из темноты фрагменты стен, затянутых паутиной толщиной с палец, и ступени, стёртые за столетия до состояния гладких, вогнутых блюдец.
Чем выше они поднимались, тем громче и хаотичнее становился звук. Скрежет, визг, вой. Казалось, будто огромному металлическому существу вырывают внутренности без наркоза. Наконец, лестница закончилась, и они вышли на широкую площадку.
Они оказались в сердце машины.
Помещение было огромным, круглым, теряющимся в темноте под потолком. Всё пространство занимал гигантский механизм башенных часов. Шестерни размером с мельничные жернова, рычаги, похожие на ноги гигантских насекомых, маятник, застывший в тишине, словно гигантский повешенный. Но звук исходил не от него.
В центре, на шатких деревянных лесах, стоял человек. Спиной к ним.
Он был полностью поглощён работой. В его руках были не пистолет или меч, а инструменты – огромный гаечный ключ и что-то вроде отвёртки размером с короткий меч. Он стоял перед одним из центральных узлов механизма и что-то шептал себе под нос, лихорадочно пытаясь затянуть какой-то болт. Он не просто не заметил их. Он находился в другой вселенной. Вселенной, состоящей из шестерёнок, пружин и погрешностей.
Алистер Мамп.
Ваймс поднял руку, приказывая всем замереть. Он смотрел на спину Алистера, на его одержимые, точные, но лихорадочные движения. И в этот момент понял: от этого человека не исходит никакой угрозы. Он был не опасен. Он был сломлен.
А потом его взгляд, взгляд человека, который ценил механику и провёл бесчисленные часы, ковыряясь в своей дурацкой зажигалке, скользнул по самому механизму. И холод, не имеющий ничего общего с сыростью башни, прошёл по его спине.
Колон увидел бы просто кучу ржавого железа. Ангва – воплощение механического безумия. Но Ваймс видел детали. Он видел, что Алистер, в своём одержимом стремлении к идеальной точности, разобрал несколько ключевых предохранителей. Огромный, многотонный противовес, который должен был опускаться неделями, питая часы энергией, теперь держался на одном-единственном стопоре, который жалобно скрипел и изгибался под чудовищным весом. Несколько шестерён, которые Алистер, видимо, пытался отрегулировать, вышли из пазов и теперь вибрировали под напряжением, готовые сорваться в любую секунду.
Алистер не чинил часы. Он их убивал. И когда они умрут, они заберут с собой всю башню. Угроза исходила не от человека. Она исходила от машины, которую он довёл до предела. От идеи абсолютной точности, доведённой до абсурда.
Взять его! Немедленно! – взвыл инстинкт копа. – Стащить оттуда, пока он всех нас не похоронил под обломками!
И что тогда? – прошептало в ответ что-то новое и горькое, что проросло в нём за последние дни. – Скрутишь его, бросишь в яму? Повторишь то же самое, что сделала с ним его Гильдия? Применишь бездушный закон там, где нужно… что-то ещё?
Он вспомнил старого часовщика. Нет. Не в этот раз.
Ваймс сделал шаг назад, к застывшим в оцепенении стражникам.
– Колон, Ангва, – прошептал он так тихо, что его едва было слышно за механическим воем. – Вниз. Живо. И вы тоже, – кивнул он новичкам. – Вызовите гномов-инженеров. Скажите… скажите, что у нас тут механическая проблема. Очень большая. И чтобы никто не подходил к башне. Никто.
Колон открыл рот, чтобы возразить, но, увидев выражение лица Ваймса, просто кивнул. Они начали медленно, на цыпочках, спускаться вниз.
Ваймс остался один. Один на один с человеком и его умирающим богом из латуни и стали.
Он двинулся вперёд, медленно. Скрип его сапог по усыпанному пылью и металлической стружкой полу утонул в общем хаосе. Он подошёл к лесам.
– Мастер Мамп, – голос Ваймса был ровным, почти спокойным. – Пора заканчивать.
Алистер не отреагировал. Он всё так же пытался закрутить какой-то винт, но его рука дрожала, и отвёртка соскальзывала.
– Алистер! – сказал Ваймс чуть громче. – Оставь. Оно сейчас всё к чертям развалится.
Словно в подтверждение его слов, где-то в глубине механизма раздался протяжный, похожий на вопль, скрежет. Противовес дёрнулся, и вся башня содрогнулась. Пыль посыпалась с потолка.
– Не… неточно, – пробормотал Алистер, не оборачиваясь. Его голос был сиплым и далёким. – Погрешность… слишком большая погрешность… Оно должно… ходить… идеально.
Ваймс сделал ещё шаг, оказавшись у самого основания лесов.
– Ничто не ходит идеально, мастер. Я вот… – он сунул руку в карман и вытащил свою старую, поцарапанную зажигалку. – Эту дрянь неделю починить не мог. Она пропускает, заедает, плюётся огнём, когда не просят. Дрянь, а не зажигалка.
Щелчок колёсика. С шипением вырвалось ровное, уверенное пламя.
– Но она… она работает. Иногда.
Слово «иногда», казалось, пробило броню концентрации Алистера. Его рука с отвёрткой замерла.
– Здесь нет… «иногда», – его голос дрогнул, и в нём впервые прозвучала не одержимость, а бесконечная, всепоглощающая усталость. – Здесь есть… стандарт. Допуск. А допуска… нет.
Ваймс посмотрел вверх, на лицо, наполовину скрытое в тени.
– Вот в этом-то и вся проблема, – сказал он тихо, почти доверительно. – Не в механизме. В тебе. В них. В тех, кто тебя выгнал. Система без допуска… это просто сломанный механизм. Он жрёт сам себя. Как эта башня. Рано или поздно что-то ломается.
Алистер медленно опустил руку с инструментом. Он очень медленно, словно нехотя, обернулся. Его лицо было бледным, покрытым грязью и потом. Глаза, которые Ваймс ожидал увидеть горящими безумием, были пустыми. Выгоревшими.
– Мои руки… – прошептал он, и его губы едва шевелились. – Они дрожали.
Ваймс кивнул. Он не отвёл взгляд.
– Знаю. Иногда руки дрожат. Это и есть допуск, мастер. Человеческий допуск. Погрешность, с которой приходится жить. Без него мы все просто… шестерёнки. Ждём, пока не сточимся.
И в этот момент Алистер Мамп сломался. Окончательно. Но это был не треск металла или скрежет шестерён. Это была тишина. Он смотрел на Ваймса, и в его пустых глазах что-то дрогнуло. Ненависть? Страх? Нет. Узнавание. Словно утопающий, который уже смирился со своей судьбой, вдруг увидел протянутую руку.
Кто-то. Наконец-то. Понял.
Он медленно, очень медленно, опустился на колени прямо на шатких досках, среди разбросанных инструментов. Его плечи начали содрогаться. Он не издал ни звука, но Ваймс видел, как по его грязным щекам потекли слёзы, оставляя светлые дорожки.
Ваймс не двинулся с места. Он не стал подниматься к нему. Не стал хлопать по плечу. Он просто стоял внизу, под непрекращающийся стон умирающей машины, и ждал. Запах дождя смешивался с острым привкусом прокисшей магии. Арест подождёт.
Он сунул руку в карман и снова достал зажигалку. Повертел её в пальцах. Простая, понятная проблема. С допуском. Он убрал её обратно. Сейчас нужно было просто стоять и ждать, пока одна сломанная деталь огромного городского механизма не перестанет плакать. Это тоже была работа. Возможно, самая важная за всю его карьеру.
Глава 11
Город страдал от похмелья. Не того честного, утреннего похмелья, когда в черепе стучит гномий молот, а желудок пытается сбежать через горло. То было похмелье иного рода. Информационное. Оно не звенело в ушах, а шептало. Бесконечный, липкий шёпот тысяч чужих мнений, въевшийся в самый воздух, в камень мостовых, в душу. Горький привкус был не на языке – он был где-то за грудиной.
Коммандер Сэмюэль Ваймс сидел в своём кабинете, глядя на одинокую папку, лежащую на столе с геометрической точностью. Отчёт. Печать Гильдии Алхимиков была поставлена так идеально по центру, что казалось, её наводили по звёздам. Он только что вернулся оттуда. Из ноздрей всё никак не выветривался странный коктейль запахов: прокалённый камень, сера и что-то приторно-сладкое, отчего во рту до сих пор стоял привкус ржавой монеты. Хотя с Анк-Морпорком никогда нельзя быть уверенным. Возможно, это просто река нашла новый, более креативный способ вонять.
Стоило прикрыть веки, как сцена ударила по глазам назойливой вспышкой.
Гильдия Алхимиков пахла безумием. Она была похожа на брошенную мастерскую нервного бога-изобретателя. Колбы пузырились, реторты шипели, по изогнутым трубкам струилось нечто, не решившее до конца, быть ему жидкостью, светом или чистой катастрофой. Воздух здесь не просто имел запах. Он дрожал.
Томас Трансмут, глава Гильдии, вёл его по коридорам. Левый глаз Трансмута жил своей, отдельной жизнью, а опалённые брови намекали на несколько неудачных, но очень личных экспериментов.
– Вот! Наша новая лаборатория точности! – провозгласил он, толкая тяжёлую, обитую свинцом дверь. Его энтузиазм был сродни энтузиазму торговца, рекламирующего новый, особо эффективный яд. – Мы всегда ценили… э-э… порыв. Но точность! Точность – это божественно, коммандер!
Ваймс шагнул внутрь. Тишина. После остальной Гильдии она давила на уши. Помещение было холодным, стерильным, как операционная. В центре, на столе из чёрного, как застывшая ночь, обсидиана, громоздилась конструкция из стеклянных сосудов. Стекло было странным, оно казалось жидким, словно с трудом сдерживало запертую внутри энергию.
А за столом стоял Алистер Мамп.
Кожаный фартук, защитные очки с десятком линз. Он был глух и слеп ко всему, кроме своей работы. В одной руке – пипетка, похожая на серебряную паучью лапку. Другой он поворачивал вентиль на одной из колб. Медленно. Бесконечно медленно. Ваймс проследил за его взглядом. Алистер смотрел не на приборы. Он смотрел на одну-единственную каплю густой перламутровой жидкости, набухающую на кончике пипетки. Она дрожала, готовая сорваться под собственным весом.
Его руки.
Крысиные зубы… его руки не дрожали.
Ни единого тремора. Они были неподвижны, как скала. Как фундамент мира. Абсолютная, нечеловеческая точность, которой он был одержим и которую так безжалостно требовал от других.
Они взяли его безумие и дали ему работу.
Идеальную. Чудовищную. Он больше не создавал часы. Он отмерял ингредиенты для чего-то, что могло превратить свинец в золото. Или просто испарить половину улицы. И делал это с благоговением священника, склонившегося над алтарём.
Лицо Трансмута просияло, голос упал до заговорщического шёпота.
– Невероятный дар! Погрешность? Коммандер, её нет! Мы говорим о сотой доле капли! Он творит чудеса! Конечно, он немного… э-э… в себе. Но кого это волнует, когда результат такой?
Ваймс смотрел на Алистера, и его внутренний коп, тот старый, грязный стражник из Теней, что верил в простые вещи вроде камер и решёток, орал. Орал благим матом. Этот человек – террорист. Он сломал десятки жизней. Он довёл до отчаяния честных людей. Его место в самой глубокой и тёмной яме, под замком, ключ от которого нужно утопить в реке Анк.
Но другая его часть… та, что стояла под дождём в Часовой Башне и слушала тихий плач сломленного гения… видела в этом извращённую, больную, но всё же… логику. Справедливость, если смотреть на неё через кривое зеркало этого города. Алистера Мампа не наказали. Его пристроили. Как уникальный, но сломанный инструмент, который нельзя выбросить.
Решение Витинари.
Элегантное. Циничное. И, чтоб его, дьявольски эффективное.
Ваймс ненавидел это. Ненавидел каждой клеткой своего существа. Потому что это было не правосудие. Это был, чтоб его, эффективный менеджмент.
Ваймс моргнул. Кабинет. Отчёт на столе.
Резким, злым движением он смахнул папку в ящик стола. Тот захлопнулся с глухим стуком, похоронив дело «Летописца». Закрыто. Но горький привкус во рту – привкус того, что тебя снова использовали, как тупую, но надёжную дубинку, – остался.
Из этого состояния его вырвал шум. Не обычный городской гул, а нечто целенаправленное. Шум толпы.
Тяжёлый вздох вырвался сам собой. Ваймс подошёл к окну. Площадь перед редакцией «Правды» была забита людьми. Все смотрели на импровизированную трибуну из капустных ящиков, на которой, бледный как смерть, стоял Уильям де Ворд.
«Крысиные зубы, только не революция», – устало подумал Ваймс, накидывая плащ.
Он спустился и вклинился в задние ряды, надвинув шляпу почти на нос.
– Граждане Анк-Морпорка… – Голос Уильяма был тонким, как паутина. Он явно репетировал речь, но сейчас все его любимые слова застревали в горле. – Я… я стою здесь, чтобы говорить о… прозрачности. О той идее, что, по сути своей… является краеугольным камнем нашего… ну… дискурса…
– К делу, бумагомарака! – рявкнул кто-то из толпы. Несколько человек одобрительно загоготали.
Уильям вздрогнул. Вся его напускная уверенность треснула, как тонкий лёд.
– Да. К делу, – сглотнув, проговорил он. – Система «Перо»… была ошибкой.
Толпа затихла.
– Не в задумке! – поспешно добавил Уильям, цепляясь за тонущий корабль своей идеологии. – Идея была благой! Глас народа! Но я… я не учёл…
– Что мы все идиоты?! – крикнул другой весельчак. – Ха! Мы это и без тебя знали!
Смех стал громче, и в этот момент что-то в Уильяме сломалось окончательно. Маска спала, и под ней оказался просто напуганный, доведённый до края человек.
– Я НЕ УЧЁЛ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ПРИРОДУ! – почти закричал он, и в его голосе прорвалось такое отчаяние, что толпа снова притихла. – Я не учёл, что правда без контекста – самая страшная ложь! Что анонимность превращает людей в монстров! Я не учёл… – он сделал судорожный вдох, словно ныряя в ледяную воду, – …что моя собственная карьера борца за правду… началась со лжи. Статья о чиновнике из Гильдии Аудиторов… та самая… была обманом. Я всё выдумал.
На площади повисла мёртвая тишина. Даже голуби, казалось, перестали гадить на статуи. Город замер. Это было публичное харакири. Ваймс напрягся, ожидая, что сейчас полетят гнилые овощи.
Но Анк-Морпорк снова поступил по-своему.
После долгой паузы кто-то неуверенно хлопнул. Раз. Другой. И через несколько секунд площадь наполнилась не свистом, а неуверенным, но реальным гулом одобрения.
Уильям стоял, ошарашенно глядя на людей. Он не понимал.
А Ваймс понял.
Жители Анк-Морпорка презирали напыщенных идеалистов. Но они инстинктивно уважали человека, у которого хватило духу не просто ошибиться, а публично, на глазах у всего города, сесть в самую глубокую и грязную лужу. Это было шоу. Это была честность. Это было так по-анк-морпоркски.
Ваймс мельком взглянул на крыльцо редакции. Там, прислонившись к колонне, стояла Сахарисса Крипслок. Она смотрела на Уильяма с выражением усталого облегчения. Она покачала головой и пробормотала себе под нос что-то, что Ваймс легко прочёл по губам: «Ну наконец-то. Теперь, может, сможем нормально работать». Затем она достала блокнот и карандаш. Дедлайн не ждёт, даже если твой босс совершает акт публичного самосожжения.
На следующее утро свежий номер «Правды» вышел с гигантским заголовком: «Я СОЛГАЛ».
Его раскупили ещё до обеда.
– …таким образом, «Летописец» нейтрализован. Де Ворд покаялся. Город, кажется, успокоился.
Ваймс закончил доклад. В Овальном Кабинете было тихо. Слышалось лишь мерное тиканье часов на камине. Часов, которые, Ваймс был уверен, никогда не ошибались.
Лорд Витинари слушал, не меняя позы, соединив кончики пальцев в шпиль.
– Успокоился, коммандер? – произнёс он после долгой паузы. Голос ровный, тихий, как шелест страниц. – Любопытное слово. Я бы сказал, адаптировался. Скажите, вы когда-нибудь думали о пользе канализации?
По спине Ваймса пробежал холодок. Разговор с Патрицием – это прогулка по минному полю, где мины замаскированы под философские вопросы.
– Она уносит… нечистоты, – осторожно ответил он.
– Именно, – кивнул Витинари, и в его тёмных глазах блеснул холодный огонёк. – Она не уничтожает их. Она собирает их в одном месте. Концентрирует. И направляет по одному, вполне предсказуемому руслу. Что, согласитесь, лучше, чем если бы они текли по улицам, где им вздумается.
Он сделал паузу, давая аналогии впитаться в воздух.
– «Перо», коммандер, оказалось превосходной канализационной системой. Для мнений. Вся глупость, вся мелочная злоба, которые раньше бродили по городу, как призраки, теперь… текут здесь. – Он едва заметно кивнул в сторону окна. – Это бесценный инструмент для наблюдения. И, при необходимости, для управления. Не следует его демонтировать. Ни в коем случае.
Ваймс молчал, чувствуя себя винтиком в часовом механизме, который только что осознал, что он – часть не часов, а какой-то очень сложной бомбы. Он не победил. Он помог Витинари не уничтожить угрозу, а отладить и поставить её на службу городу. То есть, себе.
– Это всё, коммандер, – мягко сказал Патриций.
Ваймс кивнул и вышел. Он не выиграл. Он даже не сыграл вничью. Он выполнил свою функцию. И от этого было гаже, чем от запаха реки Анк в жаркий полдень.
Вечером Ваймс делал обход. Старая привычка. Нужно было чувствовать город ногами. Туман, густой и жирный, как непроданный суп, стелился по брусчатке. Но что-то изменилось. Напряжение спало. Паранойя ушла, сменившись всеобщим, усталым цинизмом.
Он остановился у «Шепчущей доски». На ней горел свежий, разгромный отзыв:
«Таверна „Свежевыжатый Гном“. Пиво на вкус как дохлая крыса. В сосиске – опилки. 1 крыса».
Две недели назад это был бы смертный приговор. Но сейчас…
Ваймс заметил в толпе сержанта Колона и капрала Ноббса.
– Опилки! Фред, ты слышал? Это же клевета! – пищал Ноббс. – Я там вчера ел! Там были не опилки! Ну… что-то хрустело, но точно не опилки!
Сержант Колон мудро поправил шлем.
– Шайк, не суетись. Может, и опилки. А может, и нет. Но теперь это что значит? Это ж теперь надо самому идти и проверять. Правильно? Слишком много „может“ получается. Проще пойти, съесть и составить собственное мнение. Если, конечно, доживёшь.
Кто-то рядом хмыкнул. И тут же под разгромным отзывом появился новый:
«Зато дёшево. И никто не умер (пока). 4 крысы за честность в отношении опилок».
Оружие массового поражения превратилось в базарную перебранку. В шум. Город выработал иммунитет, основанный не на добродетели, а на веками выдержанном цинизме.
Ваймс смотрел на это, и тугой узел в груди понемногу начал ослабевать.
Это было чувство ветеринара, когда его пациент – старый, злобный, больной пёс – выживает. Пёс не стал добрее. Он просто выжил, и теперь снова может кусать блох и гадить на ковёр.
Город выжил. Он не отверг «прогресс». Он его сожрал, переварил и сделал частью своего безумного метаболизма. Это была уродливая, нелогичная, но всё же победа.
Их победа.
